Текст книги "Патриарх Тушинского вора"

Были и иные. Что уже выше озвучено.

А кто являлся папой такого вот страстного любителя алхимии, волей случая (уж и случая ли?) оказавшегося на Русском престоле?

Лжепатриарх Филарет (напомним: духовно «окормлявший» воровских казаков, штурмовавших вместе с поляками Троице-Сергиеву Лавру).

А ведь известно распрекрасно, что яблоко от яблоньки – недалеко падает.

Так что масонство Филарета Романова сомнений уже не вызывает. Ведь более исчерпывающего подтверждения, чем указано на этих страницах, просто не бывает и в природе:

«Все это говорит об одном – русские цари и верхушка общества поддерживали достаточно тесные отношения с европейскими алхимиками и розенкрейцерами» [181] (с. 265–266).

Куда же еще-то теснее!?

«До конца XV в. в России, по-видимому, не были известны алхимические сочинения, широко распространенные на Западе. Но в XVI в. на Русь уже проникли многие произведения, посвященные черной магии и астрологии… и… в XVII в. были размножены в значительном количестве экземпляров» [212] (Гл. 3).

Но остались ли следы этого проникновения между правлениями Федора и Василия Шуйского, явно, что нами выше выяснено, запятнанных в этих связях?

Вот что сообщает Петр Петрей, агент шведского короля, явно пытающийся выгородить своего соотечественника, сына Эрика XIV, Густава, приглашенного на Русь Борисом Годуновым в надежде выдать за него свою дочь Аксинью:

«…государь Густав очень унывал и тужил, проводил время в прилежном учении и занятиях алхимией, от чего и повредился в уме» [263] (с. 280).

И это он сообщает в книге, предназначенной для своего короля!

То есть для пославшего его в качестве лазутчика в чужую страну монарха обвинение его родственника в занятиях алхимией не является чем-то предосудительным!

Что говорит аккурат о том, что и у самого сюзерена и его агента, Петрея, от принадлежности к масонству не просто рыльце в пушку, но заросло им давно и уже безнадежно, коль они так свободно пробалтываются об этом занятии, для них – безвинном, претендента на престол – принца Густава.

А ведь это говорит и о том, что с самой масонской литературой в те времена в Москве проблем не было никаких. Потому и плачутся иностранные шпионы, что у Густова от черных книг «крыша поехала».

Потому алхимики уже в те времена здесь в Москве прописываются более чем основательно.

Но ведь здесь высвечивается и еще очень показательный момент о связи практически всего Запада в борьбе против Русского вероисповедания – Православия. Въезд в Московию протестанта, что уж для Бориса Годунова явилось полной неожиданностью, подготовили, что выяснилось затем, католики. Здесь впервые прослеживается и связь масонства не только с еретиками всех мастей, что для нас уже выглядит делом обычным, но с католиками:

«Густав оказался откровенным ставленником иезуитов и реакционных католических кругов. Они рассматривали брак иностранного принца с московской царевной как начало осуществления совершенно фантастического плана перехода России в католичество. Уже находясь в Москве, Густав скомпрометировал себя тайными сношениями с противниками России (Буссов К. Московская хроника, с. 35, 340; Реляция Петра Петрея о России начала XVII в., с. 101–102)» [265] (Примечания: п. 25).

Затем Москву бомбардируют Лжедмитриями.

Но и это мало помогает – внешнюю агрессию масонов, сопутствующую этим слишком явным лжецарям, Россия вновь отбивает.

Вот тогда и пускается в ход агрессия внутренняя – масоны усаживают на трон своего ставленника – сына лжепатриарха. Потому нам только теперь и остается констатировать масонское засилье в стране, чуть ранее именовавшейся Святой Русью – подножием Престола Господня на земле, где масоны сатанисты сменяют друг друга на посту «лейб-медиков» царствующего дома теперь уже без всяких стеснений и оглядок:

«Артура Ди на посту лейб-медика царя Михаила Федоровича сменил Венделин Сибеллиста…» [181] (с. 266).

Тот самый, который затем являлся медиком самого автора розенкрейцерского манифеста – Валентина Андреа. О чем подробно указано выше.

Вот кем являются на самом деле Романовы. Ведь именно с их воцарением и начинаются времена открытого средневекового сатанизма эпохи возрождения культа Эля, когда масон, входящий в десятку самых посвященных алхимиков Европы, вызывается Романовыми для своего им «просвещения» всем тайнам герметической науки, основанной, что теперь выясняется, на технологиях по вызыванию демонов. И не просто выписывается из-за границы, но исполняет при его дворе какую-то тайную никому в нашей стране и по сию пору неизвестную миссию:

«Подобно Артуру Ди, Сибеллиста пользовался особым доверием Михаила Федоровича» (там же).

Но и по возвращении на родину, о чем уже упомянуто, Сибеллиста пользовался доверием масонов. Причем не каких-то рядовых, но главенствующих над всеми иными. Сообщался вполне официально, в качестве лекаря, с самим Валентином Андреа – автором розенкрейцерского манифеста. Потому следует все же взять в данном вопросе за основу утверждение Олега Фомина:

«…клятва, данная русским народом в 1613 г., скорее всего, была предана в самом своем истоке. Ведь бывает и такое предательство, когда господин предает своего слугу» [213].

Так что с пришедшими к власти в 1613 г. Романовыми все теперь окончательно проясняется. Ведь более уж порочащих связей, которые имели наши первые Романовы, просто вообще и в природе не бывает. И в них более чем явная замаранность обнаруживается как у основателя династии Романовых, Филарета, так и у его сына Михаила – меченого «язвами» своего отца.

Но что же дальше? Может быть, алхимики сатанисты с приходом следующего монарха насовсем покинули нашу страну? Ведь попытались же они замести следы масонского капища в своем фамильном логове – Ипатьевском монастыре?

Вот как продолжалась начатая Филаретом эпопея после смерти его самого и его сына Михаила:

«Однако вернемся в Россию – не осталась ли она без розенкрейцеров?

Не волнуйтесь! Новый царь Алексей Михайлович пригласил на место лекаря Андреаса Энгельхарта…

“Энгельхарт являлся, без сомнения, одной из самых влиятельных фигур теософского движения Европы”» [181] (с. 267–268).

И вот кто в те времена приезжает в Россию то ли ему на смену, то ли в помощь:

«В 1661 г. молодой офицер предлагает свою шпагу царю Алексею Михайловичу и появляется в Москве в чине майора пехоты» [342] (с. 231).

И этим молодым офицером, а точнее 26-летним, судя по всему, свежепосвященным масоном, является шотландец Патрик Гордон. Ведь именно он затем, во времена тайных колдовских инициаций в Сухаревской башне, среди посвященных членов «Нептунова общества», в этом масонском придворном кружке являлся центральной фигурой:

«…первым надзирателем Гордон, а вторым сам Петр» [343] (с. 169).

Так что не все масоны, прибывающие в век Романовых в Московию, являлись исключительно лекарями. Был среди них и военный. И, судя по дальнейшей подчиненности ему самого Петра, достаточно серьезного градуса посвящения.

То есть было кому сменить на посту мрачащего Москву сатаниста самую влиятельнейшую фигуру теософского движения Европы. Причем, Гордон привозит в Москву, якобы на заработки в качестве наемного ландскнехта, слишком серьезное состояние, чтобы в эту версию историков попытаться поверить. Он, что выясняется:

«…в Россию приехал, имея 600 червонцев и четырех слуг» [344] (с. 162).

Так что уже в момент своего здесь появления он выполняет какое-то очень серьезное от серьезных людей поручение. И занимает здесь подготовленную для него масонами нишу. Судя по всему, становится во главе какой-то тайной масонской организации.

Именно поэтому вот о нем имеется какое высказывание современников. Он:

«служил в России, но не России» [345] (с. 559).

То есть служил он весьма исправно тем силам, которые его здесь обустроили и наделили полномочиями. А потому влиятельнейшей фигуре теософского движения Европы, по каким-то нам неизвестным причинам, становится возможным временно покинуть нашу страну. И:

«В 1666 году Энгельхарт покидает Россию, но ненадолго» [181] (с. 268).

Так что уезжает он отсюда аккурат во времена якобы церковной реформации, а на самом деле при возвращении к своим истокам, временно, к сожалению, Русской Церкви, благодаря стараниям Патриарха Никона. И это факт, говорящий также не о малом.

Но опала в нашей стране была на этого алхимика не слишком затяжной:

«В 1776 году новый царь Федор Алексеевич приглашает Энгельхарта в Москву, где, кстати, уже существует община розенкрейцеров (по преимуществу иностранного происхождения), возглавляемая голландским купцом Конрадом Нордеманом» (там же).

Здесь же, но только в тени, находился со своим тайного характера поручением и Патрик Гордон.

Таким образом, уже казалось, что оккупация масонами России приближалась к своему апогею.

«Однако что-то медленно но неотвратимо менялось в России. В 1689 году в Москву приезжает ученый и мистик Квирин Кульман, приверженец розенкрейцеров и Якова Беме. Он рассчитывает попасть в сплоченную общину, однако вместо этого находит в Москве осуждение и смертную казнь…

Мистик отправил на имя царя сочинение, в котором призывал к созданию “розенкрейцерской монархии”. Сочинение это было воспринято в Москве серьезно. Настолько серьезно, что 4 октября 1689 года Кульман был сожжен по решению суда. Наступала новая эпоха» [181] (с. 268–269).

К сожалению, эпоха оказания противодействия реформации и масонству, начатая загадочной смертью центра раскольников в Пустозерске, смертью Кульмана и его сотоварища, приехавших слишком для них не вовремя, с падением Софьи заканчивалась.

Причем, сразу после ее падения, когда масоны Софьи оказались в опале, а масоны Петра еще не прибрали в России власть, у кормила государства, на малый миг, оказался патриарх Иоаким. Он и является причиной временного изгнания из Кремля окруживших царский трон сатанистов:

«После победы Петра над царевной Софьей иезуиты и стоящий за их спиной Ватикан потеряли прежнее влияние. Московский собор 1690 года предал анафеме ересь С. Полоцкого и С. Медведева и принял решение о высылке киевских ученых из Москвы.

Осуждены были все книги, которые “уклонялись к латинству”. Инициатор этих мер, престарелый патриарх Иоаким был непримирим и к другим западным учениям и их носителям» [294] (с. 30–31).

Но период этот, лишь на малый момент позволивший свободно вздохнуть национальным силам страны, оказался кратковременным. Петр, придя во власть со своими масонами, готовил Русской Церкви смертельный удар. Он:

«…затребовал церковный устав, чтобы по его образцу подготовить устав Всешутейшего церковного собора – для глумления над таинствами Церкви и самим духовенством» [294] (с. 31).

Так была поставлена конечная точка над разгромом Русской Православной государственности. Что затем вполне закономерно и завершилось учреждением Синода – мирской власти над Русской Церковью.

Но подготовка к этому завершительному акту начиналась еще при первых Романовых.

Секта самосожженцев

И для определения начальных вех затеваемого Романовыми раскола, сначала попытаемся определить – что собой представляла эта залетная из Мордовии, лишь недавно крещеной, при дворе Алексея Михайловича превратившаяся в знаменитость личность – протопоп Аввакум.

Он родился в 1620 г., а:

«…в 1642 г. он уже был поставлен на пост священника…» [277] (с. 108).

Каким же это образом, интересно бы знать, в те еще годы можно было в 22 года стать батюшкой???

Лишь единственным – если имеешь «волосатую лапу», как теперь принято говорить.

А вот когда Аввакум становится уже законодателем. Он попадает:

«…в 1652 году – в Москву, где становится помощником Неронова и входит в кружок…» (там же).

То есть в десяток самых на тот момент могущественных людей в стране.

Тех самых, что выясняется, которые:

«…были глубоко преданы “вере Неронова”» [277] (с. 109).

Что это была за вера за такая, наследующая в нашей стране стригольникам и жидовствующим? И что это была за организация, которая позволяла двадцатилетним юнцам становиться батюшками, а тридцатилетним уже устанавливать канонические законы русского богослужения?

Здесь, чувствуется, явно замешана какая-то целенаправленная придворная стратегия, направленная на подрыв Православия.

Что замечают, между прочим, даже побывавшие в тот момент в России иностранцы:

«Известный путешественник Олеарий приписывал Неронову сомнения в правильности почитания икон и полагал, что Неронов подпал под влияние протестантов» [277] (с. 122).

Но помимо протестантизма, заметим, очень уж неравнодушен Неронов был и к католикам. Где ж мы такие удивительные метаморфозы с вероисповеданиями встречали?

Так ведь исключительно у масонов. То есть у его же протеже – Филарета – лжепатриарха Тушинского вора.

И вот какую веру, в конечном итоге, подготавливает этот Филаретов избранник в целях дальнейшего развития реформации. Из Нижнего, куда его определил на хорошую должность еще Филарет, он перебирается в Москву:

«…где сближается с царским духовником Стефаном Вонифатьевым, самим царем, митрополитом (будущим Патриархом) Никоном и Ртищевым, и уже из столицы ведет проповедь… Церковная иерархия и сам патриарх Иоасаф под давлением протопопов – “ревнителей благочестия” вводят единогласие в службах» [278] (с. 574).

Сюда же следует приплюсовать и двуперстие, принятое этими же придворными кружковцами. Подрихтованные уже к тому времени под иноземные образцы богослужебные книги также привнесли достаточно немало новизны. Из смеси всего этого нового и образовалась странная «вера Неронова», именуемая сегодня «древлеправославием». И все потому, что членам кружка и их при Печатном Дворе помощникам на протяжении достаточно большого периода времени:

«…явилась возможность посредством видимого исправления вносить искажения в книги, что и было сделано при патриархе Иосифе исправителями: Стефаном Вонифатьевым, благовещенским протопопом и духовником царским; Иваном Нероновым, ключарем Успенского собора, потом протопопом Казанского в Москве; Федором, дьяконом Благовещенского собора; Аввакумом, протопопом Юрьевца Поволжского; Лазарем, священником Романовским; Никитою, священником Суздальским; Логгином, протопопом Муромским; Данилою, протопопом Костромским, и другими. Они внесли в церковные книги утвердившееся еще в XVI веке и внесенное в Стоглав учение о сугубой аллилуия, о двуперстном сложении для Крестного Знамения, которое таким образом и сделалось господствующим в Московском государстве. Патриарх Иосиф крестился двумя перстами…» [178] (с. 66–67).

А ведь подлинника-то Стоглава не сохранилось! Так что, похоже, исключительно под стандарт своего нового учения они и подгоняли текст знаменитого собора Ивана Грозного.

Таким образом, выясняется, что:

«Инициатива этого исправления исходила от тех, кого потом стали называть “раскольниками”» [180] (с. 85).

Так что протопоп Аввакум, как выясняется, сам же и внес данное новшество, за которое затем и цеплялся всю свою последующую жизнь, объявляя свое нововведение неким таким «древлеправославным обычаем».

Вот что сообщает на эту тему С.Ф. Платонов:

«На дело исправления много влияли при Иосифе некоторые люди, ставшие потом во главе раскола; таковы протопопы Иван Неронов, Аввакум Петров и дьякон Благовещенского собора Федор из кружка Стефана Вонифатьева… Может быть, их влиянием и было внесено и распространено при Иосифе много ошибок и неправильных мнений в новых книгах, как, например, двуперстие, которое с тех пор стало считаться единственным правым крестным знамением» [178] (с. 306).

То есть до этого оно таковым не являлось. Заметим, основной виновник раскола, якобы грудью стоящий за наши древние обряды, здесь стоит в одном ряду со слишком явными западниками – Иваном Нероновым и сообщником Стефана Вонифатьева – Федором.

Им на подмогу были приглашены и посланцы Запада. Того самого, который у нас в те времена считался еретическим:

«Когда Киевская академия была переорганизована по типу католических школ, то народ встретил реформу бурей негодования и хотел топить в Днепре профессоров странной и подозрительной для него школы. Не менее сурово отзывалось и рядовое духовенство, которое говорило о Могилянской академии: “Школы и науки латинские (т. е. католические) – пропасть и погибель вечная. Никто в них не научится богоугодной воле, но окажется еще сопротивником Христу и антихристом. Здесь тайное гнездо антихриста уфундовалось (обосновалось)” (Голубев С. Киево-Могилянская академия//ТКДА. 1890. Т. 1. С. 541)» [277] (с. 145).

Вот из этого тайного гнезда антихриста и были к нам подосланы «учителя».

Но в начале, чтобы подготовить их здесь легальное появление:

«…Москву наводнили книги, напечатанные во Львове, Киеве, Вильне…» [278] (с. 555).

И уже только затем приглашаются сюда эти западного образца «учителя». Причем «выписаны» они вовсе не Никоном, что нам внушено официальной версией на раскол, но самим Алексеем Михайловичем. В 1649 году:

«…согласно царскому желанию, в Москву приехали Арсений Сатановский и Епифаний Славинецкий…» [178] (с. 307),

А также:

«…Дамаскин, Птицкий» [277] (с. 102).

«…а в 1663 году к ним присоединяется знаменитый Симеон Полоцкий…» [278] (с. 555).

А вот что говаривал об этих «учителях» Никон:

«…греки и малороссы потеряли веру и добрых нравов у них нет» [277] (с. 145).

Так что приглашены были эти «справщики» из тайного антихристова гнезда вовсе не Никоном, но именно Алексеем Михайловичем.

«Они приняли участие в исправлении наших богослужебных книг. Одновременно с этим постельничий Федор Михайлович Ртищев устраивает под Москвой Андреевский монастырь, а в нем общежитие ученых киевских монахов, вызванных им с Юга» [178] (с. 307).

Этот «Юг», что на поверку, в те времена (да и теперь) именовался Западом. О чем автор упомянуть как-то постеснялся. Ведь находился он во враждебном нам католическом государстве.

Но, несмотря на это:

«В 1649 году последовал первый вызов киевских ученых в Москву из Братского Богоявленского монастыря. Любимец царя Алексея боярин Федор Михайлович Ртищев основал в Москве… монастырь, в котором находились тридцать иноков, приглашенных сюда из разных малороссийских монастырей. При монастыре было открыто Андреевское училище. Преподавателями были приглашены Епифаний Славинецкий, Арсений Сатановский, Дамаскин, Птицын и другие. Вызванные ученые вместе с другими составили из себя ученое братство, получившее название Ртищевского, по имени своего покровителя» [180] (с. 93).

Между тем, вот что собою представляет подземная часть этого некого такого «приюта» для «странствующих» монахов:

«Обитель эта, основанная в первой половине ХVI века, достигла своего расцвета сто лет спустя благодаря покровительству боярина Ф.М. Ртищева… В XVII веке здесь были возведены несколько каменных церквей, в том числе храм Воскресения Христова. Последний имеет глубокие трехэтажные подвалы… В разное время здесь находили “каменные мешки” и пыточные орудия, следовательно, подвалы храма служили тюрьмой…» [179] (с. 140–141).

Вот где, как выясняется, находилась одна из секретных тюрем тайной канцелярии во времена первых Романовых. Таково место и боярина Ртищева в деле «исправления» книг.

А вот что сказано, например, Страленбергом о заведении этого пыточного органа Алексеем Михайловичем, прозванным «Тишайшим»:

«Он, во-первых, учредил тайную или кабинетную канцелярию, в которой ведомы были те дела, кои до персоны его касалися. И ежели кто явился в подозрении, с таковыми в розысках и экзекуциях поступал он весьма осторожно. По исследовании жн о вине лишал оных живота тайно, как со многими учинено, что в безызвестии остались, окроме некоторых, до смерти запытанных и по улицах найденных…» [329] (с. 90).

Так что не только духовенство оказалось причастно к искажениям, принятым при патриархе Иосифе. Боярам, то есть «лучшим людям», как тогда говорили:

«…бросался в глаза страшный безпорядок в богослужении: в одно время в церквах пели и читали в два, три и несколько голосов, так что ничего нельзя было разобрать [а им, боярам, уж так-де всеобезательно хотелось… – А.М.]. Ртищев сильно хлопотал об уничтожении этого соблазна, говорил патриарху Иосифу, архиереям, боярам;

помощником ему был протопоп Иван Неронов, который уговаривал священников московских ввести единогласие. Наконец оно было введено; вызваны певчие из Малороссии…» [178] (с. 67).

То есть, опять же, с западеньки.

«Греческий роспев… явился в русской церкви в XVII в., благодаря юго-западным певцам и главным образом некоему иеродиакону Мелетию, который был приглашен царем Алексеем Михайловичем с 1655 г. для обучения певчих греческому пению» [32] (с. 953).

Так что вовсе не Никон занимался всеми этими нововведениями, приписанными затем исключительно ему одному. Но как сам Алексей Михайлович, так и его ближайшее окружение:

«Ртищеву помогал Неронов; Степан Вонифатьев действовал также с ними заодно, потому что приверженцы старины и его называют ханжою… Вонифатьев и Неронов с товарищами не имели причины опасаться нового Патриарха, который был очень дружен с ними… Никон, подобно всем исправителям, крестился двумя перстами; что же касается до введения порядка в богослужении, то Никон не отставал от московских ревнителей, если и не опережал их, будучи митрополитом Новгородским» [178] (с. 68).

К тому же именно:

«Никон первый завел согласное партесное пение…» [269] (с. 57).

Потому после смерти Иосифа, когда Алексей Михайлович предложил патриаршество руководителю царедворческого кружка, к тому времени уже прекрасно подготовившего Русскую Церковь к реформации:

«Вместо себя Вонифатьев предложил царю избрать в патриархи Никона» [277] (с. 156).

Однако ж надежды на покорность Никона буквально всем без разбору предлагаемым высокопоставленными «боголюбцами» новшествам, объявляемыми древностями, не оправдались:

«…через год с чем-нибудь по вступлении Никона в патриаршество отношения переменились» [178] (с. 68).

«в 1640-х годах он, как и Неронов с Вонифатьевым, стремился восстановить во всей полноте традиционное русское богослужение… Теперь же, в 1652 и 1653 годах, его все больше и больше безпокоила разница между русскими богослужебными текстами и обрядами и уставом греческим. Вслед за Паисием он начал думать, что эти разночтения и разница в обряде произошли в результате искажения богослужебных книг…» [277] (с. 166).

После более тщательного исследования данного вопроса:

«…Никон убедился, что книги испорчены» [178] (с. 68).

После чего произошли следующие события:

«Патриарх держал Собор, указал разности в печатных русских книгах с греческими и древними рукописями славянскими и предложил вопрос: “Следовать ли новым нашим печатным Служебникам или греческим и нашим старым?” Большинство отвечало утвердительно на вторую часть вопроса…» (там же).

«Соборное постановление было запротоколировано и подписано двадцатью девятью из тридцати пяти участников Собора…» [277] (с. 176).

То есть здраво рассуждающий русский человек, что и вполне естественно, отвергал все нововведения, к тому времени принятые тремя предыдущими патриархами и их помощниками в лице Ртищевых-Морозовых-Нероновых-Вонифатьевых.

Однако же, что вовсе не явилось случайным в нашей длинной истории про алхимические общества в России, нашлись и противники этого решения сохранения своей веры, принятые в тот момент русским народом и Никоном. Эти противники, что и естественно, тут же, поняв свою роковую ошибку в выборе Патриарха, кинулись выискивать на него компромат.

И вот как выглядели выдвигаемые против Никона обвинения:

«…многих людей обижает, вотчины отнимает, людей и крестьян беглых принимает» [178] (с. 76).

То есть селит во множестве на церковные земли русских людей, не пожелавших воспринять «веселеньких» нововведений 1648 г. Алексея Михайловича – крепостного права. То есть басурманского беззакония, творящегося по тем временам по всему свету. Кроме, что и естественно, России. Вот ее-то и требовалось этим модникам, приверженцам западного чужебесия, в самую первую очередь, в эту эпоху странно-русских царей, закабалить.

А вот чем отвечает Никон на такие к нему претензии со стороны царя и его слуг – «лучших людей»:

«Ты всем проповедуешь поститься, а теперь неведомо кто не постится ради скудости хлебной; во многих местах и до смерти постятся, потому что есть нечего. Нет никого, кто бы был помилован: нищие, хромые, слепые, вдовы, чернецы и черницы – все данями обложены тяжкими, везде плач и сокрушение, везде стенание и воздыхание… 12 января 1661 года были мы у заутрени в церкви св. Воскресения; по прочтении первой кафизмы сел я и немного вздремнул. Вдруг вижу себя в Москве, в соборной церкви Успения, полна церковь огня, стоят прежде умершие архиереи; Петр-митрополит встал из гроба, подошел к престолу и положил руку свою на Евангелие, то же сделали все архиереи и я. И начал Петр говорить: “Брат Никон! Говори Царю, зачем он Св. Церковь преобидел, недвижимыми вещами, нами собранными, безстрашно хотел завладеть, и не на пользу ему это; скажи ему, да возвратит взятое, ибо мног гнев Божий навел на себя того ради: дважды мор был, сколько народа перемерло, и теперь не с кем стоять против врагов”» [178] (с. 94–95).

Так что обобрание Русской Церкви, о чем сообщает не кто-нибудь, но сам С.М. Соловьев, мэтр российской исторической науки, причем, – западник до мозга костей, началось вовсе не со времен Екатерины II, но еще в самом начале царствования дома Романовых – при «Тишайшем». Такое прозвище получившем, судя по всему, за то, что свои гнусности творил, следуя воспитанию своих учителей, масонов, – келейно, никому ничего не объявляя, – под шумок. За что и получил прозвище некоего такого якобы тихони. На самом же деле все то, что историками приписано Петру, следовало бы возвернуть нездоровой инициативе Алексея Михайловича, как этих «славных дел» развала мировой Державы более чем явного зачинателя.

Однако ж зачинателями самого раскола, столь лихо списанного историками на Патриарха Никона, следует считать еще самых первых Романовых. Ведь именно при Михаиле и патриаршествующем – как при Воре, так и при своем же сыне – его отце Филарете появляются самые первые зачатки этого весьма странного для Святой Руси духоборческого движения:

«Одновременно с появлением первых “ревнителей благочестия” в конце 1620-х – начале 1630-х годов в глубине девственных лесов Северной России возникает другое мощное религиозное движение, во главе которого стояли так называемые “лесные старцы”, подобно вождям европейской Реформации, ждавшие скорого конца света» [277] (с. 45).

«…во главе общины раскольников стоял мятежный старец, строитель монастыря чернец Капитон. Еще в 30-е гг. XVII в. “по природным приметам” он предсказал скорый приход антихриста. Чтобы спастись от грядущей напасти, Капитон предложил отказаться от Святых Таинств и Церкви» [215] (с. 8).

То есть Капитоновщина – это чистой воды протестантизм. Но, что самое удивительное, кем-то взращенный не в Богемии или Вандее, но у нас – на Святой Руси. И все заведенные им порядки, вкупе с отрицанием Таинств, более всего близки к сумасшествиям анабаптистов и гностиков, альбигойцев и катар:

«Капитон… видел в миру, семье и детях, только источник и результат греха, неизбежно ведущий к вечной гибели» [277] (с. 130).

«Главная черта Капитонова учения – радикальный, изуверского характера аскетизм – представляет уродливое искажение обычных православных и общесредневековых монашеских правил и практики. Капитон доводит аскетизм и борьбу с плотью, которые можно наблюдать уже и в раннем восточном монашестве, до изуверских крайностей… цель учения Капитона заключалась не в организации монашества по новым, более строгим правилам. А в распространении крайне аскетической, им самим созданной монашеской практики, в том числе и безбрачия, на всех своих учеников, в том числе и мирян, следовавших его вере… Сам мир, должно быть, рисовался ему только проявлением зла и соблазна, в котором даже таинства и священство были безсильны и безблагодатны в борьбе за спасение души…

В своем скептическом отношении к иерархии, священству и иконам и в сомнении в силе Таинств учение Капитона очень напоминает учение стригольников» [277] (с. 134–136).

Или жидовствующих… Вот в какую сторону пытался увести русское общество еще самый первый покровитель Капитона – лжепатриарх Филарет.

Но у Капитона, что мы выяснили – ставленника Романовых, был и очень способный продолжатель его изуверских дел, доведший политику своего предшественника до естественного продолжения – гарей:

«Среди учеников Капитона был некий великий и премудрый Вавила, о котором позже в одном из раскольнических сочинений говорилось: “Бысть родом иноземец, веры люторския, глаголати и писати учился довольновременно в славной парижской академии, искусен бысть в риторике, логике, философии и богословии; знал языки латинский, греческий, еврейский и славянский”» [215] (с. 9).

«“все художественные науки прошед” – изучил грамматику, риторику, логику, богословие и другие науки в “славной парижской академии”, т. е. в парижской Сорбонне» [277] (с. 133).

«Нам остается только догадываться, какими путями и с какой целью этот француз (еретик), воспитанник парижской Сорбонны, современник кардинала Ришелье, знающий не только ученые языки, но и еврейский, и, что самое удивительное, славянский, попал в леса под Вязники. Но именно там Вавила, “вериги тяжелые на себя положив”, довел до крайности взгляды своего учителя Капитона и стал проповедовать массовые самосожжения.

Здесь хорошо видно, что учение о самосожжении русских людей, ради “спасения души”, было принесено к нам с Запада неким еретиком.

Чье задание он выполнял и чьи интересы преследовал, мы можем только предполагать. Но ясно одно. Как некогда таинственный купец Схария кинул семена ереси жидовствующих на Новгородскую землю, так точно же и подобные же семена определил на всхождение все там же и этот француз (француз ли?) Вавила» [215] (с. 9).

Да, природному французу сразу единовременно древние языки, славянский и хананейский, – не одолеть. В данном случае куда как более походит за истину, что этим пришельцем с Запада являлся иудей откуда-нибудь с «западеньки», выучившийся во Франции латыни и греческому письму, что не так-таки уж и сложно. Ну и еще, что вполне естественно для агента великого кардинала Ришелье, искусству охмурения – риторике. А уж примерная доктрина им впрыскиваемого в нашу среду религиозного яда, разработанного отправившими его в дальнюю дорогу алхимиками, вполне лежит в сфере его легко угадываемой национальной принадлежности. Это не иначе, как ересь жидовствующих. На этот раз, что и понятно, с учетом ее некоторое время назад здесь в России поражения, уже в несколько модернизированном виде.