Текст книги "Лабиринт. Феникс"

– Чего сказать хотел, Петр Федорович?

– Это… Так что разрешите доложить, товарищ лейтенант… Заместителя начальника восемнадцатой заставы мы с Гавриковым знаем лично. Гм!.. Мы на заставу с лейтенантом Апраксиным, то есть с вами, за перебежчиком ездили. Это не Зверев.

– Точно?

– Точнее не бывает. Не он!

Н-да! Теряет хватку. Ведь когда увидел, чуйка просигналила, да видать слабо. Количество пограничников смутило… ведь именно двадцать. По воспоминаниям немногих оставшихся в живых очевидцев, погранцов колбасили не приведи господи, как сильно. После такого редко кто заставу покинул, почитай, все там костьми легли. А здесь, о-го-го, сколько их удочки смотали! От всей роты потом прет, а от летехи на фоне пота чуть слышно земляникой попахивает. Ну и Данилов с пришлым организмом сразу определился.

Так что? Товарищ капитан, говоришь на танкоопасном направлении товарищей поставить? Ну-ну! Их поставишь, эти двадцать гавриков всю оборону изнутри напрочь снесут. Вовремя!

– Федорович, пока пушки по другим площадям долбят, забирай Гаврикова и мухой лети к Иловайскому. Все ему объяснишь. Скажешь, погранцов я по три человека на огневые точки у магистрали разводить буду, а вы следом тихо их зачищаете. Понял? Я торопиться не буду.

– Все понял. Исполню…

НП. Вот и пограничники его ожидают. Как на подбор, крепыши… Артиллерийский обстрел позиций враг прекратил, да и комбат из расположения роты ретировался.

Зверев, говоришь? Ну-ну! Сейчас посмотрим, какой ты Зверев.

– Лейтенант, твоих орлов по тройкам разбей, сейчас раскидаем их по огневым точкам у самого шоссе, как раз танки по нему попрутся.

– А не фронтом пойдут?

– Фронтом, это когда по первому разу по чавке получат и обломаются. Вот тогда по фронту и развернутся. Давай, назначай кого с кем, а мы с тобой на НП останемся.

Посмотрел на часы. Всего-то сорок минут с начала всей катавасии минуло. Время тянется неимоверно медленно. Когда чего-то ожидаешь, всегда так.

– Мы готовы.

– Вот и ладушки. Цезарь!

– Я! Тащ лейтенант!

– Проводи бойцов на позиции. Каждая тройка на основной выступ, на усиление выдвигается.

– Есть!

Оставшись вдвоем со «Зверевым», предложил пройти на «рабочее место». Полуземлянку ротного, НП, сооружали действительно умельцы, перекрыли ее в три наката, и такая она не одна, поэтому и смогли удержать позиции. Шоссе проходит чуть ниже в стороне. Как на ладони видны результаты предыдущих атак. Помимо пары сожженных «тридцатьчетверок» и бэтэшек, поле усеяно трупами наших и немецких солдат, десяток танков противника, среди которого эффектно смотрятся тяжелые четверки, уже давно переставшие дымиться. Видно, наши действительно насмерть стояли.

Чего немцы ждут? И ведь действительно ждут! По времени должны уже ломиться почем зря. Вдоволь насмотревшись в бинокль на выдвинувшийся для предстоящей атаки танковый строй у дальней кромки леса, обратился к лейтенанту, стоявшему рядом:

– Что думаешь, почему не наступают?

– Думаю, сейчас начнут. – Жестом указал в сторону шоссе. – Смотри, там не пехота ли двигается?

Чтоб глянуть в указанную сторону, нужно слегка подвинуться и как минимум отвернуться на полкорпуса.

«Парень, это ты что, решил на дешевую разводку меня подсадить? Ну-ну! Торопишься видно».

Повелся якобы, сделал пару шагов в сторону и повернулся в нужном направлении. В тот же момент пограничник, отступив, вроде бы дав место, сгибом локтя обхватывает шею Каретникова и пытается придушить. Зачем? Дурак, мог бы просто ножом в печень ударить, и вся недолга. Предсказуемо, но надежно! Правая рука взлетает вверх, ловя основанием ладони подбородок противника, левая виснет на удушающей конечности. Нажал нужную точку на предплечье «погранца», стараниями Кузьмича вбитую в подсознание. Резко присел, развернувшись на сто восемьдесят градусов, тут же поднялся. О выставленное колено от всей души приложил морду навязанному начальством помощнику. Аут! Товарищ в отключке, утыкается лицом в земляной пол. Это ненадолго. На всякий случай придавил шею, чтоб не орал и не вздумал взбрыкнуть, обе конечности завел за спину и стянул его же брючным ремнем. Вот теперь порядок!

– Т-тащ лейтенант, а шо это вы за кипеж устроили?

Ага! Папандопуло объявился, значит. Поднялся на ноги, чуть не хохотнул от выражения на лице своего ординарца. Умора! Не часто Цезарь такую ужимку корчит.

– Да вот, диверсанта стреножил. Задушить меня хотел. – Спросил: – Ты погранцов по местам развел?

– Ага.

Взгляд безотрывно следил за приходящим в себя вражиной.

– Развел, куда сказал?

– Ага. Тудой! – махнул рукой в сторону магистрали.

– Что ж, будем ожидать результатов.

Одернул подчиненного:

– Папандопуло!

– А?

– Взводных ко мне, срочно!

– Слухаюсь!

Первым на НП заявился Воронов. Его взвод ближе всех.

– Разрешите?

– Проходи, танкист. Как настроение у бойцов?

– Нормальное. Переполошились только, когда Иловайский с разведчиками пограничников кончали. А так все нормально, к бою готовы.

– Добро. Ты пока обожди.

Помимо взводных землянку заполнили и другие люди. На глаза попались два новых персонажа: седой майор с рубиновыми шпалами в петлицах и младший лейтенант, по возрасту совсем не мальчик. Никем в возникшей кутерьме толком не замеченные, они все же протиснулись вперед.

– Вот ты какой, лейтенант Апраксин! – пожимая и тряся руку Каретникову, говорил старший. – Не скрою, удивлен. Молод!

– Прошу прощения, товарищ майор…

– Батальонный комиссар Репин Иван Силантьевич. Вот пришли к тебе, так сказать, на усиление… – чуть развернулся в сторону своего спутника.

«Младший» сам шагнул к Михаилу, представился:

– Оперуполномоченный особого отдела, младший лейтенант госбезопасности Кастрюк Вениамин Сергеевич. – Повел подбородком в сторону связанного и сидевшего прямо на полу у стены «погранца». – Что у вас происходит?

Каретников, ничуть не смущаясь, при его-то напускной молодости, с некоторым нахрапом и безбашенностью объяснил ситуацию:

– Да вот, некоторым образом вынуждены вашими обязанностями заниматься. Командир батальона нам с барского плеча подарок сделал, два десятка пограничников в помощь прислал. Только на поверку все диверсантами оказались. Пришлось экстренно поправлять ситуацию.

Глазами нашел Голубева, вопросительным кивком головы уточнил выполнение отданного приказа. Десантник так же молчком кивнул. Узнал:

– Всех?

Не слишком обращая внимание на посторонних, уже в голос оправдался, прежде всего перед своим командиром:

– Пришлось. Чтоб потерь среди личного состава не было. На месте бойцам ведь объяснить некогда было.

– Ясно.

Особист, как борзая, взявшая след, не пропустил ни слова.

– О чем вы?

Каретников предложил выйти «на воздух». Без обиняков в быстром темпе рассказал все, что знал, сделав предположение:

– Подозреваю, «погранцы» после того, как вырежут личный состав взвода у магистрали, должны сигнал какой-то подать. Сам видишь, утро в самом разгаре, а наступления нет.

– Дай пару бойцов, я сам сейчас с диверсантом поговорю.

– Без проблем. Допрос провести можешь в хозяйской траншее у старшины. Распоряжусь, чтоб вам не помешали.

Комиссар, дядька контактный, когда ротный взводным накачку дал и распустил, объяснил Каретникову, что они с особистом только что прибыли из штаба нашей группировки. Оказывается, линия укреплений должна продержаться еще хотя бы до вечера. Поблизости от их позиций частями шестого стрелкового и пятого кавалерийского корпусов создается укрепрайон. Хотя они и выводятся из боя, но пока не могут использоваться. Шестой корпус только что пробился из окружения, потерял в боях много людей и значительную часть артиллерии. Сейчас остро нуждается в доукомплектовании. К тому же он только начал подходить к Житомиру. Чтобы сосредоточить его и бросить в бой, понадобится время. А 5-й кавкорпус по распоряжению Ставки может использоваться только с разрешения Москвы. Вспомнил о восьми противотанковых артиллерийских полках, которые забрала Ставка. Как бы они сейчас пригодились! Но война, всем трудно.

– …А нам сейчас самое главное не пропустить танки. Сможем?

– Мы будем стараться.

– Ты уж постарайся, Апраксин.

Отстранив в сторону с прохода Папандопуло, гревшего уши при начальстве, в землянку протиснулся озабоченный особист, с красной тряпкой в руках. Прямо с порога сообщил:

– Вот, вокруг тела под гимнастеркой прятал. Эти гниды должны были красный флаг над позицией поднять, тогда немцы в атаку полезут.

Каретников сразу мысль уловил.

– Вениамин Сергеич, давай так, через полчаса над НП поднимай флаг, мы к тому времени готовы будем. Ну, а я в первый взвод пойду.

Комиссар перехватил инициативу.

– Может, время потянем?

Особист покачал головой.

– Если в течение часа флаг не будет поднят, позиции накроют артиллерией, привлекут авиацию и только потом танки с пехотой попрут…

А особист-то дело знает, не тютя-матютя, бумажная душонка. Опять-таки из рассказов очевидцев, книг, других закрытых источников, обычно особистов, прежде всего, интересовало, не имели ли окруженцы хотя бы кратковременного контакта с немцами, во время которого их могла завербовать вражеская агентура. В строгих анкетах соответствующие вопросы детализировались. Типа при каких обстоятельствах вышли из окружения? В одиночку? Вдвоем? С разрозненной группой или со своим подразделением? Между тем вышедших из окружения следовало не столько допрашивать, сколько опрашивать. Живые свидетели по свежей памяти могли бы рассказать, кто из их однополчан пал в бою, кто ранен или эвакуирован в госпиталь, умер от голода либо болезни… Будь такая работа проделана и ее результаты где-нибудь зафиксированы, удручающая статистика пропавших без вести и неизвестных в братских могилах выглядела бы совершенно иначе.

Просматривая архивы, Каретников пришел к выводу, что в начале войны патологическая подозрительность Сталина наложила отпечаток и на стиль работы спецслужб Красной Армии. Вместо того чтобы действовать избирательно, военные следователи в каждом вырвавшемся из окружения воине видели потенциального шпиона. Будто все помыслы бойцов только и были направлены на то, чтобы незаметно от однополчан заскочить за куст или бугор и там дать подписку ожидающему именно его представителю абвера. Ладно, посмотрим, как дело дальше пойдет, сейчас главное до вечера дожить…

По ходу сообщения выбрался в расположение основного подразделения. Именно в него собирал тех, кто самый способный, шустрый и умеет думать. Можно сказать – самородки. Заметив прибывшего командира, Воронов поспешил навстречу.

– Товарищ лейтенант…

– Отставить! Что нового в обстановке, танкист?

– Сами гляньте, – пригласил жестом приподняться над бруствером. – Видите? Думаю, что скоро на нас попрут. В самом низу «свиньей» встали. Десять танков. Вон те две громады – это Т-4. Я уже раз видел, как такие с маху смешали с землей позиции пехоты, раздавили батарею трехдюймовок… За танками четыре бронетранспортера. Мотоциклисты. Все на виду. Они даже не прячут своих намерений.

– А чего им прятать?

Каретников, не отвлекаясь, наблюдал за происходящим в стане противника. Когда ночью переходили к своим, не слишком замечал, а вот теперь… Со стороны нейтралки легкий ветерок доносил запах мертвечины. Оглянулся на свой НП. Флаг особист еще «не засветил», значит, время терпит.

– Все сделали, как я приказал?

– Все. Но боязно как-то.

– А по-другому не удержим позицию. Сколько у тебя во взводе противотанковых ружей?

– Одно.

– Патронов к нему?

– Два десятка.

– Вот и думай!

– Так точно.

По траншее пара красноармейцев протаскивали ящики, звеня в них бутылками. Оглянулся.

– Что там у вас?

Доложили:

– Лейтенант Иловайский велел… Из Староконстантинова полуторка бутылки с горючей смесью привезла, вот комбат и распорядился.

– Прямо к позициям подвезли?

– Нет. У артиллеристов встали.

– Придурки. Демаскируют.

– Послать… – попытался сказать сержант.

Над НП взвился красный флаг. Начинается!

– Поздно. Все по местам! Приготовиться к отражению атаки! До каждого доведи, в мозг вбей, действовать только после того, как я первым брошу гранату.

– Ясно!

Снял пилотку, напялил на голову зеленую пограничную фуражку. Расстегнул клапаны на обеих кобурах. Противотанковую гранату затолкал за ремень на спине. Ф-фух! Поехали! Запрыгнул на бруствер и легким шагом направился прямиком к шоссе, наблюдая, как в их сторону стартовала немецкая танковая колонна. Впереди мотоциклисты в парах с пулеметчиками в люльках.

Стоял, ожидая, с одной мыслью, выгорит ли его афера?

Первый же «байкер» чуть дал газу, преодолел разделяющий их отрезок дороги, вырвавшись вперед, и лихо подрулил к нему. Каретников, улыбаясь, дал отмашку на дальнейшие действия передового дозора немцев:

– Grüße, genossen! Sie fahren weiter unsere Abteilung reinigte die Straße auf drei Kilometern[9]9
  – Приветствую, товарищи! Можно проезжать дальше, наше подразделение очистило дорогу на три километра.


[Закрыть].

Серьезный рыжий боров, одетый в фельдграу, подозрительным взглядом сверлил его, рассматривая с головы до ног. Руки на руле, кажется, помимо его воли, поддавали газку «железному коню». Скоро основная «конница» немцев подойдет, вон как спешат. Ну и чего тебе не так, дурилка картонная?

– Wo selbst der Leutnant Weißmüller?[10]10
  – Где сам лейтенант Вайсмюллер?


[Закрыть]

– Der Leutnant mit den größten Teil der Gruppe zerstört Befehl des Armeekorps. Ich habe Befehl, Euch zu treffen und убыть nach Ihrem Auftrag[11]11
  Лейтенант с основной частью группы уничтожает командование воинской части. У меня приказ вас встретить и убыть дальше – выполнять поставленную задачу.


[Закрыть].

– Gut.

Немец рванул с места в карьер. Ну, скатертью тебе дорога! Подождал колонну. Пропустил танк. Второй, обдавший его выхлопом газов. Третьим шел Т-4. Действительно махина. За танком следовал мотоцикл с коляской с двумя гавриками в касках. Пора! Потянулся за спину, боек на боевой взвод, забросил гранату под днище тяжелого танка. До взрыва успел выхватить оба ТТ, из двух стволов расстрелял мотоциклистов и спрыгнул в траншею под ногами.

Г-гух!

Ух! Хорошо мозги прочистило! Нехило приложило! Показалось, отовсюду вспучился звук боя, ощущение, что всё над головой стреляет и взрывается. Дай бог, чтоб все в дело. Откуда-то из тылов отчетливо разобрал присоединившиеся к какофонии звуков слабые залпы «сорокапяток», звонкие и в то же время не такие резкие, как выстрелы танковых пушек. Получилось? Нет? Должно получиться! Выглянул.

Подбитый немецкий танк, считай, прямо над головой, стоял с распахнутым люком, из которого выплескивалось пламя и черный маслянистый дым. Из верхнего люка кто-то выскочил, скатился по металлическому чреву, показалась голова второго танкиста и тут же исчезла. И вот из обоих верхних отверстий танка выбивалось только пламя. С грохотом сдетонировали снаряды. Каретников вжался в стену окопа, из-под козырька чудом так и не слетевшей с головы фуражки, щурясь от пыли и земляного «дождя», наблюдал сюрреалистическую картинку. Башня, как матрешка, кувыркнулась набок, а из открывшегося чрева машины с ревом ударил и тут же опал столб пламени. Танк горел, потрескивая, как поленница дров. Тот, кто успел из него выпрыгнуть, далеко не убежал, в обгоревшем комбинезоне свесился с бруствера головой вниз.

Нужно было возвращаться в реальность. Вскарабкался на бруствер, ощущая нестерпимый жар от горевшей машины, перекатом ушел в строну, прополз за металлический остов, мешавший разглядеть, что в действительности происходит. Возле немецкого Т-3, дымившего как паровой котел, обнаружились трупы двух танкистов в черных комбинезонах. Один с непокрытой головой, светло-рыжий, другой – в круглом металлическом шлеме с торчащими проводами. Шуганулся за танк. Из окопа на той стороне шоссе длинными очередями строчил пулемет. Наш кадр гвоздит. Ушлепок! Патроны не экономит.

На шоссе остались догорать четыре немецких танка и самоходка «Артштурм». Но в действительности ничего еще не кончилось. Остальная колонна, съехав и рыхля траками мягкую землю рядом с магистралью, попыталась развернуться в боевой порядок. Неподалеку от того места, где пришлось задержаться, разглядел в окопчике две стриженые головы без касок, без пилоток. Высунув ствол в направлении развертывания, бойцы произвели выстрел из ПТР. Пуля попала в цель. Да и как не попасть? Немец подставил бочину, а находился от «Вильгельмов Телей» не далее как в тридцати шагах. На борту, прямо под башней вдруг вырос огненный куст. В своей прошлой жизни Каретников не раз наблюдал подобное, когда «выстрел» из гранатомета раскаленной бронебойной болванкой сильно ударял в броню бэтээра. Но там было во много раз мощнее. Тысячи мелких горящих кусочков, описывая дымные дуги, разлетались прочь. Здесь проще.

Задержался – глянуть результат. После попадания из дыры появился легкий сизый дымок, а вот сам танк будто споткнулся, встал на месте. Раздался возглас. Счастливые «охотники» орали в два голоса, как резаные:

– Ур-ра! Горит, сволочь!

Пули замолотили по башне и броне укрывшего его погорельца, с такой силой, что Каретников на секунду был уверен, сейчас прошьют его защиту насквозь и доберутся до его тушки.

Из крупняка огрызаются, сволочи! Ну вот как тут боем руководить прикажете?

Снова проснулись «сорокапятки». Батарея, постреляв, замолчала, так же внезапно стих и бой. Не желавшие умирать в грязи в бессмысленной жестокой драке с русскими, немцы отступили под защиту своих пушек и минометов.

Выпрямился. После боя слегка покачивало, но знакомое чувство переизбытка адреналина в крови побуждало к дальнейшим действиям, желание поспать отпустило полностью.

Из воронки неподалеку поднялся немецкий танкист с поднятыми руками. А что? Пленный не помешал бы! Можно из первых уст узнать, какие силы противостоят им…

– Komm zu mir! Die Hände nicht zu senken! Schneller![12]12
  Иди ко мне! Руки не опускать! Быстрей!


[Закрыть] – позвал лишенца.

Но в немца ударили сразу из двух пулеметов. Он мешком свалился на дно воронки. Засранцы! Совсем распоясались, пока партизанили! Напрягаясь, стараясь перекричать шум, приказал:

– Отставить стрельбу! Передать по цепи, командирам взводов прибыть на НП.

Каретников в сердцах плюнул на землю, осознал, что в танковой мясорубке пленных не бывает. Подумал об этом равнодушно, видно пошел послебоевой откат. Прошелся. Ощутимо почувствовал запах горелого мяса. У брони других танков лежали обожженные, искромсанные осколками люди, танкисты, мотоциклисты и пехотинцы, как правило, мертвые или умирающие. Некоторые были так обожжены, что комбинезоны вплавились в тело…

Встретивший Каретникова комиссар, наблюдавший за боем с НП, поздравил с победой. Хотел собрать коммунистов и комсомольцев, похвалить всех за храбрость. Но, когда увидал брошенный на него взгляд ротного, тут же сдал назад.

– Товарищ батальонный комиссар, вот сейчас командиры взводов придут, можете сказать им пару ласковых… Все только начинается. Сами же сказали, нам до вечера здесь торчать, а сейчас только начало одиннадцатого.

– Я понимаю.

Повезло. Понятливый попался.

Крикнул на выход:

– Папандопуло!

Куда запропастился?

– Тут я!

– Цезарь, воды принеси, сполоснуться нужно. Да-а! Старшине передай, пусть по поводу котлового озаботится. Чтоб на обед горячее было, не все ж время всухомятку питаться.

– Понял.

Снаружи вопил наблюдатель, предупреждая бойцов об опасности:

– Возду-ух! В укрытия!

Этого только не хватало! Хотя предположить мог, но уж очень быстро немцы оклемались. По зубам получили и решили взяться за них всерьез. Выглянул из землянки, пытаясь хоть что-то разглядеть в ограниченном клочке неба. Разглядел. Тройка Ю-87 пронеслась над позициями, выставив напоказ торчащие конечности шасси, снизу похожие на лапти. Пилоты, убавив газ и выпустив аэродинамические тормоза, перевели машины в крен, в пике, выводя их на штурмовку. По всей линии окопов прошел сброс бомб, словно из швейной машинки пропахали строчки очередей снарядов и пулеметов. Называется, кто не спрятался, я не виноват. А как спрячешься, если лупят точно над тобой, при этом все взрывается и с неба воет голосами взбесившейся стаи волков?

Кто-то недовольный таким положением дел в свою очередь послал ответку.

Ду-ду-ду…

– А-а-а-а!

Сорок с лишним патронов, почти весь диск из «дегтяря», улетели в сторону «гостей». «Штука», самолет чистого неба, эффективный только там, где нет зенитного огня, а вот его-то на позициях как раз и нет.

Первый самолет, получив несколько пуль, не причинивших ему вреда, пронесся мимо. Второй и третий, отвернув, разошлись в стороны.

Музыка Иван, как говорится – в девичестве Сергей Качанов. Рядовой, военная специальность до переноса – снайпер. Характер спокойный, рассудительный, но вовсе не флегма какая. Каретников прозвал его Страдивари. Со своим отделением «закопался» в стороне от основных позиций роты. Когда началась штурмовка, осознал сразу. Место открытое, поэтому снижающиеся и увеличивающиеся в размерах точки в небе заметил как бы ни первым. Вылез из схрона, принял положение лежа на спине. Слегка нервировал вой, но не критично. Посыпавшиеся бомбы и взрывы от них погоду в настроении тоже не поменяли. Когда бомбёр отвернул в сторону артиллеристов, поднял ствол, тут же сделал упреждение, выбирая ход спускового крючка.

Выстрел!

Клацать затвором, выбрасывая гильзу и загоняя новый патрон, большого смысла нет. Либо пан, либо пропал! Целился-то по кабине, расстояние более-менее привычное.

Самолет вдруг завалился на нос, потом на крыло, вошел в штопор и, попытавшись зарыться в землю, взорвался, произведя много шума и сотворив собой огромную воронку. Серега про себя ухмыльнулся. Это он в пилота все же попал. От греха подальше нырнул в схрон…

Первые результаты долбежки с воздуха Каретникова не впечатлили. Потери есть. В подразделениях были и раненые и убитые, но могло быть и хуже. Когда Людмила докладывала о состоянии дел, вот только тогда о ней и вспомнил.

– Значит так. Товарищ сержант, грузите раненых в полуторку и отправляйтесь вместе с ними в Староконстантинов. В городе находите любой госпиталь и сдаете туда людей. Сами там же и оставайтесь. Ясно?

Старший сержант медслужбы Егорова Людмила. Миниатюрная, стройная молодая шатенка. На лицо красавица писаная. Но это – по мнению Михаила. По нынешним временам не является эталоном красоты, сейчас в моде большим успехом пользуются «бабцы в теле», как тут на Украине говорят, «визьмэш в рукы, маеш вэшч!». Идиоты!.. Для Каретникова самое главное ее достоинство – специальность. Людмила практически дипломированный медик. Перед самой войной направили на практику перед защитой диплома. Когда госпиталь на марше под бомбовую раздачу попал, а потом сразу же под танковый клин фашистской передовой части, ей чудом в лес убежать удалось. Прибилась к отступавшей части, думала, все самое плохое позади, оказалось… Жалко, если девку убьют!

– Ясно?

– А как же?..

– Вы приказ поняли?

– Так точно!

– Выполнять!

– Есть!

Когда ушла, комиссар покачал головой.

– Круто ты с ней…

Старый маразматик! «Круто…» Он, в отличие от доброго дяди комиссара, девочке жизнь спасти хочет. Хочет убрать ее подальше от крови, грязи и боли. Что он может?.. Только это. Круто…

В землянку ввалился старлей-десантник, всем видом на черта похож. Грязный, всклокоченный, чумной. Первым делом добравшись до ведра с водой, зачерпнул воду кружкой, большими глотками напился. Громыхая голосом, сообщил:

– Взрывом накрыло! Хрен чего слышу!.. – Помотал головой. – Потери у нас!

Стараясь докричаться до оглохшего офицера, Каретников сам напрягал голос:

– Полуторку с ранеными отправить успели?

– Ага! Понял! Отправили. Толку-то? Еще десяток раненых появилось. Убитые есть. Гавриков твой погиб.

– Как?

– Очередью прошили. Тут, рядом.

Вместе с комиссаром и особистом вышли из землянки. Оклемавшиеся после налета бойцы рассказали, как все было. Богатырь Гавриков и трое бойцов его роты лежали со скрещенными на груди руками. Кровь на жаре свертывается быстро. Голенище сапога погибшего друга было разорвано пулей. Строчка шла дальше, от ноги через живот, к голове. Самолетные снаряды его пощадили, пощадили и сброшенные бомбы, а вот пулемет…

Обычная смерть на войне. Боец из «дегтяря» стрелял по «мессершмитту» и даже мог его сбить. Только надо было укрыться, а не стрелять с открытого места. Жалко его, решил поиграть со смертью. Доигрался! Все не так…

Грустить о потере товарища не дали.

– Воздух!

Что? Снова?

– В укрытия!

Влетели под накат землянки.

– Откуда у немцев столько самолетов? Где же наши соколы? – из своего угла произнес комиссар.

Каретников скрипнул зубами, но промолчал. Где-где, в… том самом месте, на верхней полке! Довели страну до ручки, армию обезглавили, а теперь спрашивают!

Они налетали парами, тройками, девятками. Бомбардировщики Ю-88, со стеклянными мордами, плыли высоко в небе косяками без сопровождения истребителей. Часть из них, отколовшись от стаи, пробомбили позиции батальона и как ни в чем не бывало пристроились к остальным.

…Михаил с более-менее оклемавшимся десантником, оставив местных начальников на НП, пошли по траншеям. Поднимали людей, готовили их к предстоящему бою. Воронок враг «понасверлил» много. С обеих сторон траншеи словно специально кто накопал гигантских ям. Главное, в этом аду кромешном люди все же выжили, не погибла рота.

– Это не война, а черт знает что, – вслух озвучил мысли многих взводный Кожухарь, находясь под жутким впечатлением от бомбежки и обстрела, когда десятки пуль долбили землю и, казалось, проткнут еще и тело.

– А ты какую войну хотел? – насмешливо спросил десантник. – Как в кино. Наши бьют, фашисты удирают. Чушь не мели! На рожон не лезь, но и от костлявой не бегай, тогда, может быть, до победы доживешь. А если нет, то хоть перед потомками не стыдно будет.

Каретников потрепал по плечу младшого.

– Не надо о собственной гибели постоянно думать. Думай, как немцев бить. О родных думай…

Десантник скривился.

– Ротный, ты прямо замполит, отец родной. Учишь, о чем можно думать, о чем нельзя. Им всем, и нам тоже, здесь и сейчас врага останавливать придется. – Глянул на притихших бойцов кожухарьского взвода, изрек: – Парни, выбросьте все из головы, ни о чем не думайте, вредно это. Наше дело такое – бей, убивай, но все с умом. До ночи сдюжим, жить, значит, долго будем.

«Юнкерсы» разбили батарею вдрызг. Четыре человека были убиты, несколько – ранены. Две пушки-сорокапятки валялись по кустам.

До полудня самолеты постоянно пикировали, выли их сирены; использовав бомбовые запасы, они обстреливали позиции из пулеметов. Землю вокруг еще больше изрыли воронками, так, что немецкие танки не имели возможности быстро двигаться, автоматчики вслед за танками стреляли на ходу, шли в полный рост. Батальон снова вступал в поединок, огневая позиция «кастрированной» батареи находилась в боевых порядках роты. Сама рота была островками обороны, вокруг собирались и оборонялись пехотинцы. Казалось, всё – кранты!

– Танки сзади!

Теперь точно всё! И тут же новый возглас заставил воспрять духом.

– Наши!

Каретников присмотрелся, от усталости и легкой контузии не в состоянии сразу определиться в правдивости своего восприятия происходящего. А ведь точно. Бэтэшки, «тридцатьчетверки». Вовремя они подоспели.

Командир танкового подразделения прямо с марша пустил свои танки во встречный бой, раскинул построение «неводом».

– Ур-ра! – орала пехота, чувствуя, что близкая смерть временно откладывается.

Наши танки «перепрыгнули» окопы и сверху понеслись под уклон местности, на ходу стреляя из пушек и пулеметов, принимая удары судьбы на себя. Страшное дело – «разборки» боевых машин. Словно в топку кто дровишек подкинул. Одну бэтэшку на бок опрокинуло, у другого БТ-5 осколком передок вспороло, словно консервную банку, клепки торчат, и броня, как лист бумаги, скручена. «Тридцатьчетверки» по сравнению с ними громадины. Одну разбило прямым попаданием, еще одну крепко встряхнуло, баки сорвало, колеса выломало. Пятясь, в расположение батальона смогли выбраться только три машины, но танковую атаку немцам сорвали. Откатились под самый подлесок, туда, где не так давно «квартировала» артбатарея, встали. Пока затишье, Михаил сходил к новым «соседям».

Капитан в танковом шлеме и комбезе встретил его у попорченной попаданиями «тридцатьчетверки». Как младший по званию, Михаил представился первым, поблагодарил за своевременную поддержку огнем и маневром.

– Спасибо! Выручили! Думал, хана батальону.

– Все что смогли. Дальше от нас помощи, что от козла… разве что из пушек постреляем.

– Что так?

– В баках почти сухо.

– А тылы?

Махнул рукой, бросил под ноги окурок папиросы.

– Фашист обошел город с северо-запада и северо-востока, окружил дивизию. Со стороны Любара немецкая танковая дивизия полукольцом охватила 37-й корпус, заставила передовые части перейти в тыл в районе Казатина. Зыбин приказал отходить на новые рубежи. Город оставлен. Насколько знаю, дивизия должна занять оборону где-то в районе сел Ожаровка, Пышки, Мшанец, перехватить шоссейку Шепетовка – Бердичев.

– А Зыбин это кто?

– Ты, лейтенант, с Луны свалился, что ли? Зыбин – это комкор.

– Ясно. От самой границы, считай, иду. И везде одно и то же. Стоять насмерть. Бои тяжелые.

– Кому сейчас легко?

– Это точно. Вон, немцам тоже несладко.

– Да. Знатно вы их под орех разделали.

– Противотанковых средств мало. Слушай, капитан, так это получается, что нам здесь костьми ложиться никакого резону больше нет? Если в тылу уже противник хозяйничает.

– Выходит так. Только ведь и уйти не получится, немец на марше вас точно угробит.

– Н-да. Придется до ночи терпеть.

Немцы, судя по всему, уже тоже получили известия о том, что другие их части прорвали оборону русских, и в лоб не лезли. Зачем? Можно немного подождать и со стороны востока подойдут части вермахта и ударят в спину защитникам рубежа.

Каретников отправился к комбату, получать ЦУ. Оказалось, батальон жил сам по себе, его организм никем толком не управлялся. Комбат погиб. Погиб весь штаб и комиссар с ротным командиром. Первой ротой рулил старшина. Пора было брать бразды правления на себя, не ждать полного окружения. Михаил потихоньку стал отводить с позиций бойцов, формируя «кулак» и освобождая дорогу, как оказалось, теперь точно не нужную нашему командованию. В лес уносили раненых. Их было много. Танки подорвали, вывели из строя оставшиеся «сорокапятки». В веренице бойцов, тащивших на самодельных носилках людей, не способных самостоятельно передвигаться, заметил знакомую фигурку. Окликнул:

– Старший сержант Егорова! Подойдите ко мне.

Подбежала.

– Слушаю, товарищ лейтенант?

– Кажется, я вас с ранеными отправил в город?

– Так точно. Раненых я на машине отправила в госпиталь…

– А сама нарушила приказ.

Придвинулась к нему, почти к груди прижалась, схватилась за гимнастерку на его предплечье, прошептала, будто тайной делилась:

– Не сердись, Василек! Не хотелось потеряться. Война, могли бы и не увидеться больше.

Твою ж ма-ать! Ну как тут можно такими командовать? Решила она! Его спросила? Он, может быть, только сам по себе. Он одинокий волк. Так проще. Убьют, некому горевать будет. Она решила! Девчонка! Ну, и что делать прикажете?.. Пусть! Сама себе дорогу избрала. Он не с ней, он всего лишь бредет по своему лабиринту.