Текст книги "Опыты жизни. Психологические эссе"

Об утешениях

Есть дежурные утешения. Бессмысленные и беспощадные. Потому что только подчеркивают безразличие человека к вашей беде. Даже писать их не хочу. А есть утешения нелепые. Глупые. Бесполезные по сути. Но очень действенные. Как по столу стукнуть, за что, что ребенок об угол ушибся. Или подуть на царапину. Или сказать: «Ничего страшного! Мы с тобой еще горы свернем!», – хотя какие горы? И зачем их сворачивать? Но утешает почему-то. Меня редко утешали во взрослой жизни – как и всех, наверное. Поэтому и запомнилось. Недавно паспорт меняла. Очередь, все злятся, присесть негде. Страшные лампочки под потолком, люди ругаются и кричат. Ужасно. Обычная история. Я огорчилась, конечно. Опаздываю. Вслух говорю об ужасной организации дела и плохом отношении к людям. И сосед по очереди, очень колоритный мужчина с железными зубами и кольцами на пальцах – к сожалению, нарисованными, – меня утешал. «Не расстраивайтесь, – говорит, – дама! – Я двенадцать лет без паспорта жил. В смысле, сидел. И сейчас у меня только справка об освобождении. И ничего. Я вас вперед пропущу. Потому что вы инженер и можете на симпозиум опоздать. Это по вам сразу видно. Вам паспорт нужнее. Дорогу ученым, граждане!»… Утешительно думать, что производишь приятное впечатление на людей. Благодаря очкам и пальто. А в другом случае, в Эрмитаже, тоже внешность помогла. Я с маленькой дочкой стояла в громадной очереди. И вдруг вижу: объявление. Мол, гражданам России – билет сто рублей. А иностранцам – сто долларов. Нужно предъявить паспорт. Я распереживалась, что паспорт дома оставила. Говорю: вот примут нас, Сонечка, за иностранцев. И заставят билет за такую огромную сумму покупать. Мужчина впереди обернулся и утешил меня ласково: что вы, – говорит, – женщина, с ума сошли? Кто нас за иностранцев примет с нашими рязанскими мордами? Не стоит переживать! Сейчас приобщимся к культуре! Это меня здорово успокоило. И билет продали дешевый. Прав оказался добрый мужчина. А недавно в магазине купила персики. Кассир такой интересный юноша, с волнистыми волосами, элегантный. На пальце кольцо. Настоящее, с камушком зеленым. Рубашечка розовая. А персики не пробиваются на кассе почему-то. Я огорчилась. А кассир так элегантно меня утешил: «Это ужасно гадкие персики, уверяю вас! Скажу по секрету, тет-а-тет, кислые и жесткие. Некоторые – гнилые. Вы их скушаете, и живот заболит. Как нехорошо могло бы выйти! Тьфу, пакость, а не персики!». Я сразу повеселела и сказала кассиру, что он красивый. Это святая правда. Ну их, эти персики. Потому что был такой философ, Лейбниц. Про него все забыли давно. Ну, кому нужен древний философ? Но одну его фразу мы часто повторяем. Она утешительная. «Все к лучшему в этом лучшем из миров»!. А если коротко: «Все к лучшему!»…

Про шарфик

Лев Толстой себя помнил с пеленок. В буквальном смысле. И многие люди – тоже. А я помню, как я ходить научилась только-только. Настала уже зима. Валеночки мне надели, такие, с калошками. Шапку круглую с резинкой. И шубу. Мое поколение помнит эти шубы из цигейки. Они больше самого ребенка весили. Как целый дом. И, конечно, шуба несколько сковывала движения. Мягко говоря. Навыки пешего хождения утрачивались. Шаг сделаешь – и падаешь. Но не больно. Вообще ничегоне чувствуешь. Лежишь, как жук, и встать не можешь. Пока не поднимут. Потом дальше передвигаешься. Шага два-три. И дедушка со мной гулял, держал меня за шарфик. Не прочно, а для страховки. Чтобы предупредить падение. И, стоило ему меня взять за шарфик, как я падать переставала. Чудесным образом появлялась устойчивость в инквизиторской советской шубе и скользких валеночках. Шла себе да шла. И на коньках он меня так же учил кататься потом – держал за шарфик. Сам чуть не падал на льду – ноги ему пулеметной очередью в Сталинградской битве перебили. Но я потихоньку катилась и не падала. И научилась. А потом он меня на велосипеде учил кататься. Я ехала, а дедушка бежал сзади, держась за багажник. И командовал: «Тормози, Анечка! Поворачивай, Анечка!». И тоже научилась. Без страшных травм и переломов. Единственные мои спортивные достижения за всю жизнь. И еще я научилась своей работе. Надо правильно держать человека за шарфик. Чтобы это не стесняло его движения, не давило на горло, не душило. Чтобы он вообще этого не чувствовал. Но знал, что я где-то сзади иду. Или бегу. И кричу: «Тормозите, Алексей Николаевич! Направо, Тамара Петровна!» – это в случае опасности. И человек чувствует, что его за шарфик держат. Для страховки. И через этот шарфик передают энергию любви и заботы. Которые тоже руками потрогать нельзя. А только почувствовать. И те люди, которых вот так держат, реже падают. Не расшибаются. Многому учатся без серьезных потерь. А если даже упадут – обязательно встанут. Хорошо, когда тебя за шарфик держат. Или за багажник. Как Ангел-Хранитель…

Душевная глухота —

неумение и нежелание понимать и слышать других людей. И душевную глухоту зачастую проявляют люди, считающие себя чувствительными, эмоциональными, ранимыми… Очень тяжело и горько читать переписку поэтессы Цветаевой с молодым поэтом Штейгером. Все начиналось очень хорошо и романтично. Она написала поэту, который лежал в госпитале, тяжело больной. Ему легкое вырезали. Поэт ответил искренне и лирично, как и положено поэту. О поэзии, о своей судьбе и внутреннем мире. Это письмо произвело большое впечатление на Цветаеву. Ей захотелось поближе пообщаться со Штейгером. Она стала писать ему многостраничные письма. Звать к себе. Предлагать приехать. Задавать вопросы. Цитировать стихи. Напрасно бедный больной поэт робко и деликатно намекал, что он болен. Что он даже ходить не может. Только, извините, под себя. Что ему не всегда удается ответить на излияния великой поэтессы… По понятным причинам. Она просто остановиться не могла. Искренне сочувствовала его болезни, рассказывала, что у нее в семье тоже были больные туберкулезом. Некоторые скончались. Куртку прислала в подарок. И начала страшно обижаться, что поэт как-то не очень активно ей отвечает. И не рвется к встрече сквозь все преграды. Она словно не понимала, что пишет тяжелобольному человеку, который думает о смерти. И, возможно, ему не до писем. Ну, напиши ему открыточку. Вышли денег на лекарства. Пожелай выздоровления. И подожди ответа. Если, конечно, он будет. Кончилось все печально. Великую поэтессу опять не поняли. Гадом оказался этот самый молодой поэт. Так что она написала ему язвительное письмо: вы, мол, гораздо больнее, чем я думала. На голову, так сказать. И куртку потребовала обратно. И такие ситуации возникали в ее жизни постоянно. То умирающему поэту Рильке пишет, то еще кому… И сначала людям приятно получать письма от великой поэтессы. А потом они уже не знают, куда от нее деваться, потому что она утрачивает всякое представление о границах, а на деликатные намеки и жалобы вообще не обращает внимания. Как назойливый гость, которому робко намекаешь, что тебе утром вставать рано. А он в ответ подхватывает, что вставать рано очень тяжело. И для здоровья вредно. И такие люди очень обидчивы, когда дело касается лично их. То есть, они вполне адекватны и восприимчивы. И не страдают эмоциональной тупостью, как шизофреники, которые ни чужих эмоций не понимают, ни своих не испытывают. Это обычные эгоисты, которым по большому счету нет никакого дела до других людей. И на месте умирающего поэта я бы все-таки доползла до чернильницы. И хладеющей рукой вывела бы: «Что вы в меня впились, как клещ? Что вы меня мучаете? Заберите свою куртку. Не пишите мне больше писем. И вообще их никому не пишите, раз не можете себя контролировать. Пишите лучше стихи, а меня оставьте в покое! Дайте умереть спокойно!». Хотя сомневаюсь, что это подействовало бы…

Про игрушки

Сейчас в Башкирии снег идет крупными хлопьями. Горы, лес, за лесом – даль… Я вспомнила и вам советую: покупайте своим детям игрушки. Даже если денег мало – всё равно покупайте. Даже если непедагогично баловать. Даже если не заслужил. Даже если дети ваши выросли, или нет своих – вы какому-нибудь ребенку купите. Он обрадуется. Заулыбается. Или смутится и станет отказываться. Или схватит и поблагодарить забудет. Неважно. Это всё равно самое прекрасное дело. Хотя и абсолютно бесполезное: ну зачем она, игрушка? Поиграет да забросит. Забудет. Никакого толка. Разве что в развивающих играх есть польза. Ребенок от них умнеет и получает знания. Готовится к школе. Все остальные игрушки – сплошное баловство. А я всю жизнь помню; у одной девочки во дворе был такой стеклянный шарик. Внутри шарика – домик крошечный. С окошком. Окошко желтенькое – свет в домике горит. Стекло синее – это зимний вечер. Потрясешь шарик – поднимается метель из белых крупинок-снежинок. Снежинки медленно кружатся и ложатся на крышу домика… И девочка даже мне дала два раза потрясти шарик. Я лично делала метель и снег. Больше всего на свете я хотела такой шарик с зимней ночью и домиком. И даже попросила у папы, хотя ничего не просила обычно. Но такую игрушку не продавали, это была редкость. Ценная импортная вещь. И каждый вечер я думала об этом шарике. И даже немножко трясла руками; тренировалась. И прошло сорок лет. И в магазине я увидела похожую игрушку. Шарик, домик, белые крупинки… Купила. Потрясла. Ничего особенного. Грустно на душе стало. Поддельный шарик. Китайский, наверное. А я по нему сорок лет тосковала в душе. И поэтому своей дочке я всегда покупала игрушки. Даже на нищенскую стипендию. Довольно убогие и дешевые, но всегда. И вам советую. Ребенка так просто сделать счастливым! Просто наполненным счастьем. Пусть и временным. Мы ведь тоже, как мой папа однажды сказал, – временные… И время неумолимо уходит. Вот еще одна зима, и снег падает. Как в том чудесном шарике.

О старухах

Скоро мне самой переходить в эту категорию. Если повезет дожить, конечно. Невольно к старухам приглядываешься. Многие хорошо так выглядят, загляденье просто. Макияж, прическа, всякие подтяжки и процедуры. Утешительно видеть такую моложавую старушку. Даму преклонных лет. А некоторые старухи, видимо, живут вечно. Они такие же, как в моем детстве. Платок. Боты. Приталенное пальто с воротником из умершего от бешенства животного. Или даже вечный плюшевый жакет. И суровое морщинистое лицо. Эти старухи мне очень нравятся. В них сила, воля, разум и некоторая загадочность. Сказочные старухи. Решительные и сильные. Такую Раскольников вряд ли зарубил бы топором. Я видела недавно по пути в Башкирию съехавшую в кювет фуру. Никто не пострадал. Фура перевернулась и из нее помидоры рассыпались. Очень много. И целый отряд таких старух решительно грабил помидоры. Вся деревня – одни старухи. Молодые разъехались, мужики спились. Остались одни старухи. Они как пираты действовали. И у каждой был сотовый телефон, по которому она вызывала других знакомых старух. Грабить. Водитель стоял, бессильно опустив руки. В небе кружила стая страшных птиц. А другая такая старуха сидела у метро и продавала жалкие герани и салфетки вязаные. А потом вообще какой-то унылый домашний скарб. Сурово и героически. Я всегда что-нибудь покупала, но вещь не брала, конечно. «Пусть, – говорю, – у вас полежит»… Чтобы не унижать милостыней. Трагическая картина. Если не знать, что потом эта старуха в «пальте» и платке шла в метро, где стоял такой игровой автомат. И азартно бросала в него разменянные пятирублевики. Иногда ей везло, и сыпалась мелочь. Старуха хохотала и опасливо прятала деньги. Иногда – не везло, и старуха бранила автомат и его владельцев. Она разрумянивалась, глаза сверкали. Жизнь продолжалась! Как и у другой старухи, которая смирно сидела на крылечке магазина. Я ей подала денежку. Старуха спрятала денежку в кармане бывшего малинового пальто. И рассказала мне, как в 1956 году поймала диверсанта на территории завода. В темных очках и кожаном черном плаще. Он имел при себе чертежи и гранату. А на крылечке она сидит не для того, чтобы побираться. А чтобы рассказывать про диверсанта. За которого ей дали орден. А на мою денежку она купит своему дедке пива. В утешение, что у него не было такой увлекательной и полной опасностей жизни. И такая же старуха, суровая, в той же униформе, работала консьержем в моем подъезде. Смотрела на всех жильцов пронизывающим взглядом. Как древняя Сивилла, которой ведомы людские сердца. Конечно, ведомы. Недаром почти каждый день у лифта висело объявление, написанное паучьим почерком: «Кто потерял деньги, обратитесь к консьержу» или «Кто потерял золотое кольцо с драгоценным камнем, обратитесь к консьержу». Видимо, некоторые жильцы покупались на уловку. Потому что здоровалась она выборочно. А некоторых обливала холодным презрением. Которые, видимо, хотели получить кольцо с драгоценным камнем. Или другую ценную вещь. Так что ничего страшного в том, чтобы стать старухой – нет. Но не моложавой, с кудерьками и разглаженным лицом. А такой вот – загадочной старухой. А униформу, видимо, им где-то выдают. Об этом не стоит беспокоиться…

Идиотское положение

Каждый из нас может в такое положение попасть, поэтому я не сержусь и не обижаюсь, когда человек что-то скажет или напишет. А потом – извиняется. Переживает, конечно. Мучительная неловкость. Тягостное чувство. Не знаешь просто, что делать. Извинениями только усугубляешь ситуацию. Молчать – тоже нехорошо… Ох, по себе знаю. Утешает только одна история про художника Репина, который очень любил психиатрию. Горячо увлекался. Приглашал в дом светил-психиатров, вел беседы, впитывал знания. И одно светило, уходя, страшно заинтересовалось портретом мальчика на стене. «Какой изумительный дегенерат!, – в восхищении заявил ученый-психиатр. – Истинный, настоящий дегенерат! Вы гений, господин Репин. И видно, что дегенерат – потомственный. То есть, его родители тоже были дегенераты. Прошу пояснить, что это за мальчик и где вы такой замечательный образчик дегенерата встретили?». Репин скромно ответил: «Это мой сын, Юра». И, наверное, повисла неловкая пауза. И красный как рак профессор поспешил, что-то бормоча, прочь из гостеприимного дома… Лепеча что-то невнятное. Как я недавно. На одной конференции я разговорилась с женщиной-психиатром. Увлекательная профессиональная беседа. Солидная дама-доктор в очках с проницательным взглядом. Слушала внимательно. А я малоразговорчива, но внимание меня просто подкупило. Видно было, что очень интересно новой знакомой меня слушать. А я рассказывала о шапках. Про то, что шапка многое символизирует. Указывает на принадлежность человека к социальной группе, а также – на его психическую нормальность. Шапка царя – признак величия. В высшем смысле – корона, символ власти. Шапка церковного иерарха – то же самое. Намек на связь с высшими силами. Шапками награждали и подчеркивали статус. Или наоборот – на еретиков надевали колпак безобразный, шутовской, чтобы унизить. И шут носил тоже такую дурацкую шапку – с бубенчиками, нелепую и странную. Что означало его полную ненормальность. Оторванность от законов общества. Подчеркивало уродство и тела, и психики. Давало возможность говорить все, что вздумается. И особенно я отметила, что психически ненормальные люди с вычурной, причудливой психикой тяготеют к таким же странным и манерным головным уборам. Своеобразным и несколько диким. Как говорится, что в голове, то и на голове. Дама просто глаз с меня не сводила. В раздевалке я платок завязала. Продолжая интересную тему. А доктор достала из рукава шубы очень странный головной убор. С такими меховыми колбасками кругленькую шапку, расшитую бусинами. А на кончиках колбасок – металлические шарики. Вроде бубенчиков… И мрачно надела ее на свою голову. И я скомкано попрощалась. Покраснела от стыда. И мне до сих пор стыдно, когда вспоминаю. Идиотское положение…

О вранье

Вранье отвратительно. Вранье отталкивает. Ржа есть железо, а лжа – душу, – как говаривал Горький. Когда человек врет, он проявляет неуважение – считает окружающих доверчивыми глупцами. И о таком вранье мы еще напишем и поговорим. Но есть такое вранье, которое у меня лично вызывает умиление. И разоблачать не хочется. Век бы слушала… Трогательное вранье. Как у писателя Карла Мая, который врал, что знает девяносто три языка. Финский, норвежский и диалект апачей при этом он не считает. Таких успехов он достиг, потому что спит всего три часа в неделю: скажем, со вторника на среду – час, и потом еще в выходные – два. А остальное время изучает языки. И пишет свои приключенческие романы из жизни индейцев. Это Карл Май рассказывал своим читателям, отвечая на письма, в которых читатели интересовались, как ему удалось стать таким умным и гениальным. Письма читателей он тоже сочинял сам. Очень восторженные хвалебные письма. Ровным счетом ничего страшного нет в таком вранье. Или вот седой генерал в отставке очень любил со мной гулять вечерами. Во дворе. Он меня был старше на сорок пять лет. И был участником войны, награжденным многочисленными орденами за храбрость и мужество. Но мне он рассказывал, как его захватили гестаповцы. И у них в гестапо работала очень красивая дама-психолог. Чем-то похожая на меня. Я понимала, что в гестапо никаких психологов не было. А были палачи и убийцы. Но с удовольствием слушала увлекательную историю про то, как эта дама-психолог раздобыла такие «кошки» – ну, знаете, как раньше у электриков были. И, подчинившись влиянию речей генерала – тогда еще лейтенанта – помогла ему организовать побег. Он слез по отвесной скале, держа в зубах парашютно-десантный нож. А потом помог этой даме порвать с фашистами и начать новую жизнь. И даже подарил ей столик на колесиках и огромный букет алых роз. Так мы гуляли во дворе вечерами. Он был очень старенький, хромал, но держался с военной выправкой. Я очень его любила. И его дикие истории – тоже. Особенно – историю про дирижабль, на котором над фронтом пролетал товарищ Сталин. И вот этак вот помахал рукой лично моему другу. Я знала, отчего сочинял свои истории генерал. Он был очень одинокий. Совсем один. И очень старенький и больной. И он боялся, что если он будет рассказывать правду о кровавых боях и потерях, я не стану с ним гулять. Правда – она жестокая и не слишком интересная. Вот он и придумывал истории, как дряхлая Шахерезада. Чтобы мы ходили по двору под ручку, и я ему поправляла шарф. Который всегда сбивался оттого, что генерал бурно жестикулировал, изображая товарища Сталина на дирижабле. А потом он умер. И я горько плакала. И, когда кто-то вот так вот врет – или фантазирует – я никогда не разоблачаю и не спорю. Это от одиночества. От такого одиночества, когда сам себе готов письма писать, как автор приключенческих романов Карл Май…

О перекрестках

Один автор собирает истории о перекрестках Екатеринбурга. Памятные истории и важные факты. Я тоже про перекресток написала. Который произвел на меня давным-давно большое впечатление… Можно, конечно, много о перекрестках написать. Например, что издревле перекресток считался особенным, мистическим местом. Там, где дороги пересекались, возникала и существовала особенная энергия. Там ставились магические столбы и жертвенные камни. Там закапывали вампиров, не забыв вбить осиновый кол в сердце. Там творили любовную магию и оставляли вещи больного человека, чтобы доверчивый путник взял одежду себе, а вместе с ней – и болезнь… Я другое расскажу. Когда я была маленькой девочкой с ключом от квартиры на шее (так тогда ходили маленькие девочки), я самостоятельно шла в садик. Тогда это было нормально и естественно. И сама переходила дорогу. А на перекрестке всегда стоял такой мужчина-мальчик с синдромом Дауна, с такими круглыми коричневыми глазками. Бог знает, сколько ему было лет. В клетчатом пальто и шапочке с помпоном. И с велосипедиком. Он не катался, конечно, на велосипедике – не умел. Но всегда его катил рядом с собой. Ему очень велосипедик нравился. И вот этот мужчина-мальчик всех переводил через дорогу. На зеленый сигнал светофора. Его, наверное, мама научила правильно переходить дорогу. И он очень ответственно к этому отнесся и всех стал переводить. Он каждое утро дежурил на перекрестке и всех переводил. Многие, конечно, пугались. И даже грубо отказывались. А я соглашалась. Он меня брал за руку такой короткопалой рукой и, катя свой велосипедик, переводил через дорогу. Исключительно на зеленый свет. И я всю жизнь его вспоминаю. Когда трудно и тяжело. И думаю, что, когда придет пора переходить на ту сторону, в другой мир, он снова появится. В пальто, в шапочке с помпоном, с велосипедиком. И меня ответственно и добродушно переведет, куда надо. Абсолютно молча. Потому что о чем, собственно, можно разговаривать с ангелом?