Текст книги "Люди сороковых годов"

XIII
Вечер у m-me Пиколовой

То, что Вихров не был у Захаревских и даже уехал из города, не зайдя проститься с ними, – все это сильно огорчало не только Юлию, отчасти понимавшую причину тому, но и Виссариона, который поэтому даже был (в первый раз, может быть, во всю жизнь свою) в самом сквернейшем расположении духа. Судя несколько по своим собственным поступкам, он стал подозревать, что уж не было ли между сестрой и Вихровым чего-нибудь серьезного и что теперь тот отлынивает, тем более, что Юлия была на себя не похожа и проплакивала почти целые дни. Виссарион решился непременно расспросить ее об этом.

– Интересно мне знать, – заговорил он однажды, ходя взад и вперед по комнате и как бы вовсе не желая ничего этим сказать, – говорила ли ты когда-нибудь и что-нибудь с этим господином о любви?

– Никогда и ничего, – отвечала Юлия.

– О, вздор какой! – воскликнул инженер.

– Уверяю тебя! – повторила Юлия совершенно искренним голосом.

«Ну, когда еще в таком положении дело, так это пустяки, вздор!» – успокоил себя мысленно Виссарион.

– Так у вас, может быть, все это одним пуфом и кончится? – присовокупил он.

– Всего вероятнее!.. – сказала Юлия, и голос ее при этом дрожал: сознавая, что она не в состоянии уже будет повторить своего признания Вихрову, она решилась сама ничего не предпринимать, а выжидать, что будет; но Виссарион был не такого характера. Он любил все и как можно скорей доводить до полной ясности. Услыхав, что Вихров вернулся со следствия, но к ним все-таки нейдет, он сказал сестре не без досады:

– Что же этот ваш возлюбленный не жалует?

В ответ на это Юлия устремила только на брата умоляющий взор.

– Пошли за ним, если хочешь… – присовокупил Виссарион.

– Если он не хочет идти, зачем же посылать за ним? – возразила Юлия.

– Ну, так я сам пойду к нему и посмотрю, что он там делает, – произнес почти со злобою Виссарион: ему до души было жаль сестры.

Когда Вихрову сказали, что пришел Захаревский, он, по какому-то предчувствию, как бы отгадывая причину его прихода, невольно сконфузился. У Виссариона не сорвалось это с глазу.

«Он однако потрухивает, как видно, меня?» – подумал он про себя.

– Что это, батюшка, вы за штуку выкинули? – произнес он затем вслух. – Уехали совсем из города и не зашли даже проститься.

– Невозможно было: губернатор меня экстренно послал и под присмотром еще попа.

– Что за вздор такой – экстренно послал?.. Невозможно было на две минуты забежать проститься!.. – говорил инженер и затем, сев напротив Вихрова, несколько минут смотрел ему прямо в лицо.

Тот при этом явно покраснел.

– Что это вы, устали, что ли, или больны? – спросил Виссарион.

– И устал и болен! – отвечал Вихров.

– Все это проистекает оттого-с, – продолжал инженер, – что вы ужасно какую нелепую жизнь ведете.

– Я? – спросил Вихров, несколько уже и удивленный бесцеремонностью такого замечания.

– Да, вы!.. Жениться вам надо непременно!

– Но отчего же вы сами не женитесь?

– Оттого, что я совершенно неспособен к женатой жизни: мне всякая женщина в неделю же надоедает!

– Но, может быть, и я такой же! – проговорил Вихров.

– Ну, нет, вы постоянны: вот вы экономке вашей сколько времени верны!

Виссарион под именем экономки разумел Груню.

– А вы думаете, что я в отношении ее могу быть верен и неверен?

– Совершенно уверен в том, – подхватил Виссарион.

– Кто же вам сказал это? – спросил Вихров.

– Мои собственные глаза.

– Ваши глаза совершенно вас обманывают.

– Не шутя?

– Не шутя обманывают!

Вихров не хотел Виссариона посвящать ни в какую свою тайну.

«Черт знает, ничего тут не понимаю!» – думал между тем инженер, в самом деле поставленный в недоумение: Груню он считал главной и единственною виновницею того, что Вихров не делал предложения его сестре.

– Что же, вы зайдете ли когда-нибудь к нам? Осчастливите ли вашим посещением? – полушутил, полусерьезно говорил он, вставая с тем, чтобы уйти.

– Я сегодня же вечером буду у вас, – отвечал, опять немного растерявшись, Вихров.

– Но вечером мы с сестрой у Пиколовой будем… Там будет губернатор, и прочее, и прочее, – проговорил Виссарион.

– А, и прекрасно, и я туда же приеду! – подхватил Вихров, очень обрадованный тем, что он встретится в первый раз с Юлией в обществе.

– Приезжайте! – сказал инженер и ушел.

Когда он возвратился в комнату сестры, то лицо его снова приняло недоумевающее выражение.

– Хоть зарежь, ничего тут не понимаю! – произнес он и, усевшись на стул, почти до крови принялся кусать себе ногти, – до того ему была досадна вся эта неопределенная чепуха.

Вихров, между тем, еще до свидания с Виссарионом, очень много и серьезно думал о своих отношениях к Юлии. Что он не любил ее совершенно, в этом он не сомневался нисколько, – точно так же, как теперь он очень хорошо понимал, что не любил и Фатееву и что не чувствовал также особой привязанности и к преданной ему Груне; но отчего же это?.. Что за причина тому была?.. Не оставалось никакого сомнения, что между ним и всеми этими женщинами стояла всегда, постоянно и неизменно Мари – и заслоняла их собой. Не сомневался уж он нисколько, что он одну только ее в жизни своей любил и любит до сих пор; но что же она к нему чувствует? Конечно, ее внезапный отъезд из Москвы, почти нежное свидание с ним в Петербурге, ее письма, дышащие нежностью, давали ему много надежды на взаимность, но все-таки это были одни только надежды – и если она не питает к нему ничего, кроме дружбы, так лучше вырвать из души и свое чувство и жениться хоть на той же Юлии, которая, как он видел очень хорошо, всю жизнь будет боготворить его!

Когда Виссарион ушел от него, он окончательно утвердился в этом намерении – и сейчас же принялся писать письмо к Мари, в котором он изложил все, что думал перед тем, и в заключение прибавлял: «Вопрос мой, Мари, состоит в том: любите ли вы меня; и не говорите, пожалуйста, ни о каких святых обязанностях: всякая женщина, когда полюбит, так пренебрегает ими; не говорите также и о святой дружбе, которая могла бы установиться между нами. Я хочу любви вашей полной, совершенной; если нет в вас ее ко мне, так и не щадите меня – прямо мне скажите о том!»

Отослав это письмо на почту, Вихров отправился к Пиколовым, у которых вечер застал в полном разгаре.

Начальник губернии был уж там. Он всегда у m-me Пиколовой был очень весел и даже отчасти резов. Белобрысый муж ее с улыбающимся лицом ходил по ярко освещенным комнатам. Он всегда очень любил, когда начальник губернии бывал у них в гостях, даже когда это случалось и в его отсутствие, потому что это все-таки показывало, что тот не утратил расположения к их семейству, а расположением этим Пиколов в настоящее время дорожил больше всего на свете, так как начальник губернии обещался его представить на имеющуюся в скором времени открыться вакансию председателя уголовной палаты. Должности этой Пиколов ожидал как манны небесной – и без восторга даже не мог помыслить о том, как он, получив это звание, приедет к кому-нибудь с визитом и своим шепелявым языком велит доложить: «Председатель уголовной палаты Пиколов!» Захаревские тоже были у Пиколовых, но только Виссарион с сестрой, а прокурор не приехал: у того с каждым днем неприятности с губернатором увеличивались, а потому они не любили встречаться друг с другом в обществе – достаточно уже было и служебных столкновений.

Виссарион Захаревский в полной мундирной форме, несмотря на смелость своего характера, как-то конфузливо держал себя перед начальником губернии и напоминал собой несколько собачку, которая ходит на задних лапках перед хозяином. Юлия, бледная, худая, но чрезвычайно тщательно причесанная и одетая, полулежала на кушетке и почти не спускала глаз с дверей: Виссарион сказал ей, что Вихров хотел приехать к Пиколовым.

Когда герой мой вошел, начальник губернии почти с нежностью встретил его.

– Здравствуйте, Вихров! – воскликнул он, протягивая ему ладонью вверх свою широкую руку, в которую Вихров и поспешил положить свою руку.

– От души благодарю вас, что приехали запросто!.. – говорила хозяйка дома, делая ему ручкой из-за стола, за которым она сидела, загороженная с одной стороны Юлией, а с другой – начальником губернии. – А у меня к вам еще просьба будет – и пребольшая, – прибавила она.

– Уж опять не театр ли? – спросил ее Вихров.

– Ах, нет, Вихров, гораздо скучней того – дело!

– Дело, которое madame Пиколова желает возложить на вас! – сказал полушутя и полусерьезно начальник губернии.

– Madame Пиколова? – переспросил его Вихров.

– Да! – подтвердил губернатор.

Вихров на это только усмехнулся.

– А я к вам было сегодня вечером хотел прийти, – отнесся он к Юлии.

– К нам хотели?.. – И еще что-то такое сказала Юлия, устремляя на него кроткий взгляд.

Вихров не знал – сесть ли ему около нее или нет; однако он сел, но что говорить – решительно не находился.

– Куда же это вы в последнее время ездили? – спросила его сама Юлия.

Вихров несказанно обрадовался этому вопросу. Он очень подробным образом стал ей рассказывать свое путешествие, как он ехал с священником, как тот наблюдал за ним, как они, подобно низамским убийцам[149]149
  Низамские убийцы. – Низамы – название турецких солдат регулярной армии.


[Закрыть], ползли по земле, – и все это он так живописно описал, что Юлия заслушалась его; у нее глаза даже разгорелись и лицо запылало: она всегда очень любила слушать, когда Вихров начинал говорить – и особенно когда он доходил до увлечения.

– Я готова, чтобы вы чаще от нас уезжали и рассказывали потом нам такие интересные вещи, – проговорила она.

Чтобы разговор как-нибудь не перешел на личные отношения, Вихров принялся было рассказывать и прежнее свое путешествие в Учню, но в это время к нему подошла хозяйка дома и, тронув его легонько веером по плечу, сказала ему:

– На два слова в кабинет, Вихров! – И они пошли. Белобрысый муж m-me Пиколовой тоже последовал за ними, как-то глупо улыбаясь своим широким ртом.

– Вот видите ли что! – начала m-me Пиколова. – Мы с братцем после маменьки, когда она померла, наследства не приняли; долги у нее очень большие были, понимаете… но брат после того вышел в отставку; ну, и что же молодому человеку делать в деревне – скучно!.. Он и стал этим маменькиным имением управлять.

– Опекуном, то есть, назначен был, как следует – опекой, – поправил ее муж.

– Ну, опекуном там, что ли, очень мне нужно это! – возразила ему с досадой m-me Пиколова и продолжала: – Только вы знаете, какие нынче года были: мужики, которые побогатей были, холерой померли; пожар тоже в доме у него случился; рожь вон все сам-друг родилась… Он в опекунской-то совет и не платил… «Из чего, говорит, мне платить-то?.. У меня вон, говорит, какие все несчастия в имении».

– И у него на все это и удостоверения есть от полиции, – пояснил опять за жену сам Пиколов.

– Да, у него все эти и бумаги есть! – подхватила она. – И он их представил туда. Только вдруг оттуда глупую этакую бумагу пишут к Ивану Алексеевичу… что, как это там сказано… что все это неблагонамеренные действия опекуна… Хорошо, конечно, что Иван Алексеевич так расположен к нам… Он привозит ко мне эту бумагу. «Вот, говорит, напишите брату!..» Я пишу ему… Он прискакал, как сумасшедший: «Я, говорит, желаю, чтобы все это обследовали; кто, говорит, из чиновников особых поручений Ивана Алексеевича самый благородный человек?..» Я говорю: «Благородней Вихрова у него нет!» Так вот вы, monsieur Вихров, съездите, пожалуйста, к брату в деревню и поправьте все это.

Как ни бестолково m-me Пиколова рассказывала, однако Вихров очень хорошо понял, что во всей этой истории скрывались какие-нибудь сильные плутни ее братца.

– Вы бы гораздо лучше сделали, если бы попросили на это дело какого-нибудь другого чиновника: я в службе мнителен и могу очень повредить вашему брату, – сказал он.

– Ни за что, ни за что!.. И слышать вас не хочу! – воскликнула m-me Пиколова, зажимая себе даже уши. – Вы добрый, милый, съездите и поправите все это, а мне уж пора к Ивану Алексеевичу, а то он, пожалуй, скучать будет!.. – заключила она и ушла из кабинета.

Пиколов и Вихров, оставшись вдвоем, некоторое время молчали.

– Но что за человек – брат вашей супруги? – спросил, наконец, последний.

– Он человек умный и расчетливый, только вот, знаете, этак, любит направо и налево карточкой перекинуть! – отвечал Пиколов и представил рукой, как мечут банк.

– Может быть, на эти карточки он все доходы с имения и проигрывал, – заметил ему Вихров.

– Нет, нет! – возразил Пиколов, засмеявшись своим широким ртом.

Покуда они разговаривали таким образом, в гостиной послышался сначала громкий, веселый разговор, наконец крик, визг, так что Вихров не утерпел и спросил:

– Что это такое там?

– Так себе, ничего, шалят! – отвечал Пиколов.

В гостиной, в самом деле, шалили. Сначала сели играть в карты – губернатор, m-me Пиколова, инженер и Юлия – в фофаны; ну, и, как водится, фофана положили под подсвечник; m-me Пиколова фофана этого украла, начальник губернии открыл это.

– Зачем вы это сделали, зачем?! – говорил он и ударил ее по руке.

M-me Пиколова ударила сама его и довольно сильно; при этом одна свеча потухла от их движения.

– Когда вы затушили свечку, так я затушу другую, – сказал начальник губернии.

– Ах, не смейте! – кричала Пиколова.

– Захаревский, затушите прочие свечи! – кричал начальник губернии, задувая сам свою свечу.

Виссарион, не задумавшись, сейчас же исполнил это приказание, задул все остальные свечи; в гостиной сделалась совершенная темнота. Начальник губернии начал ловить m-me Пиколову, а она от него бегала из угла в угол. В эту минуту в гостиную возвратились Пиколов и Вихров. Последний едва рассмотрел прижавшуюся в углу Юлию.

– Что такое? – спросил он ее.

– Ах, защитите меня, чтобы он на меня как-нибудь не набежал, – сказала она.

Вихров стал около нее в защиту, начальник губернии между тем продолжал бегать за Пиколовой.

– На диване, на диване, ваше превосходительство! – подсказывал ему инженер.

Начальник губернии бросился на диван, но m-me Пиколова нагнулась под стул и ускользнула от него.

– В ту комнату, ваше превосходительство, улетела, – продолжал ему подсказывать Виссарион.

M-me Пиколова, в самом деле, убежала в одну из задних комнат.

Начальник губернии, очень хорошо знавший расположение дома, тоже побежал за ней – и они там что-то долго оставались. Наконец сам m-r Пиколов взял загашенные свечи, сходил с ними в зало и внес их в гостиную: он знал, когда это надо было сделать.

– Как расшалились они, ужас! – говорил он.

Невдолге после того возвратились губернатор и m-me Пиколова, которая уже не бежала, а шла довольно тихо.

– Вы гадкий, противный! – говорила она губернатору.

– Вы сами деретесь, сами деретесь! – отвечал ей тот.

– Что же это, они всегда так забавляются? – спросил Вихров Юлию.

– Не знаю, – отвечала та, и на губах ее появилась какая-то презрительная улыбка.

XIV
Опекун

Усадьба Козлово стоит на высокой горе, замечательной тем, что некогда, говорят, в нее ударил гром – и громовая стрела сделала в ней колодец, который до сих пор существовал и отличался необыкновенно вкусной водой. В этой-то усадьбе, в довольно большом, поместительном барском доме, взад и вперед по залу ходил m-r Клыков (брат m-me Пиколовой). Он был средних лет, с несколько лукавою и заискивающею физиономиею, и отличался, говорят, тем, что по какой бы цене ни играл и сколько бы ни проигрывал – никогда не менялся в лице, но в настоящее время он, видимо, был чем-то озабочен и беспрестанно подходил то к тому, то к другому окну и смотрел на видневшуюся из них дорогу, как бы ожидая кого-то. Наконец он вдруг проговорил: «Едет!» – и с улыбающимся лицом вышел в переднюю, чтобы принять гостя.

Ехал это к нему Вихров.

– Меня, однако, привезли к вам в усадьбу, а не в имение! – говорил тот, снимая шинель.

– Это, уж извините, я так распорядился: что же вам в деревне в курной избе жить, – говорил Клыков.

– Все это прекрасно-с, – возразил ему Вихров, – да к вам-то ехать мне не совсем благовидно.

Они это время входили уже в гостиную и усаживались в ней.

– Но неужели же я вас куском хлеба и чашкою чаю подкуплю – неужели? – спрашивал Клыков, глядя ему в лицо.

– Подкупить не подкупите, но мужикам может это показаться некоторым сближением моим с вами, – возразил Вихров.

– Никаким это сближением не может им показаться! – возразил Клыков.

Вихров не стал с ним больше спорить и просил его, чтобы он дал ему список недоимщиков, а также велел позвать и самих мужиков. Клыков осторожно и как бы даже на цыпочках ушел в свой кабинет. Вихров стал осматриваться. Он сидел в какой-то закоптелой гостиной: закоптели ее стены, на столе лежала закоптелая салфетка, закоптели занавеси на окнах, закоптела как будто бы сама мебель даже, – и на всем были следы какого-то долгого и постоянного употребления. Вихров посмотрел в зало. Там тоже обеденный стол стоял раздвинутым, как бывает это в трактирах; у стульев спинные задки были сильно захватаны, на стене около того места, где в ней открывался буфет, было множество пятен.

В гостиной висел портрет самого хозяина в уланском еще мундире и какой-то, весьма недурной из себя, дамы, вероятно, жены его.

Клыков возвратился с аккуратно составленным списком недоимщиков и объявил, что и сами они дожидаются на дворе.

Вихров не утерпел и сказал ему:

– Какое у вас в доме убранство старинное и как бы закоптелое даже от времени.

– Не столько от времени, сколько курят много, когда соберутся!.. – отвечал смиренно Клыков.

– Но кто ж к вам собирается?.. Соседи, вероятно?

– Соседи-с.

– И что же, в карты все, конечно, все играете!

– Нет-с, мало! – произнес невиннейшим голосом Клыков.

Вихров, наконец, снова обратился к своему делу.

– Потрудитесь приказать, – сказал он, – прийти вот этому первому недоимщику, Родиону Федорову, что ли?

Клыков той же осторожной походкой сходил и привел Родиона Федорова. Оказалось, что это был хохлатый и нескладный мужик, который пришел как-то робко, стал поеживаться, почесываться, несмело на все кругом озираться. Вихров взял лист бумаги и стал записывать его показание.

– В сорок шестом году хлеб у вас градом выбивало? – спросил он его.

– Выбивало-тко! – отвечал Родион очень уже бойко, как бы заранее заучив.

– А холера в сорок восьмом году была?

– Была-то-тко! – опять отрезал Родион.

– А много ли у вас по селениям умерло человек от холеры?

– О-то, много-тко извелось народу!.. Упаси бог! – почти пропел Родион.

Вихров догадался, что Родион был глупорожденный и почти идиот.

– А скажи, действительно ли на тебе недоимки сто рублей?

– Ну… не знаю… может, так!.. – проговорил Родион, как бы через пни скакав языком.

– Значит, ты признаешь ее за собой? – подтвердил Вихров.

– Не знаю… признаю… да! – согласился Родион, взмахивая при этом глазами на Клыкова, который, с опущенной головой и тихой походкой, ходил по гостиной.

– Ну, ступай! – сказал Вихров Родиону.

Тот ушел.

– Прочие так же будут показывать, как и он, а потому вам не угодно ли писать так, что такой-то вот показал согласно с Родионом Федоровым! – проговорил Клыков.

– Там-с увидим, – отвечал ему резко Вихров, – позвольте мне следующего недоимщика, Павла Семенова.

Пришел и тот, тоже не совсем, надо быть, складный мужик: он был длинный и все как-то старался стать боком и наклонить немного голову.

– Была ли у вас холера в селениях? – спросил его Вихров обыкновенным голосом.

– Что-с? – отвечал ему на это Павел, склоняя к нему еще больше свою голову.

– Была ли моровая язва, холера у вас? – повторил Вихров погромче.

– Ах, да, приехал! – отвечал Павел самодовольно, как бы поняв, наконец, в чем дело.

– Что такое приехал? – спросил Вихров с удивлением.

– Он глух немного, – вмешался, наконец, в этот разговор Клыков.

– Была ли у вас холера? – закричал Вихров на весь дом.

– Была, была! – поспешно отвечал Павел.

– Бога ради, нельзя ли немножко потише этого, – сказал Клыков почти умоляющим голосом, – у меня жена в таком положении, в самом критическом теперь!

– Что такое? – спросил Вихров.

– В критическом, – повторил Клыков, – последние часы девяти месяцев.

– Вот видите, это, значит, новое неудобство мне было останавливаться у вас.

– Напротив, это большое удобство для меня, потому что я не должен отлучаться от нее.

Вихров затем не так уже громко допросил Павла – и тот так же, как Родион, все подтвердил, что писал на него Клыков.

В это время человек внес водку и закуску, чрезвычайно красиво выглядывавшую.

Вихров, проголодавшийся дорогой, залпом выпил рюмку водки и закусил почти всего.

– Не прикажете ли еще? – предложил ему хозяин, показывая на водку, но Вихров отказался и просил позвать ему нового недоимщика, но только потолковей немножко.

– Все ведь они здесь – пренеотесанный народ, – отвечал Клыков, уходя опять на цыпочках за недоимщиком.

Появившийся затем мужик назывался Сосипатром. В противоположность своим предшественникам, он, как видно, был не дурак, а напротив того – умница настоящая.

– Была ли у вас холера? – спросил его Вихров.

– Была, судырь, была!.. Это что говорить, – повторил несколько раз Сосипатр.

– И вот все эти крупные недоимщики (Вихров пересчитал имена недоимщиков) действительно в холеру померли?

– Да когда же, кормилец мой, когда же помереть-то им, как не в холеру! – почти воскликнул Сосипатр.

Вихров заглянул в список, в котором увидел, что на Сосипатре недоимки показано только один рубль.

– А на тебе недоимки всего один рубль? – спросил он его.

– Рубль-с! – подтвердил Сосипатр.

– Отчего же ты такой мелочи на заплатил?

– Крестьянские-то немощи наши, батюшка, немогуты-то наши крестьянские велики! – сказал Сосипатр.

Записывая это показание, Вихров вдруг начал чувствовать шум в голове; в глазах у него как-то темнело, тускнело, и какой-то пеленой все подергивалось.

– Что, у вас не угарно ли здесь? – спросил он хозяина, по-прежнему ходившего взад и вперед по гостиной.

– Может быть, и у меня что-то голова дурна; я сейчас велю открыть все вьюшки, – проговорил тот и, как бы озабоченный этим, ушел.

– Так это, ничего; немножко из печи угаром пахнуло, – сказал он, возвратившись и совершенно успокоившимся голосом. – Прикажете следующих недоимщиков позвать – и не лучше ли их всех гуртом? Что вам каждого особняком спрашивать!

– Нет, не нужно! И вообще никого не нужно: у меня голова очень кружится! – отвечал Вихров.

– Ах, боже мой, так не угодно ли вам отдохнуть? – произнес как бы снова озабоченным голосом Клыков.

– Да, немножко, а главное – позвольте мне теплой воды.

Клыков сбегал и принес ему теплой воды.

Вихров выпил ее и, выйдя в другую комнату, стал щекотать у себя в горле. Для него уже не оставалось никакого сомнения, что Клыков закатил ему в водке дурману. Принятый им способ сейчас же подействовал – и голова его мгновенно освежилась.

– Не угодно ли вам мятных капель? – говорил ему Клыков.

– Что ж, вам еще раз хочется отравить меня? – сказал ему насмешливо Вихров.

Клыков сделал вид, как будто бы и не понимает, что тот ему говорит. Вихров больше не пояснял ему, а взял фуражку и вышел на двор. Мужики-недоимщики еще стояли тут.

– Послушайте, братцы, – начал Вихров громко, – опекун показывает на вас, что вы не платили оброков, потому что у вас были пожары, хлеб градом выбивало, холерой главные недоимщики померли. Вы не смотрите, что я у него остановился. Мне решительно все равно, он или вы; мне нужна только одна правда, и потому говорите мне совершенно откровенно: справедливо ли то, что он пишет про вас, или нет?

Между мужиками сейчас же пошло шушуканье и переговоры.

– Что, разве было то? Где тут, ничего того не случалось! Ты поди! Да что мне идти, ты ступай!

– Это решительно все равно, – подхватил Вихров, – выходи кто хочет, но только один, и говори мне с толком.

После этого к нему вышел, наконец, из толпы мужик.

– Явка уж, судырь, от нас тебе написана! – сказал он, то поднимая глаза на Вихрова, то опуская их.

– Ну, так подай.

Мужик несмело подал ему бумагу, в которой было объяснено, что ни пожаров особенных, ни холеры очень большой у них не было, а также и неурожаев, что оброк они всегда опекуну платили исправно, и почему он все то пишет на них, они неизвестны.

Вихров свернул эту бумагу, положил ее в карман и возвратился в дом, чтобы объясниться с Клыковым. У него при этом губы даже от гнева дрожали и руки невольно сжимались в кулаки.

– Попрогулялись? – спросил его тот, опять встретив его с своей улыбкой в передней.

– Попрогулялся и, кроме того, получил весьма важные для меня сведения, – отвечал Вихров, все более и более выходя из себя. – Скажите, пожалуйста, monsieur Клыков, – продолжал он, употребляя над собой все усилия, чтобы не сказать чего-нибудь очень уж резкого, – какого имени заслуживает тот человек, который сначала говорит, что по его делу ему ничего не нужно, кроме полной справедливости, а потом, когда к нему приезжают чиновники обследовать это дело, он их опаивает дурманом, подставляет им для расспросов идиотов?

При этих словах Клыков побледнел.

– Это вас смутил кто-нибудь против меня, – говорил он, растопыривая перед Вихровым руки, – это все негодяи эти, должно быть!.. Между ними есть ужасные мерзавцы!

– Не лучше ли эти слова отнести к кому-нибудь другому, чем к мужикам!.. Дурман на меня перестал уж действовать, вам меня больше не отуманить!.. – возразил ему тот.

– Помилуйте, да разве я могу себе позволить это, – произнес Клыков, опять разводя руками и склоняя перед Вихровым голову.

– Видно могли себе позволить; но, во всяком случае, извольте сейчас же мне написать, что все, что вы говорили о голоде, о пожарах и холере, – все это вы лгали.

– Не лгал, видит бог, не лгал, – проговорил Клыков со слезами уже на глазах.

– Подите вы, как же не стыдно вам еще говорить это! Если вы не дадите мне такой расписки, все равно я сам обследую дело строжайшим образом и опишу вас.

Клыков несколько времени стоял перед ним после этого молча; потом вдруг опустился на колени.

– Не погубите! – начал он мелодраматическим голосом. – Я отец семейства, у меня жена теперь умирает, я сам почти помешанный какой-то, ничего не могу сообразить. Уезжайте теперь, не доканчивайте вашего дела, а потом я соображу и попрошу о чем-нибудь для себя начальника губернии.

Вихров очень хорошо видел, что Клыков хочет от него увернуться и придумать какую-нибудь штуку; злоба против него еще более в нем забушевала.

– Дела вашего, – начал он, – я по закону не имею права останавливать и сейчас же уезжаю в самое имение, чтобы обследовать все ваши действия, как опекуна.

– Не по закону, а из жалости молю вас это сделать!.. Взгляните на мою жену, она не перенесет вашей строгости! – говорил Клыков и, вскочив, схватил Вихрова за руку с тем, кажется, чтобы вести его в спальню к жене.

– Не пойду я, извините меня, – отговаривался тот.

– Но все говорят, что вы – человек добрый, великодушный; неужели вы не сжалитесь над нами, несчастными?

– Нет-с, не сжалюсь! – воскликнул Вихров, которому омерзительна даже стала вся эта сцена.

Лицо Клыкова как бы мгновенно все передернулось и из плаксивого приняло какое-то ожесточенное выражение.

– Не раскайтесь, не раскайтесь! – заговорил он совсем другим тоном и начал при этом счищать приставшую к коленкам его пыль. – Начальник губернии будет за меня, – прибавил он язвительно.

– Тем более я сделаю не по вас, что господин начальник губернии будет за вас! – проговорил Вихров и снова вышел на двор. – Нет ли у вас, братцы, у кого-нибудь тележки довезти меня до вашей деревни; я там докончу ваше дело.

– Есть, батюшка, – отозвался ему один мужик, – у меня есть тележка.

– Ну, так подъезжай!

Мужик подъехал в грязной тележке, на какой-то неопределенного цвета и сверх того курчавой лошаденке.

Вихров полез в телегу.

– Не замарайся, родимый, – сказал мужик, – дай, я тебе хоть свой кафтанишко постелю.

– Не нужно! – сказал Вихров. – Только уезжай поскорее отсюда.

Мужик поехал. Прочие мужики пошли рядом с ним и, крупно шагая, не отставали от маленькой лошаденки. Вихров между тем жадно стал вдыхать в себя свежий осенний воздух. Влияние дурмана на него не совсем еще кончилось. Уехать со всякого следствия в дорогу было для него всегда величайшим наслаждением. После всех гадостей и мерзостей, которые обыкновенно обнаруживались при каждом почти исследовании деяний человеческих, он видел тихий, мирный лес, цветущие луга, желтеющие нивы, – о, как тогда казалась ему природа лучше людей! Проезжаемая на этот раз местность тоже была довольно приятна и успокоительна: небольшие холмы, поля, речка, мостик, опять холмы, поля…

Вихров принялся толковать с мужиками.

– В самой деле жена у вашего опекуна родит? – спросил он, предполагая, что Клыков и это солгал ему.

– Выкинула, сказывали, – отвечал шедший рядом с его телегой мужик, должно быть, староста.

– За неволю выкинула; бают, бил, бил ее, приехавши из города-то, – подхватил другой мужик из толпы.

– Как, бил? За что? – воскликнул Вихров.

– А ни за што, ни про што, – отвечал опять староста, – нехорошо, очень несогласно живут!

– А она-то что же, дурная тоже женщина?

– Нет, она-то ничего, не богатая только, вот за это и срывает на ней свой гнев. Бумагу-то, говорят, как по этому делу получил, злой-презлой стал и все привязывался к ней: «Все, говорит, я на семейство проживаюсь!»

Понятно, что Клыков был один из отъявленнейших негодяев, и Вихров дал себе слово так повести его дело, чтобы подвергнуть его не только денежному взысканию, но даже уголовной ответственности.

– Скажите, пожалуйста, как же он вами управлял и в какой мере вас обижал?.. – спрашивал он мужиков.

За всех за них стал отвечать староста: народ в этих местах был хлебопашествующий, а потому – очень простой.

– Вот видишь, батюшка ты мой, – объяснил староста, – слух был такой попервоначалу… Чиновники тоже кой-какие маленькие нам сказывали, что мы вольные будем, что молодой барин наш имение маменьки своей не взял, побрезговал им. Однако же вот слышим-прослышим, что молодой барин в опекуны к нам прислан; так он и правил нами и до сей поры.

– И вы на него, как на помещика своего, работали?

– Все едино! – отвечал мужик. – Что ни есть, кормилиц к детям, и тех все из нашей вотчины брал без всякой платы; нашьет им тоже сначала ситцевых сарафанов, а как откормят, так и отберет назад.

Все это, как самый придирчивый подьячий, Вихров запоминал и хотел ввести в дело.

– То нам, ваше высокородие, теперь оченно сумнительно, – продолжал староста, – что аки бы от нашей вотчины прошение есть, чтобы господину опекуну еще под наше имение денег выдали, и что мы беремся их платить, но мы николи такого прошения не подавали.

Вихров и это все записал и, приехав в одну из деревень, отбирал от мужиков показания – день, два, три, опросил даже мужиков соседних деревень в подтверждение того что ни пожаров, ни неурожаев особенных за последнее время не было. Он вытребовал также и самое дело из опеки по этому имению; оказалось, что такое прошение от мужиков действительно было там; поименованные в нем мужики наотрез объявили, что они такого прошения не подавали и подписавшегося за них какого-то Емельяна Крестова совсем не знают, да его, вероятно, совсем и на свете не существует. Вихров потирал только руки от удовольствия: это явно уж отзывалось уголовщиной. Мужики потом рассказали ему, что опекун в ту же ночь, как Вихров уехал от него, созывал их всех к себе, приказывал им, чтобы они ничего против него не показывали, требовал от них оброки, и когда они сказали ему, что до решения дела они оброка ему не дадут, он грозился их пересечь и велел было уж своим людям дворовым розги принести, но они не дались ему и ушли.