Текст книги "Катрина: Число начала"

Тим похлопал меня по плечу:

– Не этого парня полюбила Марина. Поднимайся, и перестань болтать всякую чушь. Поднимайся! Сколько ты уже здесь сидишь?

Я спрыгнул с табурета и одернул футболку и куртку, расправил плечи.

– Ровно столько, сколько ты добирался сюда.

– Да я только чудом нашел этот чертов бар.

Бармен одарил его в ответ хмурым взглядом.

Я посмотрел на красотку брюнетку, которая по-прежнему сидела спиной ко мне, глядя в темноту за окном, и, наверное, решала в уме какие-нибудь интриги на работе, потягивая свое дорогое вино.

– Пойдем, тебе нужно выбраться в мир, – Тим махнул рукой, чтобы я следовал за ним к выходу.

– Там нет мира, Тим. Того мира, что ты думаешь, я больше не увижу, – тихо, себе под нос проговорил я. – Там лишь новый темный мир. Луна упала на Землю, и осталась лишь пустота. Там лишь пустота.

Я поплелся за Тимом к выходу. Тот уже вышел и придерживал для меня дверь, впуская стылый синий свет уличного фонаря и шум дождя, возле выхода ставший еще громче.

Напоследок я обернулся на ходу, чтобы разглядеть получше лицо этой одинокой брюнетки. Она чуть опустила голову, заглядывая в полупустой бокал, немного приподняв плечи и опираясь руками на столешницу. Плавно она вертела бокал то в правой, то в левой руке, медленно перебирая пальцами по гладкой поверхности стекла. Ее лицо в прорези черных волос казалось совсем белым из-за синего света уличного фонаря.

И тут она перевела на меня взгляд. Не шевелясь, она просто подняла глаза. Холодные и бездонные. Смотревшие совсем не дружелюбно, сапфировые, они согревали своим холодом. Выражение лица не изменилось. Казалось, она ждет, когда я перестану пялиться, и переведет с меня взгляд не раньше, чем это сделаю я. Сделать это было так же сложно, как смотреть на нее. Коньяк давал о себе знать. Я просто проваливался в ее взгляд, все больше чувствуя себя неловко. Потом я развернулся и вышел под дождь, где уже с минуту стоял вымокший и недовольный Тим.

Мы вместе зашагали к его подержанному Опелю Корса. Тим поспешил сесть в машину. Я сел на переднее сиденье и повернулся к нему.

– Слушай, будь человеком, отвези меня в мою квартиру, – я умоляюще посмотрел на него. – Знаю, это далеко, но я не могу возвращаться в квартиру Марины.

– Ладно, Марк. Буду человеком и отвезу в твою квартиру, – он повернул ключ зажигания, и салон наполнился негромким звуком мотора, разбавленным шумной капельной дробью дождя. – За тем я и приехал, вообще-то. А что это была за девушка, на которую ты так засмотрелся?

Я устроился поудобнее, немного сполз с сиденья, переплел руки на груди и повернул голову в забрызганное дождем окно, за которым плыли неясные огоньки одиноких уличных фонарей, светофоров на перекрестках, торговых ларьков и окон.

– Я не знаю кто она.

– Просто пьяный интерес?

– Просто интерес.

Тим посмотрел на меня.

– Она тебе понравилась?

– Она не отражалась в зеркале некоторое мгновение, – безмятежным голосом пробубнил я, но мое сознание было сейчас где-то далеко.

– Значит, пьяный интерес.

– Возможно, ты прав.

– А у тебя ключи от своей квартиры есть?

– Да, я собирал кое-какие вещи в квартире Марины и захватил свои ключи.

– Какие вещи? Где они сейчас? – спохватился Тим.

– На мне.

– А больше ничего? Сумка, например?

– Нет. Мне хотелось убраться оттуда поскорее, поэтому много вещей я не брал. И уходить было сложно, – задумавшись об этом, я перевел взгляд куда-то в пространство за окном. – Казалось, вот уйду, и все… Если выйду за входную дверь с вещами, она не вернется. Никогда. Но она все равно не вернется.

– Да, Марк…

Тим глянул на меня с сожалением.

Какое-то время мы не говорили. Тут нечего добавить.

Дождь барабанил в окно, искажая пейзаж за стеклом. Глухой размеренный стук дворников звучал усыпляюще.

С трудом можно назвать те горькие часы последнего расставанья утренними часами. Я смотрел только на ударяющиеся о крышку гроба комья сырой земли, осознавая себя здесь совсем одним. На дне могилы гроб смотрелся пугающе брошенным. Вскоре земля полностью скрыла рваное отражающееся в его лаковой крышке небо, заточенное в темную раму оползающих стен могилы. Все так нереально. Эфемерно. А потом толпа начала рассеиваться, обтекая меня, словно оставляя наедине с ней.

– Сегодня на похоронах мне показалось, что на меня кто-то смотрит. Это было чувство, от которого не отделаться. Чей-то взгляд видел мою боль, мое одиночество… мою душу, Тим, – сам не зная почему, начал я. – Это чувство преследовало меня весь день. Со мной что-то не так?

Тим обеспокоенно посмотрел на меня.

– Нет, дружище. Ты в порядке.

Молчание, последовавшее дальше, стало невыносимо натянутым.

– Как отпуск? – спросил я.

– Нормально. Варшава понравилась, особенно Юле. Кучу фоток наснимали, потом скину. Получились не фотографии, а произведения искусства. Думаю показать их в арт-отделе, возможно, пригодятся для верстки, может, что-то о Польше будем писать, – по лицу Тима пробежала тень. – Сегодня заезжал в редакцию. Это правда, что с Павлом Вольским случилось какое-то несчастье?

– Да, он повесился.

– Странно.

– Еще как.

– Я о том, что столько всего плохого случилось за последнее время.

– Я тоже. В общем, журнал собирается дать некролог или памятную статью о Вольском. На днях все писали пару слов в память.

– А кто напишет статью?

– Не знаю. Но я не раз делал фото для статей Вольского, мы часто пересекались, общались, поэтому хочу поучаствовать. Сделать для него что-нибудь в последний раз.

– Ты серьезно?

– А что?

– Ну из-за Марины.

– Это здесь не при чем. Мне нужно отвлечься и заняться каким-то делом. Побыть среди людей. Либо так, либо выпивка. Дома отсидеться я не против, только не хочу зачахнуть в пустой квартире. Я переговорю завтра с Лидией или главным редактором, узнаю, чем могу помочь.

– Ну, как скажешь, – неуверенно протянул Тим и усмехнулся, – Лидия становится человеком только тогда, когда в жизни ее подчиненных случается истинное горе.

– Знаешь Тим, никогда бы не подумал, что Павел способен на самоубийство. Он вроде повесился в ванной на леске для занавески в душе. Зачем?

– Не знаю, он был одиноким человеком, – озвучил мои мысли Тим. – В сорок пять лет ни жены, даже бывшей, ни детей. О чем-то это говорит, Марк.

– Он был трудоголиком, как и мы.

Тим передернул плечами и с суеверным возмущением возразил:

– В каком смысле, как и мы? Я на тот свет не тороплюсь, каким бы трудоголиком ни был. И тебе не советую.

– Как получится, – безразлично отозвался я.

Тим остановил машину на светофоре и вгляделся в меня.

– Марк, только глупостей не натвори! – предупреждающе сказал он.

– Я не собираюсь кончать жизнь самоубийством.

– Ну и хорошо. Я рад, что ты еще не все мозги залил коньяком.

Машина тронулась и свернула налево.

– Вольский над какой-то статьей работал, – продолжил я. – И не закончил.

– Ты не думаешь, что это странно? Обычно самоубийцы заканчивают важные для них дела, прежде чем лезть в петлю. А что за статья?

– Не знаю. Там фотограф не требовался. Кажется, какая-то статья на научную тему.

Тим хмыкнул.

– Что же это за научная статья, которую одобрил бы главный редактор?

– Я не знаю. Павел вроде бы обо всём договорился.

В промозглой темноте впереди показалась моя двухподъездная семиэтажка с аркой для въезда во дворы соседних домов, что возвышалась неподалеку от перекрестка. На соседней улице находился госпиталь, поэтому перед домом временами проезжали машины скорой помощи. Возле каждого подъезда стояло по засыхающему дереву, которые с каждым летом цвели все меньше. Следом виднелась длинная хрущевка, а дальше улица таяла в темноте.

Когда мы проезжали мимо госпиталя, над моим домом сверкнула молния, грозно ветвясь яркими лентами, словно протягивая десятки своих рук по небу. Через секунду ударил гром, заслоняя своим грохотом дробь дождя, стук дворников и даже мои несвязные безрадостные мысли. В этом доме мне предстояло провести одну из худших ночей в моей жизни. Сегодняшнюю.

Тим свернул к тротуару.

– Ну, все, конечная, – сказал он.

– Да, спасибо, что подвез.

Я открыл дверцу машины.

– Ключи точно есть?

Я похлопал по карманам куртки, в одном из них что-то звякнуло. Вытянул их и пригляделся.

– Да, это они. Счастливо доехать! До завтра! – я вышел из машины под громкий шелест дождя, накидывая рукой капюшон. В лицо ударил сырой холодный воздух.

– Утром прими аспирин, – посоветовал вслед Тим. – Пока!

Я захлопнул за собой дверцу и зашагал к ближнему к перекрестку подъезду. Опель позади тронулся и умчался по мокрой дороге. Забежав в подъезд, я подошел к решетчатой двери лифта, нажал на кнопку. Лифт не сдвинулся с места. Пришлось идти по лестнице.

Не знаю, сколько уже не видел эту дверь. Первую справа от лестницы на шестом этаже. Отпер замок, толкнул дверь вперед, и она, сварливо поскрипывая, медленно отворилась, открывая вид на длинный узкий коридор. По левой стене от потолка тянулись полоски света, падающего с улицы. Две комнаты и кухня располагались справа от коридора, а ванная в его конце. Днем в это время года солнце заливает все комнаты прозрачным остывающим светом.

Чувство отчуждения, которое я ощутил, странным образом переплелось с трепетным ощущением возвращения к чему-то родному. Словно и не было тех лет, что я провел с Мариной.

Не снимая ботинок, прошел в кухню. В темноте напоролся на стул, стоявший на пути, возле стола. Я и забыл, какие здесь маленькие комнатки. Щелкнул по выключателю, после чего загудела и замигала старая люминесцентная лампа, и из-за большого слоя пыли и от своего почтенного возраста дала совсем мало света. Кухню залил тусклый голубоватый свет, освещая паркетный пол, выцветшую кухонную стенку, советский холодильник, газовую плиту, работающую от газовых баллонов, и хлипкий кухонный стол. Включил провод холодильника в розетку, и тот затарахтел как дизельный двигатель старого трактора.

Здесь оказалось достаточно тепло, но почувствовал я это не сразу. Когда-то эту квартирку мне подарили родители на восемнадцатый день рожденья, и я радовался как ребенок. Мне было все равно, какая она, главное, что отдельная квартира. Целиком и полностью моя. Потом мне захотелось чего-то большего и она стала надоедать. Но сейчас, несмотря ни на что, она мне снова нравится, нужно только избавиться от старья и сделать небольшой ремонт.

Посреди зала спинкой к выходу стоял диван, еще кое-какая мебель по-над стенами, телевизор и старенький DVD-плеер в углу.

В спальне я стащил с себя куртку и повалился на мягкую немного запыленную кровать. Перевернулся на спину и разложил руки в стороны. На лице появилась слабая, довольная вялым гостеприимством собственной квартиры улыбка. И тут же ее стерло нечто темное, сидевшее глубоко в душе.

Траурная процессия рассеялась, навсегда оставив ее одну. Утешая друг друга, облаченные в черные одежды родственники и знакомые удалялись к стоявшим в стороне машинам. Марина осталась лишь бесплотным воспоминанием и единственным доказательством ее существования служила надгробная плита с изображением ее лица.

Долгий тяжелый день в конечном итоге помог мне отрешиться от собственной жизни. Глаза закрылись сами собой. Я чувствовал, как на моем лице разлеглись мокрые волосы.

Сон медленно наваливался на меня.

– Марк… – из темной тишины полушепотом позвал женский голос. – Марк…

Я открыл глаза и уставился в потолок, пытаясь понять, показалось мне или нет. За окном по-прежнему шумел дождь. Только дождь и никакого шепота. Сильный порыв ветра. Сквозняк. В квартире кроме меня никого нет.

Выбросив послышавшееся в полудреме из головы, я снова закрыл глаза, позволяя бесплотным волнам уносить сознание от берегов бодрствования.

– Марк… – вновь маняще прошептала незнакомка. – Впусти меня…

Цепенея, я распахнул глаза, от испуга не находя сил посмотреть по сторонам.

– Господи! – с паром в простывший воздух поднялся мой выдох.

Легкое движение у окна привлекло мой взгляд. Не успев разобрать, что вижу, я почувствовал, как внутри меня что-то судорожно сжалось. Черная фигура в длинном одеянии возвышалась возле кровати. Все, что я мог разглядеть, это лишь женский силуэт на фоне окна, ночной свет за которым начал гаснуть. Как зверь, она медленно наклонялась, нависая надо мной. От этого зрелища стыла кровь. На мгновение мне показалось, что я не в состоянии пошевелиться. Но тут же я рывком соскочил с кровати.

– Что за черт! – в страхе крикнул я.

Она выпрямилась, занесла ногу над кроватью и шагнула вперед, оказавшись на кровати. Ничего не говорила и грациозно, медленно переставляя ноги, шла ко мне. Казалось, будто она улыбается, глядя на меня сверху вниз, смеется надо мной, играя в свою игру. Она спустилась на пол рядом со мной, и я отпрянул назад, ударившись спиной о стену.

– Кто ты такая?

Она подошла совсем близко. Я хотел было увернуться вправо, влево, но она уперлась ладонями в стену, не давая мне такой возможности. Незваная гостья наклонилась ко мне, вперед. Ее губы почти касались моей щеки.

– А кем ты хочешь, чтобы я была? – все тем же зловещим и пленительным шепотом спросила она.

От нее шел приятный одурманивающий запах, как дым заползающий в легкие, но в нем таился пугающий могильный холод, оттенок размоченной дождем земли.

Я не стал отвечать на ее вопрос и только твердил свое:

– Что ты делаешь в моей квартире? Откуда знаешь, как меня зовут?

Она подалась назад и заглянула в мои глаза. Улыбнулась уголками губ.

– Я узнал тебя! – воскликнул я.

Она улыбнулась чуть шире и чуть насмешливее. Ее ладонь коснулась моей шеи.

– Я ждала тебя. Я думала, ты пойдешь за мной.

Она была так же красива, как я ее запомнил. Она подтянула меня к себе, и мы повернулись на месте так, что теперь она была спиной к стене, а я стоял совсем близко. Она убрала руки с моих плеч и прижала их к стене, подавшись ко мне. Руки ее напряглись и сильнее прижались к стене. Она выгнула спину, поставила согнутую в колене ногу на стену и в следующий момент превратилась в шакала и, порывисто выгибаясь, поползла по стене, по паучьи перебирая лапами и буравя меня горящими глазами.

Это ужасное существо зарычало:

– Пойдем со мной в новую жизнь, в новый, прекрасный темный мир, – ее плечи и голова уткнулись в потолок, и она с легкостью переползла на него. – Только впусти меня.

Я закричал, попятился, кровать сбила меня с ног. Крик заполнял мою глотку. Зверь на потолке засмеялся. И вдруг остатки ночного света за окном погасли. Меня захлестнула непроглядная темнота. Под тяжестью многих тысяч тон тьмы мои ребра не выдержали и с болью треснули, вонзившись в меня и обрушив тьму на мое истекающее кровью тело.

Открыл глаза.

В комнате было светло, за окном по небу проплывали рваные облака и тучи.

Я лежал так же, как и заснул. На спине, широко разложив руки по кровати. Тело затекло, и движения давались нелегко.

Поднялся и сел, потер заросшее щетиной лицо руками.

Это всего лишь сон.

Глава 3. Проекция на внешнюю плоскость

Тоска о минувшем, как черная мгла, На радости и на печали легла;

И в смене то горьких, то сладостных дней

Все та же она – ни светлей, ни темней

Т. Мур

Автобус пришел через несколько минут. Доехав до центра города, я перешел через загруженную автомобилями улицу, на другой стороне которой возвышалось высокое четырехэтажное здание постройки начала прошлого века.

Подвал занимала типография, в которой печатались многие местные издания, в том числе и наш журнал, а на втором этаже располагались все отделы нашей редакции.

Я поднялся по просторной бетонной лестнице в здание. Шаги эхом отдались в высоких стенах пустого холла. Над столом охранника тихо похрустывали страницы раскрытой газеты. Я поздоровался, проходя мимо. Тот бросил на меня приветливый взгляд поверх газеты, на первой полосе которой жирным шрифтом виднелся заголовок: «Печальная статистика: количество без вести пропавших горожан увеличивается каждый декабрь».

– Марк!

– Да, – отозвался я, замедлив шаг.

– Как тебе эти следователи? Припарили, да?

– Какие следователи? – остановился я.

Охранник небрежно махнул рукой:

– Из полиции. Вчера терлись тут полдня, всех расспрашивали о Вольском. С тобой еще не говорили?

– Нет. Меня не было вчера.

– Значит, еще раз приедут. С Лунгиным из розницы тоже пока не беседовали.

– Хорошо, буду иметь ввиду. Ладно, Кирилл, побегу я.

Новость о следователях смутила и обескуражила.

Я поднялся на второй этаж мимо указателя с перечнем офисов и зашел в двухстворчатую дверь с табличкой:

РЕДАКЦИЯ ЖУРНАЛА «ИНТЕРЕСНАЯ ЖИЗНЬ»

Следующая двухстворчатая дверь слева вела в самое сердце редакции, где за столами, заставленными мониторами, принтерами, телефонами, папками и кипами бумаг работали корреспонденты. В конце комнаты за деревянной перегородкой с окошками располагался кабинет редактора.

Я без стука ворвался в кабинет.

Неохотно Мария Андреевна оторвала взгляд от листа бумаги и мельком посмотрела на меня сквозь челку темно-красных волос, поверх прямоугольных очков в черной оправе. Медленно отложила листок бумаги, откинулась на спинку стула и, сняв очки, вопросительно подняла брови.

– Ничего, что я без стука? – вспомнил я.

– Ну, уж в следующий раз постарайся постучать, Меерсон. В чем дело?

– У меня сейчас нет никаких заданий, я могу помочь, если нужно что-то сделать в связи со смертью Вольского. Это единственная возможность для меня занять себя чем-то.

– Хорошо, что ты об этом напомнил, верстальщикам нужно фото к некрологу. Найди и отправь в верстку. Понял, да?

– Хорошо, сделаю. Мария Андреевна, а кто пишет некролог?

– Я сама, а что?

– Нет, ничего.

– Что-нибудь еще?

– Да, Павел писал статью, я хотел предложить, может быть нам следует издать ее, несмотря на случившееся? Ведь это последняя статья Вольского.

– Марк, для начала, все-таки закрой дверь, – она вяло указала рукой, в которой держала очки, в сторону входа. – И где статья? Он мне ничего не присылал.

Я закрыл дверь, прошел и сел перед ее столом на удобный стул.

– Не знаю. Кажется, она не закончена. Нужно поискать.

– Кто, по-твоему, этим займется?

– Я могу.

– И с чего ты собираешься начать? Мы вчера с системным администратором проверяли рабочий компьютер Вольского, никаких новых материалов там нет. Всё только по уже сданным темам. Если статья и существует, то, скорее всего она у него дома.

– А квартира Павла, наверное, опечатана?

– Поезжай, на месте разберешься. Найди статью. Если она закончена, я пропущу ее в номер. У его соседей есть ключи. Кристина Боголюбова сейчас отправляется туда.

– Кристина? Зачем?

– Похоже, у полиции есть основания предполагать убийство. Если бы им нужно было просто исключить преступление в случае самоубийства, проверкой занимался бы участковый. Но так как вчера пришли следователи, значит, они открыли дело. Тут что-то не чисто. Если сотрудника нашего журнала убили, мы первые должны знать правду. Это первый случай в нашей редакции. Кристина вызвалась собрать информацию. Пусть проникнется жизнью Вольского, поговорит с соседями, поищет друзей, родственников. Может быть врагов. В общем, Боголюбова должна постараться. Короче, ты отправишься с ней. Если хочешь, чтобы мы напечатали эту статью, достань ее сегодня, потому что завтра мы сдаем все материалы в печать. Выпускать статью умершего Вольского в другом номере уже будет не этично.

– А Боголюбова не слишком молода для такого задания? Поручите это тому же Воронину, он хорошо знал Вольского.

– Марк, Боголюбова сама вызвалась. И я уже согласилась. А ты занимайся своим делом. Только не углубляйся во все эти драматические темы. У тебя самого случилось несчастье с невестой, так что… – опустив окончание фразы и замолчав, она поднесла к губам дужку очков.

– Я теперь не вижу других тем.

Во взгляде Марии Андреевны скользнула жалость.

– Значит нужно начинать их искать. От жизни нельзя убежать. Она этого не прощает.

Я не собирался говорить с ней об этом. Потер лицо рукой. Мутная пелена окутывала и спутывала мысли после вчерашнего посещения бара.

– Не верю, что смогу их где-нибудь найти, – сказал упрямо я, выразительно ставя точку и завершая разговор.

Она не стала со мной спорить и сделала вид, словно я ничего не говорил.

– И еще Марк, следователи брали адреса и телефоны наших сотрудников. Особенно заостряя внимание на людях, общавшихся с Вольским. Застали всех врасплох, со всеми говорили наедине. Честное слово, эти двое задавали странные вопросы. Они очень долго продержали Романа Воронина. Спрашивали и про тебя. В общем, своим появлением переполошили редакцию. Они очень въелись в несколько кандидатур, включая тебя. Интересовались, почему ты отсутствуешь. Так что не удивляйся, когда они с тобой свяжутся.

– Буду иметь ввиду.

– Я говорила это нашим людям вчера, и скажу тебе. Работа следователей формулировать вопросы так, чтобы тот, кого они расспрашивают, чувствовал себя не в своей тарелке. Не поддавайся на провокации в разговоре с ним. Понял да?

– Кажется вы хорошо в этом разбираетесь…

– Мой первый муж был майором полиции. Я четыре года прожила в условиях подозреваемой, и кое-что в этом понимаю, – скучающим голосом проговорила Мария Андреевна, словно то были самые неважные четыре года ее жизни. – Всё, бегом догоняй Боголюбову. И передай, чтобы она занесла, наконец, свою статью о клофелинщиках. Стой! У тебя нездоровый вид и глаза красные. Ты как? В порядке?

– Да все хорошо.

– Ну да, конечно. У меня тут есть аспирин. Выпей, пока голова не разболелась, – она достала из верхнего ящика стола пачку таблеток и протянула мне. – Бери всю упаковку, потом вернешь.

Она бросила мне пачку. Я поймал.

– От передозы аспирина еще никто не умер, – пошутила она и глянула на часы.

– Ухожу, – заверил ее я, подходя к деревянной двери со стеклом и жалюзи.

– Дверью не хлопать, – крикнула она мне вслед.

– Спасибо за аспирин.

Я поспешил к выходу, рассчитывая догнать Боголюбову. Спустился в холл и от лестницы спросил Кирилла, не выходила ли Кристина Боголюбова. Тот оторвался от газеты, прищурился, вспоминая, и сказал, что не видел, чтобы она выходила. Я поднялся обратно в редакцию, прошел по коридору мимо двери в дизайнерский отдел и завернул в буфет, где Боголюбова любила обдумывать свои статьи за чашкой крепкого черного кофе и разговорчиками с буфетчицей Аней. И тут же услышал обрывок их разговора.

– …я бы, например, не решилась на самоубийство, – тревожным голосом сказала блондинка в бежевом блейзере, стоявшая ко мне спиной. – Но вот, что толкнуло его на такой отчаянный шаг, мне предстоит выяснить.

– Да, Кристинка, – заворожено произнесла Аня, – ну и напросилась же ты на работку

– А что такого? Мне самой интересно, что произошло с Вольским – возразила Кристина.

– Ну не знаю, – вздохнула буфетчица. – Некоторые вещи знать не безопасно. Ты же не журналист федеральной газеты.

– Простите, что прерываю вашу беседу, девушки, – вклинился я, – но наш редактор считает, что ты, Кристина, уже в пути. Она будет очень расстроена, если обнаружит, что ты еще здесь.

– Ой, – сказала Кристина, – ладно, все, Аня! Я побежала. Спасибо, что предупредил, Марк, – повернулась она ко мне.

Аня помахала ей вслед, и мы с Кристиной вышли в коридор.

– Мы поедем вместе в квартиру Вольского. Мне нужно взять кое-что.

Кристина посмотрела на меня недоверчиво.

– Что кое-что?

– Статью, которую Вольский не закончил.

Я открыл дверь на лестницу и пропустил Кристину вперед.

– Разве вешаются люди, не закончив начатое дело? Тем более, я слышала, что Вольский жизни без журналистики не видел.

Я пожал плечами, спускаясь за ней по ступенькам.

– Может быть, и закончил. Просто не успел сдать.

Она остановилась. Я резко затормозил, чтобы не налететь на нее.

– Слушай, – воодушевленно начала Кристина, – ты ведь работал с Вольским! А я его совсем не знала. Расскажи о нем. Мария Андреевна ждет от меня результатов. А чтобы были результаты я должна разобраться в материале не хуже следователей.

– А зачем вообще занялась этим делом?

– Хочу быть полезной, – она застегнула блейзер и двинулась к выходу. – Пойдем, Марк. Надеюсь, ты не станешь отрицать, что наш журнал по содержанию иногда уступает крупным центральным изданиям. Нам нужны резонансные темы. Я не собираюсь менять профиль нашего журнала, но предоставленную мне возможность использую максимально. И потом, это просто доброе дело.

Мы вышли на улицу. По лицу стегнул ветер. Над домами синели набегающие тучи, и лишь над горизонтом пролегла яркая прорезь ясного осеннего неба.

– Я уверенна, люди, которые его знали, напишут качественно, но осторожно. А я готова копать, – мы остановились под навесом автобусной остановки. – Независимо от того, убили его или он повесился, меня беспокоит причина. Именно в ней вся трагедия. Именно мотив открывает нам глаза на жизнь. И каждый из наших читателей задумается всерьез о том, что произошло с незнакомым человеком… Что?

И хотя мне не было дела до чужих трагедий, теряющихся в тени моей собственной утраты, я смотрел на Кристину, улавливая в ее словах отзвук тепла и подлинной человечности, долетевший до меня сквозь целую вселенную.

– Может быть, ты справишься не хуже остальных, – сказал я. – Кажется, теперь я понимаю, почему ты взялась за это нелегкое дело. Наверное, главное как раз заключается в том, чтобы рассказать людям о причине. Ты совершенно права.

Она радостно засияла.

– А что ты написал о Вольском? Все ведь писали пару слов о нем для некролога.

Я засунул руки в карманы куртки и задумался, глядя на здание на противоположной стороне улицы. Мне не хотелось лгать ей.

– Что и все, несколько добрых ничего не значащих слов, – сказал я. – Раньше я всерьез не задумывался о таких вещах. О том, что человек чувствует, зная, что сейчас умрет, и при этом делает это. Убивает себя. Наверное, он ощущает полную пустоту. Просто вакуум в душе. И, наверное… он должен чуточку ненавидеть себя, чтобы убить.

Мои слова, должно быть, прозвучали для Кристины угнетающе, потому что она некоторое время молча смотрела куда-то в сторону.

– Ты говоришь так, словно не веришь, что его убили, – ответила она.

– Выяснить, что там произошло, это ведь твоя работа. А я просто близок к тому, чтобы почувствовать в душе вакуум.

Автобус был почти полон. Мы пробрались на пустое сиденье. Всю дорогу Кристина расспрашивала меня о Павле. Ее интересовали любые подробности. Мне особо нечего было ответить. Пришлось сказать, что когда приедем в его квартиру, она сама на все посмотрит и составит свое мнение.

Автобус остановился на нужной остановке на окраине города. Пройдя от остановки через рынок и миновав проспект, по которому тянулась длинная пробка, мы попали во дворы.

Я никогда не был у Вольского. Его дом мы искали долго. Вокруг стояли одни пятиэтажки. Из подъездов доносился запах сырых подвалов, фасады многих домов выглядели обшарпано и уныло. Под тротуарами стремились ручейки дождевой воды. Кристина шла, брезгливо поглядывая под ноги, аккуратно переступая лужи и с интересом разглядывая окружающие дома.

– Не могу жить в таких местах, – сказала она.

– Я сейчас в подобном доме живу, – вслух вспомнил я.

– Серьезно? И как?

– Нужен капитальный ремонт. Но я не жалуюсь, – мы остановились перед проезжающей Волгой. Кристина отступила на шаг назад, чтобы на ее сапожки и блейзер не попали брызги из лужи из-под колес. – Мне все равно, где жить.

– Почему?

Мы свернули в соседний двор.

– Это сейчас не самое важное.

– А что важно?

– Просто каким-то образом двигаться дальше.

– О, мы пришли, – сказала Кристина, глядя на табличку с номером на торце дома. – Квартира Павла в следующем подъезде, – добавила она понизив голос, потому что из опущенного окошка стоящего рядом BMW цвета антрацитовый металлик с растрескавшимся лобовым стеклом на нас смотрел водитель.

Мы зашли в подъезд и поднялись по узенькой окрашенной по боку лестнице на четвертый этаж. Кристина подошла к двери квартиры номер 34. Нажала пальчиком на кнопку звонка.

– Соседи в курсе, что мы должны прийти? – кивнул я на дверь.

– Да, Мария Андреевна звонила сегодня утром.

Через полминуты к двери подошли, и зазвякали замки. Дверь открылась на четверть, в проеме стоял немолодой мужчина в теплой серой рубашке:

– Да?

– Здравствуйте! Журнал «Интересная Жизнь», мы пришли взять у вас ключи от квартиры 33, – сказала Кристина. – Мы заберем материалы Павла Вольского для журнала, которые он не успел сдать, и тут же вернем вам ключи.

– Да, конечно, – сказал мужчина и ушел вглубь квартиры. – Вы заходите, – пригласил он нас из дальней комнаты.

– А у нас обувь грязная, – громко сказала Кристина с лестничной площадки в квартиру.

– Ничего, у меня уборка, так что заходите.

Кристина обернулась на меня, потом зашла в квартиру и осмотрелась. Я следом. Безвкусный интерьер. Через открытые двери виднелись плотно заставленные мебелью комнаты.

Хозяин квартиры вернулся, протягивая Кристине связку ключей. Она передала их мне и повернулась к мужчине:

– А вы хорошо знали Павла?

– Ну, в общем, знал, да. По выходным вместе пивка выпивали, там… на дачу ко мне когда-то ездили. Но, вообще, Павел был человеком не компанейским, поэтому случалось такое не часто. А что? – он сложил руки на груди и прислонился плечом к стене.

– Кристина… – я показал в сторону двери в подъезд, – я пойду, осмотрюсь там.

– Да, хорошо. А я пока переговорю с… – она посмотрела на хозяина квартиры.

– Дмитрий, – сказал тот, – Дмитрий Краснов, – он протянул и пожал руку Кристины, потом мою.

– Очень приятно, – проговорил я и вышел.

Позади меня еще слышались голоса, когда я шел к оббитой дермантином двери квартиры номер 33.

– Как вы думаете, какова причина такого отчаянного поступка Павла? – слышался голос Кристины.

Дмитрий Краснов что-то увлеченно начал ей отвечать.

Я нашел в связке ключ для верхнего замка. Замок туго поддался, и дверь тут же приоткрылась. Не увидел на двери ничего, что указывало бы на минувшее присутствие полиции. Дверь не была ни опечатана, ни загорожена лентой, на ней даже не было записки, где указывался бы номер телефона для тех, кто может поделиться полезной информацией. Это было странно. Если в полиции открыли дело об убийстве, на двери должно было быть хоть что-то, что указывало бы на проведение следственных работ. Я задержался в дверях, разглядывая на дверной раме следы клейкой ленты на случай, если ее кто-то сорвал, но не увидел и их.

Оставив дверь, я зашел в темную прихожую с салатового цвета обоями и старым шкафом для одежды, казавшимся совсем черным в таком мраке. Меня шквалом овеял спертый воздух, похожий на дыхание смерти. Тени лежали как-то иначе, и все более напоминало каменную пещеру, чем жилое помещение. Шторы на всех окнах задернуты. Если Вольский повесился, то сделал это вечером. Если же нет, то закрытые шторы наводили на куда более тревожные версии. Комната напротив входа оказалась гостиной. Здесь стояло мало мебели, но темные со сложным режущим взгляд узором обои создавали ощущение загроможденности. Дверь в стене с сервантом вела в соседнюю комнату. В спальне помимо кровати стоял большой книжный шкаф. Некоторые полки были почти пусты, и повсюду на полу лежали книги. Создавалось ужасное впечатление, будто Вольский хотел как можно больше прочитать перед смертью, поэтому оставлял прочитанные книги где попало и брался за новые. Как и в предыдущей комнате, никаких рабочих бумаг здесь не было.