Текст книги "Опыты жизни. Психологические эссе"

Дом отдыха композиторов

Вы уже заметили, что вся жизнь моя просто пронизана музыкой. И это при полном отсутствии музыкального слуха. Мама играла на рояле и пела. Мне нанимали учительницу музыки, с которой дело кончилось плохо: она оказалась пациенткой моего папы-нарколога. Зато я научилась плясать «камаринского» и выучила слова многих тоскливых романсов. Очень заунывных и страстных. Потом я изучала творчество Грига. А потом дедушка через Академию Наук каким-то образом раздобыл путевку в Сухуми, на море. Почему-то в Дом отдыха композиторов. И мы туда отправились вдвоем. О Доме композиторов я просто обязана оставить мемуары. Я там видела Майю Плисецкую. Она сидела на берегу под зонтиком, всегда одна. Загорать ей было нельзя. Мои воспоминания о великой балерине очень коротки. Я подошла к Майе Плисецкой и стала в упор на нее смотреть. Чтобы запечатлеть в памяти для написания мемуаров. Майя Плисецкая тоже посмотрела на меня и хрипло сказала:

– Видишь этих жирных баб?

Действительно, в плоских волнах плескалось большое количество упитанных женщин. Факт бы налицо. Я признала его, кивнув.

– Хочешь стать такой же? – продолжила балерина.

– Нет. – твердо ответила я.

– Тогда не жри. – веско произнесла великая женщина.

Она отвернулась, а я пошла прочь, унося в сердце завет Майи Плисецкой. Он очень помог мне в борьбе с нарушением обмена веществ. Никакие диеты не помогут. Помогает только совет великой балерины. Он краток и полон смысла, как завершенный иероглиф. Я буду следовать ему всю оставшуюся жизнь.

Человек-оркестр

Музыка буквально преследовала меня. Всю жизнь. И это святая правда. Музыка преследовала меня в физическом смысле и воплощении. В священном городе Аркаиме за мной гнался человек-оркестр. Я посетила священный город Аркаим. На самом деле это какие-то раскопки и сомнительные ямы посреди бескрайних степей. Там полно сумасшедших. Некоторые из них агрессивны. Я заплатила деньги за посещение нескольких ям и не увидела ничего, достойного внимания. Мне стало скучно. Я отошла подальше от экскурсии и увидела домик. На домике была надпись, что здесь находится человек-оркестр. Пока я читала надпись, близоруко щурясь, из кустов появился сам человек-оркестр. Это был пожилой нетрезвый мужчина, в руках которого были трещотки. На груди висел бубен. К локтям крепилась гармоника. Во рту была приспособлена губная гармошка. Из карманов торчали еще какие-то музыкальные инструменты. Возможно, сзади была приделана дуда. В смысле, вставлена. Мужчина был страшен и дик. Он издавал звуки, которые должны были привлечь мое внимание и заставить раскошелиться. Я просто оцепенела от ужаса. Потом пошла прочь, все быстрее. Человек-оркестр не отставал. Мы уже не шли, а бежали. Бег сопровождался звуками. Особенно выделялись трещотки. Я хорошо бегаю на короткие дистанции. К тому же, человек-оркестр был обременен музыкальными инструментами. Мне удалось спастись бегством и затеряться в толпе сумасшедших. В толпе мне были не рады – в паническом бегстве я наступила на чью-то персональную дорожку счастья. Сумасшедшая женщина в наряде, которому позавидовал бы Монтесума, грубо оттолкнула меня со словами: «Это моя дорожка счастья!». Я немедленно сошла с ее дорожки. У меня, слава богам, есть своя.

О воспитании детей

Есть отличная сказка в «Тысяче и одной ночи». Там все сказки отличные, но эта – еще и поучительная. Для педагогов и психологов. И любителей вмешиваться и давать советы. У султана был сын. И жена-султанша. Остальных можно не считать, – жена настоящая – она одна. Сын был необычайно прекрасен: лицо подобное луне. Тонкий стан. Прекрасные бедра. Они походили на подушки, набитые страусиными перьями. И от этого стан еще более красиво покачивался и изгибался. Так, что сын еле ходил. Все сидел на прекрасных бедрах и угощался рахат-лукумом. Но однажды этот рахат-лукум ему в голову бросился. Он упился вином, встал на свои прекрасные ноги, и, переваливаясь, посетил заедание государственного совета, где устроил скандал. Жениться захотел. Скандалил он стихами и песнями, а потом ударил своего папу-султана. Он не хотел ударять, но, понятное дело, в него вселился злой дух. Как объяснила султану жена. Все равно неприятно. Все плачут и читают стихи, как положено во время семейной бури. Позвали визиря. Который играл роль психолога и педагога в те далекие времена. И визирь велел наказать сына. Жестоким наказанием. Чтобы неповадно было папу ударять. Наказание придумали страшное: заточить сына на ночь в башню. Все плачут. У сына все шальвары от слез мокрые. Но визирь непреклонен. В башню. И весь вечер невольники носят в башню ковры, светильники, одеяла, подушки и припасы рахат-лукума. Музыкальные инструменты и книги. Ковры и мебель. Пока родители убиваются от горя. Потом рыдающего красавца-сына ведут в башню. И оставляют там на ночь с несколькими слугами. Красавец засыпает, а в окно башни влетает ифритка, которой юноша страшно нравится. И она даже принимает ислам. И осыпает храпящего царевича драгоценностями. И пишет у него на лбу свое имя. Так что утром все кончается очень хорошо. Царевича женят на ифритке. Теперь уже благонравной мусульманке. А визирю отрубают голову. За коварство. Это я к тому, что не стоит вмешиваться в воспитательные процессы. И склонять родителей к наказанию любимого отпрыска. Они его простят. Потому что любят. Что бы ни случилось. А вот визирю может не поздоровиться. Голову ему, кстати, отрубили по совету ифритки. Она сразу поняла, от кого надо избавиться в первую очередь…

О разговорах

Поехала я на поезде в Москву лет десять назад, на конгресс литераторов. Обсуждать вопросы культуры, искусства и творчества. Купила билет на поезд – поезд откуда-то с севера ехал. В купе – мрачный рыжий мужчина с запахом перегара. Угрюмая женщина средних лет. Лысоватый дяденька в очках, все документы какие-то штудирует. Я в окно смотрю. Усталая проводница чаю предложила. Все стали пить чай. Женщина достала копченых карасей и всех стала угощать. Хотя и угрюмо. Все отказываются. И она так, к слову, рассказала, что карасей наловил ее муж. Который ей изменил и вообще на пятнадцать лет младше. И она решила поехать в Москву, к родственникам. Поискать работу. Я задумчиво сказала, что Есенин тоже был младше Айседоры. И тоже изменял. Но вот – любовь. Сложный вопрос, трудная дилемма. «А кто такая Айседора?», – женщина спросила. Я рассказала. Мужчина в очках и с лысиной внес уточнения. Это был преподаватель университета, ехал в Москву документы для ВУЗа оформлять. Мы плавно перешли к вопросам судьбы и любви. Примеры стали проводить. Женщина разрумянилась и тоже стала рассказывать, как у них на Севере один вернулся вот тоже, из тюрьмы. И на учительнице женился. Проводница зашла в купе за стаканами, да так и осталась. Она тоже знала много историй. Потом люди из соседних купе стали заходить – сначала за проводницей, за чаем, а потом присаживались и очень интересное рассказывали. Про жизнь. Потом из других вагонов стали подтягиваться, так что в наше купе стали пускать по очереди. Рассказал историю, сорвал аплодисменты – и вышел. Уступил место следующему. Рыжий мужчина с перегаром в выгодном положении – он у окошка сидел. И как закричит: «Это что! Вот у нас на фанерном заводе!». И так всю ночь проговорили, горячо и страстно. Чай все себе сами наливали, потому что проводница боялась, что без нее самое интересное расскажут. Про ведьм, например. Про колдовство. Все, конечно, горячо спорили. Кто-то нервный кричал. Кто-то заплакал, но утешился и рассказал свою историю без очереди – в утешение. Рыжему мужчине надо было выходить, но он сказал, что поедет до Москвы. Он никогда не был в Москве. Погуляет, посмотрит на Кремль – и назад. Надоела работа и пьянство. Женщина с Севера сказала, что она тоже пару часиков погуляет, а потом купит обратный билет и домой поедет. Может, муж не такой уж пропащий человек. И, в общем, так до утра и проговорили. Почти сутки. Вышли в Москве. Бледные, усталые, но довольные. Попрощались всем поездом. Обнялись. Я поехала на конгресс. Там выступал какой-то писатель: «экзистенциальные основы творчества… духовность… смысловые семантические нагрузки текста»… И так мне стало тоскливо и пусто после поезда, что я домой уехала. У меня там муж. Друзья. Пациенты. Работа. Собачка. Мои книжки… Нехорошо, но в тот же день уехала. На самолете улетела, так что поговорить не удалось. Хотя я вспомнила еще массу интересных историй, которые не успела в поезде рассказать. И вот теперь здесь вам рассказываю…

О материнской любви

Все ругают своих матерей. Вокруг одни жертвы недолюбленности. Непонимания. Какого-то недружелюбного отношения со стороны родителей. Не родители, а чудовища. Были нормальные люди. Превратились в родителей – и пошла писать губерния. Садизм, ругань и разрушение незрелой психики ребенка. Одного только знаю человека, познавшего истинную материнскую любовь. Он мне лично рассказывал, мой друг Денис Александрович. Он же – подруга Верочка. Он, видите ли, транссексуал. Хотя даже в армии служил, в картографических войсках. А до этого жил в детдоме.

«Материнская любовь, Анна Валентиновна, – говорил мне Денис Александрович с поучением, – это святая любовь. И я знал такую любовь в своем детстве. Решили мою мамочку лишить родительских прав за алкоголизм. Хотя она не так уж часто пила и готовила суп, когда была трезвая. Когда за мной из детской комнаты милиции приехали, мамочка забросала меня тряпками, облила бензином и подожгла. „Не отдам, кричит, моего Диньку! Пусть лучше сгорит, чем без матери останется!“. Вот такая она, Анна Валентиновна, святая материнская любовь. Я потом в детдоме всем рассказывал, как мама меня не хотела отдавать. Все завидовали, дети-то. И потом она из тюрьмы один раз освободилась и ко мне приехала в детдом. Конфет привезла. И опять все завидовали. Я очень любил свою маму. Когда ее убили, я сильно плакал». И я слушала и плакала. От святой материнской любви. А потом пошла на работу, слушать ужасные и душераздирающие истории о жестоких материях, которые ни черта в психологии не понимали. А туда же – рожали и воспитывали. Без всякой святой материнской любви…

О жалобах

Ехал писатель Бунин в поезде с другим писателем. И все жаловался: плохо себя чувствует. Дела неважно идут. Возраст. И вот – нога болит. Ехали они, ехали, а потом спутник Бунина выскочил из купе и закричал: у него нога страшно заболела. И плохо стало. И это неудивительно: научно доказано, что передается депрессия. И даже программа смерти передается. И психические заболевания. Как зевота. И поэтому зря Бунин обижался на Чехова, что тот ему коротко ответил на восьмистраничное письмо, состоявшее из жалоб и описания сложного душевного состояния. Чехов телеграмму послал: вы, мол, поменьше пейте. И жизнь наладится. И Бунин обиделся. Надо же. А изливать свои жалобы тяжелобольному человеку на пороге смерти он считал совершенно нормальным. Чехов остатки легких выплевывал, а Бунин о своих противоречивых стремлениях ему писал. И о ноге. Хотя у него с ногами ничего страшного не было – судя по биографическим сведениям. И есть у Чехова один рассказ о враче, у которого умер единственный ребенок. А пациент ему жалуется, что от него жена сбежала. И возмущен отсутствием сочувствия и нежеланием доктора разделить его страдание. Видимо, после общения с Буниным написан рассказ. Я к тому, что прежде, чем изливать душу и рассказывать о страданиях, подумайте о других людях. Мне лично очень совестно бывает. Не за себя. А за тех, кто громко и горестно рассказывает, что у него голова болит иногда. Или денег мало. Или муж не очень сильно любит. А вдовы и сироты его утешают. И инвалиды поддерживают. А умирающие – подбадривают. И даже шутят, как вот Чехов в телеграмме Бунину.

Телефонное хулиганство

Теперь особо не похулиганишь по телефону – номер определяется. И в интернете тоже не так легко. Разве что на анонимных форумах, где злые неудачники поливают грязью достойных людей. Но достойные люди на форумах не бывают. А в компании таких же неудачников все хулиганство теряет смысл. Как никого не удивляет поведение сумасшедшего в сумасшедшем доме, а уголовника – в тюрьме. Некого поражать. А раньше по телефону можно было хулиганить и шутить совершенно безнаказанно. И этим занималась одна старушка из Подмосковья, тетя Лиза. Тетя Лиза была графиня. Самая настоящая, ее папа был дореволюционный граф. Она жила в таком деревянном домике под липами, с садиком. И носила прелестные, хотя и заплатанные, платья из шелка. С жабо и манжетами, довольно потрепанными. Тетя Лиза постоянно курила. И сыпался пепел времени с ее длинных подолов. И она хулиганила по телефону. Но очень странно. Возьмет записную книжку и звонит некоторым. А, когда берут трубку, нажимает на рычаг – отбой. Но она действовала не из хулиганских побуждений. А из самых благородных. Позвонит своей подруге, такой же старушке. Положит трубку и говорит: «Пусть Катичка думает, что ей звонил Леопольд. Он был в нее страстно влюблен. Катичка по сей день его помнит. Она услышит звонок, добредет до телефона – а там гудки короткие. И она подумает, что Леопольд положил трубку, заслышав милый голос. Застеснялся. Но помнит и любит!». Или позвонит юной внучатой племяннице. И тоже трубку положит. Чтобы девушка думала, что звонит поклонник. Робкий и застенчивый. Позвонил и испугался, не смог произнести слова любви. И она будет думать, мечтать и верить в себя и свое счастье. Потому что поклонники вот звонят и, можно сказать, клянутся в вечной любви. И так она звонила иногда тем, кто, по ее мнению, нуждался в поддержке и любви. В надежде. В избавлении от одиночества. А сама она ни с кем почти не разговаривала по телефону – в самом деле, что за удовольствие со старухой разговаривать? Про здоровье, про погоду, про лекарства. И все тетю Лизу любили, хотя и не догадывались о ее хулиганстве. Она просто намекала людям, что кто-то их любит. И хочет поговорить. Но стесняется. И, может быть, стоит позвонить самому и начать беседу. Наверное, некоторые так и поступали. А звонила всего лишь старенькая-престаренькая тетя Лиза из своего домика под липами… А я сидела на низеньком стульчике возле ее кресла, в папиросном дыму. Тогда еще не знали, что дым – очень вреден. Тогда думали, что самое вредное – одиночество и ненужность.

О хорошем

Иногда спасительно и полезно вспомнить о хорошем. Что произошло за день – хорошее. Я зашла вот в магазин за хлебом. И мужу булочку купила. Такую, с корицей, кругленькую. И, в размышлениях о психологическом шантаже, инстинктивной агрессивности и проблемах танатоса, пошла домой. Поскальзываясь на грязноватом снегу. В глубочайших раздумьях. Но быстро. Я быстро хожу. И кто-то топочет и кричит. Кричит и топочет. «Девушка! Девушка!». И, наконец, я поняла, что это мне кричат. И меня догоняют. И подбежала такая женщина средних лет. В пальто и шапке. Шарфик размотался. Шапка немного набок съехала. Запыхалась. И протягивает мне булочку. И так радостно, от того, что догнала, говорит: «Вы булочку забыли!». Это она за мной бежала из самого магазина, довольно далеко. И совсем это не женщина средних лет. Потому что у нее круглые медведиковые глазки. И улыбка с ямочками. И из-под шапки прядь волос. Девочка лет пятидесяти. А в руке – булочка. Господи, думаю, – а жить-то можно на свете. Не так все и плохо. Несмотря на инстинкт агрессивности и проблемы Танатоса. И сорок пять лет. Говорю: «Спасибо!». А женщина-девочка поправила шапку и сказала, что тоже сейчас пойдет и такую же булочку купит. Чай будет пить. И, улыбаясь, мы разошлись. А на солнце уже снег таял сегодня, я лично видела.

О несчастном человеке

Длинное название некрасиво выглядит, а то я бы написала: «о несчастном, задерганном, замученном жизнью человеке». Это есть один олигарх. Самый настоящий. У него очень много всего. Я даже смутно себе представляю, сколько. Холдинги (до сих пор не знаю точно, что это), заводы, фабрики, магазины, рестораны, несколько домов в разных странах, машины, потом еще вертолет зачем-то, шале в горах (шале – тоже не знаю), и он постоянно что-то еще строит или покупает. Бедненький. Мы с детства знакомы. И он по старой памяти ко мне заезжает и жалуется. Держится за сердце. Вздыхает. Раздражается по пустякам. Что какие-то акции падают. Или, наоборот, растут. Кричит на телохранителей, что они шепчутся в коридоре. Мешают жаловаться. Понятно, им в коридоре тесно, трем амбалам. А в мой кабинетик они не вмещаются. Туда только психолог личный вмещается, такой худенький субъект в очках, вся работа которого – приговаривать: «Спокойствие, Анатолий Эдуардович! Следим за дыханием! И – раз! И – два!». А Анатолий все жалуется и рассказывает. Правда, не позавидуешь. Почти не спит, все в уме прикидывает и считает. Расходы огромные. Счета фантастические. Народишко подлый и вороватый. Мощи и иконы слабо помогают, хотя их тоже очень много. Телефон постоянно звонит. Рейдеры могут захватить одно из предприятий в области. И с прокурором поссорился. Подрался в бане. Тоже нервный субъект попался. Врачи сказали, что в жилах у него не кровь, а какой-то наваристый бульон из чистого холестерина. И требуют денег за чудодейственное лечение. Мошенники. Принеси мне чаю, Анна Валентиновна. Зеленого, пожалуйста. От черного можно умереть. Китайский целитель твердо пообещал. И я его успокаиваю и утешаю. Но искренне сочувствую. Правда. Он еще в детстве в группе нахватает игрушек и сторожит. Играть некогда. Другие дети могут взять, пока одним танчиком играешь. Глядь – а уже машинку подтянули. Или вот кубики. Мишку поволокли куда-то. Он все ревел и дрался, дрался и ревел. Обиженным громким басом. И мне по сей день его жалко, как в детстве. Я ему помогала игрушки сторожить. Он знал, что я честная и не возьму. С меня и книжки довольно. Я его утешу и поддержу. Чаю налью. Он мне подарит что-нибудь. То пепельницу из отеля. То календарь с логотипом завода. Потому что искренне привязан. У него нет друзей, кроме меня. Я его не брошу, конечно. Он мне даже цветы один раз подарил. Полевые. Красивые. Сам насобирал. Так что ничего хорошего нет в жизни олигархов, по-моему. Тревожная, страшная жизнь. А у меня ему очень нравится. Особенно ему зеленая нефритовая фигурка понравилась. Так я ему тут же подарила. Бери, говорю, конечно. Насовсем и задаром. Бедненький.

О собачках

Я теперь часто живу в башкирской деревне. У меня три собачки: старенький-престаренький той-терьер. Толстенькая собачка вроде шпица. И от умершего друга осталась такая, как в фильме «Маска». В самом деле, куда ее? Вот и взяли. И в деревне собачки не очень нравились жителям. По мусульманским обычаям собак в доме не очень принято держать. Харам. И вообще, мы чужие тут, в деревне. Да еще с тремя собачками… И вот прошло полтора года, как я здесь живу. Мы нынче наблюдали удивительную картину: некоторые жители деревни обзавелись маленькими собачками. Условно маленькими. И даже водят их гулять на поводке. А одна особенно удивительная собачка, похожая на павиана некоторыми частями тела, даже одета в меховую курточку. К сожалению, без штанишек. Очень неприлично, честно говоря. Я спросила хозяина, сурового мужчину: что, мол, у вас за порода? Чтобы приятное сделать, конечно. И он гордо и грубовато ответил: «Это той-терьер. Разве не видите?». И залюбовался на своего песика. Научно называется осмос. Взаимопроникновение культур. Потому что я летом хочу улей завести. Тут у всех ульи…

О сокровище

У некоторых людей есть сокровище – другой человек. И этих обладателей сокровища легко узнать по тайной улыбке и мечтательной поволоке в глазах. И по довольно спокойному отношению к жизненным неурядицам. И по румянцу на щеках, когда они про свое сокровище рассказывают. И умиляются. И восторгаются. И даже недостатки сокровища описывают так прелестно, так любовно, так радостно… Иногда сердятся на свое сокровище, но таким особенным образом: не повредило бы оно себе! Не упало бы и не расшиблось! Не заработалось бы до смерти! Не стало бы жертвой злых людей или холодного ветра: люди обидят, а ветер – продует. И престарелый профессор взахлеб рассказывает об удивительно умном студенте. Просто юном гении. Который все понимает с полуслова. Пишет удивительные по глубине статьи. Такой самостоятельный. А брючки старые. Рубашечка мятая. Никто о нем не заботится. Наверное, питается плохо. И все свои знания и открытия профессор рассказывает этому замечательному студенту. Часами они сидят в аудитории и разговаривают. И провожают друг друга до дому, не в силах расстаться. А грубый владелец заправки, который весь мир считает населенным мерзавцами, познакомился в санатории для нервнобольных с одним шеф-поваром. Ну, может, он просто повар, но ему просто суждено быть шефом. Гениальный повар. Редкая умница. Такой красивенький, как статуэтка фарфоровая. Владелец заправки ходит к своему повару в гости. И просто душой отдыхает от семьи и работы. Его Алексей Емельянович такие пиры закатывает! Котлетки, пюрешка воздушная, нежная. Еще салат. И мерзавцы, которые населяют мир, хотят обидеть Алексея Емельяновича. Но не выйдет. Владелец заправки бережет свое сокровище. Только им и живет. А скептически на все смотрящий врач-травматолог бережно показывает фотографию своей медсестры. И даже поглаживает милый облик рукой, приговаривая: «Она, конечно, психопатка и истеричка. Но я без нее жить не могу!». А мрачная бандерша оживляется и совершенно умилительно рассказывает о мальчике Женечке. Она к себе взяла сына одной убитой работницы. Мальчика четырех лет. Некоторые профессии довольно опасные; могут убить. И суровая, много что повидавшая бандерша, совершенно преображается, когда говорит о своем Женечке. О том, что он непременно станет кандидатом наук. Он исключительно умный. Он уже как профессор. И репетитор по английскому тоже не нахвалится этим умницей, Женечкой. И все для него, и вся жизнь – для него. И, слегка улыбаясь от счастья, эти обладатели сокровища идут жить дальше. Потому что есть для кого. И Фрейд, наверное, всюду увидел бы комплексы и сексуальную подоплеку. Но только у него тоже было сокровище – внучек Мэтью. И в серьезных и важных статьях пожилой доктор все рассказывал про своего Мэтью. Как он прятался в кроватке. Как игрушки бросал. Какие ему сны снились. Про сокровище очень хочется рассказывать и говорить, даже в научных статьях. Это чистая любовь. Нет в ней никакой сексуальности. И мучительности. Просто – восторг и радость. И самое лучшее в жизни – иметь свое сокровище. И жить ради него. И надоедать всем рассказами о его милых выходках и словечках. Может быть, это и значит – жить.