Текст книги "Патриарх Тушинского вора"

Учение и деяния ересиарха Аввакума и его последователей – самая мрачная страница в истории Руси и Русской Православной Церкви. Вступающий в общение со “старообрядцами” должен понимать, что и на него падает страшное кровавое пятно, и он становится ответен за тысячи душ, умертвивших самих себя. Ненависть ко всем русским и всему исконно русскому – вот истинное учение протопопа Аввакума.

Несмотря на это, в 1916 году Аввакум был торжественно канонизирован “освященным собором старообрядческой церкви”. Так ересь вошла в святцы (Тут стоит отметить, что почти за 350-летнюю свою историю старообрядчество не явило ни одного прославленного Богом, а не человеками только, святого)…» [215] (с. 38).

Кстати, именно с разработки самой системы оправдания нынешним апостасийным МП самоубийц и начинается деятельность ведущего свою паству в геенну нынешним «Патриархом» Кириллом. И организация им «Волжского крестного хода» с поклонением сатанинскому символу (якобы руки Георгия Победоносца), что уже отразилось на природе России в виде кары – апокалипсической картины лета 2010 г., – лишь еще одно из первых действий тех страшных потрясений, к которым ведет мир предавший Православие нынешний экуменический МП. Ледяной же дождь наследующей этому лету зимы – уже шаг в Апокалипсис – если все это повторится в Сибири, мы останемся без электроэнергии уже вплоть до самого Второго Пришествия.

Однако ж вновь вернемся к мятежным «старцам», мотающим свой срок в Пустозерске. Ведь именно они и причастны к доведению пошедших за ними людей до исступления, позволяя заманивать себя в церкви и срубы и там замаривать голодом и даже сжигать. Ведь именно Пустозерск в те времена являлся центром организованного Романовыми раскола. И жилось, причем достаточно долго, находящимся там «узникам» достаточно не хило:

«…они жили в избах местных жителей, постоянно общались между собой и встречались с местными обитателями и путешественниками» [277] (с. 243).

А так, судя по всему, и было задумано Романовыми это их «жестоковыйное заточение». Под соусом мученичества много легче поддеть не поддающегося пропаганде русского мужичка. Потому это гнездо столь удачно и разносило долгое время пламень этой реформаторской революции. А Аввакум все благословлял самоубийц – окрашивал неким ореолом мученичества устраиваемые масонами безчисленные гари.

Но вот условия изменились – Алексей Романов власть у Русской Церкви в свою пользу изъял. И пора было уже заканчивать весь этот спектакль, по примеру заграницы, резким демаршем «из огня в полымя» – из самосжигательной секты с утра до ночи не уходящих с молитвы отшельников перейти в вообще не соблюдающих Церковные Таинства протестантов.

Для этой цели был послан в Пустозерк представитель Тайной канцелярии Иван Елагин.

Что там произошло – не понятно.

Но вот пробуем разобраться в произошедшем там действе по аввакумовской болтовне. А он сообщает, что:

«…Епифанию, Лазарю и Федору полуголова приказал “за их речи языки резать, а за крест руки сечь”» (там же).

И вот как это кровавое действо, со слов все того же Аввакума, происходило:

«“…шли они до уреченого места на посечение, где плаха лежит и мучительная вся готова, и палачь готовитца для посечения их. Они же никако не унывше, вкупе народ благословляли и прощались, светлым лицом, веселы в своем благочестии непоколебимо стояли и за отеческое предание смерть принимали”…

После этой “пустозерской казни” режим всех четырех был совершенно изменен… их поместили в отдельности закопанные в землю срубы-землянки, выход из которых был забит и засыпан…

Только небольшое окно, вделанное в стене землянок-тюрем, которое служило для передачи еды и отхода дыма, позволяло им говорить со стражей… Позже эти окна были расширены, так что узники украдкой снова могли иногда общаться друг с другом и даже вместе обсуждать свои сочинения и спорить» (там же).

То есть этот пустозерский литературный кружок, даже после отрубания его членам языков («за их речи») и правых рук («за крест руки сечь»), вовсе не распался. И они все продолжали себе в удовольствие писать отрубленными руками и общаться между собой, и со стражей, с помощью отрубленных языков…

Каким же, интересно-то знать бы, образом?

Так ведь самым что ни есть обыкновенным. Никто им ничего не рубил, да и рубить, судя по их значимости в качестве пауков сотканной Романовыми паутины, не собирался. Но пропаганда работала – ореол мученичества им приклеивался по задуманному сценарию полностью в соответствии запланированному. Потому-то, собственно, их и убрали с глаз долой, чтобы они своими отрубленными руками не слишком маячили перед изумленными глазами пустозерских обитателей. Да и языками, под корень отрезанными палачом, не слишком по улицам чесали, вводя в соблазн набожных граждан этой глухой провинции.

Но собирались тайно в какой-нибудь одной из своих нор. Там и обсуждали – кому и какие творимые с ними властями «тесноты» описывать – пропаганда штука серьезная.

Но вот незадача – кто-то из них вновь чего лишнего сболтнул или руками своими «приросшими» жалостные подметные письмена или призывы к бунтам и самосжиганиям отписывал. Потому им:

«…во второй раз отрезали отросшие уже языки и отрубили правые руки» [278] (с. 583).

Но жестоковыйные мучители зря старались – у наследников катаров-альбигойцев руки отрастали, как головы у Змея Горыныча – сколь ни руби.

О чем, с совершенно умным видом, Зеньковский «свидетельствует»:

«Вскоре после второй “казни” языки Епифания и Лазаря снова чудесно отросли…» [278] (с. 583).

А как же длинная язычина дьяка Федора, которого столь изысканно злобно материт Аввакум за вранье? За то что врет тот, что отрос у него после отрезания язык, словно у ящерицы хвост. Как же понимать это загадочное молчание?

Здесь вариант ответа лишь один. Зеньковский понимает, что таким своим «освидетельствованием» «чуда» он опального протопопа, столь смачно матерящего несчастного дьяка Федора, с его тараканьего Олимпа в практически безвариантном исполнении в помойную ямину сковырнет. Ведь пропаганда – это такая вещь – здесь главное вовремя остановиться.

Аввакум же, чего не требовал от него никто, хайло свое в очередном припадке буйства так раззявил, что всю красочность повествования про неких таких за древние-де верования «страдальцев» обезценил практически безвозвратно. Ведь теперь, после его неуемных рыканий, дьяку Федору повторно уже никак нельзя не только там отрубленной конечности, у старо-альбигойцев они как у кузнечиков лапки вырастают, но даже и какого-нибудь разнесчастного языка лишний разок прирастить. Все выболтал о нем Аввакум, а потому пропаганде, чтоб не прослыть эдакой дурищей просто до безобразия безмозглой, только лишь помалкивать теперь насчет «страдальца» Федора остается.

Однако ж и сам Федор болтанул лиху – любо-дорого – понимай теперь истории Зеньковского как хочешь. Ведь именно его дружки-сокамерники, следуя его рассказа, Епифаний с Лазарем, потешались над ним связанным и пролежавшим два часа на морозе. Могут у таких отрасти пару разков кряду оттяпанные язычищи или отрасти руки, повторно же, словно лапки у кузнечика?

И вот, следуя все тем же россказням Зеньковского, по второму заходу обезрученными страдальцами:

«…в подземных тюрьмах-ямах были написаны жития Аввакума и Епифания, многочисленные и обширные трактаты и послания Аввакума, Федора и Лазаря» [278] (с. 584).

Теперь рассмотрим еще один очень важный аргумент. И вновь не в пользу новшеств, которые к переделкам Филарета были добавлены и при Иосифе – наследнике его дел.

Чуть ранее мы выяснили – кто повинен в перекройке Руси в Россию. А вот теперь фрагмент перекройки наших древних текстов мы находим и у явного апологета старообрядчества – Б.П. Кутузова. Он яро в своих работах набрасывается на тексты, принятые при Патриархе Никоне. Однако ж смысл произведенных переделок, если к предоставляемому им подетальному их разбору внимательно приглядеться, слишком незначителен. Причем, какой из рассматриваемых им двух вариантов Псалтири древнее – как еще посмотреть. Но вот на примере греческого перехода нашего У в О, с помощью все того же Б.П. Кутузова, любезно предоставившего сравнение текстов, мы без проблем определяем: как виновника произведенного подлога, так и тот вариант Псалтири, который дошел до нас в первозданном виде еще со времен Русского Царя Давида, избежав двойного перевода – со старославянского на греческий и с греческого на древнерусский:

«С[“старый” перевод Псалтири (Филарет-Иосиф) – А.М.]: “и узриши благая Иеросалиму” [Пс 127, 5];

Н[“новый” вариант (при Никоне) – А.М.]: “и узриши благая Иерусалима”» [177] (с. 25).

Так какой из них является грецизмом?

В подтверждение выше изложенному следует привести и то, как именовал себя Никон в принадлежащих его перу дошедших до нас письменных свидетельствах:

«От Великого Государя, Святейшего Никона, Патриарха Московского и всея Руссии…» [178] (с. 59).

Из всего нами рассмотренного прекрасно видно и невооруженным глазом, благодаря упорным трудам «справщиков» от Филарета Романова, что патриарх Никон боролся вовсе не против наших древних текстов, но, наоборот, с новоделом, внесенным в наши тексты при посредстве династии, узурпировавшей в ту пору в стране власть. Потому-то и сам он, затеявший попытку вернуть наше исконное богослужение посредством общения вовсе не с греческим, но с нашим – русским Афоном, не подвергшимся ни татаро-монгольскому разору, ни разору крестоносцев, в конце концов, темными путями забравшейся на российский престол династией был низвергнут из патриархов. То есть как только царь Алексей понял, что Никон в деле подмены Православия на латино-греческую ересь ему вовсе не помощник, так сразу и произвел попытку с ним расстаться, перевалив, в конечном итоге, перекройку наших священных текстов под греко-латинские образцы на него.

То есть «исправление» наших духовных книг продолжалось с царствования Михаила и не закончилось царствованием его сына Алексея.

Олеарий по этому поводу замечает:

«…патриарх вводит одно новшество за другим» [267] (с. 244).

Но кого он имел ввиду: Филарета, Иоасафа или Иосифа?

Трудно сказать, но из них, что выясняется, каждый внес свою лепту в эти исправления. Виновным же во всем случившемся объявлен этой темной истории единственный стрелочник – Патриарх Никон.

Но не все, к счастью, «справщиками» безнадежно перековеркано. Псалтирь, например, единственная из наших священных книг избежавшая двойного перевода (с нашего на греческий и хананейский, а затем в обратную сторону) отринута именно в греко-хананейском варианте. Что прекрасно видно из трудов все того же Б.П. Кутузова. В том ему спасибо – разъяснил: что к чему.

Но кто на самом деле является зачинщиком произошедшего раскола, нам теперь становится видным уже более отчетливо. Ведь вот до чего Филарет и наследующий программе его действий Иосиф доисправлялись.

Костомаров:

«…в 1649 году приехал в Москву иерусалимский патриарх Паисий… Он заметил, что в московской церкви есть разные нововведения, которых нет в греческой церкви, и особенно стал порицать двуперстное сложение при крестном знамении… а на Афоне монахи даже сожгли богослужебные книги московской печати как противные православному чину богослужения» [130] (с. 467).

Вот где, как выясняется, находятся корни раскола!

С.Ф. Платонов. В 1652 г.:

«…пришло известие с Афона, что там старцы объявили еретическими и сожгли московские печатные книги с двоеперстием» [178] (с. 311).

И вот в какую пору печатались эти их «древлеправославные» как они выражаются «старопечатные» изделия полиграфии тех смутных времен. Вот в чем, чтобы нам выяснить суть проблемы, заключается попытка примирения со «старообрядцами» собора РПЦ 1917–1918 гг.:

«…богослужебные книги, напечатанные при первых пяти Российских патриархах, признаем православными…» [317] (с. 326–328).

Патриарх Гермоген, понятно дело, в это число не входит. Во времена его патриаршества, сверх всего в ту пору творящегося, некогда было еще и книгами заниматься. Да и к его предшественнику, патриарху Иову, это также относиться может лишь отчасти. Ведь о работе печатного станка в его мирные, а затем и в Смутные времена никаких свидетельств не сохранилось.

Потому вышеозначенное исправление, о чем обе договаривающиеся стороны даже не догадываются, но распрекрасно знают, касается именно тех переделок, которые произведены над нашими старой печати книгами в период правления первых Романовых – Михаила и Алексея. Именно они, то есть поделки времен молодого Миши, возвращения Филарета, а также времен Иоасафа и Иосифа, то есть времен «кружковцев» царя Алексея и «веры Неронова», раскольниками и именуются некими такими «старопечатными».

Так что «старообрядцы», что уже на самом деле, сегодня отстаивают вовсе не вероисповедание Сергия Радонежского и Дмитрия Донского, но еретические искажения церковного ставленника обеих самозванцев – Филарета Романова и его последователей, полностью сходные с решениями каких-то ранее случившихся аналогичных греческих поветрий. Что произошло при митрополите Макарии, когда в первый раз была произведена попытка Русь переименовать в Россию, троеперстие заменить двуперстием и т. д.

Но смысл произведенных во времена никоновской реформации переделок, о чем заявляют сами же «старообрядцы», вовсе не походит на желание объединения Русской Церкви с Греческой:

«Единообразие же с греками так и не было достигнуто, наоборот, именно благодаря Никоновой “реформе” Русская и Греческая Церкви стали иметь расхождения в некоторых целых чинопоследованиях» [177] (с. 348–349).

По Псалтири, что нами уже отмечено, заметен явный уход от грецизмов, уже находящихся в нашей древнейшей богослужебной книге до Никона. Но и троеперстие, также слишком кардинально отдаляющее наше святоотеческое вероисповедание как от латинства, так и от домонгольских наших церковных отхождений вовсе не походит на попытку якобы унии с иноверным Западом.

Но в чем же смысл явно рукотворно исполненного кем-то раскола?

Все случившееся легко объяснимо скрытной войной компании царедворцев, окружающих царя Алексея, с непокорным Патриархом Никоном.

А ведь тайная организация, объединяющая окружение царя Алексея, сама сообщает о своей причастности к происходящим в рассматриваемый нами момент событиям в России:

«По словам масонского предания, первая ложа возникла в Москве еще в царствование Алексея Михайловича…» [180] (с. 82).

Так что и сами они свое проникновение в среду царского двора уже в то далекое время более чем открыто сегодня подтверждают.

С.Ф. Платонов:

«Но, обращаясь к протестам против Никона, мы должны заметить, с другой стороны, что в промежуток времени с 1653 г. по 1658 г. противодействие Никону не выражалось резко и в больших размерах. Только Неронов со своими резкостями явился определенным протестантом. Замечательно, что противодействие исправлению проявилось раньше, чем принимались меры исправления: протестовали тогда, когда еще существовали лишь проекты реформ (мы видели, что московские священники подали царю еще в 1653 г. челобитье против Никона в защиту двоеперстия, хотя двоеперстие начало возбраняться лишь с 1655–1656 гг.)» [178] (с. 315).

Чует собака, чье мясо съело. Потому уже заранее била тревогу о сохранении своей арианской «старости».

Но и вновь – протестовали лишь те, кто сами и внедрили эту ересь в обиход:

«Это противодействие Никону происходило первоначально из одного кружка священников, которые были влиятельны при Иосифе и потеряли вес при Никоне…» (там же).

«Обратите внимание: против церковных реформ восстают в первую очередь те, кто являлся их зачинателями» [225] (с. 38).

Кружок же этот, что начинает теперь всплывать наиболее очевидно, имел под собой именно масонские корни.

Потому вовсе уже и не удивляет необыкновенная организованность распространения данного вида ереси:

«Исследователей удивляет изумительно быстрое распространение раскола; замечая, что он, с одной стороны, самостоятельно возникает сразу во многих местностях без влияния расколоучителей из Москвы, а с другой стороны, очень легко прививается их пропагандой, где бы она ни появилась, – исследователи вместе с тем не могут удовлетворительно объяснить причин такого быстрого роста церковной оппозиции» [225] (с. 46).

Потому и не могут, что и приблизительно не догадываются о тех огромных суммах затрачиваемых масонами средств, которые были пущены ими в оборот для столь удивляюще стремительного шествия по стране этого совершенно нового, что выясняется, вероучения, за большие деньги разрекламированного ими в качестве какого-то чрезмерно старого. Эдакого «святоотеческого древлеправославия».

Однако ж Никон тоже не дремал. И когда устроенная противостоящим ему кланом травля перешагнула все разумные пределы, 4 августа 1653 г. он сослал одного из зачинщиков, Ивана Неронова, на Кубенское озеро в Спасо-Каменский монастырь.

И вот какие слухи, для придания своей линии поведения некоторой легитимности, пускались в народ подкупленными «ходоками» из этого влиятельного кружка:

«Во всем виноват Патриарх, держит он ведомого еретика, старца Арсения, дал ему волю, велел ему быть у исправки печатных книг, и тот чернец много книг перепортил (а между тем Арсений и не мог еще тогда перепортить книги, если бы даже и хотел: ни исправление, ни печатание книг в августе 1654 г. еще не начались; был только Собор в Москве, решивший исправлять книги; в Царьград только еще посланы были в том вопросы: так-то преувеличивали дело и обманывали народ враги Никона!)…» [178] (с. 430).

Так что нами теперь воспринимаемые так называемые никонианские исправления на самом деле являются исправлениями Филарето-Иоасафо-Иосифовской эпохи. Ведь два года народ приучали к мысли, что книги, которые столь вопиюще не соответствуют нашим церковным канонам, испорчены не десять-двадцать лет назад, и даже не три-пять лет до этого момента, но только что. Причем исключительно по инициативе Никона и сразу же после соборных решений о книгоисправлении. То есть испорчены-де тем самым Патриархом, который, что выясняется, даже чисто технически навешиваемого на него проступка совершить никак бы и не смог.

А ведь члены этого кружка, возбуждающего против Патриарха дурные слухи, были против Никона еще задолго до принятия им Патриаршества. Вот что на эту тему сообщает митр. Макарий Московский:

«…нашлись люди, которые хотели воспользоваться отсутствием Никона и не допустить его до патриаршего престола… Кто же были эти люди, которых Аввакум называет “братиею”? Это были, как видно из автобиографии и из других сочинений Аввакума, протопоп Казанского собора в Москве Иван Неронов, человек весьма сильный в московском духовенстве и близкий к царю, сам он – протопоп Аввакум, протопопы Костромской Даниил и Муромский Логгин и вообще те самые лица, которые явились впоследствии первыми противниками Никона в деле исправления церковных книг и обрядов и первыми виновниками раскола. Таким образом, еще прежде нежели Никон сделался Патриархом, люди эти уже питали к нему чувства неприязни, хотя он в то время, по свидетельству самого Аввакума, был и считался их другом. Эти люди, особенно Вонифатьев и Неронов, привыкшие при слабом патриархе Иосифе заправлять делами в церковном управлении и суде, желали и теперь удержать за собою всю власть над Церковию и не без основания опасались Никона…» [178] (с. 359).

Вот еще разъяснение:

«В отправлении богослужения у нас с давнего времени допускалось крайнее безчиние, происходившее от многогласия и от хомового пения… Против такого безчиния… при патриархе Иосифе, восстали некоторые даже из светских людей, каков был Федор Ртищев, и два самых авторитетных московских протоиерея: Казанский – Неронов и Благовещенский – Вонифатьев, царский духовник… патриарх Иосиф сначала колебался, но потом обратился с просьбою к Цареградскому патриарху Парфению, чтобы он вместе с другими греческими иерархами решил: “Подобает ли в службах по мирским церквам и по монастырям соблюдать единогласие?” И когда из Царьграда получен был ответ, что чтение в церквах должно совершаться единогласно и певцам подобает петь согласно, а не рыканием неподобным, тогда патриарх Иосиф с Собором своих русских архиереев в присутствии самого государя и его Синклита постановил, чтобы по всем церквам пели чинно, безмятежно и единогласно и читали в один голос, тихо и неспешно» [178] (с. 365).

Причем патриарх Иосиф не просто советовал, но, в выпущенном им сборнике своих проповедей и поучений, приуроченному им ко вступлению на патриарший престол:

«…настаивал на прекращении многогласия» [277] (с. 99).

Вот в чем выражалось его явное грекофильство.

Таким образом, выясняется, что мода на пятичасовые вечерние службы была заимствована вовсе не греками у нас, что казалось бы логичным, но именно нами у греков (у которых имеются даже специальные «стоячие» кресла для длительного нахождения в их церквях!). И заимствована такими людьми, которых не то что в святости, но и в какой-либо хоть и видимой церковности заподозрить что-то уж слишком сложно. Каков тот же Ртищев святоша – видно за версту. Ведь мрачные пыточные трехэтажные подземные казематы Андреевского монастыря, обнаруженные в 30-х гг. прошлого века, более чем наглядно обвиняют этого боярина в его отношении к святости как таковой вообще (кстати, слишком сродни именно «святости» Аввакума). Мало того, древние масонские подземелья, соединяющие Лубянку с Солнцево, проходят как раз под этим монастырем. И обнаружены они здесь вполне реально – при строительстве спортивного комплекса “Дружба”.

Потому, подытожим, заговор приближенных царя Алексея против Патриарха Никона следует все же поименовать своим именем – масонским заговором.

Таковы достаточно прекрасно теперь просматриваемые корни русского протестантизма, явно организованного под заказ.

И вот как весь этот закрученный узел противоречий, навеянный как сторонниками, так и противниками раскола, легко распутывает митрополит Московский Макарий. Вот что послужило отправной точкой того, что сегодня именуется «никонианством». Зачастившие к нам церковные иерархи, здесь, думается, говорится именно о русских старцах с Афона, тех, что даже спалили книги московской печати, как еретические, постоянно обращали внимание на:

«…некоторые новины или новшества, каким особенно казалось им употребление двуперстия для крестного знамения, так как это новшество, несмотря на решение Стоглавого Собора, доселе слабо проникавшее в народ, который издревле от предков привык креститься тремя перстами, теперь именно, при патриархе Иосифе, будучи внесено в некоторые учительные и богослужебные наши книги, наиболее стало распространяться и утверждаться и наиболее бросаться в глаза приходившим к нам с Востока единоверцам» [178] (с. 366).

Так что нововведения владельцев масонских подземелий теперь становятся как никогда более ясны. И их затея, будем все-таки справедливы, распрекрасно удалась – пропаганда великое дело: русский путь к протестантизму, который мыслился быть проведенным через фильтрацию фанатизма безумно затягиваемых служб – некое такое «староверчество», был основан. Ведь заставь дурака Богу молиться (повторимся) – он и лоб себе расшибет. Так и с непомерно затягиваемыми службами.

Ведь у греков, опять же повторимся, для поддержания видимости стояния, в их покроя храмах специальные кресла устанавливались. Нашим же новопальным эдаким эрзац «ревнителям» приходилось по пять часов кряду выстаивать в куда как много более не походящих для того условиях – ни за что не держась.

Кому требовалось проведение этого много ухищренного самолинчевания народонаселения России объявленными некими такими-де уж чрезмерно «старинными» новшествами?

Греки-то хоть стульчики себе особые для данного времяпрепровождения изготовили…

И вот чем доказывается теснейшая связь открыто выступившего против Никона Неронова с членами этой парамасонской дворцовой группировки, чьей работой, что самое здесь важно, слишком явственно руководил сам царь Алексей:

«Прошло более года, как Неронов сослан был в отдаленную Кандалакшскую область. И хотя приказано было держать его там на цепи и не давать ему чернил, но он и оттуда в 1655 г. имел письменные сношения с царским духовником Вонифатьевым… Десятого же числа августа того же года Неронов бежал из своего заточения с тремя своими работниками… На пути с честью был принят архимандритом Соловецкого монастыря Илией и, снабженный всем потребным в дороге, отпущен на богомольной ладье» [178] (с. 431).

Но почему же вроде бы всегда Патриархии столь верные Соловки привечают врага Патриарха?

А все дело в том, что это был и действительно заговор. Причем заговор придворной знати, причастной к попытке повторения в России западной реформации. И когда заинтересованным в том силам потребовалось устроить достаточно необычную церковную бузу, то во главе недовольных Никоном монахов стал сосланный:

«…Патриархом на Соловки бывший стольник… князь Мих. Ив. Львов, долго бывший главой Печатного Двора» [277] (с. 190).

Так что бунтовала, что выясняется, исключительно придворная часть российского народонаселения, посвященная, что и понятно, во все тонкости проводимой Романовыми, и уж не без помощи десятилетиями околачивающихся в Москве вождей розенкрейцеров, самой настоящей реформации. То есть раскол – это и есть реформация, при которой: одни уходят в гугеноты, другие в кальвинисты, третьи в ариане или анабаптисты. Но ведь никто не остается верен вере отцов. Так случилось на Западе. Также, судя по всему, планировалось осуществить расцерковление и здесь – на Русской Земле. А так, кстати говоря, на самом деле и было спроворено: одни ушли в Капитоно-Вавиловскую самосожженческую ересь, другие в бес-поповцы, то есть в протестанты уже чистой воды, третьи вынуждены были подчиниться церкви с теперь уже и неизвестно в какую сторону перекроенными книгами и канонами. Так что на самом деле все было исполнено в соответствии задуманному – разделяй и властвуй.

Потому Неронову, занимающему в иерархи заговорщиков должность, близкую к должности Кальвина или Лютера, везде и далее, когда что-либо зависело от действий царских сановников, дорожка в Москву была устлана чуть ли ни пуховыми ковриками. Потому он спокойно, вовсе не опасаясь оказаться в руках «русской инквизиции», то есть не подкупленных еще масонством должностных лиц, лишь переправив в руки своих врагов более ему не требующихся в дальнейшем продвижении гребцов, запросто отправляется в столицу. Беглый Неронов:

«Не доезжая до Архангельска, вышел на берег и с одним из работников пешком отправился в Москву, куда и прибыл благополучно, между тем как два остальные работника, пошедшие другой дорогой, были задержаны в Холмогорах и заключены в темницу. В Москве Неронов остановился прямо у царского духовника Вонифатьева и много дней жил у него тайно от Патриарха; виделся здесь с многими своими единомышленниками и сам посещал их дома. Вонифатьев доложил о приходе Неронова государю, и государь не только не сказал о том Никону, а еще послал грамоту в Холмогоры, чтобы освободить из темницы двух работников Неронова. Таким образом, Вонифатьев и царь хотя, по-видимому, держали сторону Никона в деле исправления книг, но тайно покровительствовали и Неронову в его противодействиях Никону» [178] (с. 432).

И здесь вообще все комментарии излишни. Митрополит Макарий четко выстраивает фалангу противников Никона: это вообще вся царская знать, причем, во главе с самим Алексеем Михайловичем.

Однако ж Никон был все-таки Патриарх. Потому Неронову все равно непоздоровилось:

«18 марта после службы… “патриарх Антиохийский сказал проповедь о протопопе [Неронове], сравнил его с александрийским протопопом Арием, так как и Неронов был протопопом. Затем Патриарх отлучил московского протопопа от Церкви со всеми его последователями, и хор с духовенством трижды пропели анафему” (Макарий (Булгаков). История русского раскола. С. 170)» [277] (с. 178).

Но как же Аввакум – лучший друг Неронова: опального перед Никоном и ни для кого неожиданно обласканного царем?

Вот какие кошмары, выпавшие на долю нашего придворного «арестанта» вырисовывают в своих виршах Выгорецкие раскольники:

«В таковом далечайшем путешествии, которыми не истесняшеся нуждами, которыми не облагашеся теснотами, которых томлений ругательных не претерпеваше, вседоблий страдалец, от воздушныя тягости, от путнаго труда, от возящих досаждения, и ругательства, елика тому наношаха несмысленнии, предан бо бысть некоему мужу от начальник, определенному на властительство в Дауры: безчеловечну сущу и вселютейшему томителю, зверю паче, а не человеку наречися достойну… всякое томление наносити священному страдальцу.

Совлечену убо бывшу страдальцу (оле нрава безчеловечна) повелевает седмиюдесят и двема ударома кнутом того уязвити. И не только сам сие делаше Пашков, но и служащии тому раби подобонравни в мучительстве господину: многажды страстотерпца бияху и ругахуся…» [219] (с. 98).

Ох, была бы хоть тысячная доля правды об этой порке – да Аввакум в своих стенаниях, то бишь писаных им в преизобилии мемуарах, на пупу бы извертелся! Выл бы взахлеб о понесенном моральном и физическом уроне, словно нанятая причитальщица об изуродованном пьяным извозчиком алкоголике, в пьяном же угаре угодившем под копыта взбеленившейся кобылы. Но вот беда – о таких коллективных его избиениях сам Аввакум, уже в своих «мемуарах», и словом не обмолвился. Хоть и плакается и воет, взахлеб, и корчит из себя страдальца-каторжанина горемышного, от неумолимых «конвоиров» своих пречрезмерно пострадавшего.

Но на тему избиения – от опального протопопа – тишина.

Однако ж и иная ложь, рассчитанная лишь на неосведомленность прячущихся по лесам людей, для кого, собственно, и писались об Аввакумах и Кº «жития», выгорецкими раскольниками здесь же выставлена в ранг непреложной истины эдакая вот в его биографии удивительнейшая заковычечка:

«…страдальцу… прииде царево повеление освобождающее от заточения онаго…» (там же).

Какого такого заточения?

Да никакого: это все вранье, сродни которому и все прочие завывания раскольников об их-де ущемлениях в правах некоей такой «господствующей церковью».

На поверку же выясняется, что все описанные опальным царедворцем мытарства по Сибири, мало того, по словам ему воспевающих дифирамбы выгорецких раскольников находящемуся в некоем таком-де немилосердном заточении, вовсе не являются скитаниями арестанта под конвоем с закованными в кандалы руками и ногами, как следовало бы подумать сразу по прочтении этих вирш. Это всего лишь назначение священника на ответственную должность в военную экспедицию, предпринимаемую не кем там еще, но самим царем: