Текст книги "Опыты жизни. Психологические эссе"

Про балерину

Идите вслед за своей мечтой и оттолкните все, что вам мешает. Выйдите из зоны комфорта! Воплощайте мечту, невзирая на обстоятельства и на других людей! Хорошо сказано. Только как не обращать внимание на маленького мальчика, который хочет кушать ежедневно. И в садик его надо водить утром, а вечером – забирать. И покупать ему одежду и игрушки. И лечить, когда он болеет – а мальчик часто болел. Он довольно хлипкий родился, болезненный такой. А папа мальчика ушел к другой женщине – так бывает. Тем более, мама мальчика утратила и красоту, и изящество – после родов она сильно располнела и подурнела. А потом бедность, тяжело одной ребенка воспитывать. И она стала покупать себе мешковатые платья и дерматиновые сапоги. И уродливые пальто – других не было в то время. Такие, тяжелые, на вате, с искусственным воротником. Толстая некрасивая женщина в очках. И с мальчиком, который вечно болел. Потом мальчик вырос и попытался заняться коммерцией – в девяностых. Рэкетиры, милиционеры, условная судимость – условная, потому что пришлось все продать, чтобы нанять адвоката, который взял больше, чем рэкетиры и милиционеры, вместе взятые. Потом тяжелые годы, но выросший мальчик добился успеха. Стал владельцем фирмы. И купил себе хорошую машину, и квартиру, а мама так и жила в однокомнатной «хрущевке» – сама не хотела переезжать. Она еле ходила на толстых, распухших ногах. И донашивала все те же жуткие пальто. И работала бухгалтером – она всю жизнь работала бухгалтером. И очень любила своего сына, хотя редко об этом говорила. Так и прожила всю жизнь одна, кто ее замуж возьмет, – в очках, с редкими кудерьками и такую толстую – от диабета… Потом сын женился, а мама умерла. И этот сын пришел ко мне, потрясенный и убитый горем. Он тоже очень любил свою маму и даже подумать не мог, что она умрет. Просто допустить не мог такой мысли. И он смотрел пустыми глазами и все говорил про свою утрату. И про то, что не может найти утешения. И все бессмысленно, и все кончается смертью. И увидел у меня на столе фарфоровую балеринку, очень красивую, изящную, изогнувшую стан и вытянувшую ножку. Эту балеринку кто-то принес и оставил – иногда деликатные люди так поступают. Оставят коробочку и уйдут. А я только потом увижу – вижу-то плохо. И вот – кто-то принес балеринку мне в этот день. Я ее на стол поставила – не успела убрать; и любовалась, честно говоря – очень красивая статуэтка. И молодой человек расплакался сильно, глядя на фигурку, изогнувшуюся в танце. И сказал, что это – его мама. Ее душа. И он так и знал, что обязательно получит от нее знак. И именно этого ждал от меня – не могла же мама его вот так бросить! Просто мама рассказывала, что она мечтала быть балериной. И даже танцевала в кружке в ранней юности, до замужества, – и ей пророчили большое будущее. И она мечтала стать настоящей балериной, но потом родила мальчика и стала бухгалтером. А балериной – не стала. Попрощалась с мечтой, проявила слабость духа и нестойкость характера; не сумела выйти из зоны комфорта и прожила скромную, неинтересную жизнь. Так сказали бы те, кто поучает, как надо жить и воплощать мечту. А сын ее плакал теплыми слезами и рассказывал о маме – как она его любила и как он ее любит. И гладил балеринку, которую я тут же ему подарила, конечно. Это была его балеринка, по праву. Хрупкая фарфоровая мечта его мамы. И привет от нее…

Скульптуры

разные бывают. Пионер с горном. Девушка с веслом. Пролетарий с булыжником. Или Аполлон с арфой. Для каждого времени – своя статуя. Я бы попросила изваять юношу с тортиком. Видела в магазине – полненький такой, крепенький молодой человек. И он стоит в кассу с тортиком в прозрачной пластиковой упаковке. Поднял тортик перед глазами и рассматривает, улыбаясь. И так повернет, и этак – весь поглощен этим занятием. И видно, что тортик ему очень нравится. Недаром такие ямочки на щеках румяных – это он улыбается от удовольствия. Ничего вокруг не замечает, рассматривает торт, предвкушает, как придет домой и отрежет себе кусочек. Со сладким чаем. И ничего, что кризис, и инфляция, и валюта подскочила в цене. Главное – сейчас все хорошо! И вот – можно купить тортик. И, возможно, угостить кого-нибудь милого. Чуть он очередь не пропустил, любуясь и наслаждаясь. Расплатился на кассе, больше ничего не взял. Потому что все есть: и чай, и сахар. И дом, где можно насладиться тортиком. И пошел в замечательном настроении. И все улыбались, глядя на него. Прошла тревога и озабоченность. Это в войну в полуразрушенный магазин зашла девушка и купила купальник с рюшами и кокетливой резинкой. Хотя была зима и голод. И тоже все позабыли о тревоге и стали ей улыбаться, как доброму вестнику – ведь если кто-то покупает купальник зимой в войну, значит, зима и война непременно кончатся! Вот какие надо делать жизнеутверждающие скульптуры. Весло и горн – это не так важно. И арфа вряд ли пригодится. Тортик и купальник. Этого достаточно для хорошей скульптуры…

Про херувимов и серафимов

Трудно утешить человека в горе и печали. Особенно трудно утешить того, кто сам всех утешает. Но можно. В Александровском парке белый снег скрипит под ногами. Холодно и пустынно. Здесь императорская чета принимала во дворце блаженных и юродивых – все смеялись. Дикость какая! Непонятные речи вели эти блаженные. Невнятные и темные. Как бледная худенькая женщина с прозрачными аквамариновыми глазами. В вытертой шубе и лыжной шапочке с надписью «Адидас». Мы говорили про херувимов и серафимов. Про восхождение души на небеса. Про то, как хорошо и ясно на небесах мы будем видеть и как восхитительно будем говорить без слов и слышать… Все понимать, все принимать, все прощать. И как все трудное и тяжелое покажется светлым и радостным. И как поют херувимы, как охраняют и берегут нас ангелы. Утешительные и светлые речи мы вели. А потом моя собеседница практичность проявила: ей нечего было мне дать в утешение. Детям же всегда что-то дают: конфетку или игрушку… И она мне карточку на такси со скидкой протянула – тут инвалидам скидка большая. Возьмите! Я говорю: я, мол, не инвалид. Меня не повезут со скидкой-то! Она отвечает: а давайте вместе ездить. У меня есть время, и я могу ездить с вами и вам помогать. Носить тяжелое или очередь занимать… Так мы и шли по парку моего детства. И пар изо рта клубился вместе со словами про херувимов и серафимов. И колокола звенели. И шли мы как по воздуху; по белому снегу… И отлично понимали друг друга. Ангелы тоже бывают в вытертых шубах и шапочках «Адидас»; надо же как-то одеваться, пока на Земле живешь. И утешаешь печальных. Таких, которые понимают каждое слово, легкое и прозрачное, как пар…

О незримом присутствии

У Бунина есть рассказ про молодого офицера, который уходил на войну. И он своей девушке просто и искренне сказал, что его непременно убьют. Так он чувствует. И он попросил ее жить долго. Счастливо жить. Выйти замуж, родить детей, любить мужа и жить долго. Внуков и правнуков увидеть и любить. Насладиться жизнью сполна и дожить до глубокой старости в счастье и радости. А потом, – он сказал, – когда ты сполна проживешь долгую и счастливую жизнь, ты приходи ко мне. Я буду тебя ждать на небесах. И буду глядеть на твою жизнь и радоваться каждой твоей улыбке. И ждать – там ведь времени нет, это всего лишь миг, мгновение. Живи долго и счастливо! И так и вышло: его убили. И она стала жить. Жить изо всех сил и стараться радоваться и улыбаться. И быть счастливой. Она знала и чувствовала, что любовь никуда не исчезает, и ее возлюбленный наблюдает за ней и радуется: семье, детям, внукам и счастливым улыбкам. И ждет ее с безмерной любовью. И она прожила счастливую долгую жизнь. И именно этого хотели бы те, кого уже нет с нами. Те, кто нас любил и жалел. И продолжает любить; мы это чувствуем. И радуется нашим улыбкам и успехам. И ждет нас там, где нет времени. И нет горя и страданий… Вот что значат старинные слова о тех, кто ушел: «приказал долго жить». Надо постараться. И улыбаться, и радоваться чаще, чтобы им было веселее нас ждать…

Про любовь

Во всем виноваты родители, – так считают некоторые психологи. Они неправильно нас воспитывали и мало любили. Вот источник проблем: недостаток любви матери. Не знаю, не думаю. Бывают проблемы и сложности, обиды и боль – в любых отношениях. И во взрослом возрасте с матерью иногда трудно общаться. И даже невозможно. Все бывает. Но был период любви, которой, возможно, мы не получим больше ни от одного человека. Мало кто будет вставать по ночам, давать нам лекарство, успокаивать наш плач и крики, отдавать последнее, жертвовать жизнью… Мало кто… И что толку говорить: она же мать! Она должна! Нас любили, пока мы были маленькими и беззащитными. В начале блокады эвакуировали матерей с детьми – последним поездом. И у одной мамы в страшной давке и панике потерялся мальчик двух лет. И она бегала и кричала: «Кто видел мальчика в белой панамке и синих штанишках?»… Это было так страшно, а поезд ушел – ждать никто не будет. И мальчик нашелся, на другой улице, в панамке белой. Мать схватила его на руки – и они остались в блокадном городе. Потому что она не могла ведь уехать без мальчика. И пережили ужасы голода и бомбежки, страшное, смертное время. Мать погибла в конце блокады от голода. Может быть, если бы она выжила, у них потом были бы ссоры – так всегда бывает. Или обиды и попреки. И выросший мальчик услышал бы от психолога, что мать допускала ошибки в его воспитании или давала подзатыльники… Во взрослой жизни всякое бывает, конечно. И все матери разные. Это так. Но надо прощать хотя бы за то, что было в младенчестве. За истинную любовь. За то, что бежала бы по страшным улицам, под вой сирен, и кричала: вы не видели мальчика в белой панамке? Позабыв о своем месте в спасительном поезде. В последнем.

«Я больше не могу», —

так иногда человек говорит. Так сказал один мальчик, когда нас на первом курсе в колхоз послали, картошку собирать. На месяц. И условия были тяжелые, и работали по 12 часов в день, и падали от усталости – первокурсники философского факультета не очень выносливы. Все поголовно в очках, и довольно хлипкие. А этот мальчик был полный, румяный такой, кудрявый. Очень крупный. И хуже всех работал. Начальники лагеря созвали собрание и стали его стыдить при всех. А он смотрел в пол и тихо говорил: «Я не могу больше»… Его отругали, велели убираться домой и сказали, что исключат из студентов. И из комсомола. И он уехал домой, молчаливый и толстый. Очень румяный. И дома через день умер. У него был порок сердца, о котором он ничего не сказал – хотел быть с ребятами. Познакомиться поближе; может, думал, что будут песни у костра или еще какая романтика… Дружба и разговоры… Он все детство проболел и, наверное, хотел быть с товарищами. Но не смог. Он и пытался объяснить: мол, не могу больше! Но все могли. И стыдили его. И выгнали вон. А он умер. Он был от болезни полный и румяный. А это всех еще больше злило. И поэтому, если человек говорит: «не могу больше», – он правду говорит. Он не может. И не надо кричать на ребенка и заставлять его до ночи делать уроки. Или играть на пианино до упада. И мужу говорить: иди и зарабатывай! И старичку: почему, мол, медленно идете, мешаете? Иногда люди действительно что-то больше не могут делать. Даже разговаривать или писать – по себе знаю. И принуждение может стать преступным, а указание на других, которые могут – только усугубит ситуацию. Щадить надо друг друга. А то, что человек толстый и румяный – ровным счётом ничего не значит. Если он не может чего-то.

О подарке

Какое счастье – покупать елочные игрушки! Даже если ты до прилавка не дотягиваешься, видишь только чьи-то пальто и цигейковые шубы. И ботинки, и валенки. Куча людей, дикие очереди, но мама игрушки показывает: чудесные они! Шары разноцветные с искусственным снегом, собачки и домики с окошками, сверкающие сосульки! И мама все покупает! Полный прозрачный мешочек игрушечек! А дома – елка, папа принес. И сегодня – Новый год, мама пораньше пришла с работы, и мы поехали в «Детский мир» за игрушечками. Тогда выходных было мало, это было давно. Я сама несла этот восхитительный мешочек с игрушками. Подносила его к глазам и разглядывала, улыбаясь от счастья. Мама мне разрешила самой нести игрушечки! И совершенно зря. Потому что у самого подъезда нашего нового дома я упала, конечно. И уронила мешочек. И все-все игрушечки разбились вдребезги! В мелкие осколки. И я расплакалась от горя, безутешно и тихо. Прижимая к груди мешочек с осколками. Мама присела на корточки и стала меня утешать. А чего утешать-то? Елочка останется голой, все игрушки разбились. И уже темно! Наверное, это было очень грустное зрелище, потому что остановились соседи. Мы их плохо знали, недавно дом построили и мы переехали. Старичок и старушка. Но я помнила, как их зовут – мама велела всегда запоминать имена и отчества знакомых. Моисей Рафаилович и Хена Соломоновна. Вот как звали старичка и старушку. Я еще тише стала плакать – боялась, что меня пристыдят. В советские годы плакс стыдили. Но еще горше, еще крепче к себе мешочек стала прижимать с осколочками. И пошла за ручку с мамой, шатаясь от горя. И не успела валеночки положить на батарею, икая от слез, как пришли соседи, эти вот старички. И принесли чудесные игрушки, необычайные. Я таких до сих пор не видела: колясочка из бисера стеклянного, изящная, с колесиками! Клоун в шапочке. Балерина с тонкими ножками, в атласных туфельках. Грибы и ягоды, гораздо красивее настоящих, из тонкого-тонкого стекла. Полную коробку! Ничего красивее я в жизни не видала! И старички сказали, что это – мне. Пусть будут мои игрушечки! Насовсем. Навсегда! И мама, конечно, позвала их встречать Новый год. И они пришли. Нарядно одетые и очень-очень дряхленькие. И гладили меня по голове, и хвалили за стихи, и кушали салат «Оливье». И тоже много вкусного принесли. А потом Хена Соломоновна заплакала, глядя на игрушечки – они сверкали и переливались драгоценным блеском на елочке. И сказала, что это – игрушки их дочки. Ее убили фашисты, еще маленькую, на оккупированной территории. Так вышло. Потому что была война, и такое вот бывало. А я – пусть я радусь и живу долго-долго. И хорошо кушаю. И учу стихи Самуила Яковлевича Маршака, с которым она лично была знакома. И я непременно буду актрисой – у меня очень выразительные глаза! Из моих выразительных глаз немедленно потекли слезы и я крепко-крепко обняла старичков. У которых потом я часто бывала дома – ведь мама и папа допоздна работали. И они тихонько говорили друг другу, что я – изумительный, необычайный ребенок. Золотая голова! Просто у них было – золотое сердце. И я до сих пор их помню – и вот, вам рассказываю…

Чужое счастье

В школе я проходила практику как машинистка. Пригодилось, кстати, – быстро печатаю. И еще опыт хороший получила. Практика была в одной очень скучной организации, где в машбюро сидели десять очень унылых женщин средних лет. Таких, блеклых, все поголовно в очках и с «химией». В жутких свитерках и юбочках – тогда хорошей одежды мало было. И они давали мне документы, которые следовало перепечатать быстро и без ошибок. И я печатала и на них глядела. В целом, были хорошие отношения в коллективе, так сказать. Что-то они про вязание толковали, выкройки приносили, пили чай из мутноватых стаканов с булочками, вместе ходили в столовую – дружили так скучно и уныло. Но вот – дружили. А потом одна из них стала выходить замуж. Что-то такое хорошее произошло в ее жизни. Даже очки засверкали! Она стала такая симпатичная, говорила таким напевным голосом и пораньше отпускала меня домой. И жуткую «химию» заменила короткой стрижкой – прелестно! Что тут началось! В столовую с ней никто не стал ходить. Сухо отнекивались, поджав губы. К телефону звать перестали. Грубо и резко заявляли, что звонить на работу нельзя! Чай она одна пила, в уголке. И стала чаще ходить с кипами готовых документов по кабинетам, потому что сидеть под взглядами, полными ненависти, ей было тяжело. А меня дамы не стеснялись – чего стесняться девочку-подростка? И начинали такой грязью поливать счастливую коллегу, что мне страшно делалось. И я изо всех сил стучала по клавишам, чтобы заглушить ядовитые речи. А потом они стали шарить у нее в сумке и в столе. Нет, они ничего не крали. Они обсуждали. Например, в столе нашли засохший пирожок в бумажке. Она, видимо, забыла съесть когда-то. «И вот этакие грязнули и распустехи выходят замуж!», – кричала Сцилла. «Бывают же такие дрянные халатные бабы! И еще замуж их кто-то берет!» – выла Харибда. «О, у нее в сумке всего два рубля в кошельке осталось!» – хрипела третья демоница, вытряхивая содержимое кошелечка. – А до зарплаты еще пять дней! на что она семью собирается содержать?!». Еще в сумке находили «счастливый билет» – вот поганка! Куда ей столько счастья, совершенно незаслуженного! Чулок – понятно, развратница и распущенная гадина. Луковицу один раз нашли. Чуть припадок с ними не сделался, хотя обвинения пришлось долго искать – к чему придерешься-то? Но обозвали «Чипполлино». За глаза, понятное дело. И вот в этой атмосфере травли и ненависти я провела дней десять. Мне хватило. Но я поняла важную вещь – завистник везде шарится. Что-то ищет. Какие-то доказательства виновности. Улики. И все, что найдет интерпретирует злобно и ядовито. Но остановиться не может; мучается, страдает, но снова лезет в чужие столы или сумки. Я ушла – кончились мои практические занятия. А они остались. Что стало с жертвой зависти и ненависти – не знаю. Полагаю, она вышла замуж и уволилась. А мегеры остались, страшные и уже нисколько не унылые. Их жизнь обрела смысл наконец-то – ненависть. Ненависть к чужому счастью. К любви. Им гораздо веселее стало. И так вот эти люди копаются в наших вещах и на наших страницах – это и есть их жизнь. Подпитка. Ну, пусть живут. А мы еще быстрее будем печатать свои хорошие тексты. Пусть живут! Хотя на жизнь это не слишком похоже..

О доказательствах

Был счастливый день. Мне папин пациент подарил мешок жвачки. Тогда и пакет с красивой картинкой был невероятной ценностью, а этот был набит жевательной резинкой. Пластиками, кубиками и даже такими сигаретками. Невероятная удача. Это прекрасный человек был капитаном дальнего плавания, и случайно заболел алкоголизмом. Но вылечился. Посоветовал мне не пить и вручил подарок – у него у самого были дети, он понимал, что надо дарить! Ужасно я обрадовалась. Взяласебе пластик, кубик и сигаретку жевательную. А с мешком немедленно вышла во двор. Там гулял одинокий мальчик Кирилл Лопухов. Лопух, в просторечии. Прославленный тем, что его папа сидел в тюрьме. И все об этом знали. Но Лопух всем говорил, что папа – капитан дальнего плавания. И летчик. Поэтому его нет дома, бороздит полярные льды или еще где-то плавает. Или летает. И даже такое развлечение было – подозвать несчастного Лопуха и спросить: «Где твой папа?». И вруша начинал врать. А все смеялись. И говорили: знаем мы, где твой папа! На нарах! Кирюша начинал рыдать истерично, и все хохотали. Издевались. Так что я подошла с мешком во время экзекуции. И внятно сказала: «Вот твой папа тебе просил передать. Это он моему папе дал, чтобы я тебе отдала». И протянула мешок. И нисколько было не жалко. Потому что это было здорово – особенно лица нехороших детей. Их выражение. И садисты стали немедленно выпрашивать жевательную резинку, и идти на всякие унижения, и давать обещания, и протягивать игрушки для обмена. А Лопух вытер слезы и сказал, что никому ничего не даст. Это же от папы. Мы с ним пошли в маленький домик и там он все честно разделил. И дал еще стеклышко от молочной бутылки и гайку. И пообещал, что его папа еще кучу всего привезет. Цепочку зэковской работы, крестик и набор для портачек – из дальнего плавания. И мы жевали жевательную резинку – важное вещественное доказательство, которое произвело на всех огромное впечатление. Так что доказательства существуют. И могут появиться совершенно неожиданно. Кирилла я, кстати, уже во взрослой жизни встретила – он занимался борьбой без правил. И никто уже не спрашивал у него, где его папа.

Про шапочку

Есть хороший анекдот про то, как мужчина спас тонущего мальчика, рискуя жизнью. И мама мальчика нашла героя. И требовательно спросила, где мальчикова шапочка? Я про эту шапочку часто слышу. В ситуациях, когда надо встать на колени и возблагодарить Господа Бога. И спасителей. Но все мысли – о шапочке. У одной женщины дочь тяжело заболела. Тяжелой болезнью. Не хочу даже писать. И врачи посоветовали готовиться к худшему, но все равно проводили лечение – хорошие врачи. Хотя была уже такая стадия, что лечение бесполезно почти. И прошло три года, и я снова встретила женщину. И боялась спросить, но она сама стала рассказывать, что все очень, очень плохо. Просто ужасно. За что ей такая ужасная жизнь и тяжелые испытания? Например, у дочери на работе плохой начальник. И мешает ей занять более высокое положение, а уходить не хочется – зарплата очень хорошая и всякие бонусы. Западня, одним словом. И внук часто болеет – у него сопельки. И муж дочери невежливый, можно сказать, грубиян. И машину взяли в кредит, «БМВ», так теперь кредит надо платить. Страшная жизнь. То есть, говорю, дочь выздоровела! Миллион ура! Какое чудо, какое счастье – она выздоровела! Я так на это надеялась, так поддерживала при встрече, но даже я к чудесам отношусь осторожно и на них не надеюсь – на то оно и чудо. Гарантий нет. Женщина удивилась моему энтузиазму и продолжила рассказ о мытарствах и страданиях. Еще ведь ипотека. Дочь ведь замуж вышла, ребенка родила, пришлось брать ипотеку на трехкомнатную квартиру. И даже женщина чуть не заплакала, рассказывая грустную историю. А я боязливо думала про гром небесный, чтобы он не раздался вдалеке глухими грозовыми раскатами… И про дедушку Горького вспомнила, как он говорил угрюмо: «Эх, люди-и-и»…