Текст книги "Патриарх Тушинского вора"

Но такое не устраивало Филарета. Потому он приказывает отрубить Шеину голову. Причем делает это продуманно подло:

«Чтобы, однако, Шеин… решился на это, применили к нему следующую хитрость: его убедили в том, будто выведут его только для видимости, но казнить не будут: “…как только Шеин ляжет, сейчас же явится ходатайство за него…” Когда теперь Шеин, утешенный и полный надежды, которую еще более усиливало доверие, по некоторым причинам питавшееся им к патриарху [Филарету], – выступил вперед и лег ничком на землю, палачу был дан знак поскорее рубить: тот так и сделал, несколькими ударами срубив голову.

После этого, еще в тот же день, сын Шеина, также бывший под Смоленском… был… кнутом засечен до смерти. Остальные друзья его немедленно же были сосланы в Сибирь» [267] (с. 187).

Так что истинные победители этой войны с интервентами, в сражениях под Москвой, Смоленском и Троице-Сергиевой Лаврой доказавшие свою преданность идеалам Святой Руси, Романовыми, выбранными неким таким «гласом народа», не только оставлены до времени в полном презрении. Но оставшиеся еще в живых ко времени кончины Филарета, подло преданы этими ставленниками масонской закулисы лютой смерти. Причем, что наиболее высвечивает причину их столь вероломного убийства, Шеиных и их сторонников поубивали по той причине, что правящий масонский клан, предвидя скорую смерть Филарета, решил перестраховаться, расправившись со всеми оставшимися в живых легендарными народными героями – победителями интервентов.

И все потому, что обстановка в то время, когда практически все учреждения в стране уже были переданы в иноземные руки, была слишком накалена. По этой причине правящие масоны и решили перестраховаться – героя обороны Смоленска и его сына – убить. Что и исполнили тогда столь подло и вероломно, что даже в пересказе заграничных писателей не удалось как-либо и в самых малых тонах заретушировать эту низость романовской клики.

Так поступили Романовы вообще со всеми преданными Отечеству людьми. Рыскавшие же по стране с Лжедмитриями и поляками бандиты, после этого странного собора, избравшего сына лжепатриарха на царство, не просто остаются в привилегированном положении, но их руководители получают с барского стола очень солидные подношения.

Они же являются и ближайшим окружением романовского трона:

«…тут были и клевреты Годунова, и приверженцы Отрепьева, Шуйского и Владислава, и даже сообщники вора Тушинского» (там же).

Не было только сторонников истинных виновников победы над интервентами: ни Минина, ни Пожарского, ни Шеина, ни Авраамия Палицына!

И все это по той удивительной причине, нами обнаруженной, что и сам папа избранного в цари темными силами мальчика во время всего практически периода смуты находится в самом центре нами вскрываемого заговора:

«Вынужденный облачиться в рясу и жить под строгим надзором в монастыре, как в тюремном заключении, Филарет сумел сохранить свои разнообразные связи с миром и участвовать в событиях, потрясавших его родину. Из польского плена он продолжал сноситься с родными и друзьями и, конечно, не оставался безучастным к совещаниям избирательного собора и их окончательному исходу» [149] (с. 399–400).

Потому об этом странном сборище, так помпезно сегодня нам преподносимом историками как некий такой якобы одолевший смуту собор, где русский человек, в силу присутствующего здесь большинства его не только тайных, но и совершенно явных врагов остался в меньшинстве, необходимо сказать словами Федора Студита:

«Не всякое собрание есть Собор, а только собрание стоящих в Истине» [254] (с. 37).

А стояли ли в ней казаки, долгие годы Смуты управляемые самозванцами и поляками? А бояре, столь упорно расшатывающие Русский Трон, чтобы самим немножечко «поправить»? А священники, столько лет кряду именующие на Литургиях самозванцев законными царями?

А ведь все они вкупе и составляли этот не имеющий прецедента в истории «Собор», на котором, совершенно неслыханное в мировой практике дело, была на целый народ наложена клятва. И даже не в случае неповиновения самому избираемому правителю, но неповиновению династии этой фамилии царей!!!

Уж такого ярма история просто не помнит.

Но и не должна помнить. Ведь на «добром» в ту пору Западе с правителями кончали ч уть ли ни ежегодно. Такое было у них в привычке. А к нам в привычку вошло, между прочим, исключая братоубийцы князя Владимира и Святополка Окаянного, лишь с воцарением Романовых: своей смертью не умер ни один из них (может, только Петр I, сгнивший от сифилиса… [но уж он – ну просто более чем явно – не Романов]).

Но как, в таком случае, следует отвечать на вопрос ныне опрямолинеенного «ортодокса», сторонника Редигеров-Гундяевых: «не прикасайтесь к помазанным Моим»?

Словами преподобного Иосифа Волоцкого. Ведь он утверждал, что неправедный царь:

«не Божий слуга, но дьявольский» [255] (с. 83) (в факсимильном варианте с. 287).

И очень не зря, следуя дальнейшему ходу развивающихся событий, сам виновник всего произошедшего тогда в нашей стране, Филарет Романов, избрал себе такую должность, которая позволяла не просто менять в России искони установленные порядки, но и менять порядок некогда установленного богослужения.

Так что теперь, находясь на высшем посту церковной иерархии, можно было продолжить ту работу, которую некогда начал в нашей стране жид Схария.

А те достаточно туманно теперь просматривающиеся времена, похвалы о которых слишком наигранны и не естественны, ознаменовались лишь тем, что население России в те годы не увеличилось. То есть о них имеющаяся сегодня история достаточно явно кем-то старательно подправлена.

Однако ж и здесь имеются исключения. Факты о тех забытых всеми временах иногда все ж прорываются и сильно теперь удивляют. Вот один из них, оказавшийся затерянным в объемистых манускриптах Кирилло-Белозерского монастыря:

«Кириллов монастырь остался единственной на Севере твердыней, не разоренной литовцами. Тогда весь край белозерский был занят их шайками; паны разбойничали здесь по крайней мере до 1618 года» [168] (с. 330).

Таким образом, выясняется, что, по крайней мере, первые пять лет в нашей стране правления первого из династии Романовых иноземного разграбления страны вовсе не остановило даже в самых отдаленных глубинках! А может, именно это и входило в планы столь странного воцарения сына находящегося по своему обыкновению «в плену у врагов» Филарета?

Иные же части Святой Руси, терзаемой иноверцами, были отданы на поругание иным варварам. Что происходило уже не спонтанно, как в Белозерском например крае, но и вообще – вследствие заключения так называемого «мира»:

«Карелия и Ингрия, принадлежавшие к Руси с древних времен, по Столповому договору 1616 года были отторгнуты от Русской Земли; вместе с ними к Швеции перешел Валаамский остров с его знаменитой обителью» [168] (с. 340).

То есть, отдана басурманам этим странным царем русская святыня, древностью намоленного места не уступающая пещерам Киево-Печерской Лавры!

И так же как с нашими святынями поступала эта избранная разбойным казачеством фамильная клика и с вверенным ей народом: за время правления первых двух царей из этой очень темной династии население России не увеличилось. А ведь абортов в ту пору не существовало. Куда продолжало таинственным образом все исчезать нарождающееся население?

Вот один из примеров ответа по данному вопросу. Отношение к своему народу царей из династии Романовых нам разъясняет С.М. Соловьев:

«По вечному докончанию с шведским королем надобно было отдать всех перебежчиков, а довелось тех перебежчиков, православных христиан, в шведскую сторону отдать в лютерскую веру с 50 000 душ…» [178] (с. 27).

Вот от каких договоров с нашими врагами безлюдели земли разоряемой ворами и интервентами Руси. А потому:

«…во время сошного письма, бывшего в 1625 и 1632 годах, многие деревни стояли пустыми, церкви разоренными и без пенья» [168] (с. 332).

Так что первые 20 лет правления, что, между прочим, слишком сильно совпадает с правлением у нас до 1943 года большевиков, в наших церквях, по преимуществу, продолжала царить мерзость запустения! Случайно ли такое совпадение или историки так запрятали этот предпетровский большевизм, что мы о нем теперь ничего не в силах доподлинно выяснить?

А вот как повествует, например, Академический словарь о том, что вытворяли иноземные по нашей разрушенной стране разгуливающие закордонные скоморохи, шпыни (от немецкого слова шпилен – играть), уже чуть ли ни четверть века спустя прихода у нас в стране к власти этой странной династии царей – аж в 1636 г.:

«“во время же святого пения ходят по церквям шпыни, с безстрашием, человек по десятку и болши, и от них в церквах великая смута и мятеж” (Акты археогр. эксп. III, 40)» [32] (с. 835).

Откуда у нас на Руси аж еще в XVII в. воинствующие безбожники!? И это в допетровскую эпоху – безмятежную, по Солоневичу, эпоху Московских царей!? Кто же это не просто заграницу в нашу страну безсчетными ордами запускал, но и позволял ей «с безстрашием», то есть с полной уверенностью своей полной безнаказанности, шастать по церквям и срывать Литургию, за что Иоанном Грозным, между прочим, в числе и иных всего лишь шести статей, предусматривалась высшая мера наказания?!

А еще 12 лет спустя этого открытого разрешенного заграничной клоунадой кощунства над русскими святынями, странным образом введенного в обиход этими странными царями (какой-то аналог «всешутейшего собора» Петра I), Русь была «обрадована» и следующим нововведением – крепостным правом: точной копией советских колхозов – у колхозников не имелось паспортов.

И вот как со своим народом расправлялся уже Алексей Михайлович, этот якобы некий такой тихоня и святоша. Вот фрагмент подавления даже не бунта, но народного волнения, в котором участие принимали, в своей подавляющей основе, уж вовсе не злоумышленные заговорщики, но всегда доверявшие справедливости Московских Царей уличные зеваки:

«…Алексей Михайлович обратился к стоящим около него стрельцам и придворным и велел двинуться на гилевщиков, которые, придя не за тем, чтоб сражаться, побежали врознь; их начали хватать… Человек сто утонуло в реке, больше 7 000 было перебито и переловлено, тогда как настоящих гилевщиков было не больше 200 человек, остальные пришли из любопытства, посмотреть, что будет делаться… Главного заводчика… не нашли и наказали тех, кто более других участвовал в самом гиле волею или неволею: вешали, резали ноги, руки и ссылали в дальние города» [178] (с. 57).

Нам о подобных зверствах, причем в эпоху некоего такого «Тишайшего», слышать приходится впервые. Ведь Царь для нас всегда являлся отцом. И как родной отец смог бы рубить руки и ноги своим родным детям – такое и по сию пору не укладывается в нашей голове.

И вот кем была произведена эта жесточайшая расправа над мирным населением, попытавшимся мирной демонстрацией повлиять на отмену несправедливого завышения цен на соль и отмену медных наполовину фальшивых денег.

Патрик Гордон, сам участник этой расправы, сообщает:

«Все иноземные офицеры получили за сие дело… пожалования и награды (Майоры иноземцы во главе с Гордоном получили “по 4 аршина сукна анбурского по полтине аршин” (РГАДА. Ф. 396. Оп. 2. Кн. 317. Л. 306–308 об.))» [347] (с. 121).

И вот что по национальному признаку представляли собой карательные войска, доверенные командованию иностранцев.

Гордон сообщает:

«У нас в полку было около 1200 человек, в том числе 800 мордвин и черемисских татар, кои, верно, не стали бы сочувствовать или примыкать к мятежникам и бунтовщикам» [347] (с. 120).

Так что наш этот самый «Тишайший», что выясняется, распрекрасно знал – откуда набирать ему это защитившее его тогда от русского народа штрейкбрехерское полицейско-палаческое воинство. Инородцам, что и понятно, убивать и калечить русских было куда как много удобнее, чем становиться на путь предательства природным жителям своей земли.

А потому рубили головы, руки, вешали – нельзя было народу возмущаться политикой царя по тотальному обиранию его верноподданных.

Но и выше упомянутое не явилось чем-то из ряда вон выходящим в царствование этого ох как еще и не тишайшего царя:

«…за порчу денег переказнено было больше 7 000 человек да больше 15 000 наказано отсечением рук, ног, ссылкою, отобранием имения в казну» [178] (с. 58).

Так что зверства того времени просто ужасают и повергают в шок. А в особенности в сравнении с тем мнением лжеистории, которая навешивает на этого кровавого палача ореол некой слишком уж не в меру набожности и смиренности.

Потому и объявленная в его эпоху некая-де святость окружавших его «боголюбцев», силою пытавшихся навязать нам какие-то якобы нами забытые «древлеправославные» обычаи, – все из той же оперы. Ведь надетое этим царем на русского человека ярмо, в виде крепостного права, вкупе с вышеописанными никогда на Руси не бывалыми жестокостями, было оформлено исключительно в тот самый момент, когда всех несогласных со зверствами официальных властей надо было загнать в леса. Именно там его поджидали двумя десятилетиями ранее кем-то организованные лесные общества Капитоновщины, зовущие к себе всех тех, кто заподозрит в правительстве признаки прихода антихриста.

А потому, коль антихрист настал, следовало как-то по-особому подходить к возможности усиления проявлений остающегося от супостата в неповрежденности нашего святоотеческого вероисповедания. Увеличить, что и понятно, время молитвы (что и демонстрировали «кружковцы» Алексея Михайловича) или, второй вариант, усилить пост. Что и демонстрирует Капитон:

«…вопреки православным правилам о посте, он заставлял своих монахов не только поститься по средам и пятницам, но и вообще ничего не позволял им есть как в эти дни, так и в субботу» [277] (с. 132).

Поститься же в субботу без воды и еды, что всеобще известно, за исключением Великой Субботы, вообще нельзя. Ведь даже во времена строгих постов на субботу и воскресенье делается некоторое послабление. Вот что сообщается современниками Капитона, иностранцами в России, об обычаях москвичей той эпохи по части держания строгого поста:

«Некоторые Великим постом принимают пищу по воскресеньям и субботам, а в остальные дни воздерживаются от всякой пищи» [306] (с. 28).

Что свидетельствуют как Поссевино, так и Крижанич.

А вот какие аргументы не в пользу католицизма приводит Алессандро Гваньини, и сам католик:

«В субботу же они [русские – А.М.] считают грехом не есть мяса, и более всего за это порицают римлян, доказывая это аргументом папы римского Климента, который говорит в 64-м правиле апостольских статутов: “Если обнаружат, что церковнослужитель постится в субботу или воскресенье, за исключением субботних постов, предписанных церковью, то да будет он лишен священнического сана; если же это будет мирянин, то да будет он лишен причастия и отлучен от церкви”» [402] (гл. 2).

Да и нам самим хорошо бы все-таки знать об особенностях проведения постов нашими далекими предками.

А вот откуда взята эта привычка поститься когда того не должно – в субботу. Юст Юль, датский посланник в России, вот как описывает имеющиеся в его время по данному вопросу обычаи:

«…пятница, а равно и среда, у русских дни постные или рыбные, как у католиков пятница и суббота…» [322] (с. 50).

Так кто же он такой – этот самый «старец» Капитон, заставляющий людей достаточно сомнительными нововведениями впадать в грех?

Он, судя по всему вышеизложенному, отнюдь не является основоположником какой-то особой гностической ереси. Но лишь аккуратным исполнителем порученного ему Романовыми задания.

А задание было поставлено на расцерковление русского человека. Что Капитоном и исполнялось над разбежавшимися от крепостного права людишками. Все этим ересиархом было сделано для того, чтобы русский человек:

«…перестал ходить в церковь и принимать причастие» [277] (с. 133).

И власти с Капитоном, как это ни покажется теперь странным, всегда работали в тесной связке. Что подтверждает своими исследованиями даже такой явный апологет «древлеправославия», как Зеньковский. Вот для каких нужд создавалось столь кропотливо Филаретом и его последователями это лесное староверчество, не соблюдающее, как положено, постов, и даже принявшее католические обычаи поститься по субботам, и вообще переставшее принимать причастие:

«С 1649 года… крепостное право достигло своего максимального развития. Эта победа помещиков-дворян над крестьянами стала причиной безконечных социальных волнений, заставила крестьян бежать… Эта же победа позже поддержала и раскол внутри церкви, так как крестьянин-беглец больше сочувствовал преследуемым правительством раскольникам, чем представителям официальной церкви» [277] (с. 128).

То есть в заблаговременно расставленные Капитоновщиной сети, а объявляется его учение уже в 30-х гг., и был направлен несогласный с крепостнической политикой мужик. А чтоб он не думал, что с ним будет кто-то шутить, был издан закон об умышленном членовредительстве – отрубании палачом рук и ног. Жестокости, которой у нас на Русской Земле никогда испокон века и в природе существовать не могло.

Вот что свидетельствует об использовании этого нововведения при Алексее Михайловиче приехавший в составе голландского посольства в нашу страну Николас Витсен. В его дневниковых записях от 9 марта 1665 г. значится:

«…наш штальмейстер был предательски ранен двумя ранами. Преступник был схвачен, по обычаям страны ему отрубили пальцы ног, заковали в цепи, и вскоре он будет отправлен как ссыльный в Сибирь» [361] (с. 130).

Вот какие «обычаи» бытовали в России во времена первых Романовых.

Но такой случай был не единственным. Лишь через неделю после вышеописанного Витсен увидел куда как более массовую и куда как и еще более жуткую расправу «Тишайшего» над своими верноподданными:

«17-го здесь руками палача были казнены примерно 120 человек, кроме тех, которые кнутом или иначе были наказаны. Одного, я видел, сожгли заживо…

На том же месте у двух-трех человек были отрублены руки и ноги, а затем голова. Одни потеряли руки, другие – ступни; жуткое зрелище… Здесь же прибавилось еще третье исполнение [приговора]: одного человека повесили на высокой виселице… Еще в одном месте женщине вырезали язык. В общем, то здесь, то там вешали, обезглавливали и т. д.» [361] (с. 134).

А калечили вот за какие, например, проступки:

«Кто описку сделает в титуле царя, хотя бы в одной букве, того лишают руки» (там же).

Врач Алексея Михайловича Самуэль Коллинс дополняет Витсена:

«Два года тому назад один удалец выстрелил по скворцу в царском дворе, но пуля скользнула и упала в царские покои. Стрелку отсекли левую ногу и правую руку. Открыв тайный заговор, заговорщиков мучат втайне, потом увозят в Сибирь и, отъехав сто или двести верст, попросту опускают их в прорубь. Других, отрезав им носы, уши и выколов глаза, ссылают в Сибирь за три тысячи верст…

Виселица недавно введена в употребление» [404] (гл. 14, с. 24).

«За разные преступления лишают человека глаза, носа или уха, разрезают щеки или лоб. Должников бьют по голеням. Кроме того, что сжигают людей, их бросают живых и связанных в огонь для пытки и оттуда вынимают» [361] (с. 134).

Так что никак не Петр ввел человеконенавистничество в обиход российской фемиды. Но, как этот ни покажется странным, именно этот самый «Тишайший», якобы замоленный и перемоленный с головы до самых пяток.

Вот как характеризует этого монарха, кстати, лишь превозносящий его достоинства чуть ли ни до небес, Павел Алеппский:

«…воеводы в Путивле, во дни Михаила, отца теперешнего царя, были притеснители, обидчики и взяточники… Но… Алексей… воцарившись, казнил всех этих неправедных воевод… и поставил на их место новых, которые постоянно трепещут перед ним, ибо он склонен к пролитию крови…» [368] (гл. 9, с. 114).

То есть, предваряя преступления Ленина, лишь еще ступив на трон, сразу же и казнил взяточников. А вот как, по обнаруженным Латышевым архивным документам, поступал со взяточниками вождь мирового пролетариата:

«13 мая в письме к наркому Ленин высказался за создание в Петрограде “надежной рабочей армии 20 000 человек для дисциплинированного и безпощадного военного похода на деревенскую буржуазию и на взяточников” (50; 72). Как армия может с успехом “воевать” против взяточников – одна из загадок Ильича» [369] (с. 61).

Разрешенная, заметим, уже двумя с половиной столетиями ранее «Тишайшим». Он поступил с ними просто: без суда и разбирательств, то есть лишней с его точки зрения волокиты, взял да и казнил всех – на всякий случай. Понятно, поставленные на их место воеводы уже боялись и чихнуть лишний раз.

Вот еще пририсовочка к этому портретцу. Нам долго внушали, что Петр I ну никак не мог осквернить своих рук в качестве палача. Но лишь неопровержимые факты, причем, собранные по множественным свидетельствам современников, наконец составили более чем красноречивый ответ на эту тему: да, Петр I является убийцей. Причем сам лично на глазах многих людей не только совершал эти убийства, но и наслаждался ими (см.: [237]), являясь садистом, каких свет не видел.

Все то же теперь всплывает и про «Тишайшего». Павел Алеппский, его современник, свидетельствует:

«Нам также сообщили о царе, что государственные сановники, в царствование его родителя, не боялись царя, потому что он был человек простодушный, мягкий, слабого сложения, не любивший кровопролития и войны или подобного, так что его звали монахом. Но этот царь обуздал и смирил вельмож вконец и многих из них казнил. Нам рассказывали, что в самое недавнее время он убил собственною рукою одного из вельмож среди дивана. А именно: он послал его в одну область привести тамошних ратников для похода. Эти же, придя к нему, упросили его, подкупив деньгами, освободить их от похода и дать отсрочку до будущего года. Вернувшись к царю, посланный стал просить его, под разными предлогами, избавить их от похода. Царь тотчас понял, в чем дело… призвал того несчастного и, как он молод и весьма жесток, умертвил его своим мечом среди дивана» [373] (гл. 8, с. 96).

То есть он не просто приказал убивать взяточников, но, что выясняется, он их сам лично убивал, исполняя роль палача.

Что из всего лишь еще здесь пересказанного напоминает нам о саге про некоего такого уж чрезмерно набожного, что и мухи не обидит, – «Тишайшего»? Алексей Михайлович, что выясняется, казнил направо и налево, причем, даже своих воевод. А уж за всех остальных, ошибающихся ли в титуле царя или не успевших вовремя ему в ножки плюхнуться, и говорить нечего: кому рубил руки, ступни ног, или резал языки. Противящихся же им изобретаемой новой вере, затем переименованной в некую такую уж чрезмерно «старую», сжигал живьем на кострах.

Потому мужик, почувствовав пришествие в его святую страну антихриста, массово, как и было запланировано правительством, и кинулся в леса.

А там его и поджидал Капитон со своими постящимися по субботам (в день, между прочим, Бога Отца – Творца небу и земли – Русы) «монахами». То есть, во что это движение вполне закономерно еще десятилетие спустя и выльется, буквально с мыльцем и с пеньковой веревочкой, весьма услужливо приготовленными для тех, кто с масонской диктатурой Романовых будет не согласен.

Не нравится тебе влезший на престол наш всеруссконародный антихрист?

Встань на табуреточку и одень головку в петельку. А мы вам и с мыльцем поможем – смажем веревочку – затянется на шейке в лучшем виде – любо-дорого.

И таким весьма не сложным образом и можно было избавляться от всех наиболее непреклонных русских людей, столь упорно постоянно мешающих масонам построению государства зверя. Ведь как еще по-другому заткнуть глотки всем этим непокорным правительству русским людям, пытающимся вернуться к своей древней исконной старине?

Вот какова была цель всех этих весьма странных нововведений второго царя из масонской династии Романовых.

Но и в быту Алексей Михайлович выглядел более чем неспокойным. Совсем не таким, как славословят о нем, уверяя, что он был каким-то якобы неумеренно тихим.

Вот какой выходкой, например, отмечено его присутствие при богослужении, проводимом при посредстве Патриарха Антиохийского Макария:

«В конце пения псалмов чтец… начал: “благослови отче!”…Вдруг император вскочил со стула и с бранью сказал чтецу: “Что ты говоришь?! Мужик, б…н сын!! – почему ты говоришь «благослови отче?» он патриарх; скажи – «благослови владыко»!”

Чтец был ошеломлен…

И вообще от начала до конца службы он постоянно учил монахов церковному чину и постоянно, подходя к ним, говорил: “пойте так; повторяйте такой-то канон…”. Если ошибались, он бранил их… пропели полиелей, и наш господин вошел было в алтарь разоблачиться, но государь остановил его и просил не снимать облачения, пока не прочтет Евангелия.

Кроме того, от начала и до конца службы, император не переставал разговаривать с нашим господином» [271] (с. 76).

Коллинз отмечает, что праздные разговоры в церкви у Алексея Михайловича являлись вовсе не исключением, но правилом:

«В известные промежутки служения они разговаривают о делах, и почти всегда Император занимается делами в церкви, где он окружен всеми своими боярами…» [404] (гл. 1, с. 3).

Такими вот выходками отметил поведение в церкви Алексея Михайловича Павел Алеппский. Но и не только чтецов обкладывал в церкви матюганами наш «Тишайший», но, что выясняется, и самого Патриарха всея Руси:

«…рассказывали, например, что будто бы в В[еликую] пятницу император поспорил с Патриархом и поспорил так крупно, что назвал его мужиком, б… с…» [271] (с. 89).

Но бывали выходки и покруче. Когда Илья Даниилович Милославский, находящийся в ту пору в солидном между прочим возрасте, предложил царю себя в качестве военачальника против поляков, «Тишайший» закатил истерику:

«“Как ты смеешь, страдник, худой человечишка, хвастаться в своем искусстве в деле ратном? Когда ты ходил с полками? Какие победы одержал над неприятелем? Или ты смеешься надо мною?” Словами дело не кончилось: гневный царь дал пощечину старому тестю, надрал ему бороду, выгнал его пинками из комнаты и захлопнул двери» [178] (с. 181).

Так поступил он в самой безобидной казалось бы ситуации не с кем-то там из просто приближенных, но с родным отцом своей жены!

Вот еще вариант издевательства Алексея Михайловича над ним же. Витсен от 18 марта 1665 г. в своих дневниковых записях сообщает:

«Сегодня на Илью Даниловича было наложено сделать 800 земных поклонов во дворце» (с. 135).

То есть «Тишайший», что выясняется, над престарелым человеком, отцом своей жены, просто издевался в открытую.

И такие выходки, сообщает Соловьев, были отнюдь не единичными в царствование этого самодура. Еще один пример. Царь отворил себе кровь. Ему от этого полегчало. Потому он потребовал от своих верноподданных сделать то же. Все приближенные, прекрасно зная нутро этого, что выясняется, просто какого-то не иначе как идиота на троне, перечить не посмели и пустили себе кровь. Но вот старичок один, Родион Стрешнев, от кровопускания отказался:

«Алексей Михайлович вспылил: “Разве твоя кровь дороже моей? Что ты считаешь себя лучше всех?” И тут дело не кончилось словами…» [178] (с. 181).

Вот вновь слушаем рассказы о нравах Алексея Михайловича современника. Павел Алеппский:

«Нам рассказывали, что в прошлом году [в 1654 – А.М.] он выехал… на богомолье… по дороге царя был мост; но царь оставил этот мост (в стороне), а съехал подле него в реку, которая очень глубока, переехал через нее и вышел на другой берег в совершенно мокрой одежде; затем крикнул своим вельможам: “кто не поедет за мной, тот лишается жизни”… Уверенные в неминуемой беде… они поневоле спустились в воду… Царь смотрел на них и смеялся, пока они не перебрались через реку в самом жалком положении, в промокшей одежде… они вошли в монастырскую церковь и отстояли обедню от начала до конца… в промокшей одежде, с которой струилась вода: он никому из них не позволил выйти до окончания обедни. Все пошли в его дворец и простили отпустить их, чтобы переменить платье, но он не пустил… так что большая часть их дрожала от холода и у них зуб на зуб не попадал» [373] (гл. 8, с. 97).

Вот еще выходка. Когда его приближенные, решив что царь куда-то уехал, не запоздали или не явились на одно из церковных богослужений:

«Он тотчас записал имена тех, которые не явились, и послал привести их из дому со связанными руками, отвел их на берег реки Москвы, которая течет близ дворца, и велел бросить их всех в реку, схватив за руки и за ноги, в их парчовой одежде и со всем, что было на них, говоря: “вот вам награда за то, что вы предпочли спать со своими женами до позднего утра этого благословенного дня и не пришли отстоять заутреню вместе с царем”.

О нем существует много подобных рассказов, но записаны не многие…» [373] (гл. 8, с. 98).

А вот что сообщают о подобного рода случаях со своими соотечественниками даже столь удивительно любимые «Тишайшим» иностранцы. Итальянец Вимена да Ченеда, например, вопреки и тогда и теперь имеющемуся о нем мнению, сообщает, что:

«…некоторые случаи обнаружили в нем свойства суровые. За некоторые и маловажные преступления определены строжайшия наказания, как то случилось с сыном Вольфанга Якоби, переводчика шведского языка, которого по неосновательным подозрениям приказал он четвертовать. Другим примером служит один немецкий Капитан, которого за то, что он осмелился просить позволения побывать в отечестве, с обещанием возвратиться в службу, приказал он сослать в Сибирь» [413] (с. 90–91).

Так что очень зря мы считаем эту эпоху, в противоположность временам ей наследующим, достаточно благоприятной для России. Мордобою подвергались даже самые близкие ему люди. Мало того – иностранцы – народонаселение Западной Европы, приставленное им для откачки как можно большего количества русской крови с целью нашей Державы от ее нехватки быстрейшего умерщвления. Что говорить за тех, кто находился от него хоть на самую малость подалее? Причем, как уже выяснили, в средствах расправы Алексей Михайлович уж вовсе не стеснялся.

И именно от него и пошедшее «слово и дело», то есть быстрая и не слишком пытающаяся отыскать действительно виновного расправа, судя по всему, творилась не только при нем самом, но как при его предшественнике, так и при его последователях. Причем, лютой петровской эпохе система издевательств над скованными по рукам и ногам людьми досталась в наследство именно от этого самого «Тишайшего»:

«Порядок исследования и решения по этим делам в Преображенском приказе был одинаковым с прочими приказами, и в руководство принималось Уложение царя Алексея Михайловича. Расспрашивали сперва доносчика или обвинителя. Потом выслушивали обвиняемых. В случае разногласия, давали очную ставку. После очной ставки, если обвиняемый не сознавался, то пытали доносчика, если он продолжал свое обвинение, то пытали обвиняемых, и эта пытка тех и других продолжалась до тех пор, пока который-либо изменит свое показание. Когда же доносчик сознавался, что поклепал напрасно, или спьяну, или со злости, или мстя обвиняемому, то доносчика опять пытали три раза, и тогда только освобождали обвиняемых, когда с этих трех пыток доносчик подтверждает свое сознание» [386] (с. 581).