Текст книги "Патриарх Тушинского вора"

И лишь упорство Никона спасает в тот момент Малороссию от тотального уничтожения ее исконно православного населения:

«Новый Земский Собор, собравшийся 1 января 1953 года, на котором Никон играл очень значительную роль, постановил принять Малую Русь под высокую руку царя Руси Великой… Помощь южно– и западнорусским землям была наконец решена» [277] (с. 164).

То есть на юге масоны Романовы не захотели принимать и без них отвоеванный у басурман Азов, являющийся в те времена центром работорговли русскими людьми, плененными басурманами, причем даже вопреки решению Собора, а на западе – истребивших жидов и поляков, заполонивших их исконные области – малороссов. Это что за странное за такое правительство? Встречали ли мы где-нибудь в истории иных народов и государств что-либо подобное?

Да никогда и нигде! Только сумасшедший может отказаться от преподнесенных ему на блюдечке с голубой каемочкою: территорий, стратегически важных городов, денежных средств, наследства, в конце концов (а Малороссия всегда и являлась этим наследством Русских правителей!). Были ли эти Романовы сумасшедшими (шизофрениками или параноиками), или здесь что-то другое?

Другое. А потому вновь продолжаем удивляться их антинациональной политике. Ведь все то же следует сказать и о северо-западных наших границах, где еще в бытность свою митрополитом Новгородским Никон выступил в:

«…защиту православного населения этих балтийских уездов. Когда, стремясь избежать трений со шведами, русское правительство согласилось на выдачу перебежчиков, он категорически воспротивился этому и добился того, что русские выкупили их…» [277] (с. 166).

Но и в Москве, после принятия патриаршества, Никон ведет себя вовсе не как его предшественники и последователи. Всех иностранцев, вольготно расселенных западолюбивыми Романовыми по России:

«…он заставил царя выселить… не только из этого города [Москвы – А.М.], но даже из всех других и из крепостей и укреплений, поселив их вне города; не выселяли лишь тех, которые крестились. Их церкви… разрушили, вместе с татарскими мечетями, и не дозволили построить другие возле их жилищ. В особенности разрушали церкви армян, жителей Астрахани, и самих их поселили за городом» [373] (гл. 5, с. 79–80).

Но и из Москвы:

«…выгнали всех до одного армян. У них были огромные каменные, подобные царским, полаты, …которые они, вынужденные к тому Патриархом, должны были продать московитам» (там же).

Вот каково отличие всеми оболганного Никона, что выясняется – русского патриота государственника, от Ивана Неронова – западника до мозга костей (да и восточника – не без его участия появляются в наших монокультурных городах армянские молельни и татарские мечети), на чьей совести лежит смерть сотен тысяч западнороссов, убитых поляками во время восстания Богдана Хмельницкого. Неронов же является и основным проводником идеи восстановления в России некоего откуда-то выкопанного еретического течения – «древлеправославия» от Филарета и Кº.

Вот откуда растут корни этого столь странного религиозного течения, теперь завуалированного под некое-де у нас некогда имеющееся якобы святоотеческое исконное наше святорусское вероисповедание. Этого движения еще самый первый адепт, то есть некий такой «властитель дум» будущего старообрядчества, разницы между католиками и православными не видел никакой. И на созываемых Соборах стоял за отказ помощи истекающим кровью восставшим православным русским людям против католического гнета. Он считал Православие равным католицизму. Какие еще аргументы требуются для более надежного обоснования нами обнаруженного?

Так что в отношении появления на Руси некоего «староверчества» ясно лишь одно. Привнесли к нам это странное вероисповедание посланцы Запада. Потому здесь есть о чем призадуматься. Тем более что опирается вся эта кампания раскола Православия на массу и по сию пору упорно ненавидящих друг друга сект и религиозных течений лишь на один единственный документ:

«В своем учении о двуперстии старообрядцы опираются на “Стоглав”, ибо это есть единственная книга, где, как им кажется, выводится учение о двуперстном сложении» [215] (с. 33).

И вот как удивительно странно это «старообрядческое» сложение перстов, между прочим, выглядит:

«…на собя крестное знамение рукою возлагати двемя персты… Первое возлагати на чело, таже на перси, сиречь на сердце, и потом на правое плече, таже на левое плече…» [313] (с. 290–291).

То есть после лба идет касание пальцами груди, а не области живота, как у нас вообще-то всеобще принято.

Так что же при этом за фигура получается навязанная, как из данной выдержки видно, Стоглавым собором?

Так ведь это масонский символ – перевернутый крест! Мог ли такое антиправославное тайнодейство и действительно «освятить» столь знаменитый и всеми и по сию пору уважаемый Собор?

Да кто ж теперь на такой вопрос ответит? Ведь фактического подтверждения решений Стоглавого собора, как теперь выясняется, в наличии-то вовсе и не имеется:

«…подлинника Стоглава не сохранилось…» [215] (с. 33).

Так что у раскольников нет вообще никаких оснований опираться, в том числе, и на единственный ими приводимый о своем якобы правоверии источник – Стоглав!!!

И вот что они теперь, пытаясь все же ухватиться за последнюю соломинку (даже и не понимая при этом, что сами навешивают при этом на себя перевернутый крест), сообщают о вышеуказанном решении этого собора:

«Это постановление собор оградил анафемой…» [312] (с. 8).

То есть, что из вышеописанного получается, кто не знаменуется перевернутым крестом, тот, о чем якобы гласит Стоглав, и подвергает себя проклятию.

«Аргументируя свое решение, собор сослался на авторитет святителя Мелетия Антиохийского и блаженного Феодорита Кирского» [312] (с. 9).

Сверяемся со Стоглавом (или его подделкой времен Филарета и его наследников):

«Прочее же о крестном знамении известно и достохвально списание преподобных отец наших Мелетия и Феодорита. Сице возвещают с прочим толкованием, како рукою благословляти и креститися всем православным…» [313] (с. 291).

И вот что пишут о Мелетии, заметим, вовсе не их враги, некие такие «новообрядцы» – адепты «главенствующей» церкви, но сами же раскольники:

«Когда Мелетий прибыл в Антиохию… архидиакон тамошнего клира заградил ему уста рукою; но он яснее, чем голосом, выразил свою мысль посредством руки, показав сначала только три пальца, а потом опять сложив их и показав один…» [312] (с. 27).

То есть когда ему закрыли рот, не позволив произнести желаемого, он, перейдя на язык жестов, сначала изобразил троеперстие, а затем, снова сжав пальцы, показал один палец, поднятый верх. То есть сначала показал троеперстие, а затем знак, одобряющий именно такую форму Крестного Знамения.

Вот еще подтверждение всего вышесказанного, причем, из высказываний все того же автора. А ведь он, сам являясь сторонником этого «древлеправославия» от Филарета, сам же и именует троеперстие раннехристианской формой Крестного Знамения:

«В пользу раннехристианской формы говорят также соображения удобства. Во-первых, при многократном совершении благословения рука благословляющего устает меньше при перстосложении Мелетия, чем при перстосложении старообрядческой формой. Во-вторых, при самоосенении удобнее использовать раннехристианскую форму – в ней не нужно как-то складывать… пальцы большой, безымянный и мизинец, что может оказаться трудноисполнимым для людей с огрубевшими руками» [312] (с. 31).

И вот что все тот же автор по поводу разбора дел Стоглавого собора сообщает:

«Подведем итог.

Стоглавый собор не разобрался в действиях Мелетия: сочетание перстов было другим [то есть трехперстное его обозначение Крестного Знамения признается – А.М.]. Тем не менее вид перстосложения (двуперстие-троеперстие) Стоглав определил правильно» [312] (с. 33).

То есть определение собора оказалось прямо противоположным мнению Мелетия. Что констатирует И.А. Новицкий вовсе не от любви к троеперстию, но лишь из невозможности опровергнуть данный факт.

Но и в переводе латинян именно троеперстие было показано арианам Мелетием:

«“Тогда Мелетий, протянув отдельно три пальца, а затем, соединив их вместе, выразил посредством знака, что не мог сделать голосом…” (Gavantus B. T.1. Pars Prima. Romae, 1736. P. 378). Здесь, безусловно, речь идет о первых трех пальцах, соединенных вместе» [312] (с. 149).

Так что один из «столпов» Стоглавого собора, в тексте (или поддельном тексте) играющий решающую роль в принятии двуперстия, что окончательно выясняется, на самом деле, о чем говорят все противоречащие имеющемуся тексту Стоглавого собора документы, изображал своею рукою в споре с арианами троеперстие.

А вот как выглядит второй из этих «столпов»:

«Автором “Феодоритова слова”, первого древнерусского поучения о перстосложении для крестного знамения, считался Феодорит, епископ Кирский. До сих пор не найден греческий первоисчточник “слова”, а авторство блаженного Феодорита не доказано и не опровергнуто.

Одна из самых ранних редакций “слова” датируется 1460 годом:

“Слово святого Феодорита, како благословити и креститися благослови:

Сице благословитися и креститися рукою, три персты равным имети вкупе… а два перста имети наклонена” (Субботин Н.И. Так называемое Феодоритово слово в разных его редакциях. Братское слово. Кн. 4. Отд. II. М., 1876. С. 198–199)» [312] (с. 34).

И здесь, опять же, в полной независимости от подлинности предлагаемого текста, который оказался в наших книжных запасниках, для определения истинности троеперстного перстосложения вполне достаточно лишь датировки данного документа. То есть нам достаточно утверждения, что в 1460 году нашим единственно используемым перстосложением при Крестном Знамении являлось троеперстие (более поздние версии, что и понятно, подправленные под Стоглав, будут утверждать другое).

Вот его текст:

«“Предание прияхом съначала веры от святых апостолов, и святых отец, и святых Седми Соборов, творити знамение честнаго креста, с треми первыми персты десныя руки, и кто от христиан православных нетворитъ крестъ тако, по преданию Восточныа Церкве, еже держа сначала веры даже доднесь, есть еретик, и подражатель арменов…”(Скрижаль. М., 1656. С. 868)» [312] (с. 62).

Ну, а в общем становится понятным, что подтверждения о нашем двуперстии, даже если принять имеющийся текст Стоглавого собора за неподдельный, не существует вообще. И много лучше для Филаретового образца «древлеправославия», если текст Стоглава все же является подделкой. Ведь в противном случае вышеприведенных доказательств вполне достаточно, чтобы как обвинить организаторов этого собора в переиначивании имеющихся у них документов, как Мелетия, так и Феодорита, так и введении еретического масонского перевернутого креста при крестном знамении.

И, очень возможно, что наступившие после этого собора наши беды связаны вовсе не с переменой Крестного Знамения, оно и столетием позже оставалось прежним, то есть троеперстным. Но с обнаруженным нами в Стоглаве куда как более четко прослеживаемым еретическим священнодейством – перевернутым крестом.

Вот свидетельство о его наличии столетием позже. Барон Майерберг:

«Москвитяне… когда осеняют себя крестным знамением, складывая вместе три пальца, большой, средний и указательный на правой руке, и кладя ее сперва на грудь, потом на правую, затем на левую сторону…» [310] (с. 51).

А вот что сообщает на данную тематику Рейтенфельс, посетивший Москву в 1670 г.:

«Крестное знамение они творят, сложив первые три пальца вместе, со лба на грудь и с правого плеча на левое» [364] (гл. 20, с. 371).

Седерберг, находившийся в России петровских времен, сообщает об общепринятых тех времен порядках все то же:

«Когда они молятся, то ударяют всегда головою о землю, крестя сперва чело, что означает Вознесение Христово, потом грудь, как место, где живет слово Божие, и наконец правое и левое плечо…» [330] (с. 16).

Так что фальшивка, внесенная «исправителями» в Стоглав, прекрасно работала. Москва, как бы она не меняла складывание пальцев, крестилась в ту пору масонским перевернутым крестом.

Однако ж и сам способ Крестного Знамения немаловажен. Троеперстное сложение пальцев подтверждают:

«…мощи свв. Андрея Первозванного, Иоанна Предтечи, Илии Муромца, Иоанна Златоустого и многих иных угодников Божиих, живших задолго до нашего времени, в эпоху великих Отцов в эпоху расцвета Православия» [215] (с. 35).

Вот что сообщается о целовании мощей Андрея Первозванного во времена царевны Софьи:

«По сем они, служивыя, целовав святое Евангелие и руку Св. Апостола Андрея Первозванного, имущу персты согбенны на знамение Св. Креста…» [307] (с. 162–163).

Но и сегодня имеются подтверждения верности троеперстного Крестного перстосложения. Например, мощи Ильи Муромца, которые покоятся в пещерах Киево-Печерской Лавры и которым очевидцы имеются не только во времена царевны Софьи, но и на сегодняшний день.

Так что доказательств исконности нашего троеперстного перстосложения, в конечном итоге, после многих передряг принятого Никоном за всеобще наше – русское (не только среди простолюдинов, как бытовало ранее, но уже и в высших кругах общества), более чем предостаточно.

А ведь единственный источник, Стоглав, на который опираются его противники, даже и в оригинале не сохранился:

«А под оставшимися рукописями нет нигде подписи царя или хотя бы епископов, бывших на Соборе. Это уложение не получило распространение в Русской Церкви. Последний раз о нем упоминается в 1555 году. Далее оно фактически полагается под спуд и всплывает в сильно поврежденном виде только во времена Никона. Это не умаляет духовной значимости этого Собора, но заставляет относиться к его текстам критически и с осторожностью, ибо многое, как учат нас Апостольские правила, бывает подлогом» [215] (с. 35).

Так что изобретение «древлеправославия», похоже, следует приписать все же бурной деятельности Филарета Романова – ставленника обеих Лжедмитриев.

А вот как выгорецкие раскольники пробалтываются про обнаруженные нами связи с масонами при царствованиях Федора, Михаила и Алексея:

«Святейшии патриарси, Иов, Филарет, Иоасаф, и Иосиф, во своих посланиих, и книгах… всетвердо писали… благословящыя и молящыяся руки, двемя перстома написаны имеюща…» [219] (с. 117).

Так что между Филаретом и Иосифом, что выясняется, руку свою приложил к созиданию готовящейся церковной реформации еще и стоящий между ними Иоасаф (1634–1641). Потому у обновленцев, для книжных переисправлений, времени было более чем предостаточно: с 1613 аж по 1652 год. Кстати, и сам Никон, вначале, тоже крестился двумя перстами. И сам мог дров наломать немало (а возможно и наломал), прежде чем убедился в своей более чем явной неправоте – когда книжки московской печати спалили на Афоне.

Сюда же следует приплюсовать и какое-то удивительно всеми задрапированное туманом недосказанности царствование якобы безвольного Федора, что лишь сегодня более чем определенно выясняется, приглашавшего к себе на службу мага и чернокнижника знаменитейшего в те времена на весь свет алхимика – Джона Ди. Странно, но старообрядческая ода Семена Денисова просто перстом указует и на его причастность обнаруживаемой нами двуеперстной реформации, организованной, что также подтверждается, ну никак не без помощи масонов, плотно обступивших троны: Федора (сына Ивана Грозного), Михаила, Алексея и Федора (сына Алексея Михайловича).

Кстати, о Гермогене, окормлявшем свою паству во времена смуты, Семен Денисов не упомянул. А потому следует заключить, что Россия победила поляков, как ранее монголов, лишь после того, как обрела правильное Крестное Знамение. В нем, что выясняется, и заключается секрет непобедимости русского оружия, позволившего одолеть впоследствии как иноплеменные орды Наполеона, так и орды Гитлера.

Понятно, что если о Крестном Знамении победителей Куликовской битвы, стояния на Угре, а также взятии Москвы воинством Пожарского мы совершенно четких определений, за прошествием времени, все же не имеем, то в более приближенные к нам эпохи правота трехперстного сложения непререкаемо засвидетельствована миллионами участвовавших в тех событиях лиц. Ведь никто не станет утверждать, что якобы, мол, исключительно двуперстное сложение наших солдат в окопах спасло от вторжения Гитлера в Москву или Сталинград. О староверческом сложении перстов, в те воинственно безбожные времена, что и естественно, мало кто что-то и знавал более или менее отчетливо. Наше же знамение, которым и крестился в то время русский солдат, от страха позабыв о своей партийной принадлежности, и спасло тогда Россию от конечной ее погибели под басурманским ярмом.

То же, между прочим, следует сказать и о войне с Наполеоном: как победившая врага армия, так и победивший врага поднявшийся на защиту своей страны русский народ, знаменовались троеперстно (на западе Московской области и Смоленщины староверов отродясь не бывало).

А вот что можно сказать о поведении уже самих раскольников во времена оккупации нашей страны воинством революционной Франции:

«…захват Москвы Наполеоном и пожар, который по меткому выражению Грибоедова, “немало способствовал” не только украшению города, но и благополучию “мистико-патриотических” федосеевцев. Они признали Наполеона своим государем. Его они не считали антихристом, зато в их молельне была повешена картина с изображением “белого царя” с надписью, что Александр – антихрист» [215] (с. 87).

Но всего этого и следовало от них ожидать:

«В отношении к своей собственной стране федосеевцы по своим убеждениям, несомненно, являлись принципиально антигосударственным элементом, напоминая “радикальное” или “революционно-анабаптистское движение” XVI века… или богомилов и альбигойцев средневековья» [277] (с. 325).

Потому предательству ими вскормившей эту ересь державы особо удивляться не приходится. И они не только молились на вторгнувшееся в Москву революционное войско двунадеязык, но оказывали врагам России и чисто материального плана услуги. В месте их расселения в Белокаменной Екатериной II:

«На Преображенском кладбище их “государь” Наполеон поставил станки для печатания фальшивых русских ассигнаций» [215] (с. 87).

Так что если о древних эпохах мы можем только догадываться по оставшимся в большей или меньшей ясности памятникам или документам, то об эпохах более к нам приближенных имеем все ж куда как более четкие свидетельства. И все они говорят не только о победе русского оружия за счет использования нами троеперстного Крестного Знамения, но и о предательской политике обласканных нашими либеральными царями и царицами представителях «древлеправославия», напрямую увязанного, что выясняется, с деятельностью враждебных России организаций. Здесь же, кстати говоря, закопана и собака о более чем странном нежелании Михаила Романова, якобы всенародно избранного, подчиниться решению между прочим именно всенародного органа управления Россией – Собора. Ведь этот якобы «народный избранник», которому воровские казаки Тушинского вора, бояре семибоярщины и красные в то время попы, целующие ручку Филарета (как сегодня целующие ручку Кирилла, целовавшего ручку папы римского), приносили присягу, этим отказом данную ему присягу, принесенную пусть лишь перечисленными выше подонками, вероломно нарушил. Так с чего бы это вдруг он столь категорично, даже пожертвовав нарушением данной им присяги (ведь если ему присягали, то, что при этом и естественно, присягал-то ведь и он), отказался от принятия на блюдечке, с этою самою всеизвестною голубою каемочкою, первокласнейшей по тем временам крепости, отвоеванной у целой империи кучкой казаков, – ключу к Азовскому, Черному, да и Каспийскому морям?

Боязнь, что определенные Собором в его масонские руки его верноподданные вдруг обнаружат – какое Крестное Знамение избрал для побеждающих в религиозных войнах Русский Бог. Потому Михаил, даже путем приношения в жертву этого решения нарушение данных им клятв, все же отказывается от крепости Азова. Ведь прими он ее, как затем всем этим Нероновым и Капитонам вести пропаганду ереси, столь кропотливо к тому времени уже несколькими десятилетиями внедряемой Романовыми?

Все будут слушать не проповеди Капитонов и Нероновых, но рассказы победителей – у них сверять каноны Русского богослужения.

Но и второй прокол «ревнителей благочестия» по части Крестного Знамения читаем не менее определенно. Почему же это уже следующий из Романовых, Алексей, оказывается таким же «боязливым» по приему все того же блюдечка все с той же каемочкою?

Так ведь и здесь – даже коту понятно, что нарушает свою перед народом клятву еще и этот последователь все той же династии все по тем же причинам. Не желает он, видите ли, победителей жидов и поляков, знаменующихся, как-раз-таки в отличие от их врагов католиков, троеперстно, принимать в свое подданство, тем и население страны своей увеличивая на треть, все по той же причине. Ереси им своей тогда ну уж никак не протолкнуть – победителей принимать ну никак нельзя.

Вот если только проигравших…

Так что политика Филарета, Иоасафа и Иосифа по принятию ими двоеперстия теперь становится более чем ясна.

А вот что, в смысле вышеизложенного, можно сказать о Патриархе Иове, единственному из патриархов тех давних эпох, причисленному к лику святых? Почему он также, как и трое перечисленных, упоминается в качестве использующего двуперстие?

Он был, несмотря на возможные свои в ту или другую сторону уклонения, все-таки не стяжатель. И принял смерть, благословив на Патриаршество Гермогена, крестившегося, что уже отмечено, троеперстно. Также крестился в те времена и весь московский люд, о чем засвидетельствовано в записках о Московии проживающих у нас в тот период иностранцев.

Однако ж Иов, очень возможно, был поставлен на патриаршество исключительно за то, за что и его в этом вопросе полвека спустя последователь – Патриарх Никон. Ведь он точно также – сначала, когда масонствующий царь не сомневался в его к нему лояльности, крестился двуперстно. Однако же впоследствии понял свою ошибку и переменил на этот счет свое мнение. Но это произошло лишь после того, как он, в силу занимаемой им должности, получил доступ ко всем документам, которыми на тот день располагала Русская Церковь.

То же самое, судя по всему, произошло и с мировоззрением Иова, избранного в свое время на патриаршество царем Федором – слишком явным адептом завозимой в тот момент на Святую Русь ереси.

Вот что пишут в ту пору о способе избрания в Московии патриарха иностранцы:

«…в случае согласия и соизволения великого князя выбирают и посвящают это лицо в патриархи со всеми духовными обрядами.

Если же избранный не угоден великому князю, он избирает другого, который ему нравится; хотя бы этот сан тому и не шел, превышал его способности и против него было все духовенство, однако ж все же духовные лица должны будут признать и почитать его патриархом, если такова воля великого князя» [263] (с. 440).

Но Федор, приглашавший себе в помощь масона чернокнижника Джона Ди, умер. А ему наследовал царь вовсе не масонской ориентации. Ведь Борис Годунов первым своим делом расправился с самым главным институтом, введенным своим предшественником на престоле, – крепостничеством.

Однако ж у русской истории, даже в длительном наличии созданного алхимиками заблуждения, имеются и свои плюсы. Ведь нет худа и без добра:

«“Если бы не было старообрядцев, – искренно сознавался Московский митрополит Иоаннинский, – Православие давно бы обратилось в лютеранство” (Реформы веротерпимости. 1905. С. 65)» [152] (с. 100).

Ведь если бы в Русской Церкви продолжались реформации Петра I и Екатерины II, то прямо пропорционально отступничеству высшей духовной иерархии увеличивалось бы число прячущихся по лесам противников нововведений, что в конечном итоге приводило бы не к планируемому наступлению лютеранства, но к вероисповеданию времен Андрея Боголюбского и Дмитрия Донского. А такой итог заказчиков смут явно не устраивал: незачем им было возвращать уже отнятое – наши древние книги, в то время еще сохранявшиеся старообрядцами по лесам (правда многие из них, о чем беглецы и вовсе не догадывались, уже являлись новоделом). Давление же на раскольников:

«…только поднимали дух гонимых… усиливали религиозный энтузиазм, доводящий до фанатизма…» [152] (с. 100).

Который уж распрекрасно известен. Тут только глянь на боярыню Морозову, исполненную кистью Сурикова: наперекор толпам русских людей, радующихся возврату своего родного троеперстия (во всяком случае, официально), маниакально вскинувшую два перста вверх. Здесь она больше напоминает фанатически преданную рейху и лично фюреру фрау, готовую утверждать новый мировой порядок железной рукой, не останавливаясь перед мерами его наведения с помощью газовых камер Треблинки и Дахау. И в глазах не спокойное рассудительное упорство святой, уверенной в безапелляционной правоте исполняемого ею долга, но блеск фаната, даже приблизительно не являющегося в состоянии объяснить, почему болеет он исключительно за «Спартак», а не за «Динамо» или «Крылья Советов». И почему этот фанат готов орать «“Спартак”

чемпион» до хрипоты, а за сторонниками «конюшни» носиться с дубинкой и лупцевать любителей команды защитников отечества без всякого сожаления и скидки на принадлежность к одной и той же нации.

И если сам Суриков, являясь человеком все-таки светским, мог и заблуждаться по части присущего старообрядчеству фанатизма, то процитированный выше главенствующий идеолог этого движения начала XX в., Ф.Е. Мельников, нас просто уверяет в абсолютной непогрешимости этой его работы. Странно, но, однако ж, факт. Тем более, если учесть, что бояр по тем временам было всего-то 30 человек. И среди них, как помечено Олеарием, восьмым, по значимости, числится Морозов Глеб Иванович, третьим – Морозов Иван Васильевич, а Борис Иванович, и тоже Морозов, числится аж под номером один [267] (с. 244)! И это среди бояр – представителей верховной власти в стране.

И вот что о значимости этого самого именитого среди Морозовых при восшествии на престол Алексея сообщает современник тех событий барон Майерберг:

«Когда же Михаил 12-го июля 1645 года скоропостижно умер, на 50 году жизни, ему унаследовал 11-летний юноша Алексей, немедленно венчанный на Царство на другой день после отцовской кончины благодаря ловкости своего воспитателя» [310] (с. 110).

А воспитателем Алексея и являлся Борис Морозов, который и жену своему воспитаннику сам подобрал. Вот что говорится о его по тем временам всемогуществе:

«Бор. Ив. Морозов, по словам Коллинса (1667 г.), приобрел столь большое влияние на государя, что “распоряжался почти решительно всем”, уменьшил жалованье, устроил новые таможни, ввел новые налоги…» [409] (примечание 146).

То есть являлся главным проводником антинародной политики “Тишайшего”.

И вот кто называется в числе самых ярых приверженцев веры Аввакума – Неронова:

«…Феодосья Прокопьевна, жена боярина Глеба Ивановича Морозова [родного брата Бориса Ивановича Морозова – А.М.], следовательно свойственница Царицы и княгиня Авдотья Прокопьевна Урусова сделались самыми ревностными последовательницами Аввакума» [386] (с. 111).

Вот кем является всеизвестная непреклонная боярыня Морозова с картины Сурикова. Она была второй женщиной в государстве – после сестры своей родной, Марии Ильиничны, – Царицы.

Вот еще очередной довод, повествующий о грецизмах, введенных митрополитом Макарием во времена правления Иоанна IV.

Вспомним о сочетании ОУ (см.: [200]), которое нами считывается как У, а греками, для кого, на самом деле, и изобреталась данная грамота, как О.

«Современный Иоанну Грозному митрополит Макарий первый начал употреблять слово Россия и государи, следовавшие за Иоанном Грозным, в своих речах и грамотах большей частью употребляли слово “Русиа” и весьма редко Россия, и только в царствование Алексея Михайловича вместо “Русия” во всеобщее употребление вошло слово Россия…» [32] (с. 563).

А ведь исказилось при этом не так мало, как кажется на первый взгляд. Ведь при древнем произношении наименования подножия Престола Господня явственно слышится истинный смысл, заложенный в данный термин: Рýсь сия (производное от Руса сия). Что в переводе со старославянского значит – это Руса (вот, судя по всему, откуда пошел термин – этруски: это русские).

В перековерканном же грецизмами виде даже ударение меняется, напрочь хороня при этом первоначально заложенный в данный термин смысл: Россúя (Рось сúя [сияющая рось?]).

И если обвинение в грецизмах Алексея Михайловича выглядят вполне правомерными, то обвинение практически в том же главного церковного иерарха при Иоанне Грозном – нам в диковинку. Однако ж именно в этот период появляется крен как в сторону замены нашего Крестного Знамения странным чисто католического образца двуперстным символом, так и отход в сторону от исконного наименования своего государства: от нашей родной Руси к слишком явному грецизму – России.

Вот как наши нынешние историки ужасаются той якобы у нас в те времена бытовавшей безпросветной серости и неотесанности:

«…многие простые прихожане не умели даже правильно креститься!..» [154] (с. 22).

Но знаменовались так, как наши пращуры во времена митрополита Алексия, Сергия Радонежского и Дмитрия Донского! Ведь именно возврат нашего Крестного Знамения и принес нам тогда столь долгожданную победу: домонгольское двуперстие, спровоцировавшее татарское нашествие, было отринуто. Потому народ, распрекрасно знавший, как требуется производить Крестное Знамение, нововведения Стоглавого собора в себя не впитал, но так все и продолжал не уметь «правильно креститься» (однако ж, что рассмотрено, ссылки на этот собор вообще безпочвенны: оригинала текста нет). Но есть народная память. Которая и гласит:

«…и отцы наши. И деды, и прадеды издревле, друг от друга приемлющее, тако знаменовахуся якоже и ныне видим мужей поселян неизменно, изъ древняго обычая, тако знаменающихся треми первыми персты» [312] (с. 65).

Так что наши древние привычки, а точнее обычай всегда держаться своей старины, в самую еще первую очередь свидетельствуют о исконности нашего троеперстия.

Никоновские же реформы, судя по всему, просто поданы нам не правильно. И переделка наших священных текстов в художественную литературу, что было запланировано на тот момент, не могла не быть сопровождаема некоторыми поблажками, в том числе и простым русским людям, которые, в чем так настойчиво упорствует «историческая наука», в ту пору:

«…не умели даже правильно креститься!..»

Конечно же, Суриков в воззрениях на раскол, что отобразил в своих знаменитых картинах, мог и заблуждаться, однако ж никаких народных волнений из-за официальной перемены перстосложения не отмечено. О той реформе больше известно как о кардинальном «исправлении» наших книг, понятно дело, как было и задумано, не в лучшую сторону. Негодования же по части официальной замены латинского образца двуперстия на наше исконное троеперстие – не обнаруживается, хотя прекрасно известно, что мы не попки какие и замена Крестного Знамения для русского человека равносильна замене вероисповедания!!! Но здесь – тишина. Потому следует достаточно аргументированно заподозрить, что предшествующая никоновской церковная реформация, еще середины XVI века, то есть времен Стоглавого Собора, где-то в верхах так и застряла. Застряла надолго – на век. Потому никто негодования протопопа Аввакума, самого обласканного царем Алексеем священника (он даже звал его себе в духовники), и боярыни Морозовой, родной сестры его жены – царицы Марии, не разделил: простой народ так все еще и продолжал не уметь «правильно» креститься.