Текст книги "Люди сороковых годов"

X
Неожиданные гости

Вакация Павла приближалась к концу. У бедного полковника в это время так разболелись ноги, что он и из комнаты выходить не мог. Старик, привыкший целый день быть на воздухе, по необходимости ограничивался тем, что сидел у своего любимого окошечка и посматривал на поля. Павел, по большей части, старался быть с отцом и развеселял его своими разговорами и ласковостью. Однажды полковник, прищурив свои старческие глаза и посмотрев вдаль, произнес:

– А, ведь, с Сивцовской горы, должно быть, экипаж какой-то едет.

– Где, папаша? – спросил Павел и, взглянув по указанию полковника, в самом деле увидел, что по едва заметной вдали дороге движется какая-то черная масса.

– Кто ж это такие? – спросил он довольным голосом: ему уж сильно поприскучило деревенское уединение, и он очень желал, чтобы кто-нибудь к ним приехал.

– Не знаю! – отвечал протяжно полковник, видимо, недоумевая. – Это к нам! – прибавил он, когда экипаж, выехав из леска, прямо повернул на дорогу, ведущую к ним в усадьбу.

– А есть ли запас у нас, и будет ли чем накормить гостей? – спросил с беспокойством Павел.

– Есть, будет! Это две какие-то дамы, – говорил полковник, когда экипаж стал приближаться к усадьбе.

– Какие же это могут быть дамы? – спросил Павел с волнением в голосе и, не утерпев долее дожидаться, вышел на крыльцо, чтобы поскорее увидеть, кто такие приехали.

Коляска, запряженная четвернею, вкатилась на двор. В одной из дам Павел узнал m-me Фатееву, а в другой – m-lle Прыхину.

– Боже мой! – говорил он радостно, и сам отпер у коляски дверцу, когда экипаж остановился перед крыльцом.

– Вот, вы не хотели ко мне приехать, так я к вам приехала, – говорила Фатеева, слегка опираясь на руку Павла, когда выскакивала из коляски, а потом дружески пожала ему руку.

Он почувствовал, что рука ее сильно при этом дрожала. Что касается до наружности, то она значительно похорошела: прежняя, несколько усиленная худоба в ней прошла, и она сделалась совершенно бель-фам[83]83
  Бель-фам – видная, представительная, полная женщина.


[Закрыть], но грустное выражение в лице по-прежнему, впрочем, оставалось.

– Monsieur Вихров не хотел меня пригласить к себе, но я сама к нему тоже приехала! – повторила за своей приятельницей и m-lle Прыхина с своею обычно развязною манерой.

– Познакомьте меня с вашим отцом, – сказала m-me Фатеева торопливо Павлу. Голос ее при этом был неровен.

– Непременно! – отвечал он и торопливо повел обеих дам к полковнику.

– Это madame Фатеева! – сказал он отцу.

– Очень рад, – отвечал полковник, привставая со своего места.

– Я давно, Михаил Поликарпович, желала быть у вас, – начала как бы совершенно искренним голосом m-me Фатеева, – и муж мой тоже, но он теперь уехал в вологодское имение свое и – как воротится, так непременно будет у вас.

– Благодарю покорно! – говорил полковник, стоя перед нею, немного наклонившись и растопырив руки.

– Да вы сядьте, пожалуйста, – проговорила m-me Фатеева, слегка дотрогиваясь до полковника и усаживая его, – вас, я слышала, очень тревожат раны ваши несносные.

– Не столько, я полагаю, раны, сколько лета мои.

– А с сыном вашим мы давно друзья, – продолжала Фатеева.

– Слышал это, – произнес полковник с улыбкой.

– И мы с вами – соседи весьма недальние: не больше тридцати верст.

– Ну, будут и все сорок, – сказал полковник. По его тону весьма было заметно, что у него некоторый гвоздь сидел в голове против Фатеевой. «Барыня шалунья!» – думал он про себя.

М-lle Прыхина, все время стоявшая перед полковником, точно солдат, навытяжке и дожидавшаяся, когда придет ее очередь рекомендоваться Михаилу Поликарповичу, воспользовавшись первой минутой молчания Фатеевой, сейчас же отнеслась к нему:

– А мне позвольте представиться… я – Прыхина.

– Дочь казначея, вероятно, нашего? – произнес, и перед нею склоняя голову, полковник.

– Точно так. Отец мой тридцать лет казначеем! – проговорила она с какою-то гордостью, обращаясь к Павлу, и затем, поведя как-то носом по воздуху, прибавила: – Какой вид тут у вас прекрасный – премиленький!

– Да, недурной, – отвечал полковник, несколько пораженный ее бойкостью.

М-me Фатеева между тем села с Павлом несколько в стороне на диване. Он был почти в лихорадке: пожатие прелестной ручки m-me Фатеевой пронзило как бы электрическими иглами все тело его.

– Что же, ваша история с Постеном кончилась? – спросил он ее вполголоса.

– Давно, – отвечала она ему тоже тихо.

– Как же вы приехали к вашему мужу?

– Я сначала написала к нему… Я года полтора жила уже у матери и оттуда написала ему, что – если он желает, то я к нему приеду. Он отвечал мне, чтобы я приезжала, но только с тем, чтобы вперед ничего подобного не повторялось. В письмах, разумеется, я ничего не говорила против этого, но когда приехала к нему, то сказала, что с моей стороны, конечно, никогда и ничего не повторится, если только с его стороны не повторится.

– Что же, с его стороны и не повторялось? – спросил Павел.

– С его стороны и не прекращалось никогда, – отвечала m-me Фатеева с грустною усмешкой.

– И пьет он также по-прежнему?

– Еще больше, кажется; но, по крайней мере, я рада тому, что он соберет к себе разных дряней приятелей, играет, пьет с ними на своей половине, и не адресуется уж ко мне ни с разговорами, ни с нежностями.

M-me Фатеева остановилась и вздохнула.

– Но ведь нельзя же так жить вечно? – заметил ей Павел.

– Да, трудно, – произнесла m-me Фатеева. – Но вы, однако, я надеюсь, заедете ко мне! – прибавила она вдруг.

– Непременно! – отвечал Павел. – Но только как досадно: вакации мои кончаются, и мне надо будет ехать в Москву – когда же мне это сделать?

– Но вы должны же, однакож, это сделать? – произнесла m-me Фатеева уже с укором.

– Конечно, сделаю! Вы позволите мне, совсем уже ехавши, заехать к вам?

– Хорошо, но скоро ли это будет: мне все-таки хочется поскорее вас видеть у себя!

– Через два – три дня.

– Хорошо! – проговорила m-me Фатеева и так взглянула на Павла, что он даже сконфузился немного.

М-lle Прыхина, в это время, вздумавшая или, может быть, принявшая на себя обязанность занимать полковника, несла ему бог знает какую чушь.

– Были у нас в городе вольтижеры, – говорила она ему, – только у них маленький этот мальчик, который прыгает сквозь обручи и сквозь бочку, как-то в середину-то бочки не попал, а в край ее головой ударился, да так как-то пришлось, что прямо теменным швом: череп-то весь и раскололся, мозг-то и вывалился!..

– Господи помилуй! – произнес полковник.

– Ужасно! – подтвердила и m-lle Прыхина. У них в городе никаких вольтижеров не было и никто себе не раскраивал головы. Это все она выдумала, чтоб только заинтересовать полковника.

– А то знаете еще что, – продолжала она, расходившись, – у папаши работал плотник и какой ведь неосторожный народ! – рубил да топором себе все четыре пальца и отрубил; так и валяются пальцы-то в песке! Я сама видела.

– Что такое? – произнес полковник, начинавший уже недоумевать.

– А то у священника у нашего соборного, вы слышали, утонули два сына…

– Да, слышал; но ведь это – года три тому назад.

– Может быть, но вообразите себе: их вынули из воды и видят, что они, мертвые-то, целуются друг с другом.

– Как целуются? – спросил с удивлением полковник:

– Ах, нет! Что я, тьфу! – обнимаются, – поправилась m-lle Прыхина.

Полковник наконец понял, что все это она ему врала, но так как он терпеть не мог всякой лжи, то очень был рад, когда их позвали обедать и дали ему возможность отделаться от своей собеседницы. За обедом, впрочем, его вздумала также занять и m-me Фатеева, но только сделала это гораздо поумнее, чем m-lle Прыхина.

– Я как-то тут читала, – начала она своим тихим и скромным голосом, – одну старинную историю Кавказа и там прочла, что жена какого-то грузинского царя, непокорная нам…

– Да, знаю-с, знаю! – подхватил лукаво Михаил Поликарпович.

– Что когда наш полковник стал брать ее в плен, то она убила его.

Обе дамы, как мы видим, заговаривали с полковником все о страшном: они, вероятно, его самого считали немножко за тигра кровожадного.

– Вот-с, как это было, – начал Михаил Поликарпович, – не полковник, а майор подошел к ней, и только было наклонился, чтобы руку ей подать и отвести в карету, она выхватила из-под фартука кинжал да и пырнула им его.

– И, говорят, тут был, – продолжала Фатеева, – какой-то еще ординарец Вихров: вы это были или нет?

– Я-с, я самый! – отвечал полковник с самодовольством.

– Я вот никак не могу себе представить, как это женщина может решиться на убийство? – вмешалась в разговор m-lle Прыхина.

– Э, азиатки! – подхватил полковник. – На другое что у них ума и толку не станет, а на это – пырнуть кого-нибудь кинжалом – каждая из них, бестия, сумеет.

– Но черкешенки, говорят, очень пылко и страстно любят, – проговорила Фатеева и при этом мельком взглянула на Павла.

– Что они любят? – возразил полковник. – Нет, я думаю, ни одной из них, чтобы червонцев за сто ее нельзя было купить.

– И ревнивы, наконец, ужасно! – прибавила m-me Фатеева, отламывая кусочки хлеба и продолжая взглядывать на Павла.

– Да, вот на это они тоже мастерицы: мужу как раз глаза выцарапают, – это их дело! – подхватил полковник. Вообще он был о всех женщинах не слишком высокого понятия, а об восточных – и в особенности.

После обеда, когда дамы вышли в задние комнаты поправить свой туалет и пораспустить несколько свои шнуровки, полковник заметил сыну:

– Какая, брат, эта Фатеиха умная баба и собою-то какая красивая: за неволю этакая убежит от мужа, не станет ему подставлять шеи.

– Муж ее совсем негодяй, – проговорил как бы совершенно равнодушно Павел.

– Слышал это я… Прекрасная барыня, прекрасная! – повторил полковник. – Но зато другая-то, брат, так – полохоло, я тебе скажу.

– Другая – дрянь!

– Носище-то, брат, какой у нее, носище-то! Точно рулем каким-то ворочает, – говорил полковник и захохотал.

Дамы между тем возвратились и объявили, что они желают прогуляться в поле.

– Ступайте, бог с вами! А я покамест сосну, – разрешил им полковник.

Выйдя на двор, гостьи и молодой хозяин сначала направились в яровое поле, прошли его, зашли в луга, прошли все луга, зашли в небольшой перелесок и тот весь прошли. В продолжение всего этого времени, m-lle Прыхина беспрестанно уходила то в одну сторону, то в другую, видимо, желая оставлять Павла с m-me Фатеевой наедине. Та вряд ли даже, в этом случае, делала ей какие-либо особенные откровенности, но она сама догадалась о многом: о, в этом случае m-lle Прыхина была преопытная и предальновидная!

M-me Фатеева и Павел, каждоминутно взглядывавшие друг на друга, оставаясь вдвоем, почти не разговаривали между собой и только как-то (и то, должно быть, больше нечаянно) проговорили:

– Вы, я думаю, во все время нашей разлуки и не вспомнили меня? – спросила его m-me Фатеева.

– Напротив, беспрестанно! А вы меня вспоминали ли? – спросил ее и Павел.

– О, как еще часто! – воскликнула m-me Фатеева.

Когда, наконец, они прошли и перелесок, m-me Фатеева остановилась.

– Где мы это теперь? – спросила она, поводя кругом черными глазами.

– Довольно далеко от дома; надобно вернуться назад! – проговорил Павел.

Все повернули назад. В перелеске m-lle Прыхина опять с каким-то радостным визгом бросилась в сторону: ей, изволите видеть, надо было сорвать росший где-то вдали цветок, и она убежала за ним так далеко, что совсем скрылась из виду. M-me Фатеева и Павел, остановившись как бы затем, чтобы подождать ее, несколько времени молча стояли друг против друга; потом, вдруг Павел зачем-то, и сам уже не отдавая себе в том отчета, протянул руку и проговорил:

– Так вот как-с, а?

– Да, – отвечала Фатеева и тоже, неизвестно зачем, в его руку положила свою руку и крепко ее пожала.

Павел с дрожащими губами потянул к себе и поцеловал эту руку. Затем к нему притянулось лицо m-me Фатеевой, и они поцеловались, и Павел еще было раз хотел ее поцеловать, но m-me Фатеева тихо его отстранила.

– Наша спутница скоро вернется: я слышу шелест ее платья, – проговорила она.

И спутница, действительно, показалась из-за кустов.

– Какой, однако, у вас отличный слух, – проговорил Павел, обращаясь к m-me Фатеевой и задыхаясь от волнения.

– У меня слух отличный, – отвечала она. Лицо ее тоже пылало.

М-lle Прыхина нарочно глазела по сторонам, чтобы не оконфузить еще более молодых людей. О, она была преопытная в этом случае! Когда молодые люди возвратились домой, полковник уже проснулся. По необходимости пришлось сидеть с ним и занимать его. Павел выходил из себя и начинал уже грубо говорить с отцом, вдруг m-lle Прыхина (выдумай-ка кто-нибудь другой, не столь опытный в этом деле!) предложила в горелки побегать. Павел, разумеется, сейчас же принял это с восторгом, m-me Фатеева – с явным удовольствием: даже полковнику это было приятно.

– Побегайте, побегайте! – произнес он и велел на кресле вынесть себя на галерею, чтобы посмотреть на бегающих.

Чтобы больше было участвующих, позваны были и горничные девушки. Павел, разумеется, стал в пару с m-me Фатеевой. М-lle Прыхина употребляла все старания, чтобы они все время оставались в одной паре. Сама, разумеется, не ловила ни того, ни другую, и даже, когда горничные горели, она придерживала их за юбки, когда тем следовало бежать. Те, впрочем, и сами скоро догадались, что молодого барина и приезжую гостью разлучать между собою не надобно; это даже заметил и полковник.

– Ишь, как эта пара сбегалась и разлучить их никак не могут! – проговорил он, разумея сына и Фатееву.

Пожатие рук, между Павлом и его дамою, происходило беспрерывное. Убегая от ловящего, они стремительно кидались друг к другу почти в объятия, Павел при этом хватал ее и за кисть руки, и за локоть, а потом они, усталые и тяжело дышавшие, возвращались к бегающим и все-таки продолжали держать друг друга за руки.

– Как мне хочется поцеловать еще раз вашу ручку, – проговорил Павел.

– Терпенье! Вот, вы приедете ко мне, тогда можно будет, – отвечала Фатеева.

– Непременно буду! Но вы разве не ночуете у нас? – спросил Павел.

– Нет, вашему отцу и без того немножко странен мой приезд. Мы поедем, когда взойдет луна.

– Но зачем же это? – возразил Павел.

– Так нужно, а то очень бросится всем в глаза. Приезжайте лучше к нам скорее!

Когда взошла луна, m-me Фатеева, в самом деле, велела закладывать коляску.

– Но куда же вы? Отчего же вы не ночуете? – заметил было ей и полковник.

– Мы уже так решили, что по холодку доедем, – объяснила ему Фатеева.

– Ну, как знаете! – согласился полковник.

– Вот, как я, по милости вашей, платье-то себе истрепала, – сказала бойко m-lle Прыхина Павлу, показывая ему на заброженный низ своего платья.

– Очень жаль! – отвечал тот механически, а сам в это время не спускал глаз с m-me Фатеевой, которая, когда надела шляпку, показалась ему еще прелестнее.

Когда они уехали, он остался в каком-то угаре и всю ночь почти не спал и метался из стороны в сторону.

XI
Venit, vidit, vicit![84]84
  Пришел, увидел, победил! (лат.).


[Закрыть]

У Павла, как всегда это с ним случалось во всех его увлечениях, мгновенно вспыхнувшая в нем любовь к Фатеевой изгладила все другие чувствования; он безучастно стал смотреть на горесть отца от предстоящей с ним разлуки… У него одна только была мысль, чтобы как-нибудь поскорее прошли эти несносные два-три дня – и скорее ехать в Перцово (усадьбу Фатеевой). Он по нескольку раз в день призывал к себе кучера Петра и расспрашивал его, знает ли он дорогу в эту усадьбу.

– С кучером ихним разговаривал: сказывал он, как они ехали, – отвечал тот.

– Как же они ехали? – спрашивал Павел.

– Да через Афанасьево надо; потом – в Пустые Поля, в село Горохово и к ним уж.

– Нет ли поворотов тут?

– Ну, да поворотов как не быть – есть. Главная причина тут лес Зенковский, верст на пятнадцать идет; грязь там, сказывают, непроходимая.

– Да грязь что! Проедем.

– На Горохово не надо ехать, – вмешался стоявший тут Иван.

– Как не надо? – возразил ему с удивлением кучер. – Горохово – приход ихний, всего в двух верстах от них.

– Мало ли где какой приход; не в каждое селение через приход надо ехать! – возразил ему Ванька.

Павел убежден был, что Иван сказал это, вовсе не зная хорошенько, а так только, чтоб поумничать. Это вывело его из терпения.

– Ты говоришь вздор и меня только вводишь в смущение, – сказал он ему.

– Да мне что! Поезжайте, как хотите, – произнес Иван бахваловато и ушел.

– Дурак! – проговорил ему Павел вслед.

– Именно дурак, только барина тревожит, – повторил за ним и кучер.

Накануне отъезда, Павел снова призвал Петра и стал его Христом богом упрашивать, чтобы он тех лошадей, на которых они поедут, сейчас бы загнал из поля, а то, обыкновенно, их ловить ходят в день отъезда и проловят целый день.

– Ужо загоню вечером, – успокоивал его кучер.

– Нет, ты теперь же, сейчас застань их! – настаивал Павел.

– Да теперь пошто! Пусть еще погуляют и поедят, – возражал ему кучер.

– Успеешь еще, братец, уедешь! – вмешался в разговор, уже обиженным голосом, полковник.

– Я непременно к двадцать пятому числу должен быть в Москве, – сказал Павел, чтобы только на что-нибудь свернуть свое нетерпение.

– Не в Москву тебе, кажется, надобно, шельмец ты этакий! – сказал ему полковник и погрозил пальцем. Старик, кажется, догадывался о волновавших сына чувствованиях и, как ни тяжело было с ним расстаться, однако не останавливал его.

«Пусть себе заедет к барыне и полюбезничает с ней», – думал он.

В день отъезда, впрочем, старик не выдержал и с утра еще принялся плакать. Павел видеть этого не мог без боли в сердце и без некоторого отвращения. Едва выдержал он минуты последнего прощания и благословения и, сев в экипаж, сейчас же предался заботам, чтобы Петр не спутался как-нибудь с дороги. Но тот ехал слишком уверенно: кроме того, Иван, сидевший рядом с ним на козлах и любивший, как мы знаем, покритиковать своего брата, повторял несколько раз:

– Это вот так, сюда надо ехать!

И все это Иван говорил таким тоном, как будто бы и в самом деле знал дорогу. Миновали, таким образом, они Афанасьево, Пустые Поля и въехали в Зенковский лес. Название, что дорога в нем была грязная, оказалось слишком слабым: она была адски непроходимая, вся изрытая колеями, бакалдинами; ехать хоть бы легонькою рысью было по ней совершенно невозможно: надо было двигаться шаг за шагом!

Павел выходил из себя: ему казалось, что он никак не приедет к пяти часам, как обещал это m-me Фатеевой. Она будет ждать его и рассердится, а гнев ее в эту минуту был для него страшнее смерти.

Лесу, вместе с тем, как бы и конца не было, и, к довершению всего, они подъехали к такому месту, от которого шли две дороги, одинаково торные; куда надо было ехать, направо или налево? Кучер Петр остановил лошадей и недоумевал.

– Что ты остановился? – спросил с ужасом Павел и уж заранее предугадывал, что тот ему ответит.

Петр был слуга усердный и не любил без толку беспокоить бар.

– А вот тут поглядеть надо, как ехать! – сказал он уклончиво. – Сбегай, поди-ка, – сказал он Ивану, – посмотри, где дорога побойчее идет.

Иван тоже, как и путный, соскочил с козел и сначала пробежал по одной дороге, а потом – по другой.

– Поезжай направо! – сказал он утвердительно и почти повелительно.

Своим искренним голосом он даже Павла обманул на этот раз.

– Направо надо! – повторил и тот за ним.

Петр подумал немного и взял направо; через несколько времени, дорога пошла еще хуже: кроме грязи, там была такая теснота, что четверка едва проходила.

– Мы сбились с дорога! – произнес отчаянным голосом Павел. – Поворачивайте назад!

– Как тут поворотишь! И поворотить-то нельзя, – произнес мрачно Петр. – Смотрел тоже! – прибавил он Ивану укоризненно!

– Чего смотрел! – проворчал тот, как бы ни в чем неповинный.

– Чего смотрел! Не за кусты только посмотреть тебя посылали, подальше бы пробежал! – говорил Петр и сам продолжал ехать.

– Куда же вы едете? Вы меня черт знает куда завезете! – воскликнул Павел.

Петр остановил лошадей. Павел готов был расплакаться; поворотить лошадей, в самом деле, не было никакой возможности.

– Что теперь делать, что теперь делать? – кричал он, колотя себя в грудь.

– Да полноте, батюшка, беспокоиться; выедем как-нибудь!

– Когда выедем, когда выедем? – кричал Павел. На часах у него было около пяти часов.

– Поедем – и в какую-нибудь деревню выберемся, – сказал ему Петр и опять тронул лошадей.

– Это все этот мерзавец, этот негодяй, научил направо ехать! – кричал Павел, грозя на Ивана кулаками.

Иван, в свою очередь, струсил, присмирел и сидел воды не замутя.

Прошло еще для Павла страшных, мучительных полчаса.

– Надо поворотить назад! – произнес, наконец, Петр.

– А разве возможно? – воскликнул обрадованный уже и этим Павел.

– Поворотим как-нибудь, – ответил Петр и начал поворачивать лошадей; но при этом одна из пристяжных забежала за куст и оборвала постромки. Коляску так качнуло, что Иван даже не удержался на козлах и полусвалился-полусоскочил с них.

– Ну, не стыдно ли тебе, не стыдно ли – куда завез нас! – стыдил его Павел.

– Кто ж ее знает! – отвечал Иван, в самом деле, устыдившимся голосом и усаживаясь снова на козлы.

Проехали почти половину до того места, от которого они сбились. Вдруг послышался треск и как бы шлепанье лошадиных ног, и в то же время между кустами показался ехавший верхом мужик.

– Стой, стой! – закричал ему Павел.

Мужик остановился.

– Ты дорогу в Перцово знаешь? – спросил Павел с первого же слова.

– Знаю, – отвечал мужик.

– Я тебе дам десять рублей – брось свое дело и провожай нас в эту усадьбу.

– Десять рублей? – повторил мужик как бы с удивлением.

– Да, десять! – повторил Павел. – Веди только нас, как надо ехать.

– Ехать – что за хитрость! – сказал мужик и через несколько минут вывел их совсем из лесу. – А вот тут все прямо, – сказал он, показывая на дорогу.

– Веди нас до самой усадьбы, тогда десять рублей и получишь, – сказал ему Павел.

Мужик не очень охотно поехал; он, кажется, не совсем доверял, что ему отдадут обещанные деньги.

– Скачите теперь! Марш-марш, валяйте! – закричал Павел.

Петр погнал лошадей. Мужичок поскакал на своей лошаденке. Иван едва удерживался на козлах.

– Скорей! Скорей! – кричал Павел.

Береженые лошадки полковника, я думаю, во всю жизнь свою не видали такой гоньбы.

– Вот и Перцово! – сказал мужик, безбожно припрыгивая на своей лошади и показывая снятою им шляпой на видневшуюся невдалеке усадьбу.

Павел поуспокоился и захотел привесть несколько в порядок свой туалет. Он велел остановиться, вышел из экипажа и приказал Ивану себя почистить, а сам отдал мужику обещанную ему красненькую; тот, взяв ее в руки, все еще как бы недоумевал, что не сон ли это какой-нибудь: три-четыре версты проводив, он получил десять рублей! Он вовсе не понимал того огня, которым сгорал мой герой. Когда Павел снова уселся в коляску и стал уже совсем подъезжать к усадьбе, им снова овладели опасения: ну, если m-me Фатеева куда-нибудь уехала или больна, или муж ее приехал и не велел его принимать, – любовь пуглива и мнительна!

Наконец, он подъехал к крыльцу. Мелькнувшее в окне лицо m-me Фатеевой успокоило Павла – она дома. С замирающим сердцем он начал взбираться по лестнице. Хозяйка встретила его в передней.

– Здравствуйте! – проговорила она приветливым и тихим голосом и в то же время была как бы немного оконфужена.

В следующей комнате Вихров слышал чьи-то женские голоса. Клеопатра Петровна провела его в гостиную.

– Никак уж, вероятно, не ожидали меня встретить, никак! – оприветствовала его там толстая становая, вставая перед ним и потрясая головой.

«О, черт бы тебя подрал! – подумал Павел. – Как это она тут очутилась?»

– И как это случилось, – продолжала становая, видимо, думавшая заинтересовать своим рассказом Павла, – вы этого совершенно ничего не знаете и не угадываете! – прибавила она, грозя ему своим толстым пальцем. – Вчерашнего числа (она от мужа заимствовала этот несколько деловой способ выражения)… вчерашнего числа к нам в село прибежал ваш крестьянский мальчик – вот этакий крошечка!.. – и становая, при этом, показала своею рукою не более как на аршин от земли, – звать священника на крестины к брату и, остановившись что-то такое перед нашим домом, разговаривает с мальчиками. Я говорю: «Душенька, что ты такое это рассказываешь?» – «А наш молодой балин, – говорит, – завтла едет в гости в Пелцово. Пелцовские бали к нам плиезжали и звали его». Дай-ка, я думаю, нашего молодого соседа удивлю и съезжу тоже! – заключила становая и треснула при этом рукой по столу.

«Что же это такое?» – думал Павел, стоя перед ней и решительно не находя – что отвечать ей.

А m-lle Прыхина, молча подавшая при его приходе ему руку, во все это время смотрела на него с таким выражением, которым как бы ясно говорила: «О, голубчик! Знаю я тебя; знаю, зачем ты сюда приехал!»

Павел решительно не знал куда девать себя; Клеопатра Петровна тоже как будто бы пряталась и, совершенно как бы не хозяйка, села, с плутоватым, впрочем, выражением в лице, на довольно отдаленный стул и посматривала на все это. Павел поместился наконец рядом с становою; та приняла это прямо за изъявление внимания к ней.

– Так так-то-с, молодой сосед! – воскликнула она и ударила уже Павла рукою по ноге, так что он поотстранился даже от нее несколько. – Когда же вы к нам опять приедете? Мальчик ваш сказал, что вы совсем уже от нас уезжаете.

– Не знаю-с! – ответил ей сухо Павел и, повернувшись к хозяйке, спросил ее:

– А ваш супруг?

– Он завтра вечером или послезавтра приедет, – отвечала та каким-то ровным голосом.

«Так, значит, сегодня вечером только и много завтра утром можно будет пробыть у ней!» – подумал Павел и с грустью склонил голову. Встретиться с самим господином Фатеевым он как бы даже побаивался немного.

Подали чай. M-me Фатеева, видимо, не совладела уже более с собой и вдруг отнеслась к Павлу:

– Monsieur Вихров, вы, кажется, охотник до музыки; у меня довольно недурное фортепьяно, – в зале оно, – прибавила она, показывая головой на залу.

– Ах, сделайте одолжение, – сказал Павел и сейчас же пошел в залу.

– Сыграйте, пожалуйста, monsieur Вихров; мне сказывали, что вы отлично играете!.. – кричала ему вслед m-lle Прыхина, напирая при этом преимущественно на слово сказывали.

– Ему трудно, может быть, будет отворить фортепьяно, – сказала Фатеева и вышла вслед за Павлом.

Он уже сидел за инструментом и перелистывал ноты. Она потихоньку подошла к нему и села сбоку фортепьян.

– Вы каких-нибудь нот ищете? – спросила она его.

– Я ничего не ищу, – отвечал ей Павел. – По милости ваших гостей, мне не только что ручки вашей не удастся поцеловать, но даже и сказать с вами двух слов.

– Становая эта приехала; я никак ее не ожидала! – проговорила m-me Фатеева. – Прыхина, та – ничего; при той стесняться особенно нечего.

– Та – ничего! – согласился и Павел, ударяя слегка по клавишам. – И что же, они у вас и завтра все утро пробудут?

– Может быть!

– А завтра я должен буду уехать.

M-me Фатеева сначала на это ничего не сказала, но потом, помолчав немного, проговорила:

– Разве вот что: приходите после ужина, когда все улягутся, посидеть в чайную; я буду там.

– А где же эта чайная? – спросил, наклоняя свое лицо к нотам, Павел.

– Я, в продолжение вечера, постараюсь вам как-нибудь показать ее, – отвечала, тоже не глядя на него, m-me Фатеева.

В гостиной, в это время, просто происходила борьба: становая так и рвалась в залу.

– Что же он не играет? Пойду и заставлю его! – говорила она.

– Ах, нет! Погодите, посидите, он сейчас будет играть! – уговаривала и останавливала ее m-lle Прыхина.

– Но, однакож, он не играет! – возразила становая, подождав еще немного и обращая почти сердитое лицо к m-lle Прыхиной.

– Заиграет, погодите! – успокоивала ее та и при этом чему-то усмехнулась.

– Нет, я пойду! – воскликнула становая и поднялась было с дивана.

– Нет, посидите со мной! – останавливала ее m-lle Прыхина и, взяв ее за руку, почти насильно посадила ее на прежнее место.

– Да что же мне сидеть с вами, зачем я вам нужна? – спрашивала становая удивленным голосом.

– Нужны! У вас есть очень хороший жених, и мне за него замуж хочется, – убеждала ее m-lle Прыхина.

– Ах, какие вы глупости говорите! Никаких у меня женихов нет, – продолжала становая, уже рассердясь.

Но Павел в это время заиграл.

– Ну, вот вам – он и заиграл, – сказала ей m-lle Прыхина.

– Да, но он все не то играет, что я люблю; я люблю больше русские песни! – воскликнула становая и, вскочив с дивана, выбежала в залу.

– Нет, нет! Не то извольте играть, а нашу – русскую! – кричала она Павлу.

Хорошо, что m-me Фатеева, смотревшая почти страстно на Павла, услыша ее медвежью походку, успела мгновенно опустить глаза в землю.

– Русскую, русскую извольте сыграть! – продолжала становая и оперлась при этом на стул, на котором сидел Павел.

Какой-то неприятной теплотой так и обдало его при этом.

– Вы задавите меня совсем, – сказал он, почти готовый встать с своего места.

– Ах, какой неженка, скажите, пожалуйста! – воскликнула становая и села на стул, но все-таки напротив него.

Зачем эта г-жа становая так яростно кидалась в этот вечер на моего героя – объяснить трудно: понравился ли он ей очень, или она только хотела показать ему, что умеет обращаться с столичными мужчинами…

М-lle Прыхина тоже, делать нечего, вышла в залу и села около хозяйки.

– Какая несносная женщина! – сказала она, показывая глазами на становую.

– А что же? – спросила ее, как бы совершенно невинным голосом, Клеопатра Петровна.

– Ты видишь! – сказала Прыхина с обычным своим ударением.

– Ничего не вижу, – произнесла с улыбкой Фатеева.

– Ну, не видишь, так и прекрасно! – проговорила обиженная этим m-lle Прыхина, – и, в самом деле, досадно: за все участие ее хоть бы малою откровенностью ее вознаградили!

Павел, под влиянием мысли о назначенном ему свидании, начал одну из самых страстных арий, какую только он знал, и весь огонь, которым горела душа его, как бы перешел у него в пальцы: он играл очень хорошо! M-me Фатеева, забыв всякую осторожность, впилась в него своими жгучими глазами, а m-lle Прыхина, закинув голову назад, только восклицала:

– Чудно, бесподобно!

– Да, недурно! – одобрила и становая. Ей все больше хотелось русского.

Окончив играть, Павел встал и, осмотревшись кругом, сказал:

– Какой дом, однако, у вас оригинальный!

– Ах! Он очень старинный! Вы, однако, не видали его всего. Хотите взглянуть? – подхватила m-me Фатеева, понявшая его мысль.

– Очень рад-с!

M-me Фатеева пошла показывать ему дом.

– Вот это – зала, это – гостиная!

– А это – портрет ваш?

– Да, это – в первый год, как я вышла замуж!

Она нарочно говорила громко, чтобы ее слышали в зале.

– А это вот – угольная, или чайная, как ее прежде называли, – продолжала хозяйка, проводя Павла через коридор в очень уютную и совершенно в стороне находящуюся комнату. – Смотрите, какие славные диваны идут кругом. Это любимая комната была покойного отца мужа. Я здесь буду вас ожидать! – прибавила она совершенно тихо и скороговоркой.