Текст книги "Лабиринт. Феникс"

Когда вывели их, он того, которого опекал всю дорогу, вместо благодарности вдруг в грудь пальцами ткнул. Разин едва услышал, каким напутствием простился.

«Есть у меня большая надежда, что не свидимся больше».

И такой же непонятный капитану ответ.

«Посмотрим».

Проследил за взглядом молодого командира, брошенным в спину провожатому. В глазах безразличие плещется. Будто на вражеского покойника смотрит.

Вот! Смущало такое поведение человека, воспитанного в Советской стране. Сам Разин не мог быть «советским», исключительно потому, что в родах Бусовых бояр мужчин готовили несколько по другим законам. И любовь к родной земле не самый главный из них. Они, прежде всего, воины, им воевать. Были еще рода волхвов. Если на нынешние реалии перевести – комиссары, пропагандисты целостности и защиты пределов Отечества, оставленного на попечение Белояровых бояр и волхвов предками… Только про себя Разин знал все, а вот Апраксин являет собой загадку. Загадки Разин не любил, хотя бы по роду своей деятельности. Вот и сейчас, сидя под деревом, наблюдал, как молодой лейтенант вращается в коллективе седых генералов, отчего-то принимавших его как равного… И здесь успел войти в доверие, расположить к себе тех, кого обязан был прикончить. А генералы-то все боевые, не кабинетные черви, людей на гниль чувствуют.

Взглядом прошелся по лицам людей, вырванных из лап гитлеровцев. Лично знал только генерал-майора Ткаченко, командира 44-й стрелковой дивизии. В финскую кампанию с Семеном Акимовичем пришлось тесно поработать, как и с командирами его штаба, ну и подразделений соответственно. С остальными только здесь познакомился. Все в званиях генерал-майоров. Командир 58-й горнострелковой – Прошкин Николай Игнатьевич, 141-й стрелковой – Тонконогов, 146-й – Герасимов, 173-й – Верзин, кажется, Сергей Владимирович, 226-й – Неретин[15]15
  См. Исторические справки в конце книги. – Примеч. автора.


[Закрыть]. Гвардия! Эк, сколько частей фашисты обезглавить смогли. А еще неизвестно, что с генералами «дома» будет. Если довести смогут.

Однако, если вернуться к Апраксину… Ох, не прост парень! Может, из старообрядцев? Маскируется умело. Может быть. Повадка выдает, но не докажешь. Да пока и не нужно.

Скривился от осознания личного прокола в операции. Оттого, что он сам, хоть и частично, но виновен, прежде всего, в гибели группы, в гибели четверых бояр и двух волхвов. И не важно, что самолет подбили, что на охотников нарвались… Совет патриархов похлеще НКВД все по косточкам разберет и резолюцию наложит…

Оставив Разина в непонятках, Михаил подошел к обществу, которое с некоторых пор стало для него подопечным. Боевые генералы, способные управлять войсками, в повседневной жизни давно оторвались от народа, о себе-то толком позаботиться не способны. Им бы коня лихого да шашку наголо, а вокруг ни души – лес и болото. Молодого лейтенанта в нынешних реалиях воспринимали на уровне между коллективным личным адъютантом и начальником штаба с правом решающего голоса. Ну и Каретников соответственно развлекался, нутро-то у него, чай, не юнца восторженного, давно за полтинник перевалило. Очередной лабиринт его жизненных исканий, попадание в 1941 год выгоревшую было душу каким-то образом подлечило. Чувствовал, оживать стал. Интерес появился. По его прикидкам, завтра должны у наших быть.

Из-за голенища достал ложку, в расступившейся компании протиснулся к казану. Глазами найдя неформального лидера генеральской шараги, испросил разрешения:

– Ну что, товарищи генералы, готова уха? Николай Игнатич, разрешите пробу снять?

Командир 58-й горнострелковой дивизии генерал-майор Прошкин по-простецки подмигнул.

– Пробуй, Василий Маевич.

Зачерпнул насыщенный взвар, состоявший из воды, соли и рыбы, наловленной вот в этой же речке, что несла свои воды в десятке метров от заводи, у которой они обосновались, подул и отхлебнул, прищурив глаза от горячего, но духовитого бульона.

– Ну, как?

– Хороша!

– Яков Иванович, головешку в варево сунуть забыли!

– И так сойдет. Еще пара минут и сербать будем. Лейтенант, зови своего капитана. Чего он там один сидит, как сыч надулся?

– Я мигом!

На полдороги в сознание закралась навязчивая мысль – что-то не так. Опасность! Но откуда она здесь?.. А ведь фронт рядом. Не то! Что-то другое. Что? Птицы смолкли, затаились. Лес тоже будто приснул, притаился.

Метнулся к Разину, подхватив, помог на ноги встать.

– Ходу. К реке, быстро! – зашептал в ухо.

Капитан понял его без особых слов. Не возражал. Подбежали к костру. Каретников приказным тоном скомандовал всем.

– Костер не трогать, казан пусть остается. Все быстро, друг за другом входим в воду.

– Зачем?

– Все потом. Опасность! Исполнять. Николай Игнатич, к камышам уходим. Тише шагать.

Подчинились. Что он мог предпринять? Ситуация экстренная, времени на размышления чуть. Веткой проелозил по песку, убирая след. Всего не уберешь, натоптали, но хотя бы тот, что в реку вел… Вода на реке не быстрая, насквозь прозрачная.

– За косу заходим! Срезайте стебли на камышинах. Верхушку не трогать… Шомполом внутри прочистить. Смотрите, вот так…

Показал.

– Получилась трубка. Ее в рот суем и на дно укладываемся, через нее дышим под водой до тех пор, пока не подниму вас. Исполнять!

Люди военные, жизнью битые, понимали, что то, что делают, не блажь лейтенанта.

Осмотрелся. Вроде бы нормально. Среди густой поросли речного «тростника» дыхательные камышины не смотрелись чем-то чужеродным. Люди под воду компактно улеглись. С берега их увидеть не должны, от пляжа увел в сторону. Если немчура не обладает познаниями пластунов, то может, и проскочат. Сейчас им нужна удача, без нее никуда. Из-за песчаной косы, поросшей камышом и осокой, наблюдал за обстановкой.

Эх, хорошо, если б туман поднялся с воды да закрыл хотя бы частичку речки! Так ведь откуда ему взяться, когда теплынь стоит и солнце в зените? Ко всему прочему, несмотря на белый день, над ним замершими изваяниями посреди прохлады водяной ленты нависла тучка комаров, словно поднявшаяся с аэродрома эскадрилья «мессеров», вылетевшая из камышей на поживу. Горячей кровушки захотелось! Отчетливо пахло травой, почему-то лесной прелью и болотиной, но мысли запахом не перешибешь. Как оно будет на самом деле? А то глядишь…

Было тихо. Прежние звуки, едва пойманные им на грани слуха, и скользкий, словно ненавидящий взгляд со стороны исчезли бесследно. Почудилось? Так ведь и птицы, привыкшие к их соседству, они тоже смолкли. Нет. Тут точно что-то не так!..

Дождался! Вот и гости.

На полянку с заводью, прямо к потухавшему костру с подвешенным на рогульки казану выходили немцы. Каретников мельком рассмотрел их. Неужели знакомцы пожаловали, с кем не так давно пришлось повстречаться, отбивая разинских парней? По повадкам и одежде вроде как они. Охотнички! Погрузился в пучину. Замер, дыша через трубку. Только б пожилые генералы выдержали.

Представители ягдкоманды действовали, как отлаженный механизм, чуть ли землю носом не рыли. Их фельдфебель даже в воду зашел, вглядываясь в окружавший пейзаж. А вот обер тот сразу до чего-то дотумкал. Прошелся по бережку взад-вперед, с задумчивым видом посидел у костра, казалось, смотрел точно в то место, где они блогополучно «растворились» в воде.

– Хонеманн! – Неуемный фельдфебель подозвал товарища, поинтересовался: – Заметил что приметное?

Тот как-то расслабленно держал в руках автомат, будто не собирался им пользоваться, ответил не по уставу:

– Тут все приметное, Эб.

– Ну? Не тяни.

– Да сам посмотри. Следов много, все разные, а в воду точно строем заходили. След в след. Зачем? Теперь костер… Его даже потушить не удосужились. В емкости рыбный суп готов. То ли впопыхах уходили, то ли неведомая сила их прибрала…

– Спятил?

– В лесу такое бывает. Бильвизы[16]16
  Бильвизы – в немецком фольклоре злобные древесные духи, живущие внутри дерева и имеющие на больших пальцах левых ног серпы вместо ногтей. Очень неприятные существа, способные с заплутавшими в лесу путниками шутки шутить, а то и жизни их лишить.


[Закрыть] – не вымысел, это в городе вы в них не верите, а леснику за свою жизнь не раз с чем-то подобным встречаться приходится.

– Дачс, ты хочешь сказать, что я должен обер-лейтенанту доложить, что лесной черт прибрал к себе русских?

Панцеробершутце, по комплекции и внешности сам походивший на лешего, разве что вместо бороды на лице за долгий рейд по лесам отросла щетина, пожал плечами. Мол, сам решай, ты старший.

– Может, в камышах попрятались?

– Эб, уже проверили. Нет их там. С противоположной стороны реки тоже все чисто. Одного в толк не возьму… Эб, мы идем по следу который день, точно выявляли подходы к стоянкам, наличие и расположение секрета, порядок смены. На каком-то этапе нам будто кто помогал, дорогу стелил. Чувствовал?

– Что-то подобное в голову лезло.

– Вот! Сейчас я больше чем уверен, что нас специально уводили прочь от русских генералов. Не удивлюсь, если они уже у своих. Вот такое мое мнение. Можешь передать его командиру.

Обер-лейтенант поднялся на ноги, направился к подчиненным.

– Биккель, ничего передавать не нужно. Я все слышал. Командуй сбор. Уходим.

– А как же приказ?

– Начальству доложим, что группа уничтожена. Предупреди наших ублюдков, если кто рот откроет, захлопнет его навечно.

– Слушаюсь, герр обер-лейтенант.

Михаил еще долго лежал на речном грунте, прислушивался к ощущениям, ловил шум извне. Ошибка может дорого стоить. Рискнул. Приподнялся на локте, встав на колено, выпростал ухо из воды. Тихо! А может быть… Нет! Главное услыхал. Лес ожил. Птичий концерт не выдавал фальшивых нот.

С души будто камень сняли. Получилось…

* * *

Тяжелый, трудно проходимый лес, наполненный оврагами, буреломом и болотами, наконец-то остался позади. Маленький отряд Михаил повел теперь по лесному массиву, больше похожему на парковую зону. Здесь даже кустарник и тот рос эстетично, не нарушая своей компактности, не покушаясь на соседей другого вида. До слуха ветерок доносил далекий шум человеческой деятельности. Еще не поняли, куда их вывели лесные пределы и что впереди. Усталые, голодные, люди пошли веселей и не больше чем километра через три выбрались к косогору, спускавшемуся к реке и густо поросшему ополицей и редким лесом. По правую руку во всей красе виднелся железнодорожный мост, выкрашенный в серый цвет. Картина впечатляла. Вокруг моста по обоим берегам были нарыты окопы, суетились люди в красноармейской форме. На подступах к объекту можно было рассмотреть дзоты с проволочным заграждением в два кола. Судя по густо изрытой оспинами от взрывов земле и покалеченному лесу вдоль насыпи и полотна железной дороги на той стороне реки, немецкая машина войны дотянулась и сюда, но только бомбардировочной авиацией, совсем не желавшей разрушить сам мост.

Все увиденное ими свидетельствовало о том, что они при движении слишком отклонились на северо-восток, обойдя очаги боевых действий. Здесь не было тыла, но и танковые клинья вплотную к этому месту не подходили, не хватало для них оперативного простора. Железнодорожный мост стоял в двухстах пятидесяти метрах от вершины высоты, правый берег был сам по себе выше левого, который вдобавок был еще и пологим. А вот попытки захвата моста все же осуществлялись. Сотни устилающих луговую траву неубранных трупов в мышиных мундирах наводили на эту мысль. Скорей всего, немецкие войска здесь чувствительно получили по зубам и откатились, пытаясь осмыслить положение и подпитаться подкреплением. Каретников посмотрел на Разина, подводя итог пройденного, изрек:

– Дошли, капитан?

Тот кивнул, ответил:

– Похоже на то. Да. – Скомандовал подопечным, горящими глазами смотревшим на своих и нетерпеливо переминавшимся на месте: – Идемте, товарищи.

Пока стояло затишье, командование не стало тупо ожидать нового удара, у моста бодро проводились инженерные работы.

Они, оказывается, не одни такие бедолаги, к мосту подтягивалась струйка и других, выходящих из окружения бойцов, блуждавших по лесам. Не обращая внимание на общую обстановку у моста, пехотный капитан, с расстегнутой кобурой, вертел в руках красноармейские книжки, пристально вглядываясь в грязные, осунувшиеся лица людей, а двое бойцов с винтовками и примкнутыми штыками враждебно наблюдали за происходящими манипуляциями командира и проверяемым контингентом.

– Сбор в подлеске, сразу за мостом, – оповещал капитан. – Следующие. Документы.

Пристроились к общей массе выходивших из окружения, замечая повышенный интерес окружающих к лампасам на бриджах генералов. Это ничего, сейчас они одним миром мазаны. Стерпят товарищи генералы, может, ближе к солдатам будут в дальнейшем, если Сталин после случившегося командовать войсками доверит.

Как и предполагалось, их пеструю компанию тормознули. Капитан ошалело лупал глазами, не мог никак в толк взять объяснения Разина. Каретников первым услышал нарастающий гул самолетов, вот-вот подлетящих с западного направления, а еще почувствовал навязчивый взгляд в свой затылок, мозоливший его на протяжении всего пути. Того, кто постоянно беспокоил его этим взглядом, уж очень переполняла ненависть персонально к нему, поэтому и мог чувствовать это. Не стал ждать, пока начнется бомбежка, во все горло заорал:

– Воздух!

Метнулся в сторону, чтоб убраться с открытого полотна моста хотя бы на тот берег, с которого пришли…

Все попытки вывести одних дикарей на след других пропали втуне. Ничего не вышло. Хитер гладкокожий оказался. Все старания прахом пошли. Видит Высший, он действительно старался. Торил след к беглецам, когда понял, что представители западной армии вот-вот потеряют след, в кустах «наложил» кучу шлака, продукта деятельности своего организма. Помогло, но ненадолго. От безысходности стал ветки ломать, в траве протаптывать след. Пока отвлекался на это, по непонятным причинам потерял обидчика с его подопечными. Те как сквозь землю провалились. Западные пришлецы, покрутившись на местности, отвалили восвояси ни с чем. Правду сказать, он и сам уже подумал отступиться от данного слова, как вдруг, словно нечаянно, нашел врага. Как? Сам не понял. Вот так и шел за дикарями, выбирая момент. Рисковать нельзя. Претор рискнул и… умер. До сих пор перед глазами стоит картина того, как враг его расы пальцами руки, будто бы прощаясь, ударяет претора в область сердца. Даже иммун не сразу понял пагубность такого расставания. Ну не мог обычный дикарь знать смертельного прикосновения древней расы. Оказалось, мог. Поэтому… Если сейчас не сделать этого самому, то приказ умирающего претора будет не выполнен.

Рептилоид в оптический прицел человеческой машинки для убийства, в перекрестье оптики поймал загривок дикаря, спустился чуть ниже, так, чтоб уж точно не промахнуться. Когтистый палец, не приспособленный для пользования допотопным инструментом, потянул спусковой крючок, чуть выбирая свободный ход. Винтовка громко бухнула, отдавшись прикладом в плечо, доставляя стрелку болезненное ощущение в нервных окончаниях организма.

Зашипел, ругаясь по-своему, проклиная того, кто изобрел это чудо людской техники. Снова глазом приложился к неудобному окуляру трубки, приближающей на расстоянии предмет. Удовлетворенно прошипел. Дикарь неподвижно лежал на мосту, а рядом с его телом бесновались, бегали, шарахаясь очертя голову, и даже ползали при звуках приближающихся самолетов гладкокожие уроды. Вот так!

А на мосту разверзся ад. Самолетный вой звенел у людей в ушах. Стрекот зенитных автоматов, поставленных на берегах, долбил как в пустую бочку. Фугасные бомбы, сотрясая землю, рвались близко к мосту, а пулеметные трассы пикировщиков прошивали железо, как фольгу…

* * *

На финской повидал всякое, казалось, хуже уже быть просто не может, однако оказалось еще и как может. Одно дело, когда ты осознанно дерешься с врагом, в штыковом бою встречаешь его грудь в грудь, глаза в глаза, или по своей профессии добываешь «языка», взрываешь склады и мосты, из засады убиваешь захватчиков, и совсем другое – гадостное ощущение, что именно в этот час от тебя ничего не зависит, а само сознание на уровне животных инстинктов вопит: «Выжить!» Ты готов заползти в любую щель, забиться в канавку, свернуться, скукожиться, вздрагивая при каждом сотрясении земляного грунта, а сверху, с небес, именно тебя обсыпают бомбами, по тебе стреляют из пулеметов и авиационных пушек. Холодный, склизкий пот покрывает тело, а страх захватывает разум еще и от воя пикировщика и звучащих повсюду разрывов бомб.

С головы до ног обсыпанный пылью, скрипевшей на зубах, и крошевом сухой земли, Разин пришел в себя в окопе, вырытом на подступах к мосту. Все, что видел рядом с собой, вызывало отторжение в мысленном восприятии действительности. Кругом что-то дымилось, горело и даже плавилось. Возникшая было тишина одномоментно привнесла целую гамму звуков. Выкрики обезумевших людей, еще вчера не подозревавших, что придется столкнуться с таким, стоны и причитания раненых… Осмотрелся, поднявшись над изуродованным бруствером, пытаясь в сложившемся бедламе найти своих. Пора было возвращаться в реальность, ведь не зря же они проделали такой путь.

Пошел по позициям, как квочка цыплят, собирая «в строй» генералов. Они, в отличие от него самого, быстро вошли в норму, только… Потери коснулись и их маленького отряда. У самой насыпи, подводившей полотно дороги к мосту, лежал, раскинув руки, Верзин, командир 173-й стрелковой дивизии. Пустые, лишенные жизни глаза уставились в небо, с которого пришла за ним смерть. Речной ветерок шевелил совершенно седые пряди волос на его голове.

– Отвоевался Сережка, – произнес генерал Герасимов, хлопнул ладонью по плечу их провожатого. – Идем, капитан. Пора нам. Думаю, что о Сергее Владимировиче здесь и без нас есть кому позаботиться. Пока живы, нужно воевать, в бою кровью врагов его и помянем.

– Да.

Вдруг генерал остановился, тронул за руку Ткаченко, шедшего рядом.

– Семен, а лейтенантик-то наш где?

– Не видел. Помню, что первым о налете предупредил, а потом…

– Капитан! Апраксина не видел?

– Нет. Как бомбежка началась, так все смешалось. Товарищи, если жив, найдется. Нам на ту сторону.

– Это понятно. Пошли.

Разин отметил, что генералы, попав к своим, быстро в себя пришли, вон и командовать уже начали. Действительно пора. Командиры и красноармейцы давно занялись делами, а они все топчутся.

Лейтенанта нашли сразу же, как только на мост вступили, на первом арочном пролете лежал на шпалах между рельсами. Рядом с ним в окружении тел бойцов, прошитых пулеметными очередями, соседствовал и капитан, проверявший у окруженцев документы.

– Вот и наш лейтенант.

Присев рядом, Ткаченко пальцами коснулся шеи Каретникова, стараясь нащупать биение пульса. Подняв лицо на сгрудившихся коллег, оповестил:

– Да он живой!

Лейтенант словно услышал знакомый голос, открыл глаза, мутным взглядом посмотрел на всех.

– А ну, за руки за ноги взяли. Понесли. На том берегу разберемся, перевязку сделаем.

Потащили.

– Да-а! Понаделали фашисты дел!

– А где наши самолеты были?

– В заднице, Яша! – Ткаченко сплюнул. – Там я смотрел, палили. Сбили кого?

– Нет.

– Вот то-то. Армию готовить нужно было, а не напоказ выставляться. Чистки командного состава нам еще долго икаться будут…

Для Разина, как оказалось, ничего не закончилось. Территорию за мостом постоянно окучивали с воздуха. Раненых подвозили и подносили к санитарной летучке, вставшей бельмом для очередного штаффеля бомбардировщиков. По непонятной причине немецкие летчики в «санитарку» бомбы не бросали, и вряд ли это было выражением доброй воли. Оврагами и балками, а также по «лесному коридору», чтобы не заметил враг, бойцы стаскивали и сдавали на руки санитарам раненых и искалеченных людей.

Апраксина Разин смог впихнуть уже только в паровоз к бригаде железнодорожников. Хоть так. Уже легче. Подопечные разместились на открытой площадке последнего вагона.

Забив под завязку поезд из четырех вагонов, приняв на руки более ста двадцати человек, начальник летучки решил отъезжать. Не тут-то было! Пришла страшная весть: в тылу на парашютах противник сбросил большое количество войск, – пути для отхода отрезаны. Майор медицинской службы скисал на глазах. Как раз Разин в этот момент оказался рядом с паровозом.

– Майор, чего ждем? Ехать нужно!

– Куда? Немцы дорогу оседлали!

– Едем! Не бзди, прорвемся! Оседлали, не значит, что пути разобраны. Давай, родной! Сам видишь, что творится!

– Эх! Иван Иванович, – обратился к машинисту, – ехать готовы?

Тот, стоя на приступках своего железного монстра, ответил тут же:

– Воды в котел накачали, топку углем заправили, давление в норме…

Махнул рукой, заставляя машиниста занять рабочее место, подтянулся на металлических поручнях, споро наступая на приступки.

– Трогай!

– Понял.

Разин влез в металлический короб паровоза, переступая через троих раненых, в числе которых находился и лейтенант. Чуть сдвинувшись в нужном направлении, паровоз, набирая ход, без особых усилий потащил четыре вагона.

Присев рядом с Каретниковым, вглядываясь, казалось, в застывшие глаза лейтенанта, спросил:

– До госпиталя дотянешь, Василий?

Каретников, которому пуля пробила спину с правой стороны груди, прокашлялся, отвлекаясь от созерцания запачканного угольной пылью потолка, сипло ответил, стараясь через паровозный шум донести ответ:

– Не дождетесь!

Разин рассмотрел в глазах, полных боли, уже привычную саркастическую улыбку лейтенанта. Ну что за человек? Одной ногой… ну там, а все шутить пытается. Как он тогда смог? Задал мучивший все время вопрос:

– Апраксин, а ты вообще кто?

Ответа не получил. Лейтенант, смежив веки, тяжело дышал. Разин посетовал в душе, эдак товарищ в любую секунду кончиться может и не узнаешь… Хотя, что это знание ему даст? В этом поезде они все, как тот уж на сковородке… упадут фашистские коршуны с небес, и привет. Пишите письма!..

При подходе к какой-то маленькой станции Разин заметил на перроне группу гитлеровцев. Ага! Заслон выставили! На парашютах их сбросили? Десант явно хотел подсесть на паровоз.

– Иван Иванович, жми родной! Не подкачай!

Машинист скомандовал помощнику:

– Федор, продувной кран открывай!

Откликнулся:

– Понял, …ванн …ваныч!

Бежавших навстречу поезду фашистов обдало горячей водопаровой смесью. Раздались крики и стоны, затем беспорядочная стрельба. Разин из ППД прямо в клубы жаркого тумана добавил разнообразия в перестрелку. Как там его генералы? Ведь явно, что гитлеровцы по хвосту поезда обязательно постреляют.

На большой скорости санлетучка уже миновала станцию, выскочила из вражеского кольца.

Странные ощущения. Каретников сознания не терял. Кроме боли и слабости, впервые в жизни чувствовал себя беспомощным. Нет, не так! Ощущение сродни, как в том вертолете, в две тысячи семнадцатом году. Там он тоже ничего не мог сделать. Погиб и, по прихоти судьбы став перевертышем, получил еще один шанс на жизнь. А в обычной жизни все всегда крутилось вокруг него. Если не работал на страну, сам себе ставил задачу и выполнял ее, как приказ. Когда сунули в «лифт», назначив изгоем, даже не предполагал, где окажется, в какой лабиринт русская рулетка забросит глупого смертного. И вот… он ранен и, словно бревно, не может быть тем, кем всегда позиционировал себя.

Вспомнилось. В одной из книг военных мемуаров вычитал размышления одного из боевых генералов. Тот без объяснений заметил, что войну выиграли раненые. С ним согласился другой военачальник, мол, это в большой степени вероятности правда. Это как? Он немощный, сейчас лежал в железном чреве паровоза, даже при желании не мог почесать засвербевший кончик носа. Но… На пределе слуха снова уловил знакомую нотку далекого завывания моторов. Неужели не слышат? Через силу открыл глаза, взглядом нашел Разина. Хрипя и кашляя сгустками крови, привлек внимание.

– Виктор! Воздух!

– Что? – не сразу его понял.

– Самолеты!

– Ага!

По пояс высунулся в окно, в поток воздуха, вглядываясь в небо. Как этот блаженный мог что-то услышать?

Точно! Вон точки на синем летнем небе. Захотелось материться. Защищаться нечем – на военно-санитарных поездах, тем более летучках, установка зениток не предусмотрена. Противник знает, что можно действовать безнаказанно. Ну, и что делать?

Воочию видит, как девятка самолетов снизилась, поравнявшись с железной дорогой, встала на курс. Поезд не машина, свернуть не может… Сейчас! Сейчас!.. Снова Апраксин тужится, сказать хочет.

– Что?

Расслышал.

– Тормоз!

Понял. Обернулся к машинисту, бледному, как беленое полотно, приказал:

– Тормози!

– Не могу! Права не имею, по инструкции…

– Тормози!

Повел стволом автомата.

Машинист отмашкой перекрестился, манипулируя ручками механизмов, произвел резкое торможение. «Железный конь» будто на препятствие напоролся, на дыбы встал, скрипя и визжа металлом тормозов, чуть ли не юзом поехал. Сброшенные из бомболюков бомбы упали впереди, а поезд уцелел.

– Ходу!

– Там полотно могло пострадать!

– Иван Иванович, давай на русское авось положимся.

– А-а! Где наша… Все равно хуже уже…

Сознание Каретникова вновь уплыло в небытие.

Добрались. Разин кожей чувствовал прифронтовое положение в городе. Заниматься Апраксиным возможности не было, лишь при расставании спросил у майора:

– Раненых куда повезут?

– В госпиталь на Лукьяновку.

– Понятно. – Хотя Киева он не знал. – Ты это… за лейтенантом присмотри.

Всем коллективом добравшись до первой же комендатуры, капитан через пень-колоду смог дозвониться до разведотдела фронта, а уж оттуда его переключили на коммутатор родного управления.

– Товарищ генерал, капитан Разин. Докладываю, приказ выполнен. Через линию фронта удалось вывести пятерых.

– Живой? – в голосе начальника Разведывательного отдела юго-западного направления, генерала Виноградова, казалось, по проводам ощущалось удивление. – Пятерых? Гм! Это ты о тех, кого должен…

– Так точно. Троих можно записать в невосполнимые потери.

– Документы?

– Сожжены.

– Молодец.

– Куда нам теперь?

– Товарищам в штаб фронта… Тебе в разведотдел. Кстати, бойцы из твоей группы уже здесь. На излечении находятся. Сегодня ночью наш транспорт в Москву вылетит, вот на нем и ты доберешься. Я позвоню. Действуй.

– Слушаюсь.

Наконец-то он свободен… Парой слов перекинулся с дежурным помощником. В Киеве эвакуация, не все проходит организованно и гладко.

Партноменклатура пытается вывезти свои семьи, подчас с огромным количеством багажа вплоть до пианино и комнатных растений. При этом местные власти смешиваются с семьями партийцев из Западной Украины, едущими через Киев транзитом на восток. Бардак! Создание лишнего напряжения. Одна радостная новость: красноармейцы 37-й армии генерал-майора Власова перешли в наступление и в течение нескольких дней освободили Жуляны, Пирогово, Теремки и другие пригороды.

Да, действительно, такое услышать радостно, особенно после того, как сам едва выбрался в город. Когда это было? Десятого? Сейчас девятнадцатое. Кое-что успело поменяться.

В разведотделе встретил однокашника по академии. Радужные краски сошли с глаз, будто ливнем их смыло. К северу от города, как раз откуда он приехал в Киев, немцы зашли очень далеко. Вторая танковая группа Гейнца Гудериана и ряд других частей группы армий «Центр», наступавших на московском направлении, выполняя директиву фюрера, повернули на юг. Танки быстро дошли до Конотопа на Сумщине, в глубоком тылу киевской группировки. Навстречу им из района Кременчуга устремился Клейст. Наши войска на грани окружения. Военный совет фронта готов оставить Киев, чтобы выйти из кольца. Однако Москва это дело на корню пресекла.

– Все так плохо, Гена?

– Даже хуже, чем ты услыхал. Поэтому вот твои бумаги, чтоб чего доброго за шпиона не приняли, и улетай быстрей. Пробиться вполне возможно, немцы ночью летают редко.

– У меня проблема.

– Что еще? – усталое от недосыпа лицо майора скривилось, решать чужие проблемы, когда своих полно, не очень хотелось. – Ну?

– Я лейтенанта из своей группы сегодня утром в госпиталь определил. Ранили его. Мне бы машину… Увезу его на самолете.

– Зачем? Госпитали собираются эвакуировать. Где он лежит?

– На какой-то Лукьяновке.

– Х-ха! В центральном… В Харьков вывезут.

– Гена, мне нужно.

– Эх, ладно. Заболтался я с тобой. Жди на улице, машина подъедет, солдат сам к тебе подойдет. Ну и вид у тебя, как у шаромыжника с Подола.

Пожал плечами…

В ту же ночь транспортный самолет отдельного полка НКВД вылетел в Москву, увозя с собой вместе с грузом и определенными лицами Каретникова с Разиным. Разин не мог знать, что 11 сентября Сталин лично звонил командующему ЮЗФ генерал-полковнику Михаилу Кирпоносу и приказал удерживать город любой ценой. Уже через четыре дня немцы полностью окружили киевскую группировку, и лишь в ночь с 17 на 18 сентября Москва разрешит Кирпоносу отступать. В тот момент никто не думал о тех киевлянах, которые оставались, в городе начался короткий период анархии. На улицах и рынках властвовали мародеры, которые разбивали витрины магазинов, проникали в отделения банков и госучреждения.

Девятнадцатого сентября в Киев вошли немцы. Местное население настороженно встретило оккупантов. Жителей города поразил вид победителей – они излучали надменное превосходство. После полудня возле Бессарабки группа пожилых киевлян вынесла немецким офицерам хлеб и соль, пытаясь таким образом наладить отношения с новой властью. Но горожане напрасно надеялись на мирное сосуществование. Со следующего дня начались расстрелы евреев…