Текст книги "Патриарх Тушинского вора"

И этот «некто», что понятно без всяких комментариев, был тоже иноземцем.

То есть недра наши этими странными царями раздавались в дар вообще кому ни попадя – только бы не достались своим. К русскому же человеку вот какие меры воздействия применялись этими якобы народными царями. Юрий Крижанич вот что сообщает на эту тему в своем пересказе путешествия в Московию в 1641 г.:

«…можно представить себе насколько угнетается народ боярами, так как они стараются (заставлять) работать в своих полях в течение всей недели, так что крестьянин принужден затем работать по воскресеньям и по праздникам [О работе по воскресеньям и праздникам (кроме Благовещенья) см. у Поссевина, с. 106]. Князь же, сознавая необходимость этого, принужден и сам притворно скрывать все это. А когда греки увещевают его соблюдать праздники, он делает вид перед народом, что ни в чем не расходится с греками» [306] (с. 29).

Грекам можно увещевать столь обожествляющего заграницу монарха. Иностранцам, после перехода в стране власти к Романовым, нечего было опасаться ни за свое имущество, ни за свою жизнь – они при них становились полноправными хозяевами подставляемой под безжалостное разграбление страны. Своим же хоть чем-либо перечить этому западолюбивому монарху было достаточно небезопасно:

«…тех, кто говорит ему о чем-либо подобном, он имеет обыкновение заточать или бросать в такое место, что никто не может уже знать потом, жив ли тот (заключенный), или умер» (там же).

Конечно же, пусть несколько и перегибают палку по части «тюрьмы народов» обнаруженной ими в Московии Крижанич с Поссевино – лучше б глянули, что в то же самое время творилось у них самих. А у них самих крестьяне земли вообще не имели.

Потому, если у нас обманом можно было все же вынудить доверчивого мужичка сделать, понятно дело, во имя своего же государства, а не какого-то там барона, чего-либо лишнего в несоответствующий для таковых работ день, то там у них процветало самое изощренное из всех видов рабства. Неимущий человек за человека вообще не считался. А потому был используем лишь исключительно в качестве рабочей скотины. О чем Крижанич с Поссевино упоминать не слишком-то и стремятся.

Однако ж дыма без огня не бывает. И если крестьянский быт был от иноземцев в России все-таки далек, то те, кто имеет возможность что-либо пусть и попытаться возразить государю, были у них на виду. Потому, после каких-либо попыток склонить царя выполнять в первую очередь все же свои обязанности по укреплению государства, а не по его развалу, отдавая все и вся на откуп иноземщине, человек такой оказывался в оковах, а чаще вообще куда-то пропадал. О чем и свидетельствуют иностранцы.

И как выглядит на этом фоне внушенная нам сказка о необыкновенной добродетельности якобы самого что ни есть народного нашего избранника – Михаила?

Что-то не слишком он и смахивает на манекен «отсутствующего царя», каким его, следуя как раз нашим историческим опусам, изображает Солоневич («Народная монархия»).

Но и следующий за ним Романов к русскому человеку расположен явно не был. О чем свидетельствует, например, тот же Кильбургер:

«В России, почти около Москвы, находятся теперь три железных завода.

Первым и наибольшим владеет, как наследственным и собственным, Петр Марселис.

Он датского происхождения… и в этом году заплатил своему родственнику Томасу Келлерману за ¾ части заводов 20 000 рублей» [196] (с. 166).

То есть инородцы и иноверцы чувствовали себя в те времена в России лучше, чем дома – перекупали друг у друга все, что им только заблагорассудится, куражась друг перед другом дурными деньгами, сколоченными этими басурманами от наживы на средствах производства русского человека и его страны.

Здесь же следует отметить и ту простую деталь, что именно у металлистов во времена Алексея Михайловича была самая высокая среди всех иных профессий зарплата.

Однако ж, как отмечает все тот же Кильбургер, не в коня корм:

«Льют там пушки, самые большие в 18 шиффунтов… были они отправлены через Архангельск в Голландию и там, на испытании, вскоре треснули…» (там же).

Так что не выдержала испытания даже такая мелюзга! И это в стране Андрея Чохова, отливавшего еще почти за век до этого вдвое большие – 320-пудовые орудия…

«В ХIХ – ХХ веках в России и за границей сложилось мнение, что допетровская артиллерия была технически отсталой. Но вот факты: в 1646 году Тульско-Каменские заводы поставили Голландии более 600 орудий, а в 1647 году – 360 орудий калибра 4,6 и 8 фунтов». Вот что нам на эту тему свидетельствует «Энциклопедия вооружений».

О рекламациях, понятно, ни слова. Так что странная склонность к чужебесию этого нашего лишь «под шумок» и гадящего России «реформатора» теперь высветилась и еще куда как более непредвзято.

Теперь слушаем рассказ о нашей артиллерии сотней лет ранее. Посол в Московию императора Максимилиана Иоанн Перштейн, например, сообщает, что Иоанн Грозный:

«…имеет до двух тысяч пушек и множество других орудий, из коих некоторые изумительно длинны и столь широки и высоки, что самого высокого роста человек, входя в дуло с надлежащим зарядом, не достает головою до верху. Узнал я об этом, между прочим, от одного немца, который сам это испытал при осаде Полоцка, продолжавшейся не более трех дней (Тут, в примечании к тексту, находится примечание, взятое из Неаполитанской рукописи, в коем сказано: “tre hore” [три часа] – прим. переводчика), в каковое время крепость эта, известная своими оборонительными сооружениями, была вся уничтожена, при таком пушечном громе, что казалось небо и вся земля обрушились на нее» [321] (с. 18).

Вот как выглядели некоторые из этих орудий. Свидетельствует посол Дании в Московию Ганс Ольделанд:

«Здесь же стояли две огромные пушки, каждая в три сажени длины… [2, 13360 м х 3 = 6, 4 м – А.М.] причем жерло одной пушки в диаметре было 9 четвертей, другой же 6 четвертей локтя» [320] (с. 295).

И вот что на фоне нами изложенного можно слышать из уст немцев, не понявших политики национального предательства «всенародно избранных» Романовых:

«– А русские сами не знают горного дела?

– Нет, совсем не знают. Впервые открыли этот рудник немцы [этот рудник основали не немцы, а русские – прим. переводчика], и еще по сей день он находится в их наследственном владении…» [319] (с. 114–115).

То есть пушки и колокола, на несколько порядков превосходящие иностранные аналоги, русские льют. А вот горного дела, при этом, якобы не знают. Понятно дело, что немцам, после совершенно ничем неоправданного получения ими в дар наших отечественных железорудных заводов от этого странного масонского рода «Русских» царей, остается лишь предполагать, что сами мы в разработке своих полезных ископаемых якобы ничего не соображаем. Оттого-де и передали свои стратегически жизненно важные предприятия загранице (точно так Ельцин весь наш обогащенный уран Америке отдал: пусть бомбят нас – а нам самим его для своих ракет не надо – мы любим Америку).

А вот еще очередное упоминание немцев, столетием позже накрепко запамятовавших о высказываниях своих же соотечественников, о нашем несомненном по части артиллерии превосходстве не только их самих, но и вообще всех. Конрад Буссов сообщает, что у Бориса Годунова имеется:

«…в изрядном количестве артиллерия в несколько сотен пушек крупного калибра (каковых немало у них в стране, и они такой огромной величины, так великолепны и красивы, что здесь, у немцев, этому едва можно поверить)…» [266] (с. 84).

И это, напомним, пишут о нас враги. Что же о нашем лучшем в мире оружии могли написать друзья?

Но друзей у России, кроме ее армии и флота, к сожалению, нет и не было никогда не только за границей, но и в самих пределах Российской империи. По крайней мере, за последние 400 лет…

Потому лишь их пропаганда нам пробуравила все уши.

Но и она, как ни странно, сообщает все о том же: о нашем внесомненном техническом превосходстве над всей этой упорно выписываемой царями масонами инородчино й.

А пытаются нам теперь втереть миф о научившей-де нас чему-то такому особенному со стороны все той же немчуры, что выясняется, ничего путного по тем как раз давним временам и делать не умеющей.

Шведский резидент и торговый представитель Швеции в России, Иоганн Родес, сообщает в своей депеше от 23 марта 1652 г.:

«После моего последнего (письма) были снова посланы в Онегу (Onega) против границ Вашего Кор. В-ства 10–12 000 мушкетов. Мушкетов делается все больше и больше; их заготовляется весьма большое количество, однако при пробах, говорят, почти половина разрывается» [409] (с. 101).

А потому, как свидетельствует итальянец Вимена да Ченеда:

«…Великий Князь был принужден в 1654 году купить у [иностранных – А.М.] купцов 40 000 ружей и столько же панцырей с прочею аммунициею и некоторое число пистолетных курков, а в 1655 еще 60 000 ружей» [412] (с. 434).

Вот еще пример. Ведь что там пушки, запоротые на сооруженных датчанами заводах или вырожденчество немцами наших на весь свет знаменитейших Тульских заводов в производство по изготовлению железного лома. Что там, в конце-то концов, через один запарываемые мушкеты, а потому закупаемые после этого сотнями тысяч за границей. Вот какое «искусство» демонстрирует здесь у нас запущенная этими чужебесами иностранщина по производству куда как много более примитивного вида военной техники – холодного оружия:

«Сабельные клинки. Их делается не так много, и они совершенно плохи» [196] (с. 167).

Та же «Энциклопедия вооружений» сообщает и о клинках, продаваемых нами за границу много ранее прихода к власти в России «Тишайшего». Причем в очень больших количествах. В ту еще пору рекламаций на них, что и без комментариев понятно, не поступало. Но как оккупировали басурмане нашу промышленность, так и в данной области мы тут же превратились в банановые острова.

То есть вновь полная аналогия с сегодняшним днем, когда мировая атомная держава, мощнейшая во всем мире, лишь в малый перестроечный миг превращается в аналог Гвинеи Бисау.

И вот чем, в конце концов, закончилось это попугайничание. Полустолетием позже вот что сообщает о подобного рода заводах в наличии у России датский посол Юст Юль:

«…при вступлении царя [Петра I – А.М.] на престол по всей России не было (ни одного) железного завода и (ни одного) русского оружейника для холодного оружия» [322] (с. 213).

То есть отнюдь не гению Петра мы обязаны их наличию в его времена, но низведению нашей железорудной военной промышленности под ноль при его предшественниках.

Но что там клинки, запоротые закордонными бракоделами:

«Ковали у него также маленькие якори, какие употребляются на Оке и Волге, но так как из-за ломкости железа имел ими малый сбыт, то такие товары были прекращены» (там же).

Что на такую бездарную деятельность главного загрязняющего экологию столицы завода скажешь?

Да гнал бы царь такого вот «специалиста» от своей метрополии взашей. И чем быстрей, тем лучше – вреда меньше успеет натворить: бракованных пушек, сабель и даже морских якорей. Уж их как можно умудриться загубить? Обыкновенная железяка…

Однако ж, вместо этого, Алексей Михайлович продолжал расцеловывать своих заграничных шарлатанов в самые интимные места. Чем же руководствовался при этом наш этот странный масонами воздвигнутый управитель?

Очень похоже, что тем же, что и нынешние – развалом страны!

Потому находим о последующей судьбе на редкость бездарного немца следующее:

«Марселис по сегодняшний день не платил со своих произведений ни одного геллера, ни десятины, ни пошлины, ни каких других налогов. Царь даже подарил этому заводу в наследственную собственность 400 крестьян… Привилегии кончились теперь в этом году; но лишь только просили продолжения, царь их опять продолжил на 20 лет» [196] (с. 167–168).

А вот и еще подобное подобным:

«Другой железный завод принадлежит тоже немцу, по имени Тильман Акема… Этот завод, подобно предыдущим, не только совсем свободен от налогов, но также пользуется от царя 200 собственными крестьянами» [196] (с. 168).

Но и здесь ничего сложнее якорей не выпускается – руда-де не та.

«Павловский – третий и собственный царский завод лежит в 52 верстах от Москвы, по дороге в Клин… но он плохой важности, потому что руда идет из болот. Мастер там наемный и служит он у Марселина.

Впрочем найдена еще железная руда в 90 верстах по эту сторону Архангельска… но в нынешнее время не употребляется» [196] (с. 168).

Такая вот у нас в деле выплавки металла наблюдается безрадостная картина во времена воцарившейся масонской династии, которой удалось взобраться на трон с помощью прекрасно сорганизованной масонами кампании по «выбору Царя».

Ох, как эта картиночка напоминает и сегодняшнюю, когда встал в Москве, вместе с тысячами подобных ему по всей стране, один из крупнейших и наиболее рентабельных заводов мира, с передовой технологией, – завод «Серп и молот». А по всей стране???

А вот как эти иностранные «специалисты» ведут разработки железорудных жил:

«Рудники лежат на ровном поле… Не знают никакой гидравлики, но как скоро вода идет в рудник, они занимают другой и большею частью каждый год переменяют так рудники» [196] (с. 169).

А на что такая «умность» закордоньских «специалистов» походит? Где мы про подобную метóду «производственной необходимости» уже наслышаны?

Точно. Такое мягко говоря безхозяйственное отношение к нашему народному достоянию, в данном случае к недрам, полностью походит на поведение двух друзей из детской книги Носова «Незнайка на Луне». Там им было лень мыть посуду. А потому они грязную складировали в одну комнату за другой. Посуды и комнат оказалось в достатке. Так они и жили себе годами, словно нами рассматриваемые подобного же рода «рудокопы».

И вот что в особенности отличает получающую все возможные и невозможные льготы эту «ученую» заграницу от русского человека, сильно удивляющегося затеям непонятной царской династии:

«Ни на одном из тех заводов не делается стали, но в разных местах крестьяне делают и то и другое – железо и сталь – маленькими ручными раздувальными мехами и причиняют тем значительный ущерб Марселину и Акеме… также кочедыки, сапожные шила и другие мелочи делаются крестьянами и продаются в Москве» (там же).

Так вот для чего этот царствующий масон столь упорно десятилетиями подпитывал убыточные заводы бездарных иностранцев. Он вел упорную борьбу с русским человеком за возможность обладания железом в железный век.

Но русский человек, что самое удивительное, даже кустарь, все-таки сумел изгнать со своего рынка бракоделов иностранцев, несмотря на все потуги правителя, пытающегося им помочь всеми силами – как возможными, то есть объяснимыми всякими там мифологическими «целесообразностями», так уже и просто неприлично невозможными. Это когда кустари-одиночки своими изделиями даже не соперничают, но разоряют производства целых заводов, в которых самим же государством для подрыва деятельности своих же мастеров вколачиваются в одностороннем порядке просто астрономические средства.

Так дело обстояло по части выплавки стали в стране.

И здесь, в заключение, очень кстати повторить сочинительство немца Шлейссингера, побывавшего в России и своими глазами прекрасно видевшего остававшиеся еще к его времени наши гигантские пушки и ничуть не менее гигантские колокола:

«– А русские сами не знают горного дела?

– Нет, совсем не знают…» [319] (с. 114–115).

И вот как они его «не знали». Как только появляются первые демидовские, то есть наши отечественные, заводы на Урале, вот как все та же заграница, в данном случае англичанин Джон Перри, оценивает соотношение в качестве выпускаемого железа наших уральских предприятий к предприятиям европейским, отданным на откуп иноземцам:

«В Сибири находится несколько железных заводов, и привозимое оттуда железо за доброту свою ценится весьма высоко: его в России продают втрое дороже, чем всякое другое железо» [336] (с. 54).

А «другим» в ту пору, когда уже теперь Петром, наследником дел Михаила и Алексея, русский промышленник в европейской части России оказался полностью вытеснен иностранцем, включая теперь и плавящих сталь кустарей, и было аккурат железо иноземцев: Иовисов и Акем, Марселисов и Келлерманов. И бракоделами они продолжали оставаться лишь потому, что тайны изготовления железа им никто из русских мастеров так и не раскрыл. Сам же уровень западного образца техники, что мы теперь прекрасно видим в сравнении с нашим, был в те времена ох как еще и не на высоте.

Кстати, само по себе наименование стали дамасской вовсе не означает изгтовление ее исключительно в этом городе. Вот например что пишет о способах отделки седел русскими мастеровыми во времена Ивана Грозного англичанин Энтони Дженкинсон:

«Седла их… золотятся, украшаются дамасковою работою и покрываются сукном или сафьяном» [400] (с. 128).

То есть секретами дамасской стали, судя по всему вышеприведенному, обладали, являясь наследниками культуры этого теперь далекого от нас города, лишь мы.

Кстати, вот в чем заключается наше извечно никем и не оспариваемое: «а какой же русский не любит быстрой езды»:

«Покраям седла привешиваются маленькие барабанчики, по гулу коих бегут лошади их гораздо быстрее» (там же).

Теперь становится понятным, почему на тройке всегда любливали кататься с бубенцами. Это очередное изобретение русского гения, в очередной раз куда-то упрятанное историками, позволяло гонять на наших санях с такой скоростью, которая иностранцам и не снилась. Так что даже и тут нас историки оболгали и обворовали как и во многом минном.

А вот что говорится о попытке учреждения полотняных предприятий:

«Хотя московские немцы в прошедшие годы устроили в стране и пустили в ход несколько заводов и мануфактур… до сих пор не могли с пользою продолжать суконного производства. Иоганн фон Шведен, известный в Москве купец, до этого привез туда суконщиков, но на производстве получился такой убыток, что он должен был отпустить обратно мастеров» [196] (с. 171).

Так что и здесь западомания правительства потерпела полное фиаско от русского кустаря-одиночки.

Но почему даже и здесь немцы, что называется, «пролетели», словно фанера над славным городом Парижем?

Так ведь сказано же: привезли своих мастеров. А ведь для успешной работы высокооплачиваемых специалистов, что распрекрасно известно, требуются еще и низкооплачиваемые работники – подмастерья.

Но если за нашими границами люди согнаны со своей земли, а потому и готовы работать за любые самые жалкие копейки, то у нас задарма работать никто не соглашался – у нас порядочки с заграницей диаметрально противоположные.

Потому-то немцы, не найдя себе чернорабочих, так быстренько и разорились.

И с обесермениванием армии, некогда лучшей в мире, тоже все было начато еще в правление этой столь падкой до заграницы династии каких-то странных царей-самоубийц, в лучшем случае, то есть с чуть менее безнадежным диагнозом, – извращенцев-мазохистов:

«В 1630 началось формирование полков “нового строя”. Резко возросла численность дворянского ополчения…» [108] (т. 5, с. 330).

«Всего за три с половиной года было сформировано десять полков нового строя общей численностью в семнадцать тысяч человек» [225] (с. 31).

И все это:

«…при значит. сокращении служилых казаков» [108] (т. 5, с. 330).

Дальше – больше. Уже при Алексее Михайловиче, что и вообще в деле реформации в военной области никаких «лавров» Петру не оставляет:

«…вводились постоянные солдатские полки “нового строя”. Они комплектовались по общегос. наборам из крестьян и посадских людей…» [108] (т. 1, с. 145).

«С 1658 по 1661 год в три набора была собрана в солдатские полки пятьдесят одна тысяча человек» [225] (с. 31).

И вот для каких нужд эти наемные войска, столь несвойственные нашему изначально народному государству, формировались:

«…укрепление власти самодержавия, его защиты от крестьянских выступлений требовали создания послушной, дисциплинированной армии» [132] (с. 176).

То есть создание жандармских формирований было начато вовсе не Петром, но еще Филаретом, продолжено Михаилом, а закончено Алексеем Михайловичем. Что производилось, чисто по Пестелю, исключительно на тот случай, если народ вдруг не пожелает забираться в изготавливаемое для него стойло добровольно. И все это было заретушировано благовидным предлогом – модернизацией войска для борьбы со степью, извечно тревожащей наши рубежи. Но вот какими «новшествами» была оттеснена степь:

«В 1635–38 была установлена и усовершенствована Большая засечная черта…» [108] (т. 5, с. 330).

То есть ничего нового для обороны, но лишь изменение порядка прохождения службы, где добровольные защитники заменялись поставленными под ружье призывниками. И вот здесь был применен и новый вид войска. Именовалось оно дворянским. И его боеготовность, словно средневековые вассалы Запада, теперь должны были поддерживать в надлежащем состоянии русские крестьяне, переходящие в подчинение этим феодалам на узаконенном Филаретом основании. То есть ту самую систему, которую теперь именуют крепостничеством, что так прекрасно помогала Западу в борьбе со своим «перенаселением», начал вводить еще Филарет.

«Следствием повсеместного введения писцовых книг было окончательное укрепление крестьян за землею; по указам прежних царей крестьяне могли, в известных случаях, переходить от одного помещика к другому; при Михаиле они были приписаны к земле в полном смысле…» [269] (с. 36).

То есть страна наша после этого «новшества», то есть обыкновенного повторения последствий крестового похода Запада против славян Шотландии и Ирландии, Померании и Реймсской области, выглядела подстать тем православным провинциям, которые оказались разгромленными и разграбленными вторгшимся туда (а может быть и впущенным, точно так же, как затем и у нас – с черного хода) неприятелем. То есть победили они уже эту Восточную Русь, на этот раз вовсе не в поле, где наши воины всегда были непобедимыми. Их, на этот раз, победили изнутри – поставив масонскую династию для управления нашим государством. Причем абсолютно так же, как затем поставят масона Горбачева, которого сменит на посту все такой же филаретообразный масон Ельцин. А участь страны, сменившей производство ракет на производство сковородок, читаема. А потому силы МВД, за счет резкого сокращения сил обороны, все также подозрительно быстро растут.

Все то же было и тогда – при первых Романовых.

Потому и само наше воинство, став полностью полицейским, начинает выглядеть несколько своеобразно:

«Иноземные солдаты с этих пор составляли уже неизменную принадлежность русского войска. Они вели себя дурно и делали всякие насильства жителям. Правительство хлопотало о приезде в Россию иноземных как служилых, так и торговых людей. Русские купцы с неохотою смотрели на такой наплыв торговавших иноземцев. Еще в 1632 году псковичи просили государя, чтобы немцам запретили торговать в Пскове, но их просьбу не уважили. Подобные челобитные подавались и от других городов; роптали на иноземных купцов, которые ездили по всему государству в силу жалованных грамот, повсюду торговали, а при этом вели тайно безпошлинную торговлю… Русским торговцам делался подрыв.

Позволяя иноземцам торговать по всему государству с большими льготами, правительство старалось забирать, по возможности, разные предметы торговли исключительно в свои руки, в ущерб русским торговцам. В 1635 году правительство взяло себе монополию торговли льном и прислало из Москвы гостя скупать в Пскове лен по той цене, какая была указана в Москве. “Тогда, говорит современный летописец, – было много насилий и грабежа; деньги дают дурные, цена невольная, купля нелюбовная, и во всем скорбь великая, вражда несказанная, ни купить, ни продать никто не смеет мимо гостя, присланного из Москвы”. Подобное делалось в 1642 году по производству селитры, присвоенному себе казною. Посланный для этой цели Андрей Ступишин покупал для селитры золу и недодавал за нее денег, да еще, стакнувшись с таможенными откупщиками, задерживал крестьян, привозивших золу, придирался к ним под разными предлогами, сажал в тюрьму и бил на правеже» [130] (с. 408–409).

Так что это безжалостное выколачивание любыми способами из русских людей денег вошло в систему даже не при Петре, но много ранее и представляло собою систему борьбы этого эрзац русского государства, захваченного масонами Романовыми, с его народом. Вот, например, что сообщает в 1675 г. проезжавший через Московию голландец Бальтазар Койэтт. В своем рассказе он упоминает о русских людях:

«…которые были арестованы за неплатеж податей, и поэтому ежедневно получали много ударов палками по ногам…» [395] (с. 355).

«…это так больно, что лица, получающие удары, часто громко кричат» [395] (с. 498).

Где же мы про такое изуверство слыхали?

Так ведь Петр I в 1718-м году издал приказ о том, как следует в его палаческом государстве поступать с должниками. А он гласит:

«на правеже дворян и дворянских детей бить до тех мест, покамест с должники не разделаются» [32] (с. 473).

Однако ж еще самым этим таким «Тишайшим» в его «Уложении» это избиение было введено и узаконено. И уже к 1675 г. Койэтт сообщает, что:

«Такое наказание называется “поставить на правеж”» [395] (с. 498).

То есть даже это зверство, просуществовавшее затем более столетия в качестве последствия кем-либо произнесенного мазахистического ухищрения того страшного века «слово и дело», изобретено даже не Петром, но «Тишайшим».

«…несколько лет тому назад был издан закон, по которому обвинитель, не имеющих законных свидетелей, особенно в уголовном деле, сам прежде должен перенести пытку. Если обвинитель вынесет пытку, то обвиняемый обыкновенно находится виновным; если ж пытки он не вынесет, то наказывается тем же, что потерпел бы обвиненный» [395] (с. 530).

Причем, любимейшее занятие Петра, вырывание ноздрей, что выясняется, принадлежит тоже не ему, но его предшественникам. Что подтверждает все тот же Койэтт:

«Есть еще много других наказаний для преступников и злодеев, например, вырывание ноздрей, батоги и кнут…

У палача в руках кнутовище, к которому прикреплены три ремня из жесткой необработанной лосиной кожи; ими он бьет так сильно, что каждый раз выступает кровь и спина становится до того кровава, точно с нее содрана кожа. Обыкновенно наказуемым приходится выдерживать таких ударов 20, иногда и 30, после чего они всегда падают в обморок, а иногда и умирают на месте» [395] (с. 498).

Но уже и при следующем из Романовых, Федоре Алексеевиче, все творящиеся при его отце зверства продолжались. Койэтт описывает несколько казней, где опытные каты просто ужасают мастерством своей страшной работы:

«Этот человек, которого так страшно мучили, не сознался, однако, ни в чем, прежде чем его стали бить кнутом… Им бьют с такою силою по голой спине, что каждый удар проникает сквозь кожу и оставляет глубокий рубец в мясе, из которого вытекает кровь. Палач так опытен в этих ударах, что каждый раз бьет по свежей части тела, не трогая два раза того же места. Этого мучения обвиняемый не мог вынести…» [395] (с. 510).

Так что же мы из этих свидетельств узнаем?

Что русского человека в те времена обирали и били, если он не хотел уступать, то есть если не снимал с себя последнего зипуна в пользу этих странных иностраннолюбивых царей. А статьи его доходов изымались:

«Разные городские занятия подвергались отдаче на откуп в пользу казны. В том же Пскове, например, где казенная торговля льном возбуждала такие жалобы, квасники, дегтяры, извощики и байники (банщики) были на откупу и притом с торгов – с наддачею» [130] (с. 409).

На что такое походит?

Так ведь на систему отъема зерна у колхозников большевиками, прекрасно использовавшими в своем грязном деле, что выясняется, опыт первых Романовых, под таким же красным стягом с такими же целями ведущими в ад некогда самую во всем мире святую страну.

И не Ленин первым изобрел институт заложников. Но Алексей Михайлович – наследник «славных дел» лжепатриарха Филарета и его сына – лже-выбранного якобы русским народом лже-Русского царя Михаила:

«…по царскому указу в Москву для работ на Китайгородской крепости велено было отправляться мастерам каменных и кирпичных дел из Вологды. Царь строго наказывал вологодскому воеводе: “А которые учнут хорониться, сыскивать жен их и детей и метать их в тюрьмы, покамест мужья их не объявятся, и, учиняя им наказание за укрывательство, выслать их к Москве. А буде тех каменщиков и кирпичников воеводы не вышлют и какими-либо мерами начнут их укрывать, и за тем наши каменные и кирпичные дела станут, и тебе от нас, великого государя, быть в опале и жестоком наказании, а поместья ваши и вотчины мы, великие государи, укажем отписать на нас, великого государя”.

Ремонт крепости был закончен в 1681 году при царе Федоре Алексеевиче» [179] (с. 124).

Бодяга же вся эта, когда Алексей Михайлович пытался впервые в истории России ввести институт заложничества, столь затем прекрасно используемый как петровскими, так и ленинскими комиссарами, свирепо наблюдающими «за добрым порядком», напомним, тянулась еще с 1658 г. То есть на протяжении более чем двух десятков лет русский человек тогда пытался противиться, каким-то нам теперь неизвестным образом, красному молоху филаретовской революции. Здесь несколько более четко проявляется деятельность нашего «Тишайшего», указывая на то, почему его эпоха не позволила русскому населению России увеличиться, но спустя половину столетия так и остаться на месте: все вновь рождаемые люди в его эту «тихую» эпоху куда-то странным образом тайно исчезали. Теперь начинает хоть несколько проявляться – куда.

Так что насчет личности Филарета Романова, что выясняется, – зачинателя петровской революции, становится все ясно.

«По-прежнему в эти годы правительство старалось об удержании жителей на своих местах, гонялось за беглыми, водворяло на прежних местах жительства. В случае второго побега виновных стали теперь ссылать в сибирские города…

…Безпресстанные побеги показывают, что крестьяне владельческие были не довольны своим положением. Они во множестве уходили под покровительство монастырей… Дворяне и дети боярские жаловались, что их крестьяне и холопы, убегая от них в монастырские имения, приходят назад и подговаривают других крестьян и холопей к побегу, а иногда и сжигают владельческие усадьбы» [130] (с. 409).

То есть русский человек, почувствовав на себе все возрастающее давление со стороны светских властей, стал уходить под защиту своей Матери – Церкви. Потому явно ведущее прамасонскую политику правительство Романовых (что просматривается теперь уже более чем отчетливо), порешило ввести законодательства, ограничивающие права русского духовенства: