Текст книги "Золотые костры"

– Он не виноват, ваша милость, – произнес Войтек Мигурцкий, который, как оказалось, умел произносить не только «ага» и «курва». – Эти чертовы дети сказали, что хусары трусы, и храбры только за пивной кружкой. А еще… – Он замешкался, и князь, еще сильнее хмурясь, поторопил:

– Ну?! Говори!

– А еще сказали, что служим мы прыщу собачьему, и они бы такого в жизни не сделали своим господином.

Повисла тишина.

Князь хмыкнул, разом успокоившись, окинул взглядом собравшихся:

– Кто-нибудь еще это слышал?

– Я слышал, – подтвердил ландскнехт с фламбергом, стоявший напротив меня.

– И я, ваша милость. – Хозяин «Золотой лани» вышел вперед и указал на раненого солдата. – Вот этот сказал.

Еще с десяток человек подтвердили слова Войтека.

– Ну, что же, Хальвец. У меня нет причин отправлять твою задницу на кол. Ступай. Умойся. И проспись. Завтра у меня для тебя и твоих закадычных дружков есть одно дело. А этому вырвите язык калеными щипцами. Чтобы думал, что и где говорить.

Воющего наемника схватили несколько солдат и потащили прочь.

– Эй! Это ты ван Нормайенн? – дернул меня за рукав невысокий пожилой человечек.

По внешнему виду и повадкам он очень походил на карманника.

– Смотря кто спрашивает.

Тот улыбнулся щербатой улыбкой:

– Наш общий друг просил передать тебе сообщение, которого ты ждешь.

Незнакомец сунул мне в ладонь бумажку и затерялся в толпе. В записке корявым почерком было написано: «Зденек Блажек. Кожевник улицы Жахимска».

– Ехать в логово к собачьим псам. – Слова Радек цедил сквозь зубы. – Готов поспорить на твое баронство, Мариуш, что нас прикончат еще до того, как мы окажемся у ворот.

Похмелье испортило ему настроение.

– Удружил так удружил, друже, – продолжал ворчать Радек. – И что тебе спокойно не пилось в той харчевне?

– Что же, я должен был проглотить оскорбления этих свиных задниц, точно смерд какой-нибудь? – возмутился Мариуш. – Моя хусарская гордость этого не позволила. Ты бы сам влез в драчку, коли б не был мертвецки пьян. Подтверди, Войтек.

– Ага, – охотно исполнил просьбу господин Мигурцкий.

– Наша хусарская гордость как раз и завела нас в свиную задницу, которую ты только что помянул. В Моров. В берлогу предателя Жиротинца. Ну ничего. Я задорого продам душу этим сучьим псам. А увижу Млишека, так попытаюсь его прикончить. Всяко будет польза от моей смерти.

– Погодите звать смерть, господин Хольгиц. – Я убрал конверт, который вручил мне адъютант князя. – Сегодня вы на службе у Братства.

– Думаете, такая ерунда остановит этих лишаев, господин ван Нормайенн?

– Не позорься перед стражем, Радек, – укорил того Мариуш. – А то подумает, что ты боишься.

– Ничего я не боюсь! Просто если уж умирать, то в бою и на коне, а не пешим, в стане врага, который недостоин моего уважения. Потомку Душана Ворона не пристало дохнуть, точно крыса.

– Ты, главное, знамя повыше держи и от господина ван Нормайенна далеко не отходи.

Радек пробурчал себе под нос ругательство и переложил древко с правого плеча на левое. Он нес стяг с символом Братства и был не слишком доволен этой честью. Еще его бесило, что пришлось оставить лошадей и идти к воротам пешком, точно пехотинцу.

Троица моих сопровождающих облачилась в одежду обычных солдат – темные кожаные куртки, такие же штаны на шнуровке, легкие шлемы и кирасы – не чета их тяжелым, хусарским. Из оружия при них были узкие кинжалы да ньюгортские кавалерийские палаши – на ладонь длиннее моего рейтарского, более тяжелые и широкие. Серьезные клинки в умелых руках.

Перед выходом Мариуш убедил меня, что и стражу требуется кираса.

– Это не темные души, господин ван Нормайенн, – сказал он. – Это люди, и они порой стреляют.

Теперь я чувствовал себя как черепаха, засунутая в стальной панцирь. Броню я не носил лет тринадцать, с тех пор как мне в юности довелось поучаствовать в военном приграничном конфликте с Прогансу. Все было непривычно, особенно высокий стальной воротник, защищавший от пуль. Он врезался в подбородок и страшно мешал.

Мы шли через лагерь авангарда в сопровождении капитана ландскнехтов – сурового чернобородого верзилы в зелено-красном берете, коротких штанах и разноцветных чулках, который с легкостью, точно перышко, нес на плече двуручный биденхандер.

– Глупость вы задумали, – сказал он нам. – Два дня назад мы отправили к воротам переговорщика с белым флагом. Вон он лежит, если приглядеться хорошенько. Вся местность простреливается. Моя банда делает ставки, сколько шагов вы пройдете, прежде чем вас отправят на небеса.

– В стража они стрелять не будут, – уверенно произнес я, хотя полной уверенности, разумеется, у меня не было.

Всякое случалось.

Наемник лишь ухмыльнулся:

– Ну-ну. Я бы выстрелил.

– И где бы ты спрятался от убийц Братства? – спросил у него Мариуш. – Они обычно стараются ответить и прикончить таких вот удальцов. Чего бы им это ни стоило. Распинают на ближайших воротах и выпускают кишки. Все об этом знают.

Ландскнехт больше не ухмылялся.

– Мое дело предупредить, господа. А дальше это уж как там Господь с вами решит.

Возле насыпанного вала земли крутилась банда наемников. В основном здесь были опытные стрелки, прятавшиеся за толстыми дубовыми щитами. Это был передовой рубеж.

– Все, господа. Дальше вы сами, – сказал нам капитан.

– Оставили бы ценные вещи, – без всякой надежды предложил нам один из стрелков. – Мертвецам они ни к чему, а компании сгодятся.

По лицам всех присутствующих было понятно, что для них мы уже покойники.

– Ну, как хотите, – не дождавшись ответа, произнес солдат и добавил уже тише: – Нам все равно, у кого брать золотишко. У живых или мертвых.

– Ну, с Богом. – Мариуш широко перекрестился, а Радек поднял знамя повыше.

Мы направились к крепостной башне, получившей название Епископской, где располагались одни из четырех ведущих в город ворот. Пройти надо было шагов триста пятьдесят, может, четыреста, и я чувствовал, что сотни глаз следят за нашим неторопливым продвижением.

Это были те, кто остался за спиной, и те, кто стоял на стенах.

Трупов по пути встречалось очень мало – Епископские ворота еще ни разу не штурмовали. Те считались самыми крепкими и надежными в Морове. У двух мертвецов я увидел белые флаги.

– Млишек не собирается вести переговоры. – Радек перешагнул через тело парламентера.

Войтек согласно кивнул, щуря светло-зеленые глаза. От его внимания не укрылись струящиеся над стенами тонкие сизые дымки – горящие фитили аркебуз.

Мои спутники шли спокойно и не спеша. Они показывали всем и каждому, что не боятся такой мелочи, как пуля, и не собираются отступать.

И в нас не выстрелили.

Когда громадная башня нависла над нами и мы подошли к воротам – из открывшегося маленького окошка-бойницы грубо спросили:

– Чего вам?

– Я – страж. Прошу пустить меня в город.

– Зачем?

– Очистить Моров от темных душ.

– У нас их нет. Проваливайте, пока я не отдал приказ нашпиговать вас свинцом.

– Позови капитана башни.

– Я и есть капитан башни! И если ты считаешь, что распахну перед тобой ворота без приказа князя, то ты полный дурак.

– Так доложи князю! – Я не собирался отступать. – И не забудь напомнить, что это я оказываю городу услугу, а не город мне. Если вы настолько упрямы, что не желаете меня пускать, – пусть это будет осознанный выбор вашего господина. Если хотите, чтобы твари жрали вас, я не стану вмешиваться.

– Ладно. Жди. Я уже отправил гонца. – Лицо в амбразуре исчезло, а Мариуш заметил:

– Жиротинец в жизни не пустит вас в свой город.

– Посмотрим.

Ждать пришлось больше получаса. Никто не торопился, и Радек, передав знамя Войтеку, сел прямо на землю, опершись спиной о мощные створки, обитые листами железа. Наконец приглушенно загрохотали засовы и задвижки, гулко загудел барабан, поднимающий цепь, и в воротах распахнулась маленькая узкая калитка.

– Погодите, господин ван Нормайенн, – остановил меня Мариуш. – Я первым пойду.

– Ваша обязанность была довести меня до ворот. Вам не обязательно идти туда.

– Моя обязанность удостовериться, что вас пропустят, а если нет, то сопроводить обратно. Так что мы идем внутрь.

Мы оказались в башне, во вратном покое, ярко освещенном факелами. Загудел механизм, калитка, через которую мы вошли, захлопнулась, и опустившийся стальной штырь заблокировал ее.

На узком пространстве одновременно могли находиться не больше пяти человек. Дорогу перекрывала опущенная тяжелая кованая решетка.

За ней на нас мрачно смотрели два десятка неприветливых солдат. У многих в руках были арбалеты или пистолеты. Там же стояло и Пугало.

Люди не видели его, но ощущали присутствие чего-то тягостного, и вокруг одушевленного образовалось пустое пространство.

Пугало впервые на моей памяти сменило «костюм»: поверх его дырявого мундира была надета помятая, ржавая кираса, а на голове вместо соломенной шляпы красовался морион с плюмажем из розовых страусиных перьев. Оно сделало вид, что не узнало меня, и стало сверлить взглядом факел, пока тот не замигал и не погас.

– Страж, покажи кинжал. – Капитан башни оказался немолодым, усталым человеком.

Я вытащил клинок из ножен, протянул ему сквозь прутья решетки.

– Факел сюда, – приказал воин и, склонившись, изучил дымчатый клинок, а затем так же придирчиво рассмотрел звездчатый сапфир. – Действительно, страж.

Он вернул мне оружие, посмотрел на моих спутников.

– А эти? Тоже стражи?

В его словах чувствовалась издевка.

– Они гарантируют мою безопасность и проход через лагерь ландскнехтов.

– Чудесно. Пусть идут обратно. Не вижу причин, почему я должен пускать их в башню.

– Поднимай решетку, Франтишек, – негромко сказал человек, стоявший дальше всех. – Поговорим.

Застучали барабаны, зазвенели толстые цепи, и решетка со стальными шипами, вздрогнув, со скрипом начала подниматься и остановилась в ярде над землей.

– Пролезайте!

Пришлось лезть через дыру на четвереньках, пробираясь под острыми шипами. Надо сказать, что никому из нас это не понравилось. Когда мы оказались на той стороне, преграда за нашими спинами с лязгом упала.

– Значит, страж пожаловал в город, чтобы спасти нас. – Человек, который отдал приказ, шагнул вперед.

С двух сторон его охраняли двое громил с биденхандерами в руках. Мужчина был моим ровесником, невысоким, с орлиным носом. Он чем-то напоминал князя Горловица, но глаза у него оказались большие, светлые, а волосы русые, а не темные. Держался он властно, но в его взгляде я видел обреченность и усталость. Этим он не отличался от всех остальных встречающих.

– Зачем нам спасение, страж? Если армия возьмет город, мы все равно умрем.

– Умереть можно по-разному, ваша милость. – Я понял, кто стоит передо мной. – Ни один человек не заслуживает смерти от темной сущности. Это гораздо хуже и пули, и клинка. Если вы так не считаете, я могу уйти.

– Если я позволю тебе уйти. У тебя настоящий кинжал, но это не означает, что страж не может быть шпионом.

– Братство нейтрально. Мы не поддерживаем чью-либо сторону. Нас интересуют не троны, а темные души.

Черт знает сколько раз я повторил это за последние недели. Некоторые прописные истины следует говорить постоянно, иначе люди перестают в них верить, и тогда все идет наперекосяк.

– Быть может, ты и говоришь правду, но вот эти, – Млишек Жиротинец яростно, точно копьем, ткнул пальцем в моих спутников, – эти не стражи. И они не соблюдают нейтралитет. Славный Хальвец, отец которого клялся моему отцу служить до гроба. И конечно же Хольгиц, кичащийся своим родством, но без гроша в кармане. А с ними неразлучный Мигурцкий. Псы на службе у князя Горловица.

Войтек, глядя князю в глаза, сплюнул себе под ноги, Радек заворчал, точно медведь, но Мариуш положил руку на плечо друга и покачал головой.

– Можешь поносить нас сколько влезет, – проронил он. – Это не добавит тебе чести, если она у тебя еще осталась.

– Придержи язык, Хальвец! – гневно нахмурился князь, и капитан башни положил руку на пистолет. – Ты всего лишь свежеиспеченный барон! А я князь! Знай свое место, иначе окажешься на колу!

– Сейчас эти люди на службе Братства и пришли под нашим стягом. Их убийство мало чем будет отличаться от убийства стража. – Я старался говорить так же, как и Павел. Спокойно, не повышая голоса и не желая их провоцировать. Но так, чтобы меня услышали. А самое главное, чтобы смысл моих слов дошел до них.

– Я не боюсь угроз, страж. И не позволю выскочкам клеветать на меня.

Радек снова дернулся, собираясь что-то ответить, и Мариуш опять положил руку на плечо друга:

– Не сейчас.

Пугало было не прочь, чтобы все произошло как раз именно «сейчас». Оно любило, когда вокруг звенит оружие и появляются трупы. Для него это было таким же праздником, как для детворы оказаться на представлении бродячих кукольников.

Млишек озвучил свое решение:

– Я пущу тебя в свой город, страж. Хотя бы для того, чтобы успокоить моих людей. Они должны знать, что в этих стенах им ничего не угрожает. Ты проверишь все что нужно и уберешься в свой чудесный Арденау. Но эти псы не сделают больше и шага. Пускать их в Моров неразумно. Они мои враги, и я не собираюсь облегчать задачу этому падальщику, Горловицу. И мне не важно, что они твои телохранители. Если ты опасаешься за свою жизнь – я даю слово, что тебя здесь не тронут. А не согласен – уходи.

– Слово предателя, – сказал у меня за спиной Радек, но так тихо, что князь, по счастью, этого не услышал.

– Я буду смотреть со стены, как они уходят. Если с людьми, которые сейчас служат Братству, что-то случится, я не стану вам помогать.

– Хорошо, – неохотно согласился князь.

– Курва, – озвучил свое мнение Войтек и сплюнул на сапоги.

– Считаете это варварством, страж? – с неподдельным интересом спросил у меня Млишек Жиротинец.

Несчастные на колах напоминали кукол, которых жестокий ребенок насадил на спицы. Мертвые, обнаженные оболочки мало чем походили на людей. От них разило застарелой кровью и мертвой плотью. Гримасы мучений застыли на искаженных лицах, губы прокушены, воронье выклевало глаза.

У кого-то острие кола вышло между ребер, у кого-то подмышкой, у кого-то из живота. Из девяти казненных дышал лишь один. Он уже перешагнул через порог смерти, но упрямо продолжал цепляться за жизнь. Человек был без сознания, бредил, и на его губах надувались и лопались кровавые пузыри.

– Варварство? – переспросил я. – Варвары Волчьих островов куда милосерднее, князь. Обычно приговоренному они разбивают голову. А это… Четвертование и то лучше. Будь здесь священник, он бы сказал, что это преступление перед всеми законами. Земными и небесными. Гарантированный пропуск в ад.

Светловолосый князь, наблюдая, как корчится осужденный, безрадостно рассмеялся:

– Я не верю в ад.

– По меньшей мере, смелое утверждение, раз вы считаете, что его не существует, ваша милость. Хотя в темные души вы верите, а они, как известно, боятся ада.

– Это жестокое время и жестокая страна. Я спасаю мой город. Перед вами шпионы. Вот этот – пытался сосчитать моих солдат. Этот – отправил Горловицу четырех почтовых голубей, прежде чем мы смогли его поймать. Только представьте, сколько вреда он уже принес. А этот – смущал солдат и подговаривал распахнуть ворота. Их следовало наказать. Чтобы другие знали, что с ними будет, если они станут помогать врагу.

– А тот, что еще жив? Что совершил он?

– Не помню, если честно, – равнодушно произнес князь, и во взгляде, брошенном на умирающего, не было никакой жалости. – Возможно, именно он собирался продать мне запас испорченного зерна для гарнизона. Улыбнитесь, страж. Их всего девять. Хотя надо было бы отправить сюда и тех, кто вчера пришел с вами. Было бы двенадцать. Двенадцать кольев – капля в Будовице, по сравнению с тем, что уже сделал Горловиц. Он украсил колами дорогу от Жвенек до Ульмунца. Почти шестьсот человек, которые были мне верны, достались воронью. Видели?

– Нет. Не видел.

– Это хорошо. Значит, вам не будут сниться кошмары. В отличие от меня.

– Вас мучает совесть?

Взгляд у него вышел задумчивым, а усмешка кривой.

– Совесть? У князей Чергия? Считается, что у правителей ее нет и быть не может. Я всего лишь умею понимать причину и следствие и принимать их. А они таковы: если Горловиц со своими проклятыми наемниками возьмут Моров, еще одна дорога будет украшена колами до самого горизонта.

– Вы можете это изменить и остановить. Я передал вам письмо. Князь предлагает сдать город, тогда он пощадит всех жителей. Вы готовы обменять свою жизнь на жизни всех остальных?

– Не всех. – Млишек Жиротинец поплотнее запахнул меховой плащ, защищаясь от ледяного ветра, дующего на стене. – Иначе я бы давно открыл ему ворота и принял легкую смерть. Мой сын не получит от Горловица такого подарка. Он не увидит следующую весну. Не вырастет. Не найдет себе жену и не заведет детей. Мой род прервется. Вы это прекрасно знаете.

Я смотрел на Будовицу, несущую свои маслянисто-темные воды к далекому морю, на квадраты лагерей наемных армий, окружавших город. И молчал.

– Мой сын не должен платить за мои решения. После меня именно он наследует трон Чергия. Он, а не Горловиц!

– Могу я говорить откровенно, ваша милость?

Он хмыкнул:

– Ты и так откровенен, и даже нагл. Можешь не бояться. Я не сажаю за это на кол. Во всяком случае, стражей.

– Вашему сыну не стать наследником. И не потому, что кто-то желает его смерти. Его просто не поддержит дворянство. Они считают вас предателем.

– Скажи то, чего я не знаю. Но я не предавал свою страну, а спасал ее. Как никто этого не поймет?! Ольские захватывали город за городом, а прежний король лишь пускал сопли да слушал паскуд, что советовали ему. Все лето была страшная резня, гибли лучшие из лучших. Мы теряли страну. И я попытался остановить войну. Казимир[18]18
  Король Ольского королевства.


[Закрыть] готов был перестать воевать, если мы преклоним колена. Страну обложили бы налогом, лишили Рады, меня бы сделали регентом, и дворяне поддержали бы это. Никто не хотел крови. Слишком многие остались в полях. Лучше быть под протекторатом, чем стать мертвецами. Я хотел спасти их, но…

– Но король внезапно умер.

– Или ему помогли умереть. Горловиц оказался подле него как нельзя кстати. Он подгреб под себя этих олухов, прежде чем я успел хоть что-то сделать. Те, кто поддерживал меня, клялся в верности, перешли к нему. Жизнь порой очень смешна. Не находишь?

Я не ответил.

– Мой исповедник называет случившееся испытанием Господа. По мне, так подобные шутки больше подходят дьяволу! Вместо завершения войны мы получили еще одну. Теперь чергийцы вынуждены убивать друг друга. Этого не должно было случиться! Правда на моей стороне.

– Не мне судить.

Он ожег меня раздраженным взглядом.

– Да. Не тебе. Ты нашел двух душ. Есть еще?

Я неопределенно пожал плечами:

– Город немаленький. За сутки я успел проверить не все кварталы. Возможно, есть и другие. К тому же вы не везде меня пускаете.

– Завтра ты уйдешь. Мои советники не одобряют твоего присутствия.

– Несмотря на мою помощь?

– То, что ты – страж, не исключает того, что ты шпион. И да. Я помню, что Братство нейтрально.

– Надеюсь, ваши советники не приберегли для меня кол. Это был бы печальный итог моей помощи Морову. – Я покосился на Пугало, которое точно гиена ходило вокруг умирающего.

Все ближе и ближе подбираясь к нему.

Князь Жиротинец горько усмехнулся:

– Не желаю, чтобы меня дважды считали клятвопреступником. Если Бог и удача будут на моей стороне, то мне не нужно преследование Братства. Вам ведь все равно, кто убивает ваших – простой человек или князь. Вы возьмете свой долг. Если не с меня, то с моих потомков. Короля Прогансу вы уже убили. Я не хочу повторения истории в Чергии. Так что тебя не тронут. Прощай, страж.

Он ушел вместе со своей охраной.

– Подари бедняге милосердие своего серпа, – попросил я Пугало. – Это будет правильно.

Оно охотно исполнило мою просьбу и одним движением рассекло умирающему на колу шею.

От уха до уха.

Тугой гейзер крови брызнул вверх, а затем ярко-алый водопад потек мертвецу на грудь, исходя паром на холодном воздухе.

Моров жил страхом. Но не тем, что я когда-то ощутил в пораженном мором Солезино – больным, липким, безнадежным ужасом неотвратимой господней кары. Здесь все было иначе. Люди боялись за свою жизнь, но в то же время собирались дорого ее продать, если войска возьмут неприступные стены.

До осады столицу края смогли покинуть многие мирные жители. Остались лишь глупцы, смельчаки да те, кому нечего было терять и некуда уезжать. Таких оказалось немного, и улицы сильно опустели.

Люди строили баррикады, разбирали оставленные дома, заваливая подступы к сердцу города – замку Жиротинца. Не работавшие молились в церквях или собирались на рынке, пытаясь обменяться продуктами или купить их. Цены на еду взлетели до небес.

Но гораздо хуже было положение с топливом – уже начались холода, а дерево, а уж тем паче уголь найти было непросто. Рубили деревья в парках, ломали заборы и деревянные постройки.

Разумеется, я не ходил по городу в одиночку. Его милость не слишком мне доверял, поэтому приставил двух своих шпионов. Они не мешали, держались позади и просто наблюдали, подходя ко мне лишь в тех случаях, когда дальше идти мне было запрещено. Обычно это случалось, если я оказывался возле продуктовых складов, казарм и укреплений.

Я не возражал и вел себя покладисто. Ровно до вечера, когда в миле от нас мягко громыхнула мортира, и раздался уже ставший привычным свист.

Артиллеристы наемников вслепую долбили по городу, производя в день по четыре-шесть выстрелов. Обстрел наносил Морову значительные разрушения, и несколько городских кварталов, застроенных одноэтажными домами, оказались серьезно повреждены.

Но особенно жиротинцам досталось вчера, когда я увидел в действии одно из двух ядер, о которых говорил Горловиц. Оно было нашпиговано какой-то адовой смесью, взрывающейся намного сильнее, чем порох, и разнесло сразу пять домов, оставив после себя огромную дымящуюся воронку. В городе возникла паника. Кто-то орал, что это придумка хагжитских нехристей, другие – что зелье ведьм.

Не знаю, у кого Горловиц достал эту дрянь. Но только порадовался, что ее у него немного. Иначе Моров уже был бы стерт с лица земли.

Сегодня артиллеристы снова использовали страшное ядро. Оно черной тушей пронеслось над городом, врезалось в колокольню церкви Марии Всезаступницы, в восьмистах ярдах от меня, и, когда небо содрогнулось от грома, я бросился в ближайший переулок.

За спиной раздался грохот разрушающегося строения, крики ужаса, дробный стук разлетающихся во все стороны кирпичей, замогильный стон – это ударился о землю и лопнул бронзовый колокол. По улице, на которой я только что находился, прошел град каменных осколков, секущих плоть и дробящих кости.

Я не стал узнавать, что случилось с моими надсмотрщиками, стараясь затеряться в переулках Малой стороны. И через пятнадцать минут вышел на Гончарску. Люди, выбежав из домов, смотрели на густой столп желто-серого дыма на месте церковной колокольни. Женщины плакали, кто-то беспрерывно поминал черта.

На площади Млавской собрались бичеватели. Их было человек сорок – мужчин и женщин, облаченных в белые одежды. Они по очереди подходили к высокому священнику в плохо сшитой белой сутане, опускались на колени, снимая рубашку, обнажив плечи и спину. А тот наносил им по десять ударов хусарской плеткой. Белевшая на холоде кожа вздувалась розовыми рубцами, а затем лопалась, и одежду пропитывала кровь. Экзекуцию люди терпели с блаженными улыбками.

Я проходил достаточно близко, чтобы увидеть, как священник с фанатичными слезами на глазах подал руку истязаемому:

– Бог не позволит этому случиться, ибо ты жертвуешь собой ради него. Встань, прошедший пытки очищения, и остерегайся дальнейших грехов.

Очередная секта. Новое сумасшествие. Такие быстро появляются в тяжелое время, особенно когда поблизости нет обладающих церковной магией инквизиторов, и каждый проповедник начинает мнить себя гласом божьим. Впрочем, исчезают они также быстро, стоит прибыть дознавателям и зажечь костры.

Эти считали, что бог послал им испытание в виде слуги дьявола, князя Горловица, который желал забрать души горожан в ад. И, чтобы этого не случилось, они истязали свою плоть, показывая господу, что являются его рабами. На кой черт всевышнему рабы и исполосованные до крови спины, бичеватели отчего-то умалчивали.

Один из помощников проповедника окликнул меня:

– Обнажи свою спину, брат, и умоляй Господа о милости.

Я прошел мимо, и он стал искать какого-нибудь другого дурака. Сытое от уже пролитой крови Пугало с ленцой прогуливалось по площади, поглядывая по сторонам и пытаясь понять, что за ерунда здесь происходит.

Жахимска – короткая улочка, спрятанная среди опустевших складов Рыбного рынка, встретила меня тишиной. Кожевенную лавку с закрытыми тяжелыми ставнями я нашел без труда. Дверь тоже была заперта, но меня это не смутило, и я несколько раз стукнул в нее кулаком.

Вполне возможно, что информатор уехал из города, как и многие другие. Тогда все, что я делал в последнее время, было зря. Как говорится, не проверишь – не узнаешь.

Я ждал почти три минуты. Но так ничего и не дождался.

– Вот черт! – выругался я сквозь зубы и стал долбить еще сильнее, с периодичностью тарана, штурмующего городские ворота.

В соседнем доме дрогнула занавеска, но никто не вышел и не спросил, чего мне здесь надо. Наконец, когда я уже начал думать, что все напрасно, дверь приоткрылась буквально на дюйм.

– Чего тебе надо? – Голос у человека был сиплый, низкий и очень неприятный.

– Мне нужен Зденек Блажек.

Я почувствовал его колебание.

– Заходи. И закрой за собой.

Комната оказалась темной, грязной, с плотными занавесками на окнах, горой вещей, сваленных в углу, возле ящиков, забитых рулонами выделанной кожи. Человек, впустивший меня, был худ, небрит, с длинными сальными волосами и лицом каторжника. На кожевника он походил мало. Висевший на его плечах плащ – объемистый, серый, весь залатанный кожаными заплатками, уместнее смотрелся бы на бездомном или пилигриме.

– Иржик, – просипел человек. – Зовут меня так. Иржик Халабала[19]19
  Бездельник.


[Закрыть]. Зденек Блажек это для Святого Официума. Когда меня так называют, сразу понятно, кто пришел. – Он встал у стены, не предложив мне сесть. – Что связывает стража и Святой Официум?

– Разве я говорил, что страж?

– Пфф! Наши общие друзья платят мне не за то, что я слеп и глух. О том, что в Морове появился страж – я слышал. Кинжал на виду ты, конечно, не носишь, но вот раньше я тебя в моем городе не видал, альбаландец. Ты чужак, но ходишь в одиночку. Предположу, что ты страж. Разве я не прав?

– Прав.

Наверху заплакал ребенок. Информатор поднял голову к потолку, прислушался и вновь перевел на меня взгляд.

– Инквизиция вывела своих людей из Морова. А обо мне, как видно, забыли. То ли своим не считают, то ли я им ни черта не нужен. – Он зло рассмеялся. – Мне кажется, ты здесь не затем, чтобы вытащить меня из задницы, в которую мы все угодили благодаря нашему князю.

– Не за этим.

Он принял эту новость очередным смешком.

– Мне требуется информация. Я знаю, что ты наблюдал за цыганами.

– Не стану отрицать. За это мне и платили.

– В начале этого года, а возможно, в конце прошлого под стенами Морова остановился большой табор, человек двести.

– Двести шесть, если быть точным, – прохрипел он, отхаркался, сплюнул прямо на пол. – Помню прекрасно. Ветвь Николицэ. Аржинт Манчи у них барон[20]20
  Главный в таборе.


[Закрыть]. Были такие. Я не святой Прокл, страж, а осведомитель на жалованье. Если тебе нужно то, что я видел, плати.

– Сколько?

– Время сейчас голодное. Продукты дорожают…

– Не тяни, – перебил я его.

– За грош отвечу на твои вопросы. Но если какие-то из них покажутся мне опасными или более ценными, тебе придется доплатить.

– Грош. – Я положил золотую монету на край стола. – Но если мне не понравятся твои ответы, я заберу его обратно.

Он не притронулся к плате, только кивнул:

– Заметано. Ну так вот… Табор пришел сюда в конце декабря, сразу после Рождества. Оставались почти месяц. Манчи решил, что здесь неплохое место, раз Жиротинец их не гонит. Вели себя… – Иржик почесал небритую щеку. – Как цыгане. Кое-что украли, кое-кого надули. Но все по мелочи да тихонько. Барон им бузить запретил, рассчитывал здесь зиму переждать. Так что коней не воровали, к местным не цеплялись и в карты если и дурили, то самую малость. А потом как-то ночью взяли и снялись. Ушли в метель, только их и видели. Стало быть, Манчи не захотел весны ждать.

Осведомитель уставился на меня, ожидая вопросов.

– Что насчет колдовства?

– Говорю же – тихо вели себя. Если бабы и делали какие-то наговоры, то слабые, внимания не привлекающие. Моих начальников такая ерунда не волнует. Но среди табора колдуны имелись. Сам Манчи, его племянник и жена кузнеца ихнего.

– Этот Манчи – худощавый, с черными бакенбардами, цветная косынка, вышитый родовой пояс, хорошо обращается с ножом?

– Нет. Манчи седой, и нож в руках тяжело ему уже держать – суставы больные. Походу, ты о его племяннике, Грофо Манчи, говоришь. Что? Набузил?

– Вроде того.

– Не удивлен. Грофо – злобная тварь. Такой и родного дядю убьет, лишь бы выгода была.

– Поподробнее о нем.

– Можно и подробнее. В таборе не все его любили. Жену он свою бил, бабам другим проходу не давал. Старших не уважал. На ножи его звать боялись, боец он отменный. В общем, паршивая овца в чуть менее паршивом стаде. Любил хорошо одеться, гульнуть, к шлюхам городским заглянуть. Пожалуй, он единственный, кто часто ходил в город.

– Где сидел?

– В борделе «Два перышка» и кабак «Под уткой», что на Старомясницкой. Но не чудил.

– С кем-нибудь часто общался?

– С парой шлюх. Нужны имена? Марта и Лисица.

– А кроме шлюх?

– Нет. Не припомню такого. Бывали случайные знакомства в кабаках. Но дважды с одним и тем же – я не видал.

– А что-нибудь странное было? В таборе или в поведении этого Грофо?

И снова мне не понравился его взгляд.

– Смотря что называть странным. Для кого-то штаны надевать через голову странно, а для кого и обычное дело. Меня кой-чего смутило, а вот тех, кто мне платит, – нет. Дней за пять до того, как они свалили в метель, только их и видели, в таборе стало происходить что-то непонятное. – Он провел языком по потрескавшимся губам. – Когда долго наблюдаешь за людьми, волей-неволей замечаешь, что они делают. Привыкаешь к определенному порядку вещей.

– Например?

– Каждое утро жена целует мужа в щеку. Кузнец, прежде чем начать работу, бросает в горн какую-то ерунду. Мальчишки к полудню собираются у таборитского шеста, чтобы посмотреть, как меняют караул стражников возле Епископской башни. Молодые, которые только и делают, что бегают в дальний фургон. Старик, который обязательно поплюет через плечо, прежде чем начать поить лошадей. Старуха, которую сын каждый день выносит из шатра, чтобы она побыла на свежем воздухе.