Текст книги "Лабиринт. Феникс"

После прозвучавшего выстрела Филин в прямом смысле сверзся с наблюдательного пункта вниз. Нужно немедленно форсировать события.

– Сверчок, со своей пятеркой остаешься здесь. Оборудуешь позиции, готовишься встречать прибывающего на помощь противника. Без приказа с позиций не уходить.

– Будет исполнено, Филин.

– Остальным на выход. Чувствую, придется штурмовать бункер. Вперед!..

* * *

Выстрел на плотине Сизарь отчетливо слышал, поэтому поступил по инструкции. Подойдя к навешенному на стену телефону, покрутил ручку вызова абонента, нажав тангенту и прислонив трубку к уху. Через полминуты услышал расслабленный голос лейтенанта государственной безопасности Крылова.

– Чего трезвонишь? По времени тебе еще двадцать семь минут в тамбуре торчать! Петров уже к смене готовится.

Там, на поверхности, где-то в пятидесяти километрах от них шла война, умирали люди, убивая друг друга, а здесь в тиши подземелья восемь бойцов НКВД расслабились, предавшись сонной одури затхлых, пыльных, полутемных коридоров объекта, в бумагах у начальства значившегося под номером тринадцать. В первых числах октября отделение собрали из разных отделов, комплектуя его рядовым составом и поставив во главе инициативного начальника, способного разумно действовать в случае экстремальной ситуации, разъяснив задачу, отослали подальше с глаз. По большому счету не до них сейчас было. Сотни людей по второму варианту работали – Москву минировали. Задача ставилась простая – поступит приказ, рви плотину! Все! От него самого и от его нынешних подчиненных больше ничего не требовалось.

– Товарищ лейтенант, у стариков шумнули. Выстрел слышал. Из винтовки стреляли.

– Выстрел один был?

– Да.

– Хорошо. Сейчас выясню. Ты там не расслабляйся.

Крылов потянулся ко второму полевому телефону, по линии выведенному в помещение казармы охранного подразделения. Вот тут случился облом, абонент молчал. Значит, на поверхности происходит «или-или». Молодой лейтенантик, худой и бледный, с первого дня знакомства не внушал Крылову доверия. Тля городская! Интеллигент доморощенный. Где таких воспитывают? Однако нужно действовать по инструкции… и выяснить, что происходит.

– Отделение, в ружье! Занять посты согласно боевому расписанию!

Личный состав пришел в движение, экипировался, вооружился. Крылов снова связался с Сизарем.

– Ты там осторожно выйди, глянь, чего у соседей происходит.

– Понял! Сейчас посмотрю.

В тамбуре было на удивление сухо и морозно. Обстановка самая что ни на есть спартанская. Голые, облупленные от краски стены, у потолка покрытые паршой грибка. Две металлические двери в оба направления, с поворотными кругами запорных устройств. Телефон, притороченный к стене, да еще ящик справа от телефона, заменяющий собой всю мебель.

На выходной двери проверчена большая дыра, для обзора наружу. Поэтому Сизарь, помня наставление начальства, приложил к ней глаз, чувствуя, как сквозняком поддувает с внешней стороны. Топтался и так и эдак пытался рассмотреть наружное пространство перед «подземельем». Толком ничего не разглядел. В районе видимости все было как всегда в эту пору, белым-бело, а по времени уже и сумеречно. Выразив свое отношение к происходящему словами из босяцкого лексикона, провернул запорный штурвал.

Дверь плавно попустилась чуть в сторону, и он потянул ее на себя, ощущая тяжесть махины. Только что и успел отвалить дверь, когда чьи-то сильные руки взяли его в оборот. Повалили, связали, еще и по морде кулаком приложились, когда закричать попытался. Выволокли на свет божий и бросили к ногам, показалось, высоченного мужика в форме командира Красной Армии в звании капитана. Тот присев на корточки перед ним, спросил:

– Жить хочешь?

Промолчал, глаза слегка прикрыл, из-под век окидывая грамотно распределившуюся у входа толпу красноармейцев, вооруженных отечественными автоматами. А в мозгу одна мысль витала: «Как же так?..»

Капитан лишь подбородком качнул, и ближайший к нему боец сапогом двинул Сизарю в промежность.

– Й-о-о!

В глазах потемнело, а тело само скрючилось в позу эмбриона. Отдышался, когда в голове прояснилось, снова услыхал вопрос:

– Жить хочешь?

– Д-да! – ответил заикаясь.

– Тогда рассказывай. Сколько вас?

– Восемь человек…

После допроса Сизаря подтянули к телефону, когда пошел вызов, прислонили трубку к уху. Кожей шеи ощущал холодную сталь ножа, острой кромкой впившегося в нее. Его встряхнули.

– Товарищ капитан, докладывает красноармеец Сизарь… На поверхности все нормально… Да, случайно нажал на спусковой крючок. Так точно… Минут через сорок восстановят. Оказывается, еще с утра сильный ветер провод порвал и конец отнес в поле… Так точно, товарищ капитан, лейтенант Апраксин на месте. Жду… – поднял глаза на чужого капитана, потерянным хриплым голосом произнес: – Сейчас смена придет.

Это были его последние слова в этой жизни. Унтер-офицер Маркс, с боевым прозвищем Угорь, перехватил горло клинком ножа. В бункере оставалось еще семеро солдат противника.

Как-то внезапно заскрежетало в металле, внутренняя дверь предбанника стала подаваться внутрь бункера. Угорь, извернувшись, в один прыжок оказался между бетонным проемом и открывшейся прорехой плохо освещенного коридора, из которого чуть ли не за шиворот вытащил в тамбур сменщика покойного охранника. Тот и пикнуть не успел, когда был обезоружен и умервщлен тем же Угрем. Хаймбах поморщился, упрекнул нерадивого подчиненного:

– Зачем?

Угорь пожал плечами.

– Мог о помощи крикнуть. Фанатик, господин майор.

– Вернемся, в нарядах сгною.

– Понял!

Назад ничего не вернешь. Майор стал распоряжаться, озадачивая команду:

– Крот! Саперам выдвинуться в коридор, быть предельно собранными и осторожными. Чибис!

– Здесь, командир.

– Возглавишь две пятерки, выдвигаетесь за саперами, как штурмовая группа.

– Слушаюсь!

– Угорь, со своими занимаешь оборону здесь. Ожидаешь подхода команды Дуба.

– Есть!

– Разобрались? Выполнять приказ!..

Что-то не понравилось в докладе Сизаря. Слова вроде бы и те, которые мог бы услышать от этой деревенщины, испорченной службой в отделе по борьбе с иностранной пропагандой, а вот проскочил неуловимый мозгу нюанс, заставивший в уме прокрутить разговор с этим идиотом. Та-ак! Он его два раза назвал армейским званием. Точно! Два раза. Раньше такого себе не позволял. Значит, вполне вероятно, что говорил под контролем. Ё-о-о! Петров уже должен его сменить!

От переизбытка эмоций голосом пустил петуха, позвал помощника, сержанта Савельева:

– Савельев!

Сержант долго ждать не заставил, заглянул в операторскую комнату, занятую начальством.

– Звал, товарищ лейтенант?

– К бою! В бункер проник враг! – просто и незатейливо объявил Крылов. – Бего-ом!

– Есть!

Через каких-то четверть часа сонная одурь бункерных коридоров растаяла, как утренний туман. Две силы, две противоположности сцепились под землей, словно бойцовые собаки в манеже. И количественный показатель особой роли не играл. Лай «максима» перемешался со звуками строчивших автоматов, потом в перестрелку вмешались «дегтяри». Когда прозвучали гранатные взрывы, очумевший от происходящего Крылов сообразил взять в руку телефонную трубку. Услыхав в ней женский голос, потребовал:

– Срочно соедините с третьим!

– Соединяю.

Голос начальника узнал по короткому вопросу.

– Слушаю?!

– Товарищ третий, говорит седьмой. На объект совершено нападение. Бой идет в бункере. Наружная охрана, скорее всего, уничтожена. Прошу помощи!

Начальник на то и начальник, сориентировался быстро.

– Крылов, приказываю уничтожить пульт подрыва, до самого основания срезать провода и… держаться. Помощь высылаю. Как меня понял?

– Понял!

– Исполнять!

– Есть!..

* * *

Время перевалило далеко за полдень, низкие тучи делали его пасмурным, поэтому на глазах темнело. Полумрак сам по себе мог стать для него как помощником, так и врагом. А еще к болезненному состоянию добавлялся депресняк. Ему бы в тепле отлежаться, горячего чая попить, вместо этого приходится крутиться на триста шестьдесят градусов, в любой момент ожидая, что откуда-то прилетит незапланированная плюха.

Попытался как тогда, на болотах, отвести от себя чужой взгляд, даже прежний дедов наговор шептал. Какое там! Внутренний голос подсказал бесполезность этой затеи. Он и восстанавливается после ранения долго лишь потому, что, по пояс стоя в той речке и контролируя каждого из своих подопечных, выжег все свои способности изнутри, свою ауру перекособочил, изнахреначил и истончил. Об этом в дедовых записях тоже прописано было. Поэтому если выживет, восстановится не скоро.

К казарме подобрался со всеми предосторожностями. Одноэтажное здание с чердачной надстройкой, дающей возможность хорошего обзора к его подступам и вида окрестностей, казалось, не пострадало. Снятая с тела снайпера белая парка хоть как-то маскировала его перемещение, хотя не факт. За спиной сидор и автомат, на поясе подсумок с боеприпасами, в руках винтовка с оптическим прицелом. Какая уж тут маскировка? На удачу только и вся надежда. На удачу да на темень!

Углядел-таки в чердачном окне силуэт человека и не обрадовался. Тот явно не принадлежал кому-то из его дедов. Согнувшись в три погибели, ступая по глубокому снегу, добрался до стены. В окнах свет отсутствовал, поэтому разглядеть, что внутри – невозможно. Попытка войти через дверь не удалась. Обойдя постройку, проник в казарму через угольный погреб. Невесело ухмыльнулся, сам ведь хотел забить его наглухо, да как-то все руки не доходили. Пригодился!

Поднялся в казарму. Мать честная! Мясокомбинат. Здесь они все лежат. Кто зарезан, кого застрелили. Простите, старики! Не смог уберечь. Ну, с-суки! Сейчас!

По каркасной лестнице, сторожась, медленно поднялся на чердак, сначала высунув над полом голову, осмотрелся. Вот они, голубчики! Двое. Надо же, на русском языке трындят. Загодя оставил сидор и винтовку внизу, автомат так и был за спиной, а вот наганом с наверченным на ствол глушителем воспользовался. Расстояние – первогодок захочет, не промажет. Ф-ф-у-у! Примерился. Выстрелил.

Полностью заскочил на пыльный, замусоренный пол чердака, метнулся к вражеским солдатам. Контроль не нужен – оба мертвы. В окно выглянул. У ближней ротонды двое таких же маячат, схожих с теми, которых только что в край вечной охоты отправил. А вот у себя в тылу их оставлять стрёмно. Ладно, посмотрим!

Чувствуя, как задыхается от пыли, одышки и напряжения, проскочил на другую сторону чердака. Примерившись, пробил дыру в черепице. Просунулся по плечи наружу. Место для наблюдения клевое. До бункера метров триста, ну может, чуть больше. А там…

* * *

В коридорах витал запах сгоревших пороховых газов. Если кто не привык к такому, нос морщит – тухлятиной пованивает. Но тут не до запахов. При мысли о потере в этих колодцах и коридорах большей части группы Хаймбах скрипнул зубами. Эти мерзавцы выжали все преимущество от оборонительных завалов в системе защиты. Его мальчикам приходилось выкладываться по полной, демонстрируя все, на что способны. От прямого штурма, тупого и неудержимого, при кинжальном пулеметном огне, до поиска обходных лазеек и нор, о которых, скорее всего, даже большевики не догадывались. Весь пройденный под землей путь трупами усеян.

Прикинул, сколько русских еще живы. Выходит так, что двое. Этот, который из ручного пулемета системы Дегтярева беспрестанно из-за сваленных мешков по прямому длинному коридору садит, и еще один. И ведь даже к первому не подобраться.

Четверо диверсантов в расслабленных позах мертвых людей лежали на подступах к пулеметчику. Из-за плотности огня забросить гранату в пулеметное гнездо толком не получалось. Один попробовал. Самого с двумя дырками в тушке едва живого за угол затащили, так еще и других чуть не угробил. Повезло. Гранату, которая вот-вот должна была взорваться, Крот пинком отправил в пустой коридор…

Б-бус-г-гух! – посыпалось крошево со стен и потолка, потухла лампа и в полутьме повисла пылевая взвесь.

Однако напрягает!

Как уже не раз в этой жизни бывало, все в нем всколыхнулось. Из дальних уголков всегда рассудительной натуры поперла необузданная агрессия. Наружу выглянула вторая ипостась, которую всячески скрывал в повседневной жизни. Тут же появилась мысль, как заткнуть пулемет. Не распорядился, прорычал приказ:

– Кречет, пулей на выход. Увидишь щит питания, выруби электричество! Бего-ом! Прекратить огонь! У-у! – Зубы прямо судорогой сводило, и не от выплеска адреналина, а по иной причине.

И двух минут не прошло, как все пространство в затхлом коридоре погрузилось в кромешный мрак. Только пулеметчик все успокоиться не мог. Из жерла раструба на стволе со вспышками огня выплевывались пули.

Переждал. Лишь только понял, что русский стал менять диск на полный, тратя в темноте драгоценное время, Филин на большой, какой-то не присущей обычному человеку скорости, рванулся вперед. В темноте он все видел превосходно, лишь не было привычной яркости красок. Запрыгнул на баррикаду из мешков с песком. С маху, носком сапога врезал ослепшему пулеметчику под подбородок, ломая тому шейные позвонки. Из пистолета добавил покойнику два выстрела в грудь. Это исключительно от злости. Потому как надоедливой сволочью усопший был! Соскочив с препятствия, метнулся дальше. Свернув в очередной лабиринт, метров через тридцать ударом ноги вышиб дверь, сорвав ее с петель и запора. Злоба просто душила, зашкаливала. В сером мареве восприятия видимости во тьме на глаза попался выглядывавший из-за стола обезумевший человек, слепо водивший расширенными от темноты глазами. Выставив пистолет, судорожно тыкал им перед собой.

– Стой! Не подходи! – с просящими нотками в голосе повторял в который уже раз.

Где-то на периферии сознания майор отметил: «Идиот!» Стрелял до тех пор, пока боек глухо не щелкнул. Осознание действительности пришло быстро, отпустило, задышал ровнее. Снова выбрался в коридор, проорал своим:

– Свет включайте! Крот, срочно ко мне!

– Филин, ничего не вижу!

– Сейчас Кречет свет включит, а ты пока по стеночке двигайся…

Когда освещение появилось, Хаймбах рвал и метал. Этот ублюдок мало того, что подрывной пульт уничтожил, так еще и провода под корень срубил, у самой вводной дыры подрезал. Спросил у Крота, с сомнением созерцавшего на такое безобразие:

– Что скажешь?

Лейтенант не подвел.

– Жгут подцепим, подтянем, прозвоним… Только время нужно…

– Будет тебе время, Крот! Делай! Если подрыв обеспечишь, обещаю…

– Занимайся делом, Филин. Это моя епархия.

Головастик от диверсий был уже в своей стихии, на должности и звания ему было насрать. Позвал вошедшего в помещение подчиненного, такого же технаря и такого же «повернутого», как сам лейтенант, чудом уцелевшего при прохождении коридоров:

– Доктор, инструменты притащил? Помогай!..

* * *

Сумеречный день в данном случае не самый лучший именно для него вариант. Особенно когда этот день катится к закату, а ко всему прочему, когда под боком бой идет. Понял уже, немцы плотину взорвать намылились. Оно бы флаг им в руки! Диверсионная группа не может быть большой. Аксиома! Не армейская операция. Только ведь в собранной группе сплошные секачи собраны. Псы войны из псарни дядюшки Канариса. Даже «язык» не нужен, дураку ясно, откуда уши торчат. «Бранденбург-800». Форма, оружие – все советского образца. Между собой на нашем языке общаются. Профессионализм. Выучка. Знакомо, как ясный день. Особисты, они, конечно, тоже не подарок, только те, которые в бункере засели, явно с осназом ничего общего не имеют. Обычные «мешки». Долго ли протянут? Позвонить в Москву уж доперли, наверное, не без царя в голове, и кавалерия таки подойдет. Уверен! Но как бы только поздно не было! Поэтому ему стариной потрясти необходимость назрела. Уж не про все ли это Егоровна намекала?

Вовремя переместился на прежний сектор обзора. Немецкий монокуляр на снайперском стволе в отличном приближении показал троих бойцов, следующих с плотины по очищенной от снега дорожке прямиком в его направлении. Не-е, ребята, здесь вы точно лишние. Махаться с вами хлопотно, а по большому счету недосуг. А шум? Да бог с ним, с шумом! Канонаду сейчас даже в деревне слыхать.

Поухватистей приложившись к винтовке, поймал в прицел «Щелкунчика», крепкого битюга с массивной челюстью. На миг затаив дыхание, без всяких поправок, все-таки не профессиональный снайпер, потянул спусковой крючок.

Б-бумс!

Переместил прицел на следующего клиента…

Время! Время поджимает неимоверно. Пока до бункера добёг, сдох совсем. Куда там воевать, отдышаться бы без помех!

Вниз по ступеням чуть ли не кубарем скатился, свалившись на трупы двух чужаков, одетых в нашу форму. Нет, точно раньше не видел. Пробираясь через препятствия, шел рваным, неритмичным шагом, чтоб потенциальному противнику планомерно «не сесть» на мушку прицела, в тусклом мерцании света в коридоре периодически разглядывал еще убиенных. Однако накрошили… Невысокий потолок в жгутах подвешенных проводов и без того на психику давит. У самой развилки лишь периферийным зрением поймал мелькнувшую тень. Успел брюхом ощутить твердый бетон не слишком ровного пола.

Та-та-та-та!

Пули, рикошетя от стен, прошлись в метре над ним. Гулкое эхо в ограниченном пространстве подземных рукавов ударило по ушам. Перекатился к противоположной стене.

Слух плавал в обрывках белого шума, но из глубины бетонной кишки до ушей достучался голос. Кричали, скорее всего, на пределе голосовых связок. Автомат стрелка не разбирал ни своих, ни чужих – гасил тишину и барабанные перепонки всем живым.

– Не стрелять! Кречет, входную дверь заблокируй и свет выключи. Торопись! Здесь я разберусь.

Что, в темноте разбираться будет? Как через вату в ушах, распознал смену обстановки. Удаляющиеся от него шаги указали, приказ выполняется. Его самого банально стороной обошли в незнакомых ему подземных лабиринтах. От поднятой пыли дышалось туго. Про бабкино снадобье только потому и вспомнил, что, кашляя, последние силы терял. Полез в карман. Большим пальцем выщелкнул пробку из пузырька, понюхал пряную жидкость. Терять-то нечего… и так и так труба дело. Как понял, держит в руках древний аналог спецназовского транквилизатора последнего шанса. Это когда бойцу «билет в один конец выписан». Смесь концентрированной выжимки иван-чая с добавлением неизвестных ему трав в пропорциях, ведомых одной ведьме.

Ну, во здравие! Авось не загнется.

Одним большим глотком проглотил дареную пакость. Пойло аж на слезу пробило. Вздрогнул, ощутив малую толику деревенского алкоголя на рецепторах полости рта. Ну, Егоровна!

Мигнув, померк свет. Это что? Зелье так подействовало? Нет. Кто-то приказ исполнил. По жилам жар пробежал, а еще словно силушку в организм влили. Вдруг появившийся боевой задор требовал выплеска наружу. И чувство сродни с… эйфорией. Наркота?.. Нет. Голова-то светлая, и слух в кромешной темноте обострился до такой степени, что услыхал едва ощутимое дыхание уверенно приближавшегося противника, будто тот в темноте видит. Ну, бабка!.. А еще услышал возглас. Ну, это уж совсем из глубины черноты.

– Эй! Зачем свет вырубили?

Тот, который к нему шел, руку на отсечение дать можно, хорошо видел. Остановился почти рядом и разглядывал слепо щурившегося болванчика, как какую-то уродскую невидаль в кунсткамере. Не торопился что-либо сделать.

Михаил, может, и рад был бы проявить беспокойство, только бабкин транквилизатор стеной отделил его от подобного чувства. Он силен, как никогда. Он все может! А то, что не видит ни хрена, так зато слышит. Вскинул пистолет в сторону противника, только на курок нажать не успел… Выбили пистолетик. Вон с каким грохотом он от него метрах в пяти упал. Не свыкся, выходит, с обстановкой. Прощелкал напряженный выдох всевидящего засранца. Так! Глаза закрыть, чтоб не мешали. Не отвлекали уверенность, что они ему помогут. Слышит. Слышит перемещение. Не поддаться! Сделать вид, что он здесь вроде слепоглухонемого увальня. Услышал, как противник извлек из чехла нож, как ткань на рукаве обмятой шинели мягко отошла в сторону, скорей всего для замаха, и шепот:

– Ну вот и все! Эманации живой крови – лучшая пища в подлунном мире. Война есть время насыщения…

Дальнейшую белиберду, похожую на латынь, Каретников не понял, но если нравится мужику черной магией баловаться – пусть. Он подыграет.

Из стороны в сторону повел головой, якобы в беспокойстве. Шерсть рукава снова «сыграла» звук. На уровне подсознания рукой поставил блок, другой рукой ухватил шинельное сукно в районе плеча доморощенного чернокнижника. Лбом от души впечатал в предполагаемое место переносицы невидимки.

– Н-на!

Переборщил с ударом. Сила инерции вырвала немецко-фашистского товарища из захвата и отбросила на добрый метр от него… Уловил момент падения. Чистый нокдаун. Подшагнул. Еще подшагнул. Почувствовав распростертое у ног тело, без зазрения совести стал пинать его сапогами, сам при этом покачиваясь от возможной дезориентации в пространстве. Присел. Нащупал шевелившегося человека. Руки щупальцами заползали по одежде, добрались до шеи, волос на голове. Переполз через товарища. Шею в замок, захват головы пятерней, рывок на излом позвонков.

– В-ва-а-а!

У Каретникова с его обостренным слухом даже уши заложило. Чуть сам не сдох от акустического шока. Что за хрень? При таком умертвлении человек так орать не может. По-всякому было, но чтоб вот так… Темнота не давала полной картины произошедшего. Выпустил из рук безвольное тело, решил:

– Хрен вас, с-сатанистов отмороженных, разберет! Может, действительно по-людски даже умереть не в состоянии.

Облапал своего покойного визави, достал из кобуры пистолет, явно ТТ. Не побрезговал и запасным магазином, заполненным патронами. До помещения, в котором были двое живых, добрался по слуху, щупая стену рукой. Отворил дверь. Услышал:

– Ulin, wir sind fast fertig. Es ist dringend notwendig, das Licht einzuschalten. Noch fünf bis zehn Minuten und kann gesprengt werden[18]18
  – Филин, мы почти закончили. Срочно нужно свет включить. Еще пять-десять минут, и можно взрывать.


[Закрыть].

Отрадно, успел! Это, выходит, технари здесь собрались. Согласился:

– Аusgezeichnet![19]19
  – Отлично!


[Закрыть]

На звук голоса одного и дыхание второго стрелял без остановки, только направление ствола и положение руки менял. Опасался, как бы ни подорвали хоть элемент того, что уже успели. Сам совсем оглох, стоял, ожидая момента, когда можно будет распознать, не промахнулся ли впопыхах. Но нет. Среди живых здесь только он остался. Пора выбираться. Пошел по лабиринту, попадая из одного коридора в другой. Время под землей течет не так заметно, как на поверхности. Сколько ни прислушивался, слышал лишь капель с потолка. Поняв бесполезность затеи, уселся на пол, чувствуя, как утекают из организма силы, а слух становится не таким, как прежде, острым. Когда накатила тяжесть, где-то в стороне различил глухую стрельбу, но подняться уже не смог, потерял сознание.

* * *

На поправку шел быстро. Врачи, в общем-то, не удивлялись, ран на теле, кроме старых, естественно, не было. А то, что в госпиталь привезли его в бессознательном состоянии и долго не могли в чувство привести, так уже и забылось. Ну, перенапрягся организм, не успев восстановиться после прежней передряги, – бывает. Чуть откормить и отдохнуть дать, а потом и снова в строй можно поставить. Человек – существо такое, что выдержит все! Только вот, когда чуть оклемался, в палате тут же следователь дал о себе знать и на все протесты врачей сурово заявил:

– Дело государственной важности. Ваш пациент единственный, кто выжил. А если он завтра умрет, с кого показания снимать? С вас прикажете?

И понеслось! За пару дней всю душу вынул, до мелочей, до тошноты, все по минутам выспросил. А ему что скрывать? Да и памятью Бог не обидел. Но когда тебя по десятому разу каждый эпизод повторить заставляют, кого хочешь, до печенок достанет. По-видимому, и на месте происшествия все досконально осмотрели и запротоколировали. Когда с общей картиной нападения на объект все совпало, от него наконец-то отвязались и в покое оставили. Снова завис, ощутив некоторую неприкаянность. Вроде бы уже и выздоровел, а к какому ведомству отнести вчерашнего почти покойника по всем медицинским показаниям, госпитальное начальство еще не определилось. На фронт после такой встряски организма вроде бы и рано, можно сказать, еще вчера человек пластом лежал, из ложечки кормили и утку из-под него выносили, но и в тылу ему делать по большому счету тоже нечего.

Между тем в палаты с ранеными доходили слухи о положении на фронте, в какой-то момент превратившиеся в реальную информацию. Бои под Москвой были очень тяжелыми. Героизм советских людей был массовый, они шли на смерть с верой в победу. Осенью и зимой 1941-го никто из защитников Москвы не надеялся выжить, шансов уцелеть не было, в атаку шли с отчаянием обреченных. Самопожертвование было сознательным. Люди знали, что защищают сердце своей страны, и себя не щадили, а еще выручала суровая зима. У немцев не было топлива, рассчитанного на такие морозы. На позициях и дорогах встали замерзшие немецкие танковые и автомобильные колонны, стоявшие целехонькими. Не было адаптированного к нашим зимним условиям горючего. Вскоре к Москве подошли и заняли позиции сибирские и дальневосточные дивизии. Чаша весов сдвинулась в правильную сторону. К тринадцатому декабря частям Красной Армии удалось полуокружить части вермахта, так что немецкому командованию пришлось отводить войска на запад. Шестнадцатого был взят Клин, двадцатого декабря освобождён Волоколамск. Юго-западнее Москвы в конце декабря – начале января были освобождены города Наро-Фоминск и Боровск. И наконец, в районе Тулы советские войска нанесли удар по растянутым порядкам 2-й немецкой танковой группы. Части вермахта, пытаясь сохранить свою боеспособность и предотвратить катастрофу, начали отход. В результате ожесточенных боев советским войскам удалось ликвидировать угрозу для Тулы и создать предпосылки для освобождения Калуги, что и произошло тридцатого декабря. Восьмого января контрнаступление советских войск под Москвой завершилось.

На фоне этих событий лейтенанта Каретникова вызвали в кабинет главврача госпиталя. Седой подполковник, скорей всего призванный из запаса, с единственной медалью на груди гимнастерки, приподняв глаза от скопления бумаг и папок на столе, встретил выздоравливающего больного в своем кабинете, до недавнего времени бывшем школьной учительской.

– Разрешите войти? Товарищ подполковник…

Внимательный взгляд усталых глаз, с интересом глядевших на молодого человека, и молчаливый кивок головой заставили ближе подойти к столу. Пройдясь пальцами по корешкам папок, врач выудил из стопки нужную ему. Пока, раскрыв ее, листал страницы, вчитываясь в написанное, Михаил даже заскучать успел.

– Молодой человек, – наконец-то медицинский чиновник вновь обратил внимание на выздоравливающего пациента, отвлекшись от текста. – Согласно определению медицинской комиссии, вы здоровы и подлежите выписке. Но та же комиссия рекомендует отправить вас в краткосрочный отпуск, сроком на две недели.

От такого выверта, внешне оставаясь спокойным, Каретников подвис. Какой, к чертовой матери, отпуск? Где его отгуливать? Попытался сослаться на положение на фронте:

– Товарищ полковник, я здоров…

– И пожалуй, рекомендацию я подпишу. По истечении срока отпускного времени вам следует прибыть в тот же военкомат… – перелистнув страницу, сверился с одной из бумаг, снова глянул на лейтенанта, – в котором вы получали прежнее назначение.

– Ясно!

– Подумали, куда выписывать отпускные документы?

Куда? На деревню к дедушке!.. К дедушке? Гм!.. Почему бы и нет? Вытянулся, по-военному четко ответил:

– Так точно!..

С погодой везло. Светлое солнечное морозное утро переросло в такой же погожий день. Дорога действительно скатертью катилась. Повезло. Добрался быстро. Сначала полуторка в нужную ему сторону ехала. Подвезли. Потом попутчиком на санях прокатился. Пешком прошел, рассматривая дома на знакомой, утопающей в сугробах улице. Остановился у едва видной тропинки, протоптанной к калитке. Увесистый вещмешок, наполненный пайком, сбросил под ноги. Поздоровался с улыбавшейся, стоявшей у плетня знакомицей. Спросил:

– Постояльца примешь, Егоровна?..

* * *

С наступлением темноты, подгоняемый северным ветром, поднявшийся с полевого аэродрома спецборт, взяв направление на юго-восток, по истечении двух часов приземлился на промежуточном аэродроме подскока. Колеса шасси коснулись поверхности чуть различимой по ночному времени ВВП, самортизировали. Пробежавшись, двухмоторная крылатая машина подрулила к едва видному в скудной подсветке неказистому строению, пупком торчавшему среди черноты в иллюминаторе. Шум моторов стих, потушив вибрацию корпуса. Как-то сразу полегчало. Ни черта не разглядеть. Сопровождавший группы представитель 7-го отдела РУ ГШ НКО, курировавший перелет, а в дальнейшем начальник направления по работе с разведотделами штабов соединений на местах, вышел из кабины пилотов, окинув сонное царство в чреве машины и среди дремавших тройку самых любопытных, дернувшихся было к выходу бойцов, и распорядился:

– Самолет не покидать. Сразу после дозаправки вылетаем.

Техник самолета на пару с выбравшимся из бронеколпака борт-стрелком открыли дверь и спустили вниз сваренную из металла лесенку, через секунду оба скрылись в темноте. В открытую дверь пахнуло холодом. Ну, это нормально. Одеты все добротно, по-зимнему. Со стороны борт самолета осветили фары машины, наверное, заправщик подъезжает.

Неожиданно тишина растаяла. Взрыв и встряска всего самолета заставили всех вскочить на ноги и начинать думать и действовать. Несмотря на плановость мероприятия по переброске разведчиков на неизвестный для них театр военных действий, лично он подсознательно ожидал чего-то, выходившего за рамки простого перелета. И вот, словно в воду глядел… Чуйка хоть и выполнила свою функцию, да только приказ ему не отменить было.

Как только народ через дверь полез наружу, с внешней стороны ударил пулемет, кинжальным огнем прошивая тонкий металл корпуса.

– А-а!

Убитые упали под ноги, послышались стоны первых раненых, а еще погас свет в «мышеловке» ограниченного пространства; все это не добавило ощущения, что отсюда можно живым выбраться. Повезло, что хоть кабину разнесли, а не выстрелили сразу по…

Кабину разнесли!..

В темноте кто-то, прорываясь на свободу локтями, оттолкнул Каретникова к противоположной стенке, практически усадив его на откидную лавку, прикрыл собой от пуль. И все же у правого плеча пули с внешней стороны прошили строчку дырок, в конечном итоге раскромсав стекло круглого оконца. Тут же вскочив на ноги, он за спинами в толкотне идущих на прорыв людей, на скорости просочился к искореженной взрывом перегородке, рванув дверь в кабину пилотов, почувствовал поток холодного воздуха вперемешку с примесью сгоревшей взрывчатки и запахом свежей крови. Глаза к темноте привыкли, поэтому смог разглядеть развороченную кабину и ошметки человеческих тел, пилота и штурмана. Обернувшись, напрягая голос, стараясь перекрыть невообразимый шум стрельбы, людского галдежа, стонов и выкриков, сам крикнул в салон: