Текст книги "Опыты жизни. Психологические эссе"

О комплексе спасителя

В последнее время читаю советы психологов. Раньше в основном так американские коллеги рассуждали. А теперь и наши соотечественники принялись внушать: не надо ничем жертвовать. Если вам захочется помочь человеку пьющему, больному, несчастному – это вы сами больной. Психически. Это у вас комплекс спасителя. Или – спасительницы. Надо в любых отношениях в первую очередь заботиться о своих интересах. Чтобы вам лично было хорошо и удобно. Сразу, так сказать, определить границы в отношениях с мужчиной, например. Это – мое. А это – твое. Это – мои проблемы. А это – твои. И, если что не так, отношения следует рвать. А лучше всего – и не начинать их вовсе. А то вдруг человек окажется недостойный. Или пить примется. Или заболеет. И, конечно, помешает вам жить. Делать карьеру. Деньги придется тратить, усилия прилагать. Вот зачем вам это надо? Живите для себя. Разумный эгоизм. В 19 веке доктора Гааза, который даром лечил тех, кто сидел в тюрьме, вымаливал для них прощение у властей, на каторгу провожал и делился деньгами, называли святым доктором Гаазом. А нынче психиатры пишут, что он страдал мазохизмом и комплексом спасителя. И, если женщина спасла алкоголика или наркомана, как жена Булгакова, если вышла замуж за инвалида или бедняка – она попросту ненормальная. С комплексом спасительницы. Надо было поискать нормального, обеспеченного человека. А калеку немедленно бросить. И жить для себя. Делать карьеру, вкусно кушать, сладко спать и заниматься духовным развитием. Посещать тренинги и другие интересные мероприятия для духовного роста. И мне вспомнились показания одного юноши из уголовного дела столетней давности. Была такая секта – скопцы. Они добровольно лишали себя, извините, органов воспроизводства. Из высоких духовных соображений. И один скопец, одинокий богатый человек, начал заманивать юношу в эту секту. Предлагая отрезать некоторые части тела. И привел паренька в подвал. И показал ему полный сундучок золотых монет. Видишь, говорит, как я богат! Сколько у меня золота скоплено! А все потому, что у меня нет жены-транжиры. Детей-спиногрызов. Я один. И все тебе оставлю. Да и ты немало скопишь, если последуешь моему вдохновляющему примеру. Юноша в ужасе убежал и дал показания в полицейском участке. И я бы убежала. И даже показания бы дала. Потому что любовь и совместная жизнь невозможны без жертв и спасения. И никакой сундучок с золотыми монетами не заменит милосердия и сострадания. А комплекс спасителя – мне нравится это название. Потому что я знаю, кого Спасителем называли.

О славе и Пушкине

В Екатеринбурге меня многие знают. А в Санкт-Петербурге – немногие. Но и там я стала знаменитостью однажды. Среди китайцев. Мы с ними ждали «Метеор», чтобы плыть в Петергоф. И я с одной китайской туристкой разговорилась. По-английски. Милая такая китайская женщина. И я ей рассказала, что мой дедушка воевал на финской, на Отечественной, а потом – в Китае. Сбил десять американских самолетов. И Мао Дзе Дун подарил ему на личной аудиенции свой портрет. Дедушка живет в Пушкине. И китаянка стала очень оживленно и громко что-то кричать по-китайски. И меня окружила целая толпа китайцев. Они показывали на меня пальцами и качали головами, и восхищенно переглядывались. Я даже покраснела от удовольствия. Что так им пришлись по душе подвиги дедушки. А китаянка говорила громко, уже по-английски: «Смотрите, это внучка Пушкина!».

О шахматах

Давным-давно я была совсем маленькой девочкой. Такой маленькой, что, когда меня спрашивали, сколько мне лет, я показывала три пальчика. Хотя мама меня уже ругала за это. Надо было голосом отвечать: три годика. И я преотлично помню все, что происходило. И одну странную историю помню. Про шахматы. Папа играл на гитаре, мама – на рояле. Шахмат дома не было, и они мне очень понравились, когда я их впервые увидела. В гостях. Мы с мамой пришли в гости к ее пациентке, Бэлле Соломоновне. Тогда это было нормально – доктор мог подружиться с пациентом и пойти в гости. Чаю попить, поговорить об искусстве. Тогда врачи и пациенты разговаривали об искусстве. Бэлла Соломоновна была очень старая. Лет сорока с лишним. Седые волосы. Очень добрая. Она мне подарила замечательные карандаши. И даже дала бумагу, усадила за стол в другой комнате и разрешила рисовать. И все трогать, что я хочу, а не только глазками смотреть. И они с мамой пошли пить чай. А на столе стояли шахматы, в коробке. Я коробку открыла и стала удивительные фигурки рассматривать. И в комнате как-то появился большой мальчик. Он мне стал все объяснять. Как фигурки расставлять. Как они называются. И даже успел объяснить, как пешка ходит по доске, на другую клеточку. Мальчика звали Павлик. Он был очень взрослый, но ласковый и добрый. Я улыбалась и фигурки расставляла. И мне было совсем не скучно. Потом в комнату зашли мама и ее пациентка. Мама изумилась, как я фигурки расставила. Вас разве в садике учили? – спросила. А я плечами пожала. Потому что прекрасно поняла, что про большого мальчика говорить нельзя. На прощанье Бэлла Соломоновна меня поцеловала, погладила по головке. Она была очень грустная. И мы с мамой пошли домой. И по дороге мама мне рассказала, что Бэлла Соломоновна оттого грустная, что у нее год назад умер сын, Павлик. В пятнадцать лет. Сердце остановилось. А он был подающий надежды юный шахматист, очень добрый и хороший мальчик. И это его шахматы были. И было мне так грустно на душе и радостно. И потом, уже во взрослой жизни, теряя самых любимых и близких, я имела силы не отчаиваться до предела. Меня очень шахматы утешали. Не сами, конечно, шахматы – я в них так и не выучилась играть. А вот эта давняя история. Из которой я не вывожу никакой морали и не делаю выводов. Просто искренне рассказываю о том, что было. Взаправду, как мы в детстве говорили.

О Юпитере

Я часто погружаюсь в свои мысли. Почти всегда. Все размышляю и размышляю. О связи событий окружающего мира и внутреннего состояния человека. Думала: как прекрасно было в греческих пьесах устроено. Попал человек в безвыходное положение. Спереди – засада, сзади – западня. Выхода нет. Враги одолевают. Молнии сверкают. Земля горит под ногами. Полное отчаяние. Или, как говорил пациент-уголовник, амба. И ту человек взывает к богам. Предположим, к великому Юпитеру. И вызывает его на подмогу. И сверху, на сцену спускают при помощи такого приспособления, машины, этого бога на веревочке. И он решает все проблемы несчастного героя, все улаживает, приводит к счастливому избавлению. Здорово вызвать Юпитера! Взять бы и вызвать! И в этих размышлениях я, конечно, забыла снять квартиру с сигнализации. У подъезда машина затормозила. В дверь позвонили. Сотрудники охранного предприятия. Один такой крупный красивый мужчина. Величественный. С ним два спутника. Помельче. Прошли в квартиру, все проверили, меня немного поругали за невнимательность. Дали бумажку расписаться. Один экземпляр себе, один – мне. И так же величественно удалились в свою машину. Я посмотрела на бумажку в расстроенных чувствах. А там написано крупными буквами: «Вызов ложный. Старший смены Юпитер Гиздуллин»…

О заботливом мужчине

Год назад я была в Египте. Там обо мне так заботились, как никогда в жизни. Это я поняла, когда столкнулась с настоящей заботой. Истинной. Там был гид. Довольно молодой еще человек, высокий, худой, с мрачным лицом. И образ мыслей, и речи – все у него было мрачное. Для начала он сообщил туристам, что все вокруг – мошенники и воры. Президент – дурак, и его надо свергнуть. В такси ездить нельзя, потому что таксисты обманывают. Купаться в море не стоит. Акулы могут напасть. В бассейне многие тоже тонут. В первую очередь те, кто выпивают. На экскурсии ездить не следует. Это плохие экскурсии. Покажут какой-нибудь камень в пустыне и наврут, что это что-то интересное. И на автобусе ехать четыре часа. Автобус может попасть в аварию. И хотя он, гид, должен продавать экскурсии и этим зарабатывать деньги, он не будет этого делать. Потому что если с кем-то случится плохое, его Аллах накажет. Да и сам он себе этого не простит. Гид говорил так долго и мрачно, что все ушли купаться и отдыхать. Одна я осталась, с удовольствием слушая гида. Потому что больше всего на свете я люблю сидеть и читать. Или – писать. И никуда не ездить. Так, погулять, пока не жарко – и снова за книжку. Что крайне не нравится моей семье. А гиду – очень понравилось. Он был за меня спокоен. Он мог за меня ответить перед Аллахом. Я сидела на диванчике в таком закутке с книгами, под названием – библиотека. А гид приносил мне газеты для чтения. Чтобы я никуда не ходила. И это пустяки, что газеты были чешскими и польскими – некоторые слова я вполне понимала. И еще он мне рассказывал всякие ужасные истории, которые должны были побудить меня не покидать библиотеку и слушаться гида. Он знал, как страшна жизнь и коварны люди. Он сообщал, что на улице пятьдесят пять градусов жары. А море, оно просто кишит всякими чудовищами. Как и персонал отеля. Не говоря о туристах. И за неделю гид даже развеселился и начал улыбаться. Такой саркастической улыбкой, указывая мне на некоторых легкомысленных отдыхающих. Которые купались и ездили на экскурсии. Так, в полном согласии, мы провели чудесную неделю. Я даже не загорела. Написала три больших статьи и закончила повесть. И, когда уезжала, этот Мухаммед пожал мне руку и проводил нашу семью до автобуса. Чтобы ничего ужасного не случилось. И пригласил еще приезжать. Если, конечно, мы доживем до следующего лета… И он был очень счастлив. Потому что ему просто очень хотелось о ком-то заботиться. Защищать и присматривать. Такой уж он был человек. А запугивал он специально, чтобы заботиться, понимаете? Так многие мужья и отцы поступают. Поэтому не стоит на них сердиться. Возьмите вот книжку или вязание, и посидите дома, на диванчике, пока он рассказывает про президента, войну и прочие ужасы жизни. Иногда надо просто позволить о себе позаботиться…

Про День рождения

За сорок пять лет много прошло дней рождения. И радостных, и грустных. Разных. Но я об одном расскажу, самом памятном. Когда мне шесть лет исполнилось. Родители мои были интеллигентные и образованные доктора. И дружили с поэтами, писателями и музыкантами. Папа сам играл на гитаре. Мама – на рояле. Меня учили. Безуспешно, к сожалению. И на мой день рождения в гости приглашали таких же интеллигентных детей с их образованными и творческими родителями. И я спросила у мамы: «Можно, я тоже приглашу одну девочку из двора?». Мама согласилась, конечно. Приглашай, говорит, Анечка, кого хочешь. А я хотела пригласить Лену Коптяеву. Это была такая девочка в вытянутых тренировочных штанишках и вязаной шапке, надвинутой на глаза. Немного сопливая, извините. Волосы из-под шапки торчали. Говорила она невнятно и грубо. И не очень хорошие слова. И копалась в помойке иногда. И дети с ней не то, что не дружили, а просто разбегались, когда она во двор выходила. Дралась она очень больно. А мама у нее освободилась из тюрьмы и работала дворником в нашем дворе. Зимой скребком очищала асфальт. А летом – метлой. На руке кривыми буквами было написано: «Люся». Зубы железные. Иногда она шаталась и пела песни. Такие, несовесткие. Но жизненные. На меня производили большое впечатление. И вот эту Лену я боязливо пригласила на свой праздник. Вместе с мамой. Потому что все другие дети должны были прийти с мамами и папами. Лена так изумленно на меня посмотрела и кивнула. А мои мама и папа еще более изумленно посмотрели на появившихся на пороге Коптяевых. Хотя и скрыли свое изумление. Насколько могли. Лена и ее мама принарядились. Мама – в платье с цветочками. Лена – в новые тренировочные штанишки. Спортивный стиль. Лена мне подарила пригоршню медного купороса. Очень красивого голубого порошка. Из кармана достала. Она его на помойке нашла. А ее мама – книжку. Сказки. Подержанную, но интересную. И мы отлично провели день рождения. Лена играла с другими детьми и не дралась почти. И научила меня выдувать пузыри из слюней. А ленина мама сыграла на гитаре моего папы. И удивительно красивым голосом спела песню. Один куплет до сих пор помню: «А мусор пытал меня, крыса позорная, скажи мне, воровка, с кем в деле была»… Гости аплодировали. Приятный вечер. Для всех. И для врачей. И дли поэтов. И для музыкантов. И для Лены Коптяевой. Меня, кстати, с тех пор никто во дворе не обижал. Даже плохие мальчишки. На моей стороне всегда были Лена Коптяева и ее мама… И за все сорок пять лет это был лучший день рождения. Осталась грустная песня. Умение выдувать пузыри. И дружить с довольно удивительными персонажами, из которых получаются самые верные и преданные друзья…

О суровой женщине

В башкирском селе я оформляла документы на квартиру. Это непросто – документы оформлять. Сами знаете. А в деревне – особенно. Пришлось, как Сноудену, отвечать на многочисленные вопросы: с какой целью я собираюсь здесь жить. Кто я по профессии. Какое образование имею. Есть ли семья. Какие, так сказать, планы и ожидания. Вопросы задавала суровая женщина средних лет. Остальные сотрудники слушали внимательно. Я чистосердечно отвечала. Ничего не скрывая. Что планах на будущее – папу из Санкт-Петербурга пригласить пожить. Папа один остался. А здесь – природа, санаторий рядом, свежий воздух, чистая вода. Женщина мрачно поинтересовалась кто мой папа. Я честно ответила. Она кивнула и подписала договор на электричество. Как комиссар ЧК – оправдательный приговор. Тяжелый честный разговор. Очень похожий на допрос. И такая неприветливая угрюмая женщина. Я даже расстроилась немного. И пошла. А в коридоре она меня догнала. И сурово спросила, понимаю ли я, что делаю. До конца ли осознаю ответственность. Например, как я собираюсь перевозить рояль. В деревне не продают роялей. Старинный рояль придется везти из Санкт-Петербурга. Потому что профессор-папа – как он здесь будет без рояля? На котором, несомненно, привык играть. Я лепетала, что у папы нет рояля. есть штанга и гири. Но женщина не слушала меня. «Как он будет здесь ходить по деревне, в галстуке и бакенбардах?», – взволнованно спрашивала она. С кем общаться? Кому читать научные статьи? Как мы будем перевозить библиотеку? У папы ведь масса книг. Наверное, вагон. Ему тут будет скучно. Его никто не поймет. Он будет такой одинокий и потерянный ходить по улицам в шляпе. С бакенбардами. С палочкой. Ужасно. Его могут обидеть. И, главное, когда мы привезем папу? В конце концов, есть и здесь понимающие люди. Они помогут с роялем. На худой конец можно купить пока детское пианино в соседнем большом селе. И женщина уже не была суровой. Она была страшно взволнованной. В некотором нервном ожидании. На щеках у нее появился румянец, а в глазах – слезы, когда она говорила о том, что профессора можно обидеть. Даже вот просто – непониманием. И мы расстались друзьями. Я пообещала держать ее в курсе событий. И принуждать папу пить витамины и не волноваться по пустякам. Из-за рояля там или библиотеки. Пусть приезжает, когда захочет. Она сможет за ним присмотреть. Умеет обращаться с учеными. И на прощанье мы помахали друг другу. И она сурово пошла выполнять свою работу. Такая ответственная одинокая женщина…

Всеобщий любимец

Однажды я была всеобщим любимцем. Это научная правда. Доказано путем социологического опроса и психологического тестирования. На третьем курсе философского факультета взошла моя звезда. Когда я получила научное подтверждение, что все меня любят и уважают. Нам начали преподавать социологию. Науку об обществе. И преподаватель провел тест. Там был такой вопрос: если бы вам предстояло год провести на необитаемом острове или в космическом путешествии, кого из группы вы взяли бы с собой? Чтобы вдвоем преодолевать, так сказать, тяготы. И проводить довольно однообразное время на острове или в звездолете. И, изучив наши тесты, преподаватель торжественно сказал: «самый популярный человек в группе – Анна Кирьянова. Все до единого отметили, что именно с ней полетели бы на год в космос. Или вот на острове бы жили. Поздравляю, Анна!». Мне было приятно. Хорошая штука – социологический опрос. Неподдельный и непредвзятый. Что ни говори, наука. Все доказано. Но радость была несколько омрачена простым фактом. В группе было тридцать юношей. И всего две девушки: я и монголка Ичинхорлоо. Которая редко посещала занятия. И плохо говорила по-русски. Наверное, меня выбрали, потому что я отлично по-русски говорю… Но соцопросам я с тех пор не слишком доверяю…

О национализме

Только что вернулась я из Башкирии. Из самой башкирской Башкирии, где горы и поля, где луга и реки. И где живет коренное население. И было мне грустно и обидно после оскорбительных комментариев и прочих неприятных сообщений. Которые, кстати, писали люди, которые в «друзья» зарегистрировались. После моего интервью про нынешнюю ситуацию на родине. А на улице перед домом играли два башкирских мальчика лет пяти. Просто загляденье, что за мальчики! Плотные, упитанные, крепенькие. Щекастенькие, круглолицые. Смугленькие, румяные. Глазки карие, чуть раскосые. В руках – палки. Это как бы мечи. И один мальчик мне говорит: «Тетя, давайте с нами играть!». Я отвечаю: «С удовольствием! А во что вы играете?». И один мальчик взмахнул мечом и кричит: «Я Илья Муромец!». А второй тоже взмахнул. И тоже кричит: «А я – Добрыня Никитич!». Они богатыри земли русской. Мальчики-то. А мне предложили стать Тугарином Змеевичем. Я вежливо отказалась, и мне разрешили быть третьим богатырем – Салаватом Юлаевым. И дали палочку. И мы два раза вокруг дома обошли, угрожая палочками Тугарину Змеевичу. Если бы он нам с Рамазаном и Наврузом встретился, не сносить бы ему головы! От трех богатырей-то. И мне стало гораздо веселее. Потому что нет у детей ни национализма. Ни политики. Ни оскорбительных комментариев в интернете. А война только с Тугарином Змеевичем. Который, понятное дело, испугался и спрятался. От трех богатырей земли русской: Ильи Муромца, Добрыни Никитича и Салавата Юлаева…

О спорах и распрях

Задумка московской передачи была проста до гениальности. Меня позвали. Рассказать о ясновидении и прочих загадочных феноменах психики. Ученого профессора-атеиста, чтобы он быстренько разоблачил все эти явления: мол. одно самовнушение и иллюзия. И священника. Чтобы он с точки зрения религии и профессору, извините, нос утер. И мне указал на недопустимость мистических взглядов. И, возможно, чтобы мы переругались и наговорили друг другу обидностей. Для увеселения зрителей. Там, видимо, предполагались какие-то особенные зрители. Любители гладиаторских боев и публичных казней. И перед студией мы все трое встретились. Довольно натянуто поздоровались. Как боксеры перед поединком. С некоторой угрюмостью. А в здании шел ремонт, а с бокового входа наверх вела такая крутая обледеневшая лесенка. Как вот горка. С хлипкими перильцами. А я красивые сапоги надела. На каблуках. Чтобы казаться выше и элегантнее, когда меня будут обижать и подавлять аргументами. И с горечью поняла, что никак не подняться мне по лесенке. Я еще и вижу плохо. А уже смеркается. О чем и сообщила будущим оппонентам. Прямо и искренне. И тогда пожилой профессор-физик стал искать выход из положения. А молодой священник ему помогать советом. Они даже горячились и спорили. Но отнюдь не по религиозным вопросам, нет. А по вопросу моей транспортировки по лесенке. И, ругаясь и споря, нашли выход из положения. Спиной вперед пошел ученый. Крепко держа меня за руки. Его разбитые прочные ботинки были очень устойчивыми. Физик все-таки. А сзади, крепко держа меня за воротник, пошел представитель религии. Утешая меня кротко. Что если мы упадем – то упадем вместе. Мне будет мягко. Но очки лучше снять и в карман положить. И лучше все же не падать. И так мы поднялись успешно в здание телекомпании. Запыхались, раскраснелись, ученый со священником спорят о том, как меня обратно транспортировать… Аргументы научные приводят. И я рада, что не расшиблась. А передача прошла очень скучно. Потому что все трое обращались друг к другу с невыразимой добротой и дружелюбием. И кивали разным историям и научным выкладкам, которые ничуть не противоречили друг другу по сути. И улыбались. Впереди нас ждало важное и интересное занятие – спуск. Совместное и увлекательное дело. Дружное. Благородное. Позитивное. Поэтому я не люблю спорить. Из-за какой-то философской дефиниции или взглядов на происхождение человека можно упасть с лесенки. Одному-то. Ну их, дефиниции и формулы. Главное – это все же понимание и помощь. Они нас и объединяют в итоге…