Текст книги "Гармония – моё второе имя"

2. Дневник маргинала

27.09.07

– Я беременна, – сказала Марина в трубку телефона.

Я взял такси и приехал к ней.

– Я беременна, – сказала Марина, поворачивая ко мне заплаканное, однако все еще со следами счастья, лицо (вот она, слезинка ребенка во всей своей жестокой простоте).

Мы лежали в ее теплой постели, в квартире, которую она снимала, уйдя от мужа, наслаждаясь общением тел и душ. Нам было хорошо вместе.

Это было 26.09.07 часов в десять вечера.

Для меня, 49-летнего мужчины, отца замечательного сына, примерного семьянина, будущего автора «романа не для всех», в котором, кстати сказать, я собирался описывать подобные «кошмарные» по своей безвыходности ситуации, – для меня это прозвучало как гром среди ясного неба. Хотя к этому, надо признать, все и шло. Единственное, о чем я думал в тот момент, сохраняя внешнее спокойствие, – как бы не сказать или не сделать чего-нибудь такого, о чем будешь со стыдом вспоминать всю оставшуюся жизнь.

Пока я привыкал к своему новому состоянию – молчал.

Оказывается, я молчал очень долго. Всю ночь. Сказал пару банальных и натужных фраз типа «все будет хорошо», «мы что-нибудь придумаем» (поеживаясь при этом от холодка безысходности: новое, революционное, зимнее ощущение), «я не собираюсь тебя бросать» (холодок усилился), «утро вечера мудренее» (полярная зима) – и тупо молчал, ворочаясь сбоку на бок.

Наутро 27.09 я поднялся с мутной головой, без единой трезвой мысли, с атрофированной волей к жизни и молча сидел и пил лечебный напиток – горячее молоко с медом и маслом – из большой кружки, который приготовила мне Марина: я, ко всему прочему, сильно кашлял. Простудился два дня назад.

После завтрака собрался и поехал домой. Меня встретила жена, которая по мне явно соскучилась и, как всегда, была рада моему приезду. Я улыбался в ответ, о чем-то живо ее расспрашивая и о чем-то рассказывая. Интересно, о чем… Сейчас не вспомню.

После обеда я остался один. Вроде бы, ни о чем не думал, специально не сосредотачивался, но к вечеру набежали кое-какие мысли.

Почему я даже не обсуждал с Мариной возможность аборта?

Потому что, по моему глубокому убеждению, удаляется не только зародыш плода (чем ставится под удар здоровье женщины: для Марины это был бы первый аборт); вместе с «материалом» вырезаются возможность женщины в принципе стать матерью, а также уверенность в том, что мы всегда, в любой ситуации должны поступать по-человечески. Эта травма считается совместимой с жизнью. Не уверен. Это грубейшее вмешательство даже не в психологию – в судьбу. Нормальная, умная женщина, сделав аборт в подобной ситуации, теряет больше, чем приобретает.

Кроме того, я думаю, что есть женщины, которым в силу их морально-психологических установок противопоказано делать аборт. Они себе этого не простят, хотя осознают это далеко не сразу.

Марина из таких женщин.

Значит ли это, что если у Марины будет ребенок от меня, то я разведусь с женой?

Нет. Сейчас говорю это твердо. После того, как меня выписали из больницы, я не обещал Марине, что уйду из семьи. В этом смысле я ее не обманывал; мне кажется, я ни в каком смысле ее не обманывал. Наши отношения были теплыми, замечательными, искренними, но у них, увы, не было будущего. А нам так хотелось, чтобы у нас было будущее! – и вот это невольное желание невозможного можно было при желании считать за обман. Жалею ли я, что такие отношения были в моей жизни?

Нет. Говорю это твердо.

У меня действительно замечательная семья. Я хорошо отношусь к своей жене и люблю сына, и без них не представляю себе жизни. Жена серьезно больна: у нее саркома костей, собственно, рак в начальной стадии. Но не в этом дело; я хочу сказать, не ее болезнь держит нашу семью (хотя, как ни странно, укрепляет: это факт). Уйти от жены – не означает пойти навстречу своему счастью; это означало бы предать ее, если называть вещи своими именами (я не раз говорил об этом Марине). Да и не только ее. У меня есть жена, сын, теща, брат жены (даже мой отец где-то есть, но он не в счет); у нее – муж, сын, мать, брат, (где-то есть свекор, но он не в счет). Большая семья. Наши отношения никогда не были формальными; напротив, они всегда были живыми, человечными. Я предам что-то такое, что не подлежит обсуждению. Какие-то основы жизни. И себя в придачу.

Я не ханжа, но этим не играют. Я никогда не ставил под сомнение семейное начало.

Как нельзя делать аборт, так невозможно предать жену, которая не только не сделала тебе ничего плохого, но и любит тебя бесконечно, посвятила тебе всю свою жизнь. И я любил ее все эти годы. И сейчас по-своему люблю. (Ведь я не уговариваю, не заговариваю себя? Кажется, нет. Уверен, что нет.)

Никогда не забуду, как жена, возвратившись домой после фундаментального обследования, сказала мне, поставив сумку с продуктами на пол:

– У меня две новости: хорошая и плохая. С какой начать?

– С плохой.

Я всегда считал себя оптимистом.

– У меня неизлечимая и смертельная болезнь. Разве ты не хочешь теперь услышать о хорошей новости? Не хочешь? Ладно, я все равно скажу. Эта болезнь – не рак желудка. Разве не смешно?

Таких женщин не предают.

Но вот появилась в моей жизни Марина, и я потерял голову. От таких женщин, как Марина, нормальные мужики не могут не терять голову. И вот Марина беременна.

Что делать?

Мое эго держалось исключительно на двух опорах, каждая из которых подрубала другую: нельзя предать жену и сына – и нельзя предать любовь и ребенка.

С удовольствием поставил бы своих злейших врагов в эту, мягко говоря, пограничную ситуацию и задал бы им этот невиннейший вопрос. Кошмар под кодовым названием «розовый младенец», ведущий в большое и светлое будущее под названием тупик, кажется, начался. В добрый путь?

Позвонил своему другу, Сене Г. Без фактов и деталей поделился убийственным мироощущением – вроде бы, ощущением бетонного тупика, но при этом пробивается и нарастает некая плохо мотивированная бодрость духа. Нечто вроде травы сквозь асфальт.

Как же совместить несовместимое – невозможность уйти из семьи и невозможность отказаться от своего (моего!) ребенка, виноватого только в том, что его папаша такой противоречивый?

Почему я не страус? Чому я не сокил? Не буревестник?

В горячке я как-то забыл о том, что в правильно поставленном вопросе уже потенциально содержится ответ. Я как-то забыл о том, что безвыходных ситуаций не бывает; честно говоря, сейчас бы с удовольствием треснул по башке кому-нибудь благополучному, забывшему смысл слова «безвыходный». «Выход там же, где и вход» – этот игривый совет хорош до зачатия. А «после того» выхода уже нет; вход остался – а выхода нет. Постепенно для меня самого стало проясняться, чего я хочу (а это не так просто, когда душа саднит и сжимается от детского страха за будущее многих взрослых людей) и что я могу сделать.

В природном, и даже духовном плане все произошло если не правильно, то вполне логично. Но существует еще проклятый социальный план, портящий жизнь нормальным людям…

Все будут ожидать от меня определенных действий в направлении «или – или». Или ты остаешься в семье – или ты уходишь в новую семью. И то, и другое для меня смерти подобно.

В соответствии с моим представлением о чести, совести и справедливости, я – где-то в подсознании – стал намечать такое «направление жизни». Почему бы не попробовать именно совместить несовместимое – совершить то, что противу всех и всяческих правил (разве что в соответствии с законами диалектики, на которые всем начхать)?

Ведь самый лучший способ добиться успеха – совершить невозможное. Я очень и очень постараюсь, сделаю все возможное, чтобы добиться невозможного – чтобы удержать мир и гармонию в своей семье, соблюдая при этом интересы Марины и нашего ребенка. Как?

Не знаю пока. Но для меня сейчас даже теоретически – это единственный приемлемый выход.

…С тем я и лег спать 27.09.07. Утром меня разбудил поцелуй жены, которая уходила на работу и, как всегда, поцеловала меня, полуспящего. За все годы нашего великолепного супружества она ни разу не забыла сделать это. Женщина на все времена, что тут скажешь.

Сделал зарядку, стал бриться.

И тут мне в голову пришла мысль (почему-то очень часто продуктивные и «богатые» мысли приходят именно за бритьем, когда их и записать, и обдумать толком невозможно), которая, окрепнув, за час-полтора превратилась в мое новое убеждение (убеждения нужны, как воздух, тем, кто оказывается в безвыходных положениях). Буду добиваться невозможного. Так хочется и рыбку съесть, и не отравиться. Новая жизнь – так новая жизнь. Начну писать дневник. А там, глядишь, роман. Самому интересно, чем все это закончится. Прекращу вести дневник тогда, когда ситуация разрулится и обретет более-менее приемлемые жизнеспособные очертания.

Скажу о своем решении Марине (о дневнике говорить не буду никому). Интересно, как она отреагирует?

28.09.07

Она отреагировала молча. Внимательно посмотрела на меня и ничего не сказала.

Она ведь тоже в шоке. Без денег, без работы. Одна. По-моему, ее интересует только одно: останусь я с ней или нет.

07.10.07

Сегодня день рождения Марины. Поздравил ее по телефону (еще увижу ее сегодня), пожелал нам удачи. Нет, Удачи.

Дневник писать категорически расхотелось. Какие тут записи, когда нутро выедают сомнения, приправленные остро-кошмарным самоедством. Живу как на раскаленных угольях. Чувствую себя попеременно то мерзавцем, то несчастным, то отважным жизнестроителем, то слабоумцем. Мотив самолюбования исключался изначально; облекать же в слова унизительные и мрачные эмоции – для этого надо быть мазохистом.

Вязкие переживания, тяжелые тлеющие чувства, никакой определенности. Если с утра чувствую некий оптимизм и легенькую бодрость, значит, к вечеру настигнет депрессия. Если повезет, и день начнется в миноре, то к вечеру, глядишь, на душе отчего-то полегче.

Вчера ездили к теще. Иными словами, я был помещен в ту обстановку, теплую, родную, которую буду вынужден разрушить собственными руками. Как сказать теще (сыну – и далее по списку), что у меня ребенок от другой женщины? Это просто ад. На жену смотрю как на человека, жизнь которого в скором будущем превращу в руины. Нормальный ад.

Зациклился на этом, и нет никакого продвижения вперед. Тяжелая пауза.

А ребенок растет, развивается. Марина ходит по больницам, назревают крупные бытовые и социально-бытовые проблемы, как-то: необходимость где-то жить, чем-то питаться, как-то зарабатывать на жизнь.

Коротко говоря, самые большие мои проблемы – это проблемы моих близких. Я-то спокойно перенесу все. Но вот все остальные (включая родных Марины) по праву ощущают себя (ощутят, когда узнают про это) присевшими на ядерную бомбочку. С большим удовольствием и чувством долга будут взрываться и разлетаться на мелкие кусочки. А ты их лови и склеивай. И их можно понять…

Кажется, только это обстоятельство и придает сил. Порой вскипает здоровая злость: ваши ожидания – это и есть мой кошмар. Спасибо вам за то, что вы есть, мои хорошие.

И еще. Я не чувствую себя преступником. Хотя в глазах многих буду именно преступником.

Я бы покривил душой, если бы сказал, что жить не хочется.

Хочется. Но хочется быстрее пережить кошмар неопределенности. Кошмар определенности представляется уже счастливой развязкой.

12.10.07

Вчера был тяжелый, мрачный разговор с женой, который велся тихим, спокойным, мертвящим тоном.

Что нового происходит в наших отношениях?

Она сказала так: «У меня нет моральных сил сражаться с болезнью. У меня нет стимула выздоравливать. Зачем? Твое отношение ко мне не меняется – мне по-прежнему не хватает любви и тепла. Ты тоже не меняешься».

Почему надо всегда ставить вопрос именно так: чтобы стало хорошо, кто-то (известно, кто) должен поменяться, должен стать другим?

Я сказал ей об этом. И еще я сказал так: я представляю проблему для самого себя, и чтобы успешно ее решать, мне надо много времени и сил. Я вынужден возиться с собой – не из нарциссизма, а из чувства самосохранения. Вот это жену всегда раздражало. Ей кажется, что если бы я время и силы, которые я отвожу на познание и самопознание, посвятил ей, то все у нас тут же стало бы хорошо.

Творчество для одаренного человека – это еще и компонент духовной технологии, позволяющей держать себя в приличной человеческой форме. Творчество для гения, если хотите, – что охота для охотничьей собаки.

Короче говоря, я, в результате, оказался не тем человеком, который ей нужен. Ей нужен тот, кому она с удовольствием посвятила бы свою жизнь; взамен только одно: он тоже должен наслаждаться тем, что посвящает жизнь ей. Она гениальная жена именно для отношений такого типа.

Мне же необходима жена, которая бы позволяла мне быть самим собой и не испытывала бы при этом тайного раздражения от моей самодостаточности.

Раньше я испытывал нечто вроде чувство вины за то, что вольно или невольно обманул ее ожидания. Да и сейчас я чувствую себя без вины виноватым; точнее, моя вина в том, что я хочу жить иначе. Моя вина в том, что я люблю другую. Моя вина в том, что у нас будет ребенок. Моя вина в том, что я есть. Аз есмь.

Я не хочу донашивать брак и переводить жизнь в режим доживания. Я не хочу, чтобы жалость стала главной в наших отношениях. А правде сейчас не место: правда сейчас – яд. Она просто парализует жену, добьет ее.

С другой стороны, правда, возможно, и убивает; но лечит, увы, только правда.

Держу паузу: своеобразная деликатность палача.

Вот ведь как все обернулось: главным стал даже не ребенок от другой, а кризис наших отношений. Я не могу дать ей то, что она ждет. Она это понимает – и не в силах ничего изменить.

Патовая ситуация, которую я называю «49 на 51». Речь идет о соотношении процентов. Причем, где 49, а где 51, не разберет никто на свете.

16.10.07

Вчера был у Марины. Она в кошмарном состоянии. В субботу (сегодня понедельник) она едет к родителям. Скорее всего, расскажет им светлую новость. Она совершенно убита этим обстоятельством. Что отвечать на простые вопросы родителей, а именно: кто отец ребенка? Будет ли она с ним жить? Где вообще собирается жить? Как жить? Как растить ребенка?

Ответов нет.

Ее состояние – колоссальный прессинг на меня. Ведь бессознательно она требует: ты обязан принять решение, при этом ясно, какого решения ждет она от меня. Сейчас ей нужно только одно: чтобы я выбрал жизнь с ней. Чтобы ушел от жены. И впадает в отчаяние якобы из-за предстоящего тяжелого разговора с родителями; на самом же деле – из-за того, что я веду себя не так, как ей хотелось бы.

Будущее с Мариной стало меня пугать. Зачем мне все эти поединки, которыми я сыт уже по горло?

Все это навалилось на меня, и я уже не знаю, чего хочу. Боюсь самого страшного: ничего не хотеть. Ни одна перспектива не радует, ни другая.

Даже с моим жизненным опытом так легко потерять голову. Хладнокровно просчитываешь ситуацию – тупик. Нет взвешенного решения.

Хочу покоя. Не хочу этих проблем.

17.10.07

Сегодня неожиданно день был тихий и спокойный. Видел Марину. Я ее, наверное, действительно люблю. Она так и тянется ко мне: глаза светятся.

Вдруг появилась уверенность в том, что мы будем вместе, мы должны быть вместе – и это решение всех проблем.

Вот такой нежданный оазис. Или мираж?

Жить иллюзиями – самое большое унижение для человека с достоинством, сознает он это или нет.

Но мне сейчас не до унижения; мне бы просто выжить, с иллюзиями или без.

23.10.07

Очередной сюрприз.

Марина рассказала обо всем родителям. Их реакция меня изумила (я до сих пор не могу прийти в себя). Они стали отчитывать ее за то, что она поступила, как дура; стали обвинять ее, оскорблять – этим дело и кончилось.

О том, что она их дочь, которой именно сейчас, как никогда, требуется помощь, они и не вспомнили.

Для них «хорошо» или «плохо» – это вопрос того, «что люди скажут». «Как людям смотреть в глаза». Вопроса счастья дочери не существует.

Прошло три дня. Они не звонят.

24.10.07

Был у Марины.

Мало того, что на меня давит ситуация – сильно и методично начинает «давить» Марина. Она инфернально мрачна из-за того, что вынуждена обманывать родительские ожидания. Она плохая дочь. Родители успокоятся тогда, когда мы будем вместе и не надо будет прятаться и скрываться.

А тот фактик, тот пустячок, что ради этого «счастья» мне надо будет развестись с женой, которая ни в чем не виновата, как-то отходит на второй план.

То обстоятельство, что ради счастья с одной я должен обидеть (практически – уничтожить, я понимаю именно так) другую, кажется, никого особо не смущает. Моих, собственно моих, проблем более не существует; им отказано в праве на существование; они воспринимаются только как момент чьих-то других проблем.

Я как-то впервые серьезно испугался того, что жизнь с Мариной может превратиться в пылающий адик. Если из меня и дальше будут выбиваться обязательства и гарантии, которых я дать не в состоянии, то стоит ли огород городить?

Кажется, может кончиться тем, что я к себе никого близко не подпущу. Одиночество уже порой воспринимается как несбыточная мечта.

Вечером Марина прислала эсэмэску. Безумно любит, скучает, хочет быть со мной.

А чего хочу я?

Я не собираюсь никого разочаровывать или очаровывать; я собираюсь оставаться «самим собой» – наедине с чувством собственного достоинства.

25.10.07

Никогда еще не было так плохо. Я не то чтобы растерялся или «поплыл» (хотя и элементы «грогги» присутствуют, несомненно), я перестал видеть и ощущать ситуацию в целом. С разных сторон я ее вижу, а вот в краткосрочной и долгосрочной перспективе все покрылось туманом. Страшно представлять будущее. Уже не знаю, кто прав, кто виноват, и что делать.

Ситуация настолько многомерна, что ее невозможно рассматривать только в двух-трех аспектах. А именно так и будут ее рассматривать и оценивать родители Марины.

Я боюсь, и сама Марина будет с ними солидарна.

Полным шайтаном и отморозком буду, разумеется, я.

Навалилась полнейшая эмоциональная усталость, которая быстро превратилась в апатию. Не испытываю никаких чувств.

День пущу на мелкую беготню.

Кажется, впервые пожалел, что не стал уговаривать Марину на аборт. Она упорно осознает ситуацию как катастрофу. Возможно, именно для нее аборт был бы меньшей катастрофой.

Поздно. Сегодня последний день, когда аборт еще позволили бы сделать… Я, разумеется, даже не заикнусь на эту тему.

Удивительно, но беременность молодой, здоровой женщины, которая безумно любит приличного мужчину, от которого она беременна, приносит только разочарования.

Что-то здесь не так.

28.10.07

Был в городке N. у тещи (вместе с женой и сыном). Удалось получить великолепную сортовую малину по случаю, и мы сначала вскапывали землю, а потом высаживали кусты.

Чувствовал себя самым паршивым негодяем на свете. Жена (которая чувствует себя гораздо лучше) строит планы на весну, с энтузиазмом ковыряясь в своих цветах. Я поддакиваю – прекрасно отдавая себе отчет, что весной все будет уже по-другому. Весной ей будет плохо, мне будет плохо, всем будет плохо. Врагу не пожелаешь быть в шкуре такого пророка.

Спроси меня в тот момент, чего я хочу – и я честно признаюсь: мне не хочется ничего.

Вдруг приходит сообщение от Марины: у нее внезапно поднялась температура (такого не было за весь период беременности), появилась сильная боль в животе.

Я звоню ей. Она в панике, с трудом держит себя в руках. Я уверенным голосом произношу необходимые в таких случаях слова. Кажется, они отчасти действуют.

29.10.07

Вчера получил от Марины трогательное сообщение. Она написала, что безумно, ужасно любит меня, нежно любит «наше маленькое солнышко». Только сильно волнуется.

Мы вернулись домой. Вечером другое сообщение: просила позвонить, как только появится возможность. Срочно.

Звоню. Оказывается, она уже в больнице. Боли в животе усилились, пришлось вызвать скорую. Положили на сохранение; предположительно, на полмесяца.

30.10.07

Сегодня поехал в роддом, в отделение, куда положили Марину. По дороге купил магния (рекомендуется пить беременным с целью предупреждения выкидышей). С ее лучшей подругой навезли ей продуктов. Уезжал от нее в хорошем настроении (маршрутка подошла удивительно быстро); она просто светилась, когда отпускала меня. Никогда не видел у нее таких ласковых глаз. На какое-то время я перестал бояться будущего. Кто знает? Возможно, все сложится именно лучшим образом. Задачка с таким количеством неизвестных, что анализ превращается в гадание на кофейной гуще. Она пошла на плановое обследование с помощью аппарата «узи».

В маршрутке поступает звонок от нее. В результате обследования врачи обнаружили, что плод, наше «солнышко», перестал развиваться уже месяц тому назад (приблизительно с того времени, когда она сообщила мне о том, что у нас будет ребенок). Завтра операция.

Я испытал огромное облегчение, настолько отягощенное разочарованием, что чувства мои никак не ложились под перо. Минус на минус дал плюс, в принципе не отличающийся от минуса. Прошло уже два часа: облегчение усиливается, разочарование отходит на второй план, в глубину души. И этот процесс не зависит от меня. Вот она, подлость натуры…

Насколько же реальность жестока. Сплошное выживание. Больше сил ни на что не хватает.

Вот и разрулилась немыслимая по экзистенциальному накалу ситуация. Все завершилось до обыденного просто и неинтересно. Я уже прихожу в себя. Позвоню Марине.

О-о-о…

10.11.07

Состоялся большой и трудный разговор с Мариной.

– Я тебя люблю, но ты перестал быть мне родным человеком.

– Я могу стать тебе родным человеком, но с одним условием.

– С каким условием?

– Я перестану быть.

– Как это?

– Меня не станет.

– Не дави мне на психику. У меня в одночасье не осталось никого. Ни ребенка, ни тебя, ни родителей, ни сестры, ни подруг… Мне хуже, чем тебе.

– Не преувеличивай.

– Нисколько. У тебя есть ребенок, жена…

– Да, это близкие и родные мне люди. Жена родная, но не любимая. Сыну безразлично, что происходит со мной. Пожалуй, сейчас он для меня важнее, нежели я для него. Так что я, фактически, уже давно одинок. Точнее, я всегда был одинок. Потому что я с величайшим сожалением вычеркивал из своей жизни людей недостойных. Плохих.

– Ты никогда не говорил мне о своем одиночестве.

– Да я только сейчас это как следует понял.

– И что же теперь делать?..

На этом мой дневник обрывается.

ЖИЗНЬ ВМЕСТО ДИАЛЕКТИКИ

(роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание»)

11

Логично было бы предположить, что именно тогда, когда Раскольников острее всего переживал своё унижение и, соответственно, в момент, когда торжествовала его теория, – именно на этом этапе романа должна была произойти встреча Родиона с «вечной Сонечкой». Причём несложно вычислить в общем плане и обстоятельства, которые непременно должны были сопутствовать «внезапной» и судьбоносной встрече. В сконструированном романе, конструкция которого направлена против «математической головы» и конструкции вообще, всё происходит до карикатурности «конструктивно». Родион и Соня – это непосредственная точка пересечения или момент скрещения двух сюжетов. Собственно, Сонечка, как мы уже отмечали, есть отделение, объективация «лучшего» (в системе координат повествователя), что есть в мятежном Родионе.

Едва очнувшись после четырёхдневной болезни, Раскольников уже тогда понял, «что не хочет так жить». А как хочет? «Об этом он не имел понятия, да и думать не хотел. Он отгонял мысль: мысль терзала его. Он только чувствовал и знал, что надо, чтобы всё переменилось, так или этак, «хоть как бы то ни было», повторял он с отчаянною, неподвижною самоуверенностью и решимостью». Это первый ультиматум «живой души», бунт иррационального против каких-то там законов. Он был близок к тому, чтобы не разумом, а чувством определиться: по какому разряду жить? Сама идея разрядов ещё не ставилась под сомнение, поэтому требование «перемен» – это требование определённости. Но уже сам факт того, что Раскольникова тошнило от идеи, что судьбоносное решение принимается в недрах души – есть симптом выздоровления, восстановления попранных было «верха – низа» в иерархии духа.

В таком состоянии кандидата в Ликурги потянуло к людям. Он вернул им, обыкновенным, должок: «вынул пятак и положил в руку девушке», которая «уличным» голосом «выпевала романс» под аккомпанемент шарманки. Уж куда обычнее: те самые, униженные и оскорблённые.

Но вот ведь незадача: «Та вдруг пресекла пение на самой чувствительной и высокой нотке, точно отрезала, резко крикнула шарманщику "будет!" (…)». То Раскольников «отрезал» себя от людей, а теперь «материал» не признал своего Наполеона и, так сказать, принял вызов: тоже вернул долг, «отрезал». Будет! И господин, к которому обратился Раскольников с невинным вопросом «любите вы уличное пение?», и даже поэтически прокомментировал, обращённый (так получилось) к себе же вопрос, – господин «перешёл на другую сторону улицы». Диалога не состоялось.

Тогда Раскольников «обратился к молодому парню в красной рубахе, зевавшему у входа в мучной лабаз». Потом он подошёл к толпе и «залез в самую густоту, заглядывая в лица. Его почему-то тянуло со всеми заговаривать. Но мужики не обращали внимания на него и всё что-то галдели про себя, сбиваясь кучками». Дальше его прибило к увеселительному заведению. «Его почему-то занимало пенье и весь этот стук и гам, там, внизу…» Он с удовольствием пообщался с «прынцессой» Дуклидой (этой проститутке, очевидно, с умыслом даровано имя святой мученицы) и подарил ей вместо выпрашиваемых шести копеек на выпивку три пятака.

В романе, главным действующим субъектом которого является подсознание, от этой сцены – прямая дорога к появлению Сонечки.

Но этому предшествовали два прелюбопытных (искусно сконструированных) обстоятельства. Первое: Раскольников шокировал своим фактическим признанием Заметова («А что, если это я старуху и Лизавету убил? – проговорил он вдруг и – опомнился»). В данном случае Раскольников бессознательно «язык высунул», то есть играл с судьбой в прятки, дразня «низших» и «обыкновенных». Уж не рецидив ли это наполеономании? Никак нет, не рецидив – по той простой причине, что мания эта и не была изжита, она присутствовала и сказывалась в нём постоянно, в каждом миге жизни. Раскольников, фактически, сам лез в тюрьму, презирая и себя, и других, и наказание, хотя наказание почему-то было ему необходимо. Суровая судьба не приняла вариант такой лёгкой каторги.

Второе: «неотразимое и необъяснимое желание повлекло его» на место преступления («необъяснимое» для Раскольникова, но очень даже понятное повествователю и читателю). И здесь Раскольников «высунул язык», да так, что едва не очутился в конторе, куда сам и напрашивался. Спасла психология: дескать обычно виноватый бежит от наказания, а не ищет его, не лезет в петлю. С одной стороны, бывший студент вновь переиграл работников и мещан; с другой же – провидение знало, что делало, когда «упустило» и этот шанс наказать покинувшего лоно Христово. Провидение привело его не в контору, а на перекрёсток, хотя сам Раскольников «наверно решил про контору и твёрдо знал, что сейчас всё кончится».

Раскольников в очередной раз ошибся, самоуверенно просчитался, а провидение сделало ход с далеко идущими последствиями. Мармеладов был раздавлен барской щегольской коляской, именно в ту минуту и едва ли не на глазах у Раскольникова. Как говорится, прямо как в жизни, хотите верьте, хотите нет.

А жизнь Мармеладова оказалась не такой уж пустой и никчемной, напротив, даже содержательной в каком-то высшем, эзотерическом смысле: благодаря трагическому случаю путь Раскольникова пересёкся с путём Сонечки. Впрочем, можно и так сказать, что «материал» работает на избранного «кумира», не щадя живота своего…

С перекрёстка началась не новая, конечно, жизнь, но наметилась некая новая динамика, которая приведёт к тому, что под головой у Раскольникова окажется Библия. Разумеется, Соня явилась в парадоксальном несоответствии её не легкомысленного даже, а профессионального наряда («в цветном платье с длиннейшим и смешным хвостом», и в «светлых ботинках», и с «омбрелькой», в соломенной шляпке «с ярким огненного цвета пером») с миссией и функцией, отводимыми для неё тем же неутомимым провидением. Видимость не совпадает с сущностью – очевидно, такой философский урок следует извлечь читателю. Во всяком случае повествователь упорно разводит план житейский, создаваемый усилиями и заботами человека, и тот особый вселенский жизненный узор, который ткётся явно не людским радением. По крайней мере два измерения присутствуют в поступках и сюжетах: сиюминутный и вечный, «полагание» человека и «располагание» Бога. Соня вошла последняя, «приниженная» и «расфранченная», но именно у неё на руках умирает отец, и последние слова прощания были обращены именно к ней. Присутствует в этом «узоре» какая-то логика или нет?

Раскольников, у которого на Соню были свои, особые виды и ставки (об этом – несколько позже), отдав несчастным людям уже не пятаки, а приличную сумму (собственно, всё, чем он располагал), вышел от Мармеладовых с «новым, необъятным ощущением вдруг прихлынувшей полной и могучей жизни. Это ощущение могло походить на ощущение приговорённого к смертной казни, которому вдруг и неожиданно объявляют прощение». Казалось бы, ощущение жизни, та самая вожделенная перемена произошла, наконец, и в христианском контексте рождается это ощущение жизни (перекрёсток, сочувствие, милосердие, любовь к ближнему, даже просьба к маленькой Поленьке помолиться и о «рабе Родионе», упомянув его в ряду с сестрицей Соней и папашей).

Казалось бы. Но мысли Родиона о другом. «Довольно! – произнёс он решительно и торжественно, – прочь миражи, прочь напускные страхи, прочь привидения!.. Есть жизнь! Разве я сейчас не жил (это отклик на сцену с Поленькой – Г.Р.)? Не умерла ещё моя жизнь вместе с старою старухой! Царство ей небесное и – довольно, матушка, пора на покой! Царство рассудка и света теперь и… и воли, и силы… и посмотрим теперь! Померяемся теперь! – прибавил он заносчиво, как бы обращаясь к какой-то тёмной силе и вызывая её».

Раскольников явно неверно воспринял знаки, ниспосланные милосердным провидением, намекающие на то, что ещё не всё потеряно для падшего. Он трактует их как белый флаг, выброшенный судьбой. Это ведь была речь Наполеона. Раскольников был вдохновлён тем, что почувствовал себя нужным людям. Всё строго по теории: «мармеладовы» порождают защитника своего Родиона, который и бьёт «материал», и милует. По праву сильного. В целях высшей справедливости. Однако в душевной симфонии Раскольникова помимо его воли отчётливо, контрапунктом звучат несколько партий или тем. Ведь «живая душа» также ликует – но на свой лад: она заботится о воскрешении заблудшего раба, а не о возрождении маниакальных идей, защищающих право на «кровь по совести». Всё это и называется классический образец психологизма в литературе.