Текст книги "Заросшая дорога в рай. Два детектива под одной обложкой"

* * *

– Почему? – Сибуков на мгновение задумался, подыскивая наиболее правильный ответ…

– Боялся, наверное, боялся. Тогда с лёгкой руки Яна к Сперанскому прилипло прозвище «Пся». Больше на курсе его никто по имени и не звал. Так и уехал в часть как Пся… Я сам узнал подробности гибели Егора только через пять лет после окончания училища от младшего брата Яна – Стаса Качмарека…

– Почему от Стаса? Где сейчас Ян? – спросил после недолгой паузы Михаил.

– Он рассказал мне об этом на похоронах Яна. Мне и ещё трём нашим ребятам, которые были в это время в Сартове. Оказалось, когда Ян прибыл по назначению в Сибирь ушиб неожиданно дал о себе знать. У Качмарека обнаружили туберкулёз позвоночника. Провалявшись по госпиталям, Ян комиссовался на гражданку. Долго искал работу, начал пить. Его нашли замёрзшим в новогоднюю ночь под трубой газопровода. Причину смерти установили – отравление палёной водкой. Стас до сих пор винит в смерти брата Сперанского. Говорит, что Лёнька загубил Яну не только позвоночник, но и жизнь…

– Не подскажите, где можно найти Стаса? – Михаил вынул из кармана блокнот.

– Вам об этом надо узнать в цирке. Стас акробат, Заслуженный артист России. На гастролях в Сартове бывает через год. Но по-моему, он сейчас в городе. Мне кто-то сказал, что он собирается жениться на дочери нашего мэра. Вроде как прибыл месяц назад в отпуск, для организации свадьбы.

* * *

По дороге Михаил и Ольга думали каждый о своём. Ехали молча. Жизнь других совсем незнакомых людей сегодня задела их краешком, а казалось, будто придавила тяжёлой плитой. Исайчев высадил Ольгу у офиса, она молча кивнула и пошла не оборачиваясь. Михаил, обдумывая рассказ Сибукова, смотрел ей вслед. Вырисовывалась интересная версия, которую нужно было обмозговать сначала одному, а потом с Романом.

«Убийство, как месть за покалеченную жизнь брата? – размышлял Михаил. – Однако, кладбище в „деле Сперанского“ увеличивается… Оля… какое лицо было у Оли, когда она слушала рассказ Сибукова. Слушала, вероятно, не в первый раз. Сперанский вызывает у неё чувство отвращения, и все же она ни единым словом не пыталась его опорочить. Ох, уж это предвзятое отношение к родной крови. Желание во что бы то ни стало отстоять фамильную честь. Она огорчена тем, что я узнал. Хотя, почему тогда потащила к Владимиру Григорьевичу?»

Михаил понимал – сейчас нужно открыть окно и окликнуть её. Не нравилось ему, как она молча вышла и не попрощалась. Исайчев открыл окно, но позвать не смог, подумал:

«Оглянись! Ну, оглянись! – и сразу же одёрнул себя. – Смешно. Прямо Балконский на балу…»

Михаил включил передачу, машина тронулась с места, а он всё смотрел Ольге вслед…

И всё-таки взявшись за ручку двери, Ольга оглянулась – машина Михаила уже скрылась из вида.

К верхушкам деревьев в парке напротив прилипли серые ошмётки тумана. Туман поселил в гуще деревьев призрачные сумерки. Лишь в двадцати шагах можно разглядеть чёрные стволы. Отяжелевшие ветви, клонясь, роняли с листьев водяные капли.

– Совсем не поздно ещё… Но, сумрачно, как на душе… – подумала Ольга, ей захотелось заплакать, но жилетка, в которую приспичило уткнуться, вместе с машиной скрылась за поворотом. – Хорошо бы он думал и чувствовал, как я…

Она взглянула в даль неба и в густо серой пелене заметила маленький лоскуток, похожий на лебединое крылышко. Он, расплывчатый в очертаниях, будто случайный странник, жался к кромке горизонта, боясь выдвинуться в грозовую середину неба. Но в струившемся времени всё же осторожно пошёл вперёд, превращаясь в курчавого барашка. Ольга застыла на месте не в силах оторвать взгляд от живо меняющегося облака, которое замысловато извернулось и неожиданно превратилось из стеснительного барашка в нахально выросший и обильноцветущий черёмуховый куст. Куст, подожжённый лучом чуть показавшегося солнца, мгновенно превратился в огромный клуб серого пара. Солнце выбелило его местами, местами вскипятило, и теперь уже башни, шпили, подъёмные мосты древнего замка мелькали в медленно плывущей громаде… Ольга улыбнулась, встрепенулась, расправила увядшие плечи, и пошла энергичной походкой вперёд.

* * *

Исайчев, появившись в рабочем кабинете далеко после обеда, Романа Васенко на месте не обнаружил:

– Летает где-то капитан, – с сожалением подумал Михаил. Ему хотелось выговориться.

Но прежде чем отправиться по делам, оставил на столе Романа записку: «Запроси характеристику на подполковника Сперанского из части, в которой он служил перед уходом в запас».

Глава 11

Михаил шёл по коридору и слышал, как за дверью родного кабинета не сдерживаясь, кричит его коллега Роман Васенко. Исайчеву было непонятно: то ли Роман кого-то ругает, то ли о чем-то просит. В голосе Васенко преобладали дрожаще – дребезжащие нотки, Михаил ускорил шаг.

– Как хорошо, что ты пришёл, Михал Юрич, – воскликнул Роман и порывисто встал навстречу Исаичеву. – Меня родственники убиенного подполковника задолбали!

– Каким образом? – Исайчев едва не споткнулся о протянутый телефонный провод. – Ты вроде сегодня никуда не выходил.

– Извини, городской телефон к себе поставил, надоело бегать к тумбочке, он бедный аж покраснел… – Роман ткнул пальцем в сторону старенького ещё времён Советского Союза чёрного дискового телефона. – Накалился от страстных словесных россыпей, которые в меня кричали. Зачем мы эту рухлядь, вообще, держим? По нему раз в год звонят. Правда, сегодня лет на пять наговорили…

– Ты что, предпочитаешь, чтобы номер твоего сотового на официальном сайте Комитета красовался. Этому, пожалуй,«шеф» даже рад будет.

– Нет! – завопил Роман и жестом показал своё желание в этом случае повеситься.

– Чего хотели? – Михаил не был расположен к шуткам.

– Хотели справку!

– Какую справку? Не мямли, – раздражаясь, спросил Исайчев.

– Справку, что их муж, тире отец, был убиен такого-то числа, такого-то месяца, неизвестным человеком, то есть злодеем—убийцей…

– Это ещё зачем? Давай, Роман Валерьевич, без карнавала, все по порядку. Мне сейчас не до веселья…

– С Ольгой поссорился?

– Да нет вроде… Довелось выслушать про нашего подполковника истории одна горше другой. Знаешь, Рома, какие страсти бушевали в нём – девятибалльный шторм – цветочки. Разрушительные страсти… Ну так что со справкой? Зачем она ей?

– Правильно говоришь – ей! – Роман вернулся за рабочий стол и взял исписанный клочок бумаги. – Итак: двенадцать часов двадцать минут позвонила Стефания Петровна и менторским тоном потребовала вышеозначенную справку для судебного оформления опеки над мамой умершего мужа. Я, естественно, подумал, что она хочет забрать старушку к себе. Она ведь теперь одна в хоромах живёт и все время дома… но она, аж взвизгнула. Сказала, что оформлять опеку будет Сперанский-младший для контроля над условиями проживания бабушки у этой «прохвостки». Я понимаю «прохвосткой» она зовёт Ольгу Ленину. Спрашивается зачем? Вроде раньше их бабушка не интересовала. И вроде у бабушки никакого наследства нет, она детям всё давно отдала. Какой интерес для Стефании Петровны представляет бабушка, обременённая старческими деменциями? Спросил. Получил в ответ, что могу в кратчайшем времени недосчитаться звёздочек на погонах. Ответ понял. Получается, что их, действительно, интересует непосредственно бабушка, так сказать, в её физическом воплощении. Так? Или я что-то не знаю?

– Получается, мы не знаем… далее…

– Далее… – Роман вновь заглянул в листок. – Тринадцать часов двадцать семь минут вновь раздался звонок, и Стефания Петровна уточнила, когда конкретно она получит такую справку? Я объяснил ей, как мог, что искомую справку мы можем выдать ровно тому человеку, который будет оформлять опеку и ровно по запросу суда. А, точнее, когда будет вынесено постановление о прекращении «дела» или о приостановке «дела», или после приговора суда. Я правильно огласил? Вообще, не понимаю, почему мы должны представлять в опекунский совет справку по убийству Л. М. Сперанского, ей что, свидетельства о смерти не хватает?

– Спросил?

– Вежливо спросил, – уточнил Роман.

Михаил кивнул:

– Что было в ответ?

– В ответ меня проинформировали, что на моих погонах не только уменьшится количество звёзд, но и величина оставшихся…

– Далее, давай шустрее, – Исайчев поставил локоть на стол, развернул ладонь и уложил на неё голову, вытянул обе ноги, скрестил их между собой, расслабился.

– В два часа три минуты позвонил Сперанский-младший, проорал мне в трубку, что никакой справки ему не нужно, а затем всхлипывая…

– Всхлипывая? – приоткрыл один глаз Михаил.

– Всхлипывая, всхлипывая, – подтвердил Васенко. – Ясно слышал! Сынок спросил моего совета, как он может поменять фамилию, потому, как оказалось, убили не его отца, а ему совершенно чужого дядьку. А вот его отец умер давно, ещё до его рождения. Тебе не кажется, что в усадьбе на Монаховом пруду пришёл в движение филиал сумасшедшего дома?

Исайчев лениво шевельнул стопой и, не открывая глаз, спросил:

– Звонки ещё были?

– Пока нет. Сижу, вздрагиваю, жду!

– Не жди. Больше звонить не будут. Сперанский-младший сам нашёл или Шахерезада показала ему фотографию факультета, где учился Сперанский-старший и некто Егор Елистратов. В нём Сперанский-младший узнал самого себя.

Михаил рассказал Роману все, что поведал Владимир Григорьевич Сибуков, а по окончании добавил:

– Зачем потребовалось Стефании Петровне рассказывать давнишнюю историю сыну именно сейчас, не ясно. Как это вписывается в «дело подполковника Сперанского» тоже неясно. Про фотографию и звонок сынка ещё можно что-то предположить…

– Например? – прервал напарника Роман

– Например, Шахерезада потребовала от Сперанского-младшего в знак благодарности Сперанскому-старшему за долгое воспитание, кормление, обучение и прочее нервотрепание побеспокоиться о матери своего, как оказалось, отчима. А Олегу Леонидовичу это на дух не надо…

– Подожди, – оборвал рассуждения Михаила Роман. – Ты сам-то в это веришь или просто мне мозги конопатишь?

– Прости, друг, – повинился Исайчев и принял рабочую позу. – Здесь, мне думается, кто-то что-то хитро замешивает. Сегодня вечером поговорю с Ольгой. Может быть, она прояснит положение. Ты Петра Ермилова нашёл? – неожиданно спросил Михаил.

– Отца Веры? Нашёл. Завтра в двенадцать часов он к нам придёт. Слушай… – Роман заёрзал на стуле. – Получается, что у Сперанского своих детей вовсе не было… Непруха у мужика по всем направлениям… Представляешь, как он её любил… Шахерезаду… всё прощал…, а Сперанский-то мужик видный был… Интересно, она знает, что были подозрения, будто Сперанский её Егора… того…

– Не знаю, Роман, но предполагаю…

Петр Ермилов, однажды увидев Стефу Кукушкину, влюбился в неё, как говорят, на всю оставшуюся жизнь. Тогда, по молодости лет, это чувство было радостным и светлым. Оно согревало, рождало фантазии и наполняло жизнь смыслом. Со временем, поняв безысходность своего положения, Петя Ермилов попытался расстаться с навязчивым чувством, ну куда там! Оно засосало его, как болото, не давало ему жить, стучалось каждую ночь в его сны и нахально входило в них, рождая эротические картины одну слаще другой. Пётр просыпался и засыпал с мыслями о Стефе. Днём пытался заглушить их, забить работой, а возвращаясь в пустую холостяцкую квартиру, тянул обратно в свою голову вместе с тоской, которая из года в год становилась всё чернее и чернее. Он кочевал по гарнизонам, выпрашивая у вышестоящего руководства назначения именно в тот полк, куда направляли семью Сперанских. Пётр видел, как Стефочка Кукушкина превращалась в Шахерезаду, страдал, но принимал её всякой.

Ермилов приучил себя ни на что не рассчитывать просто молча обожал и единственное, на что дал себе полное право, это смотреть вслед, когда видел её из окна кабинета, идущую по делам или просто прогуливающуюся с сыном. Историю гибели Егора Елистратова он знал, но даже полунамёком не поведал о ней Стефании. Никогда, в мыслях, Пётр не допускал возможности воспользоваться ею, чтобы попытаться увести жену у сослуживца. Ермилов был честен. Он хорошо представлял последствия такого шага. Нет, Пётр не боялся за себя, хотя знал точно, на что способен Леонид Михайлович. Стефа для Ермилова была непререкаемой ценностью, которую не должна касаться даже тень страдания. Ему оставалось только мечтать, и он мечтал.

Сегодняшнее утро было солнечным. На дворе стояло воскресенье. Оно тихо журчало за окном, перемешивая себя с пением птиц, кудахтаньем кур на соседнем дворе, свободными от школы и от этого счастливыми звонкими ребячьими голосами.

Квартира капитана Ермилова располагалась на первом этаже офицерского дома. Ему как холостяку была положена однокомнатная, её и дали. Квартира была малюсенькая – от одной стены до другой всего-то шагов семь, но и ей Пётр был рад. Своё детство, вплоть до военного училища, он провёл в интернате, куда определяли детей из многодетных семей.

Сегодня Пётр решил немного потянуться в постели, и, закрывая глаза представил на соседней подушке красивую голову любимой женщины с разметавшимися по белой наволочке чёрными вьющимися волосами. Он даже почувствовал их запах. Волосы Стефании всегда пахли талой водой и ландышем. По вёснам она собирала дождевую капель в вёдра, а зимами набивала их же чистым снегом. Грела, и в уже горячую воду добавляла немного сушёного ландыша. Букетиками этих цветов её одаривали офицеры части, которым она нравилась. Таких было достаточно, поэтому сушёный ландыш у Шахерезады имелся всегда. Запах ландышевых волос сейчас был таким явным, что Пётр открыл глаза. Стефа стояла перед ним, у постели. Пётр от неожиданности опешил:

– Стефания Петровна, вы как тут…

Она опустилась на колени и сильно сжала ему запястье руки, больно впилась в кожу красными лакированными ногтями:

– Почему ты никогда не рассказал об этом? Почему, Петечка? Ты ведь любишь меня!

Пётр не отдёрнул руки, он застыл от неожиданного её появления и ещё больше от вопроса.

– Ты о чём, Стефа? – спросил он, с усилием разжимая мгновенно высохшие губы.

– Лёнька убил Горушку, это так? Так! – закричала она голосом похожим на холодный звенящий сквозняк.

– Нет! Стефа, нет! Это всё бабьи сплетни, не слушай…

Стефания вскочила и, схватив за подол платье, одним махом стянула его с себя. Также быстро она освободилась от всего остального белья и, нырнув к Петру под одеяло, зашептала ему в ухо, обжигая палящим влажным дыханием:

– Расскажи мне… расскажи…

Пётр никогда не чувствовал её так близко, её тело было горячим, бархатным на ощупь. Она вобрала его в себя, как в омут, предварительно опьянив, заворожив, лишив возможности думать, оставив только одно желание – желание её.

– Милый мой, милый, – шептали её губы, влажные чуть солоноватые от катившихся слёз. – Как же я по тебе тоскую, как скучаю…

Петр слушал и опускался в глубину крутящийся чёрной воды всё ниже и ниже, чувствовал, как затягивает неправда её слов и не смел встрепенуться – боялся спугнуть наваждение, сладостное, тягучее…

«Никакая она не Шахерезада – удовлетворенно думал Пётр – она прежняя Стефушка Кукушкина, хохотушка и насмешница… И она пришла… Сама пришла…»

– Стефа, пава моя… – простонал Пётр, оглаживая крутые упругие бёдра.

Неожиданно тело Стефании замерло, мелко задрожало, начало скукоживаться, каменеть. От голых и шершавых стоп пошёл холод, он шёл так быстро, что Пётр испугался и открыл глаза.

Она смотрела ему в лицо удивлённо, будто увидела и не узнала:

– Ты расскажешь мне правду, Петя?

– Стефушка, милая, не знаю ничего, прости…

– Знал бы, сказал?

– Нет… – выдохнул Петр.

Стефания отстранилась от него, долго, как ему показалось, не шелохнувшись, лежала, глядя в потолок, и потом, медленно повернув к нему голову, произнесла уже привычным чуть надменным голосом, таким, как всегда:

– Вот что, дорогой, вероятно, это действительно неправда… бабы завистницы судачат… поступим так.

Она встала и, не стесняясь наготы, прошлась по комнате. Брезгливо щурясь, огляделась. Собрала разбросанные вещи и неторопливо принялась одеваться. Она превращалась в Шахерезаду:

– Запомни, Петя-Петушок, как тебя по отчеству запамятовала… ну не важно… меня здесь не было… ни-ког-да! И перестань при моём появлении слюни пускать. Над тобой смеются! Я понятно говорю? Теперь о муже – он прекрасный и порядочный человек, – она усмехнулась, слегка скривив рот. – Мне ровня и мне пара. Я ему всё расскажу, но ты не бойся, он тебя не тронет. А теперь отвернись я уйду. Ты же не заметил, как я вошла, не стоит замечать, как уйду… Просто ветерок прошелестел…

Она беззвучным, кошачьим шагом направилась к двери, и только тут Пётр увидел – она босая.

Он вскочил с постели, бросился к окну – Стефания шла по ухоженной, окаймлённой розовыми кустами гравиевой дорожке, босоногая, с растрёпанными волосами и гордо вскинутым подбородком.

* * *

Михаил убрал из-под ног болтающийся телефонный шнур. Поставил аппарат обратно на тумбочку и, немного подумав, набрал номер:

– Привет, мамуль, ты как?… обязательно сегодня заеду… обещаю… ну, не ругайся… конечно, познакомлю… конечно, самая-самая… она тебе понравится… да, мама, серьёзно… и внук будет, а внучка уже есть… до встречи, родная…

Исайчев нажал на рычаг телефона и вновь отпустил, набрал следующий номер:

– Олег Леонидович, – обратился к абоненту Михаил, – не могли бы вы подъехать сегодня ко мне в комитет. Буду признателен. Надо прояснить кое-какие моменты.

– Извините, а кто это? – отозвалась трубка хриплым простуженным голосом.

– Простите. Это следователь по делу вашего отца – Михаил Юрьевич Исайчев. Вы судя по голосу, больны?

– Да, да температурю… Если срочно, приезжайте ко мне… У меня не грипп, простая простуда… Кстати, дома никого…

– Хорошо, как только вам полегчает, сразу позвоните – приеду, – согласился Михаил. – У вас даже удобнее…

Глава 12

Роман Васенко взглянул на подмигивающие ему неоновыми точками электронные часы – они показывали ровно двенадцать. Роман перевёл взгляд на дверь и вздохнул:

– Доверяй после этого людям. Надо было оформить привод, а не полагаться на его честное слово…

В двенадцать должен прийти Пётр Петрович Ермилов – отец Веры и один из возможных подозреваемых по делу подполковника Сперанского. Роман раздражённо стукнул ладонью по крышке письменного стола и порывисто встал, желая достать из кожаной папки-портфеля ланч бокс, в который жена упаковала пару бутербродов на случай, если у Романа будет срочный вызов и не удастся нигде пообедать. Остановил его звук открывающейся двери, в её проёме появилась фигура человека в военной шинели без погон. В одной руке он держал серую каракулевую шапку и половинку листа тетрадной бумаги, а в другой – светлого дерева бадик:

– Разрешите? – спросил он густым певучим голосом. – Пётр Петрович Ермилов…

– Проходите, пожалуйста, – обрадовался Роман. – Я, признаться, подумал…

И Васенко многозначительно посмотрел на часы, показывающие двенадцать часов три минуты

– Они у вас… – Ермилов заглянул в половинку листа бумаги. – Роман Валерьевич, так? Спешат ровно на четыре минуты. Сейчас одиннадцать часов пятьдесят девять минут. Можете поверить, со временем я в ладу… Разрешите войти?

– Входите обязательно. Я вас жду… Повесьте свою шинель на вешалку и присаживайтесь. На улице холодрыга? Кофе хотите?

– Нет, спасибо, – пропел Пётр Петрович, – предпочитаю чай…

– Так можно и чай, – Роман открыл коробку и вытянул чайный пакетик. Пётр Петрович ему сразу отчего-то понравился: понравилось, как Ермилов аккуратно повесил шинель, как деловито сел у стола на стул, причём развернул его так, чтобы смотреть следователю в лицо, а не как обычно, садятся посетители, боком, чтобы если что, отвернуться, скрыть эмоции. Ермилов сел и сразу вскинул ладонь, останавливая Романа:

– Не суетитесь, не надо. Я дома начаёвничался… Давайте приступим к допросу.

Роман сел на рабочее место заметил:

– У нас пока не допрос, я пригласил вас для беседы…

– Беседовать, как понимаю, будем о Леониде Михайловиче Сперанском, так?

– И не только о нём, – уточнил Роман.

– Очертите круг вопросов, Роман Валерьевич, чтобы я мог сориентироваться…

– А вот ориентироваться не надо, Пётр Петрович, давайте по порядку, начнём со студенческих лет. Расскажите о ваших взаимоотношениях со Стефанией Петровной, с Леонидом Михайловичем и затем с Верой…

– И сколько же у нас есть на это времени? – усмехнулся Ермилов, – вы же просите меня всю мою жизнь рассказать…

– А вы не торопитесь: не хватит сегодня, продолжим завтра…

– Давайте все же сегодня. Я попробую короче, а вы уточняйте моменты, которые заинтересуют… хорошо?

– Не возражаете, если я запишу на диктофон? В этом деле мы работаем вдвоём со старшим следователем Михаилом Юрьевичем Исайчевым, чтобы ему не пересказывать, я просто дам послушать нашу беседу…

– Хорошо. Начнём с того, что я учился вместе со Сперанским на одном курсе и даже в одной группе. Мы друзьями не были. Больше дружили с Егором Елистратовым. Леонид всегда держался особняком. Он заносчивым был, хотя, если честно, было с чего: красив, умён, сообразителен, даже талантлив, спортсмен, атлетически сложен, аккуратен, совершенно не жаден …ну и все остальное тоже в превосходных степенях…

– Что же остальное? – уточнил Роман. – Вроде ничего больше не остаётся…

– Я перечислил его положительные, в моём понимании, качества… – болезненно поморщился Ермилов.

– Эх, Пётр Петрович, вы находитесь в таком ведомстве, в котором интересны как раз отрицательные качества человека…

– Понял вас… Тогда дайте секунду подумать, дабы точнее сформулировать, чтобы не переборщить, – Ермилов опустил голову и прикрыл глаза.

Пока Пётр Петрович думал, Роман рассматривал собеседника. Ермилов действительно был похож на Веру: среднего роста, полноват, с приятным мягким лицом, небольшими глазами у широкой переносицы и густой, совершенно седой шевелюрой вьющихся волос. Только в отличие от Веры на лице Ермилова имелись усы, они, вероятно, являлись гордостью хозяина, так как были строго очерчены, идеально подстрижены и причёсаны.

– Я готов, – вскинул голову Пётр Петрович. – Сперанский был влюбчив, но до поры до времени никого не любил. Девчонок менял безжалостно, одна из них пыталась повеситься из-за него. Леонид пропустил сей факт мимо себя, даже не навестил девчонку в больнице, хотя её мать умоляла его. Леонид тогда сказал: «это лишнее, пусть привыкает жить без меня». Сперанский многим нашим ребятам дорогу перебежал. Приведёт молодой курсантик, обычно курсом ниже, свою девчонку в училище на танцы, а уйдёт один. Потом его краля под воротами училища ещё месяца два отирается – Лёнечку высматривает, а он куда там! Уже о ней забыл.

– И что? Из ваших ребят никто не решался ему ракушку начистить? – не сдержался Роман.

– С ним в одиночку не справиться было – чемпион! Групповую тёмную устроить? Понятие чести в нас крепко сидело… стыдно всем на одного… – виновато улыбнулся Ермилов и выжидающе посмотрел на Романа.

– Продолжайте, Пётр Петрович, продолжайте…

– Но потом Лёнчик полюбил, извините, Леонид Михайлович Сперанский…

– Не извиняйтесь, я понял о ком вы. И знаю другое прозвище потерпевшего, более, надо сказать, суровое. Продолжайте, пожалуйста…

– Его все знали… но я не одобрял… Продолжаю… Тут-то все поняли, вернее, увидели, на что способен Сперанский. До гибели Егора он ещё как-то держался, а после похорон всех раскидал. К Стефе никто из наших подойти близко не мог. Он лгал, запугивал и подличал. В общем, показал себя жёстким, даже страшным человеком, который пойдёт на все и сломает, если захочет, жизнь и судьбу. При виде Стефании искрился радостью и лихостью. Мы тогда, молодые салажата, даже не представляли, что ради любви можно убить. В книгах – да, читали, а в жизни… глупые были… Я ведь тоже любил Стефу… – Пётр Петрович запнулся, но быстро поправился. – Люблю Стефанию. Всю жизнь люблю. Она такая, затягивает – назад пути нет. Вы же в курсе, у нас дочка… Верушка…

– Как узнали об этом, Пётр Петрович? Вам сказала Стефания Петровна?

– Да что вы! – махнул рукой Ермилов. – Стефания Петровна даже в мою сторону не смотрела. Я в части после этого утра всего неделю пробыл. Потом случилось несчастье – документы секретные потерял, меня арестовали, под трибунал грозились отдать, но потом документы каким-то счастливым образом нашлись. Через три дня… меня просто выперли из армии с жёлтым билетом.

– Счастливым образом? – переспросил Роман. – Вы догадываетесь, как это было и что за утро такое особенное случилось в вашей биографии? Вы судя по ладам со временем, аккуратный человек…

– Утро? – потух глазами Ермилов. – Знаете, Роман, я, может быть, и рассказал бы вам о том утре, если бы не память, но память о любви угаснет лишь тогда, когда совсем затухнет её костёр. Он горит, этот чертов костёр! Не смотря ни на что, горит… могу сказать только, что пришла Стефа ко мне узнать детали гибели Егора Елистратова. Мне сказать было нечего – сам не видел, сплетни пересказывать не привык… На следующий день ко мне в «секретку», так называлась в воинской части комната, где мы работали с документами, пришёл Сперанский. Он тогда моим начальником был. Пришёл, сел. Долго молчал… разглядывал меня… просто выжигал взглядом…