Текст книги "Патриарх Тушинского вора"

Часть II. «Древлеправославие» от Филарета

Истоки двоеверия

Так чем же является вероисповедание, столь ярко расхваливаемое модернистами от Павла Флоренского до Николая Рериха включительно? Может и впрямь: правы они?

Определяем: откуда вообще появилось это странное двоеверие на нашей некогда Святой Руси, с незапамятных времен именуемой подножием Престола Господня.

«“Во время крещения Руси в конце X века у греков существовало два устава: Студийский и Иерусалимский, связанный с именем преп. Саввы освященного. В Константинополе имел распространение сначала Студийский устав, который и перешел на Русь» [149] (с. 67).

И вот каким являлось перстосложение на молитве после внедрения на Руси в конце X в. князем Владимиром Студийского устава. Используемое старообрядцами:

«…двуперстие некогда существовало и у самих греков, от которых оно вместе с принятием христианства и перешло к русским» [149] (с. 293).

После крещения князем Владимиром (а скорее всего – крещения исключительно самого князя и его языческой дружины) при крестном знамении касание осуществлялось:

«…двумя пальцами – указательным и средним. Именно эта форма была передана греками Русской Церкви в X веке и в настоящее время удерживается старообрядцами» [312] (с. 31).

Русь же, что сегодня всеобще известно, к тому времени была уже тысячелетие как крещена.

Затем, в эпоху Андрея Боголюбского, Студийский устав вновь заменяется Иерусалимским. Но с убийством Великого Князя опять возвращается как Студийский устав, так и связанное с ним двуперстие. А слишком смутные сведения о князе Владимире позволяют историкам, которым прекрасно известно о Крестном Знамении эпохи Андрея Боголюбского, об изменении в русском богослужении ко временам нападения на нас татаро-монгольской орды заявить, что:

«Обычай старообрядческий, т. е. осенения себя двумя перстами и соединения большого перста с двумя последними, появился в России не ранее 13-го века» [32] (с. 269).

Насколько же такой обычай оказался «удачен» следует также обращаться вновь к нашей истории – он не защитил наши святыни от поругания ввалившейся к нам безчисленной безбожной орды.

Но не все так безнадежно плохо.

«Впоследствии греки перешли на троеперстие (приблизительно в XII–XIII вв.)» [314] (с. 363).

И вот что тому причина. Научившись на нашем горьком опыте, к счастью, кое-где начинает приходить понимание – в чем была ошибка попавшей под басурманское ярмо Древней Руси. Потому:

«…все большее распространение в Византии стал получать и Иерусалимский устав, ставший к началу XIV века там повсеместным…» [258] (с. 352).

А со сменой устава и бытовавшее ранее двуперстное крестное знамение, что началось еще веком – двумя ранее, уже полностью:

«…заменили трехперстным» [259] (с. 175)

«В этом и была одна из причин разницы в богослужебной практике русских и греков» [258] (с. 352).

А ведь именно оттуда и именно в середине XIV века, когда Иерусалимский устав там зафиксирован в качестве повсеместного и когда Крестное Знамение там становится трехперстным, митрополитом Алексием и был доставлен истинный лик Христа, списанный с Убруса. Мало того, там же была им получена и Русская митрополия. И, понятно дело, раз митрополитом он назначается греками, то и Крестное Знамение, наряду со списком с Убруса, он мог везти на Русь лишь то, которым в то время крестились его духовные руководители. А крестились они в ту пору, что мы выяснили, троеперстием.

Вот еще подтверждение:

«“В XIV в… в Русской Церкви начинается постепенный переход от Студийского Устава к Иерусалимскому” (Матфей (Мормыль), архим. Литургические традиции Троице-Сергиевой Лавры//Богословские труды. М., 1989. № 29. С. 196)» [177] (с. 460).

И если Студийский устав, что занес к нам князь Владимир, был связан с двуперстием, то Иерусалимский Устав, что и естественно, обязан был исправить нам внедренную ошибку.

Иными словами, до воцарения князя Владимира, притащившего на Святую Русь идол Перуна, нашим Крестным Знамением являлось троеперстие. Именно по этой причине проблема впоследствии произошедшего раскола, как это теперь ни покажется странным, связана с тем темным моментом нашей истории, после которого Русь официально принято считать православной.

Вот что на тему Крестного Знамения сообщается в «Паисиевском сборнике» (Библ. СПб. Д. Ак. № 4—1081):

«“аще кто не крестится 3-ми персты, да будет проклят” (Никанор, архиеп. Беседа о перстослож. для крестн. знамен. и благословения. С. 224–5; Братск. Сл. 1891 г. 1, 219– 20)… ясные свидетельства об употреблении у нас троеперстия в 16–17 вв. находятся в записках о России иностранцев Петрея и Адама Олеария. Петрей, посланник шведского короля, был в России несколько раз – при Борисе Годунове, в смутное время и при Михаиле Федоровиче, при последнем государе не раз был в Москве и секретарь Голштинского посольства Олеарий. Оба они тщательно наблюдали нравы и обычаи русского народа и безпристрастно излагали свои наблюдения в своих записках. Говоря о религиозном быте русских, первый говорит, что русские “крестятся тремя согнутыми перстами: большим, указательным и самым длинным”; а второй – что они употребляют для этой цели сложенным “три главных перста правой руки” (Вып. Озер. 2, с. 347–348). Сочинения Петрея под заглавием “История о великом княжестве Московском” напечатано в Чтениях Императ. Общ. ист. и древн. рос. за 1865–1867 гг. в отд. IV, а Олеария “Описание путешествия Голштинского посольства в Московию” там же за 1868–1870 гг.» [32] (с. 1113–1114).

И вот что мы находим по данному вопросу у Адама Олеария – секретаря голштинского посольства:

«Слушая чтение некоторых глав из Библии, русские… очень часто кладут поклоны и благословляют себя, как это описано Герберштейном: для этой цели они пользуются первыми тремя пальцами правой руки, касаясь ими сначала лба, потом груди, затем проводя справа налево и приговаривая каждый раз: “Господи, помилуй”» [267] (с. 274).

А ведь Герберштейн в Московии проживал еще в конце XVI века. Потому это свидетельство, подтвержденное почти полвека спустя еще и Олеарием (он был в Москве в 1634 г. и 1637–1638 гг.), выглядит вполне достаточным, чтобы выяснить окончательно способ нашего в те времена образца осенения себя Крестным Знамением. Олеарий приводит и доводы, которыми при этом руководствуется Русская Церковь:

«Петр Микляев, недавний русский посол в Голштинии, дал мне объяснение крестного знамения и того, о чем разумные люди при этом вспоминают: три пальца знаменуют собою Св. Троицу, поднятие руки ко лбу – Вознесение Христа, приуготовляющего нам место на небе… движение же справа налево [указывает] на свойство Страшного Суда, когда благочестивые будут поставлены направо, а злые налево, первые будут вознесены к блаженству, а вторые низвергнуты в ад.

Подобного рода крестное знамение применяют они при всех своих начинаниях, и в светских и в домашних делах так же, как и в духовных; без него они не берутся ни за еду, ни за питье, ни вообще за какое-либо дело» [267] (с. 274–275).

Он был здесь в Москве в 30-е годы и видел все. А что видел, то и записал.

Вот еще свидетельство, причем куда как и еще более раннее – XIII век. На этот раз о той части православного мира, которую не постигло нашествие монголов. Здесь же сообщается и о способе креститься у латинян. То есть как раз у псов рыцарей, которые именно в этом веке организуют на нас свой крестовый поход:

«Греческий филосов Панагиот, укоряя латинян, в присутствии императора Михаила Палеолога и всего двора его, за разные отступления от Православия, между прочим спросил Азимита: “Почто не слагаеши три перста и крестишися десною рукою, но твориши крест с обоеми персты…” (Ч.-Мин. Макар. за июнь л. 672; Кир. кн. л. 236)» [32] (с. 1113).

То есть двоеперстие наших раскольников совпадает именно со способом наложения их крестного знамения латинянами, причем, аккурат в момент нашествия крестоносцев на Святую Русь. Нашим же истинным способом наложения на себя Креста, что теперь становится и еще более очевидным, всегда являлось троеперстие.

А как же Анна Кашинская, спросите?

Так ведь чуть выше разобрано, что, по крайней мере, высшие слои нашего общества во времена монгольского на нас нашествия крестились двуперстно. Почему не быть кому-либо из них святым?

Само правда время этого прославления указывает как раз на то, что это был чистой воды пропагандистский прием со стороны придворного царского кружка «ревнителей благочестия», усиленно в то время выискивающих подтверждение выдвигаемой ими версии о канонах «древлеправославия»:

«В 1648 году… была проведена канонизация и прославление кн. Анны Кашинской… В 1649 году епископ Тверской Иона по поручению патриарха произвел расследование по поводу объявления мощей княгини, а в 1650 году сам царь поехал в Кашин и лично помогал перенесению мощей в собор» [277] (с. 151).

Но это был и остается единственный случай прославления мощей с двуперстным сложением руки. Причем зафиксированный именно в тот самый момент, когда все книги уже были перекроены под двуперстие. Так что же это было – настоящее чудо, подтверждающее святость и двуперстного Крестного Знамения или пропагандистский трюк стоящих у руля власти в Московском государстве масонов?

А ведь в те времена была открыта целая компания по канонизации святых. Очень между прочим схожая с сегодняшней, когда канонизации подвергается даже главный виновник произошедшей в России революции – патриарх Тихон (см.: дополненный повторный тираж «Красная чума» [209] (готовится к печати)). И если сегодняшние дела красных попов видны уже невооруженным глазом, то дела попов, таких же, что и обнаруживается, красных, еще во времена деятельной подготовки раскола нам становятся понятными впервые. Потому нет здесь ничего и необычного, если после вскрытия просто безчисленного количества могил хотя бы в одной из них были обнаружены мощи святой, очень напоминающей организаторами этой кампании тщательно искомый ею именно данный жест, напоминающий двуперстие. Кто ищет, что называется, тот всегда найдет…

А кампания была достаточно серьезная:

«Если от начала Христианства до 1649 года в России был только 61 случай канонизации, то с 1649 года по 1707 уже насчитывается 145 канонизаций русских святых» [277] (с. 151).

И все при масонских царях и ими поставляемых патриархах. Никон, правда, надежд этой клики не оправдал, потому-то и был с занимаемой должности низвергнут, зато все остальные красным монархам буквально в рот глядели.

Однако ж имеется и сильно разнящаяся с выводами придворного «кружка благочестия» версия на обнаружение останков княгини Кашинской:

«…при вскрытии мощей св. княгини Анны Кашинской в XVII веке было обнаружено, что ее рука также поднята для благословения. В Киево-Печерской Лавре, среди мощей святых подвижников находились мощи преподобного Спиридона-просфирника, чья десница поднята для крестного знамения (Из Псалтири 1904 года: “Желающий несомненно древняго свидетеля собственными очами видети, да идет в Киево-Печерскую Лавру в пещеры, к святым мощам Спиридона просфорника и узрит десницу его, яже якоже в час кончины своея троеперстно сложи ю для крестного знамения, тако сложенною пребывает и до ныне близ седми сот лет”)» [245] (с. 107).

Так что даже переиначенное пропагандой известие об обнаруженном перстосложении св. княгини Анны трактуется вовсе не однозначно в пользу устраиваемой придворной братией Романовых раскольнической ереси.

Вот еще очередное свидетельство. На этот раз современника как раз тех самых событий, которые происходили в нашем государстве уже после канонизации княгини Кашинской и утверждения двоеперстия в качестве основного Крестного Знамения на Руси. Барон Августин Майерберг находился в нашей стране аккурат в то самое время, когда господствующая роль двуперстия менялась троеперстием. И уехал из Московии еще за три года до официального принятия на Соборе 1666 г. троеперстия в качестве единственно верного Крестного Знамения. Он, явно не ознакомленный с нашими войнами по данному вопросу, просто констатирует все то, что видел своими глазами, находясь в нашей стране. Нам, причем, совершенно не симпатизируя. Вот пример:

«Все они до одного какие-то полоумные и называют погаными людей другого, а не Русского, исповедания» [310] (с. 50).

И вот что он, явно заинтересованный объявить о нашем разнобое с Крестным Знамением, если бы оно и действительно имело место в ту пору, чтобы в очередной раз позлорадствовать над разночтениями в обрядах Русской Церкви, сообщает о нашем перстосложении той поры:

«…когда осеняют себя крестным знамением, складывая вместе три пальца, большой, средний и указательный на правой руке…» [310] (с. 51).

Так что боярыня Морозова, супруга богатейшего в стране человека и сестра царицы – Марии Ильиничны, как и изображено на полотне Сурикова, со своим двуперстием и действительно являлась белой вороной среди исповедников той веры, которую барон Майерберг, посол Австрии, именует Русской. И приверженцы которой, вновь по его же свидетельствам, всех себе иных именуют погаными.

Так что и здесь с бытующим среди ревнителей некоего «древлеправославия» мнением, что-де русский народ якобы был против «никониянского» перстосложения, действительное положение дел на тот момент слишком сильно не вяжется с версиями уведенной в раскол «ревнителями древлеправославия», кружковцами царя Алексея, части населения России тех времен.

Но чтобы все ж попытаться как-то объединить русских людей, ловко отгороженных друг от друга спрятанными от нас временем какими-то теперь утерянными нововведениями, продолжаем искать причины, породившие то страшное предантихристово явление, которое именуется расколом.

«“Корни раскола приходится искать в очень отдаленных глубинах русского прошлого. Зачатки его, можно сказать, таились во всем строе Русской церковной жизни, как он создался после принятия христианства Владимиром Святым” (Князьков С. Как начался раскол Русской Церкви. Б.г. С. 4)» [152] (с. 12).

А вместе с новым греческим уставом, внедренным князем Владимиром взамен существующего до этого, перешла на Русь и бытовавшая в ту пору у греков форма перстосложения. Вот что сообщает по этому поводу Н. Каптерев – апологет старообрядчества:

«…за полвека до принятия русскими от греков христианства Константинопольский патриарх вместе с другими греческими епископами, желая обратить в православие яковитского патриарха Иоанна VIII и его спутников, торжественно потребовал от них на соборе, чтобы они крестились не одним перстом, а двумя… Ясное дело, что в начале XI в. как сам Константинопольский патриарх, так и другие греческие иерархи в крестном знамени употребляли двуперстие, которое они и считали истинно-православным перстосложением, вопреки монофизитскому одноперстию» [260] (С. 56).

Но крещена была греками в конце X в., что куда как более походит на правду, вовсе не Русь, но лишь языческая дружина князя Владимира. Простой же народ как и до того имел троеперстие, так оставался верен своему Крестному Знамению и впоследствии. Русские люди в те времена, о чем свидетельствуют обнаруженные в 60-х гг. XX в. берестяные письма Новгорода, грамотные поголовно и прекрасно знающие свою историю:

«…стройным хором подтверждают, что троеперстие искони было присуще русским, и в недоумении разводят руками: “Не знаем, откуда только на Руси появился этот странный обычай креститься двумя перстами?”» [177] (с. 270).

И удивляются лишь по той весьма обыденной причине, что у нас, среди простолюдинов, такого странного обычая никогда и в природе не водилось. Да, официально церковноначалие периодически принимало решение креститься двумя перстами. Но что с того? Наш испокон веков поголовно грамотный народ так просто с пути истинного своротить было не возможно. Потому, несмотря на верхушку, периодически увлекающуюся модами Запада, простой народ продолжал осенять себя Крестным Знамением так, как делали это его далекие пращуры еще со времен крещения Андреем Первозванным, а, может быть, и еще раньше – со времен крещения Иоанном Крестителем в водах Иордана.

Старообрядцы же, в чем, собственно, и стремятся нас уверить, свою непохожую на нашу обрядность имеют от греков. Но по этому поводу с ними никто спорить и не собирается:

«Профессор Московской духовной академии Н.Ф. Каптерев в своих капитальных трудах …доказал, что все те обряды, чины и уставы, которые Никон или переправлял, или совсем отменял как погрешительные и даже еретические, не заключали на самом деле ничего противного православной вере и церковным установлениям и вошли в Русскую Церковь не от еретиков или раскольников, а были приняты ею от греков при самом начале христианства на Руси» [153] (с. 41).

То есть в момент принятия Студийского устава. Вот в чем, как выясняется, вся проблема: в странности вероисповедания, навязанного нам в ту очень отдаленную эпоху.

Но имеется также мнение, что и в эпоху Ивана Грозного вновь была предпринята попытка замены троеперстного сложения пальцев двуперстным:

«“воссташа таинственно проклятии армени: и тако вкрадшееся в православие наше, егда в лета благоверного царя и великого князя Иоанна Васильевича, всея России самодержца, и превнесше злобныя своея ереси злосмрадное учение, и ввергоша е в рекомый Стоглав…” (Игнатий митрополит Сибирский и Тобольский. Послания. С. 89)» [152] (с. 55).

Эпоха царевны Софьи имеет такое же на эту тему мнение:

«…вси капитоны – сложа персты по ереси армейской (яко же армены творят, егда знамение креста на себе сотворяют и слагают персты, неравенство в Божестве Святыя Троицы являюще, яко сами они армени свидетельствоваху)» [307] (с. 118).

И вот когда данный вид перстосложения появляется на нынешней территории Руси. Той, которая сама не является территорий Руси Древней, известной нам из летописей и былин, но именно наследует ей. Той самой, где некогда происходили события, связанные с крещением Руси князем Владимиром. Крещением, что известно из наших летописей и зарубежных источников, двуперстным сложением пальцев. Именно оно и было впоследствии столь распространено в Греции и на Западе.

«…двоеперстию учил известный преподобный Максим Грек» [153] (с. 112).

А раз в конце XV начале XVI вв. еще только учил, то становится совершенно очевидным, в дополнение к нами уже отысканному, что как во времена победоносной Куликовской битвы, так затем и во времена победоносного же «Стояния на Угре» русский человек имел на вооружении исключительно троеперстное Крестное Знамение.

Вот что говорится в послании Австрийского посла Иоанна Фабра, отосланного им своему императору еще в 1528 году – задолго до Стоглавого собора:

«…Москвитяне исповедуют Христианскую Веру, которая, говорят, первоначально была возвещена им Святым Апостолом Андреем, братом Симона Петра. Все догматы веры и постановления церковные, принятые и утвержденные 318-ю Отцами на первом Вселенском Соборе… и все возвещенное Василием Великим и Иоанном Златоустом, почитают они столь Святым, непреложным и чистым, что от того, как и от Евангелия Иисуса Христа, никто доселе не смеет отступить ни на одну йоту. С таким благоговением они чтут и исповедуют уставы Отцев Церкви, единожды навсегда принятых на Соборах, что в оных никогда, никто не дерзал сомневаться. Итак, они с несравненно большим постоянством и большею ревностию пред многими из наших, столь твердо стоят в первой Вере своей, которую приняли они от Апостола Андрея, преемников Его и Святых Отцев, и коей они воспитаны с материнским молоком. Они, как яда, убегают различных ересей и расколов… [295] (с. 48–49).

«…эту Веру во Христа, изначально усвоенную ими от отцов, они не позволили погубить дерзкому, нечестивому и греховному невежеству, сохранив ее до настоящего времени в целости, чистоте и святости» [296] (с. 34).

«Говоря о религии и обрядах Москвитян, я еще раз повторяю, что все принятое ими от проповедников и учителей, положивших в земле их первые основания Христианской Веры, доселе всегда соблюдали они твердо, по всей чистоте и неизменности, почитая недостойным имени Христианина, по уверению и убеждению всякого, уклоняться, подобно трости колеблемой ветром, то в ту, то в другую сторону от учения Православной Веры и обрядов, принятых предками; так что если бы и Ангел сошел с небеси, возвещая новое учение, они никак не согласятся оставить, или изменить уставы Церкви своей…» [295] (с. 63–64).

Так что русский человек, о чем свидетельствуют даже извечно враждебные нам латиняне, в Вере своей стоял всегда крепко. Потому о легком навязывании нам каких-либо нововведений, со времен нашего крещения еще в I в. по Р.Х., говорить просто смешно. Крестное же Знамение является стержнем Русской Веры. Потому греческое двуперстие, которое, может быть, тоже не такое уж и неправильное, как нами считается (перстосложение Анны Кашинской, напр.), у нас, на Руси, так и не прижилось.

Не прижился и Максим Грек, который, лишь будучи отпущен из своего первого заточения, сразу угодил и в такое же повторное, сгинув при этом куда-то вообще:

«Осужденный в 1525 году на заточение, он скончался в 1556 году. Причины его опалы и до сих пор не могут считаться вполне выясненными; но почти все русские историки склоняются к тому, что критика русских церковных и общественных непорядков послужила главным основанием опалы знаменитого богослова» [318] (прим. 63 к с. 135).

Однако ж критика, судя по результатам, даром все-таки не прошла. Какая-то часть нововведений была все же молодым царем воспринята, а потому и отображена в ставшем знаменитым своими новшествами Стоглаве.

И, похоже, что исключительно с проблемами в неправильном определении вероисповедания, чему мы могли быть обязаны каким-то иноземным нововведениям Стоглавого собора, следует видеть неудачи Ивана Грозного в Ливонской войне. Здесь же следует искать и корни бездетности его сына. Ведь исключительно этот недуг, обычно поражающий людей не без наличия на то причин, послужил поводом для начала всех случившихся впоследствии нестроений. К тому же именно начальный период правления Иоанна Грозного историками почему-то расхваливается на все лады. А не удалось ли царедворцам именно в этот момент его царствования внедрить какой-то вид ереси, который ему потом пришлось всю оставшуюся жизнь пытаться как-то исправить? Ведь следует все же держаться никогда не подводящей единой для разборки подобного рода событий формулы: если враг кого-либо когда-либо хвалит, то делает это вовсе неспроста. А ошибаться и временно заблуждаться может любой человек. Что, судя по всему, и случилось в первичный период правления Ивана Грозного.

А тут еще и не поймешь – кого слушать, если несколько умудренных вроде бы опытных людей говорят разное.

В особенности, если интриги при дворе плетутся давно. И если из каталажки, наконец, выходит полжизни просидевший в заключении вроде бы и умудренный сединами ученый человек. Максим Грек, например.

Но вот где обучался этот засланный к нам Западом проповедник:

«Максим начал свою духовную карьеру в том же монастыре, в котором жил и проповедовал Иероним Савонарола…» [277] (с. 77).

Который принял смерть:

«…на костре в результате его обличения злоупотреблений римской церковной иерархии…» (там же).

То есть обучался он премудростям «наук» во Флоренции – месте принятия унии:

«…в доминиканском монастыре…» [277] (с. 81).

И вот в чем особенности мировоззрения этого пришельца с Запада:

«…Максим Грек… осмеливался сомневаться в святости Пафнутия Боровского (учителя и наставника И. Волоцкого…)» [168] (с. 36).

Иосиф же Волоцкий более всего известен как самая центральная фигура в среде борцов с ересью жидовствующих.

А знаменит более всего Максим Грек именно тем, что перевел на наш язык труды Иоанна Златоуста. Угодил, правда, за эти «труды» свои, чуть ли ни на всю оставшуюся жизнь – в кутузку (не правильно перевел, или переводил совсем не то?).

Потому достаточно пристально следует присмотреться и к наследующим ему как подобного же рода «переводчикам», так и идеологам подобных же богословских направлений:

«И можно сказать, что дух Златоуста и Максима Грека, а может быть, и флорентийского проповедника Савонаролы позже передался и последователям Неронова, которых теперь называют старообрядцами» [277] (с. 82).

И чтобы этот «дух» стал наиболее понятен, следует лишь приглядеться к тому, за что чуть ли ни пол своей жизни мотал срок по русским кутузкам вышеупомянутый «ревнитель Православия» – Максим Грек:

«При разборе его дела выяснилось, что он, не особенно хорошо зная русский язык, сделал очень неудачный перевод некоторых текстов, который в результате его ошибки звучал совсем богохульно» [277] (с. 139).

Вот именно он: как рыкал на борцов с ересью жидовствующих, в самый, между прочим, разгар этой борьбы, то есть, иными словами, стоял на стороне врагов Православия, так и пытался внедрять в России двуперстие.

А вот кто является заказчиками деятельности выше упомянутого Неронова, изобретшего всю эту нам теперь всю плешь проевшую борьбу неких таких «ревнителей благочестия» за некое такое удивительное вероисповедание всеми-де несправедливо отвергнутое – «древлеправославие». Причем, очень на то похоже, «уточненное» кем-то наше-де вероисповедание, доводимое нам, сирым и убогим, от самого главного масона страны, паука с его паучьими по всей стране сетями, – от Филарета Романова.

Вот, между тем, с чего начиналась карьера нами разбираемого наследника дел Савонаролы и Максима Грека:

«В Нижний Новгород Неронов попал не случайно, а с благословения и Дионисия и Филарета» [277] (с. 87).

Причем о первом вот что сказано Зеньковским:

«Сам Дионисий, почитатель Максима Грека…» [278] (с. 573).

А вынимал этого почитателя из кутузки, где Дионисий очутился за порчу наших богослужебных книг, вышеупомянутый протеже Неронова – Филарет, вернувшийся в тот момент из своих путешествий по пленам. Он же благоволит и к духовному чаду Дионисия – Неронову – будущему душке некоего создавшего затем раскол общества «ревнителей благочестия», организованному самим Алексеем Михайловичем.

Ко всему же прочему здесь следует присовокупить и само направление религиозной политики Неронова. Когда в 1633 году еще только возникла возможность конфликта со слишком не дружелюбно к России настроенными западными ее соседями:

«…Иоанн стал выступать против приготовлений к войне с Польшей. По его глубокому убеждению война христиан с христианами… большой грех…» [277] (с. 89).

И даже с такими эрзац-, как поляки, именующими русское население своих восточных окраин никак не иначе, как «“бывшее” православное население Западной Руси»…

Но и двадцать лет спустя Неронов вел все ту же антирусскую политику. Ведь когда истекающая кровью Малороссия обратилась за помощью:

«Решение московского правительства помочь Хмельницкому и принять в свое подданство восставшее русское население Польши было принято после долгих колебаний. До тех пор, пока бывший дядька царя Б.И. Морозов имел влияние на русскую политику, правительство с опасением смотрело на планы воссоединения…» [277] (с. 163).

И все потому, что этот самый богатый человек страны был под:

«…влиянием протопопа Ивана Неронова, который был принципиально против…» (там же).

А против он был потому, что «война христиан с христианами большой грех».

Но вот как именно по тем же временам жители России обходились с этими западными басурманами. Барон Майерберг свидетельствует:

«…Москвитяне запрещают людям иноземной веры входить в свои церкви (что делали они в старину, то и впредь будут делать). И если кто из любопытства проберется туда тайком, они сей же час выводят его, схвативши за плечи, и выметают после него пол, чтобы очистить его от осквернения поганым прикосновением» [310] (с. 41).

Кружковцы же, в пику этого древнего нашего обычая, считают что война против таковых поганых должна именоваться как «война христиан с христианами».

Вот в чем основное отличие филаретоообрядчества от исконной веры русского человека. То есть дело тут даже не в самой обрядности, хотя именно она-то и отделяет «кружковцев» царя Алексея от не кружковцев, но в отношении к басурманам, которых в наши церкви испокон веку и на порог не принято было пускать.

«Христианами» же Неронов именовал поляков – западных басурман, стремившихся всеми силами подмять под свою ересь всех находящихся в их стране русских людей, о чем уже сказано выше. И все потому, что восстание Хмельницкого было вызвано не какой-то блажью, но угрозой полного окатоличивания Малороссии. Засилье было просто страшным – Западная часть Руси была отдана поляками жидам на разорение. Здесь свирепствовало Магдебургское право.

Напомним же некоторые положения его. Нечволодов:

1. «…если христианин обвинит жида в убийстве христианского младенца, то преступление должно быть засвидетельствовано тремя христианами и тремя жидами добрыми; если же свидетели объявят обвиненного жида невинным, то обвинитель сам должен потерпеть такое наказание, которое предстояло обвиняемому» [56] (с. 17).

2. «за увечье и убийство жида христианин отвечает так же, как за увечье и убийство человека благородного звания…» (там же).

3. «…за оскорбление жидовской школы полагается тяжкая пеня…» (там же).

4. «если же христианин разгонит жидовское собрание, то, кроме наказания по закону, все его имущество отбирается в казну» (там же).

Но и спаивание крестьян, о чем сообщает теперь Костомаров, являлось привилегией все той же группы народонаселения этой оккупированной латинянами местности:

«Крестьянам не дозволялось ни приготовлять себе напитков, ни покупать их иначе как у жида, которому пан отдает корчму в аренду» [130] (с. 500).

Так что восстание Богдана Хмельницкого возникло вовсе не на пустом месте.

Но вот Москва, с подачи все тех же кружковцев, Неронова и Морозова, в помощи своим истекающим последней кровью братьям отказала. Но сговор и всех иных врагов русского человека поставил под судьбой его жизнеобетания на западных Русских землях не менее решающий вопрос:

«…татарский хан, не уведомив Хмельницкого, примирился с польским королем за ежегодную контрибуцию в сумме 80 000 дукатов, так что татары соединились с поляками, напали с разных сторон на Хмельницкого в его лагере» [409] (донесение № 8, с. 54).

Потому русские люди на Западе, обреченные масонским правительством Москвы на тотальное истребление, сначала побеждающие и громящие врага, а теперь, после предательства, неся многочисленные потери, сражались с решимостью обреченных, уже не видя выхода из сложившейся ситуации. Прекрасно теперь понимая, что враг, если они покорятся, в живых их уже не оставит.