Текст книги "Опыты жизни. Психологические эссе"

О поборниках нравственности

К тем, кто делает замечания и лезет в чужую жизнь, я отношусь с тревогой. Мало ли, что им не понравится в моем личном облике и поведении. Кальвин и Савонарола сначала делали замечания, а потом стали убивать. За музыкальные инструменты, песни, пляски и неподобающий внешний облик. Нравственность требует суровых мер. Но теперь и я – поборник нравственности. Суровый, как древний проповедник. Мы в бассейн ходили с мужем. Я в дамской раздевалке переоделась. Муж – в мужской. Очки я сняла, понятное дело. Пар и влажность. Но трусы сразу увидела. На муже. Золотистые, обтягивающие, с сердечками. Кризис среднего возраста. Купил втайне и надел. Натянул. С усилием. Сорокалетний кокетка, если не сказать хуже. Я гневно сказала, что такие трусы ужасны. Непристойны. Они шокируют. Следует вспомнить о возрасте и чувствах других людей. Немедленно переоденься! Ступай в раздевалку! Я даже разделила в этот момент чувства Савонаролы. Безнравственность отвратительна! И незнакомый мужчина стал оправдываться. Он купил эти трусы здесь, в бассейне – забыл свои. Простите. У него такие, как шорты; но они дома. Он устыдился и чуть не плакал. И купаться не пошел – я же велела ему переодеться. И даже так пальцем делала в воздухе. Как Савонарола. Который тоже, наверное, без очков ходил. И лез к посторонним людям, перепутав их со своими слугами или домочадцами.

Про лыжи

Мой отец – известный нарколог. Ученый. Хороший доктор. Он многих вылечил. И благодарные пациенты дарили ему подарки и стремились отблагодарить. И один пациент от избытка чувств подарил папе лыжи. Принес к нему в клинику и прямо насильно подарил. Можно сказать, навязал. Папа не хотел брать. Я бы тоже не взяла. Лыжи были ужасны. Одна лыжа без крепления. Краска стерлась. Трещины и царапины. Как будто на них по асфальту катались. В тысяча восемьсот девяностом году. И без палок. Но пациент поставил лыжи в угол кабинета и ушел, благодаря. А у экономного папы рука не поднималась выбросить приличные еще лыжи. Военное поколение. Рачительное и практичное. И лыжи очень некрасиво стояли в углу. Намекая на пользу спорта и физкультуры. И папа вылечил еще одного пациента. Интеллигентного знакомого. Который благодарности не проявил, а принялся ходить к папе на прием, словно в гости. И жаловаться. Он жаловался на психастению. На дистимию. На циклотимию. На нарушения сна, когда дневной сон какой-то поверхностный, а ночной, наоборот, слишком глубокий. На высокую тревожность. И вообще – на психосоматику. Он имел теперь много свободного и трезвого времени, и читал специальную литературу. Он приходил почти каждый день, словно в гости. И мешал вести прием. И использовал массу специфических терминов, предлагая назначить себе то один, то другой препарат, о которых он тоже прочитал в книгах. Проще говоря, он пил кровь и ел мозг. Выпивал и закусывал, так сказать. И однажды взгляд папы упал на страшноватые лыжи. И практичный папа сказал своему знакомому: «Все твои недомогания – от малоподвижного образа жизни. Ты не занимаешься спортом, Николай. Например, ты мог бы заняться лыжной ходьбой. И вот – приобрести у меня эти отличные лыжи! Чтобы заниматься самостоятельно. Ты выйдешь на свежий морозный воздух. Кругом – лес. Птички и зверушки. Ты наденешь эти великолепные лыжи и будешь так быстро катиться по скрипящему снежку! Бодрит! Дает силы и энергию!». Конечно, у лыж нет одного крепления. Но это легко починить. Зато какие они – боевые! Сколько километров на них проделано! Эти лыжи не подведут! А палки – они только мешают. Можно встать на лыжи и так – раз! Раз! Энергично, помогая всем корпусом. Вперед по лыжне! И, знаете, Николай приобрел лыжи. Он сомневался, конечно. И недоуменно слушал папин рассказ. Но вот – купил. Несмотря на июль месяц. И задумчиво с лыжами ушел. И потом долго не приходил. Год. А потом – пришел и горячо поблагодарил. Спорт ему помог. Он начал ходить в бассейн и заниматься боксом. Чтобы дождаться лыжного сезона. Раз уж купил лыжи-то. И ему полегчало. И стало на душе веселее. И силы появились. И улыбка. И читать учебники по психиатрии стало некогда. А лыжи так и стоят у него в гараже. Нет времени купить новое крепление. Но он обязательно их починит к зиме. Спасибо, доктор! И это поучительная история с хорошим финалом. Об экономности, практичности и пользе физических упражнений.

Про богатого мальчика

В детстве, в городе Кронштадте, за мной ухаживал один богач. Очень богатый мальчик. Ему тоже было десять. Он всего достиг своим трудом. Не коррупционер какой-нибудь и не потомок влиятельных родителей. Все у него было: и жвачка. И пепси. И игрушки, какие хочешь. Даже маленький Микки-Маус. Он все покупал у моряков. На честно заработанные деньги. И меня угощал. Я не брала. Хотя он мне на грязной ладони труженика все протягивал щедро. И многие не брали. Собственно, никто. Мальчик трудолюбиво разводил опарышей. Купит мясо, сгноит, мухи снесут яйца – вот тебе и опарыши. Он их складывал в спичечные коробки и продавал у магазина рыбакам. Полтинник за коробок. Трудолюбивый, предприимчивый, успешный мальчик. Это я просто вспомнила вдруг. Мне девушка одна сказала: «Хочу замуж за богатого человека, который всего достиг своим трудом». Глупо я тогда поступила. Стала прятаться от богатого мальчика. Впрочем, его вскоре положили с дизентерией в больницу. Так и расстались…

Верное сердце

Давным-давно мы с дочкой поехали в деревню на электричке. Погулять на свежем воздухе и посмотреть деревню. В начале девяностых. Потому что особо ездить было некуда и не на что. Взяли сумочку. Положили туда рулет, кекс и бутылку пепси-колы большую. И поехали в путешествие. И в деревне гуляли и вся разглядывали. Домики, козочек, баранчиков. На речку пошли. А там деревенский мальчик Пашка с нами познакомился. Он мордой ловил шаролобиков. Слово другое, нецензурное. Но вы догадались. Морда – это банка такая с крышкой. Туда надо накрошить крошек хлебных. В крышке – дырка. Банку следует утопить, эти шаро..бики туда набьются битком – вот и богатый улов. Еще их можно вилкой тыкать прямо в воде. Но это сложнее. Потом из рыбы можно сварить уху в консервной банке на костре. Если скрасть на огороде картошки и луку. Но мы варить уху не стали, а стали есть кекс, рулет и запивать пепси-колой. Пашка себе в «морду» наливал. А рыбок мы выпустили – дочка попросила. И так мы сидели на бережку и мирно беседовали. Про дервишей, одиноких странников, императрицу Цы-Си и местных «сикоманов». Это которые клей нюхают. И очень подружились. Пашке лет двенадцать было. Такой белобрысый подросток с очень светлыми глазами. Он нас проводил до электрички, чтобы «сикоманы» не напали. И сказал, что очень будет нас снова ждать. Очень. Но мы больше не приезжали – сложная жизнь. Да и опасно по деревням вдвоем с ребенком ездить в начале девяностых. И прошло лет десять. Все улучшилось и изменилось. И мы на машине поехали в эту деревню. Очень она нам запомнилась. И стали гулять и вспоминать трудные времена. И пошли на речку. А там ловит рыбу такой белобрысый светлоглазый мужик. Небритый такой дядька. На удочку. И он как бросится к нам! Как побежит! Удочку оставил на берегу. Кричит радостно: «Рулет! Кекс! Пепси-кола! Императрица Цы-Си! Здравствуйте!». Конечно, Пашка здорово изменился. Но он нас помнил и ждал. И немедленно начал учить ловить рыбу удочкой. И развел костер. И домой стал зазывать. Он не стал ни пьяницей, ни «сикоманом». А стал помощником машиниста. И хорошо зарабатывает. И живет в большом поселке, а в деревню к мамке ездит на выходные. И всегда вот – ходит на речку летом и нас ждет. Мы же обещали приехать! И не подвели – приехали! И Пашка много рассказал интересного, и нашими делами интересовался. Дал много наставлений, притащил картошки и луку – не краденых, а своих. И был чрезвычайно счастлив. Ожидание – оно никогда не бывает напрасным. А я все думаю – может, все обошлось и сложилось именно потому, что в заброшенной деревне кто-то про нас думал и нас ждал. Мы тоже его все время вспоминали, этого светлоглазого Пашку.

О благотворительности

Айседора Дункан великая была женщина. И очень добрая. Импульсивная, щедрая, великодушная. И делала много добрых дел. Однажды привезла из Греции много маленьких греческих мальчиков с чудесными голосами. Поселила их у себя в доме и принялась учить музыке. Организовала хор греческих мальчиков. Умилительно и трогательно было видеть, как мальчики в белоснежных туниках выводят рулады своими небесными детскими голосами. Все плакали. Благородное и доброе дело. Но Айседора была танцовщица. Гастроли, разъезды, турне и светская жизнь. И вообще – жизнь идет. Мальчики растут. Особенно – греческие. Они быстро созревают. И потом полиция с огромным трудом вылавливала в Париже этих усатых головорезов. Которые, действительно, спелись. И принялись вести беспутную жизнь и преступать закон. Еле-еле этих бывших мальчиков в потрепанных бывших белоснежных туниках вернули обратно в Грецию. Они, понятное дело, уезжать не хотели. Им в злачных кабачках Парижа очень нравилось. Или вот – Луи Пастер открыл вакцину от бешенства. Аплодисменты и признание в научном мире. Новая звезда взошла не небосклоне науки. А в это время русский барин-благотворитель выслал Пастеру в Париж пять мужиков, якобы покусанных бешеным волком. Для получения спасительного лечения. Тоже довольно мило. Встаешь утром, выпить кофе с круассаном. А к тебе в дверь стучится компания русских бородатых мужиков в тулупах, которые очень долго добирались из России. Пешком, на телегах, на лодках, а потом – по железной дороге… И говорить по-французски не умеют. А как-то в лицах изображают то, что с ними произошло в русском лесу месяца два назад. Как их бешеный волк покусал. А потом живут у тебя в доме и тоже вот – пьют кофе с круассанами. И с вакциной от бешенства. Спасибо доброму барину. Мужики, кстати, почти все выжили. Двое погибли, но не от бешенства. А, возможно, от злоупотребления сывороткой. Остальные долго жили в доме ученого и очень к нему привязались. Как греческие мальчики – к Айседоре. Насилу он их в Россию отправил. И это забавные, но поучительные истории про благотворительность. Которая имеет свои темные стороны, как любое доброе дело…

О выражении чувств

Я гуляла с собачкой в скверике у дома. С маленькой собачкой, той-терьерчиком. И встретила малыша с мамой. Кругленького, упитанного. Отличного малыша! Он еще нетвердо стоит на толстеньких ножках. И ходит так, как немножко пьяный. Еще тельцем не очень умеет управлять. У него такие большие синие глаза, круглые брови. И нелепая шапочка, вроде шлема витязя, застегнутая на пуговку под двойным подбородочком. От чего лицо похоже на грушу немножко – щечки выпирают. И этот малыш так удивился и обрадовался встрече с маленькой собачкой. Просто вот – был поражен. Радостное изумление отразилось на его личике. Он хотел сказать: «Какая удивительная собачка! Первый раз вижу такую маленькую собачку, весьма элегантную и изящную! Это не собачка, а игрушечка просто! Прелестно! Восхитительно! Обратите внимание все – экая собачка милая!». Но речью малыши тоже плохо владеют. И он так проорал: «Ы-а! У-у-у! Хыррр!». Сначала с восторгом. А потом понял, что не так получилось, как надо. И сморщился, чтобы заплакать. И мама вот тоже. Подлила масла в огонь. «Вава!», – говорит ласково. – Вава!». Малыш аж ногами затопал, качаясь. От отчаяния и обиды. И снова прокричал хрипло: «У-у-у! Ы-а!». Но я прекрасно поняла его слова. Внутреннюю речь. И все немедленно перевела на обычный язык. Маме. И малыш успокоился и заулыбался. Закивал головой. И хотел, возможно, послать мне элегантный воздушный поцелуй. Но коротенькая ручка не слишком слушалась его. И он так взмахнул рукой в воздухе и пальчиками сделал «пока-пока». От избытка чувств. И в благодарность за понимание. Ничего. Он скоро вырастет. Как все мы выросли. А чувства вообще трудно выражать. И яркость этих чувств как-то стирается с годами. И все реже хочется от радости и восторга прокричать: «Ы-а! Хырр! У-у-у!». Расплываясь в искренней улыбке. тревожность. И вообще – на психосоматику. Он имел теперь много свободного и трезвого времени, и читал специальную литературу. Он приходил почти каждый день, словно в гости. И мешал вести прием. И использовал массу специфических терминов, предлагая назначить себе то один, то другой препарат, о которых он тоже прочитал в книгах. Проще говоря, он пил кровь и ел мозг. Выпивал и закусывал, так сказать. И однажды взгляд папы упал на страшноватые лыжи. И практичный папа сказал своему знакомому: «Все твои недомогания – от малоподвижного образа жизни. Ты не занимаешься спортом, Николай. Например, ты мог бы заняться лыжной ходьбой. И вот – приобрести у меня эти отличные лыжи! Чтобы заниматься самостоятельно. Ты выйдешь на свежий морозный воздух. Кругом – лес. Птички и зверушки. Ты наденешь эти великолепные лыжи и будешь так быстро катиться по скрипящему снежку! Бодрит! Дает силы и энергию!». Конечно, у лыж нет одного крепления. Но это легко починить. Зато какие они – боевые! Сколько километров на них проделано! Эти лыжи не подведут! А палки – они только мешают. Можно встать на лыжи и так – раз! Раз! Энергично, помогая всем корпусом. Вперед по лыжне! И, знаете, Николай приобрел лыжи. Он сомневался, конечно. И недоуменно слушал папин рассказ. Но вот – купил. Несмотря на июль месяц. И задумчиво с лыжами ушел. И потом долго не приходил. Год. А потом – пришел и горячо поблагодарил. Спорт ему помог. Он начал ходить в бассейн и заниматься боксом. Чтобы дождаться лыжного сезона. Раз уж купил лыжи-то. И ему полегчало. И стало на душе веселее. И силы появились. И улыбка. И читать учебники по психиатрии стало некогда. А лыжи так и стоят у него в гараже. Нет времени купить новое крепление. Но он обязательно их починит к зиме. Спасибо, доктор! И это поучительная история с хорошим финалом

О красивых женщинах

Есть чрезвычайно красивые дамы среди моих знакомых. Я всегда восхищаюсь ими и любуюсь. И знаю, что в трудную минуту надо держаться к ним поближе – красота спасет мир, верно сказано! Мне лично красота спасла жизнь. И принесла много приятных минут потом, после спасения. Мы с мамой, исключительной красавицей, отдыхали на море. Я плескалась в воде у берега, а мама загорала. Она внимательно относилась к внешности. И хотела добиться ровного загара. Поэтому верх от купальника сняла и элегантно замоталась полотенцем. Тогда никто топлесс не загорал. Незагорелые полоски на теле выглядели бы некрасиво. А красавицам нельзя некрасиво выглядеть – это закон, сами знаете. Налетела волна, потащила меня, перевернула – и я стала тонуть. Наверное. Точно не могу сказать. Потому что я немедленно закричала. В четыре года я твердо знала, что надо кричать в случае опасности. Мама вскочила, полотенце уронила и тоже закричала: «На помощь!». Что тут началось! Меня столько мужчин побежало вытаскивать, что чуть снова не утопили. И чуть не разорвали на части – каждый хотел отдать меня лично маме, которая уже бежала ко мне. Очень элегантно, забыв про полотенце, конечно. В трусиках. Все гладили меня по головке. Щипали за щечки. Растирали мне руки и ноги. И так и хотели меня вырвать из рук мамы, чтобы проверить – все ли со мной хорошо. Мне дали чурчхеллу, персик, виноград, палочку шашлыка и лимонад. И прямо ни на шаг от меня не отходили. И от мамы. Которая опомнилась и немедленно оделась. И мы пошли с пляжа, поблагодарив спасателей. Отважных мужчин. Которые спасли меня исключительно быстро и качественно. Я кушала персик и с восхищением смотрела на маму. И твердо обещала папе ничего не рассказывать…

О мечте

Свекровь у меня маленькая. Просто крошечная старушка. Где там было вырасти – она в деревне жила и была круглая сирота. И в тринадцать лет убежала из колхоза без паспорта – тогда паспорт не давали колхозникам. Потому что школа закончилась и надо было ехать работать на лесоповал. В 1948 году это было нормально – посылать детей на лесоповал. А у нее не было валенок и рукавиц. Вообще ничего не было. Она жила за печкой у родственников. Ну, и убежала в галошах по снегу. Жила в городе нелегально, в няньках, потом на маляра выучилась. Это от первого брака свекровь. И стала я с ней жить с восемнадцати лет. И как-то привыкла. Полюбила. И стала с ней жить всегда. Хотя, это, наверное, странно. И называть «мама». И говорит моя мама вот что: все, говорит, у меня теперь есть. Питание хорошее. Чай и кофе. Халаты и сорочки. И даже пластинки Лещенко, о которых я всю жизнь мечтала. Я – счастливый старушонок! Страшно везучий и богатый. Даже страшно иногда от такой великолепной жизни. И ничего мне не надо. Вот я какая богатая и счастливая. Есть только мечта. Но и она близка к исполнению. Я ежедневно молюсь о твоем здоровье и еще очень нужно, чтобы ты разбогатела. И купила квартиру в небоскребе, на самом высоком этаже. На пятидесятом или сотом. Это необходимо так сделать. Потому что выйду я вечером на балкон небоскреба и буду наблюдать звездное небо. И наконец-то увижу инопланетян. Очень мечтаю об этой встрече – о многом надо спросить и поговорить. Как у них там устроено все, как дела и здоровье. И уговорить их не нападать на нас. Надо жить мирно, Анечка. Без войны! Надо уметь уживаться!». Золотые слова, мама. Если учесть, что я с вами двадцать шесть лет уживаюсь. И просто – живу. И многому научилась. Хотя первый муж иногда меня в шутку упрекает, что я похитила чужую маму. Как инопланетянин…

Про черешню

Когда я вижу черешню, сердце у меня сжимается. Будь проклята бедность. И те, кто твердят, что поэт и философ должен быть бедным. Бедность дает просветление и учит терпению, мол. Но, как правило, так говорят небедные люди. Даже зажиточные. Сытые. И эгоистичные. Потому что одному быть бедным – это еще терпимо. А когда ребенок просит ягодки, а ты купить не можешь – стипендию не выдают уже три месяца – это другой коленкор, как говорится. А ребенку – два годика. И разъяснить ему пользу бедности не представляется возможным. Тем более, ребенок не просит, а просто тянет ручки к бордовым ягодкам и лепечет: «Ягодки!». А килограмм черешни стоит как одна стипендия. Которой все равно нет. И наплевать, что туфли рваные и колготки сто раз зашитые. Это пустяки. И надо бодрым специальным голосом говорить ребенку, что ягодки мы купим потом. Попозже. Потому что кругом – люди, и быть бедным очень стыдно. А мимо проходила монголка Ичинхорлоо. Мрачная, с длинными черными волосами, с грубым голосом. Она по-русски плоховато разговаривала, но монголов тогда по идеологическим причинам посылали учиться на философский факультет. Вот она и училась. И мы не общались, конечно. У всех была своя жизнь. Иногда я на лекции приходила с дочкой – не с кем было оставить. Неважно. И на полпути к автобусной остановке монголка Ичинхорлоо догнала меня и молча сунула кулек с черешней. И быстро ушла. Только ребенка ущипнула за щечку, так, что он расплакался. И потом она стала ко мне подходить и молча совать разные детские вещи монгольского производства. Носочки, чепчики, рукавички, фартучки. Это ей из дому стали присылать, из Улан-Батора. Она родителям написала, что у нее есть прекрасная русская подруга с ребенком. Хотя мы вовсе не дружили. Но стали дружить. Почти молча. Она приедет ко мне и играет с ребенком. И рассказывает про лошадей и тибетских лам. Очень любила и тех, и других. И еще очень любила стирать. По крайней мере, так уверяла. И мы с ней вдвоем стирали детские вещи. А потом – гладили. Она гладить тоже обожала. Не подруга, а енот-полоскун… И угощала монгольскими лакомствами. И обещала, что мы поедем с ней в Улан-Батор. И в университете все удивлялись – почему я дружу с монголкой Ичинхорлоо? О чем я с ней разговариваю? Она же по-русски еле говорит. О чем можно беседовать и шептаться на лекциях и семинарах. Да ни о чем можно не беседовать, уверяю. Просто сидеть рядышком. Или вот – смотреть, как Ичинхорлоо рисует лошадей. Она прекрасно рисовала. Да даже если бы и не умела совсем – все равно это были бы самые лучшие рисунки на свете. Потому что не в рисунках дело. И не в умных разговорах. А в черешне. И в человеческом сердце.

Перейти дорогу

кому-то – можно вовсе этого не желая. И обзавестись недоброжелателем. Меня, например, в библиотеку в деревне не пустили. И посмотрели угрюмо. Мрачный мужчина сказал, что библиотека – это трудно. Непросто. Надо писать заявление руководству. Мало ли. Может, я буду повреждать книжки или иллюстрации вырезать красивые. Не в силах удержаться. Или не отдавать вовремя. Знает он писателей и поэтов, которые так поступают. И вообще метят на чужое место в литературе и в жизни. Например, хотят писать стихи на кефире. Я изумилась. Насчет кефира – особенно. Но мне потом все пояснили по секрету. Это был поэт. Очень известный. А не просто библиотекарь. Его перу принадлежат стихи на упаковках местной молочной продукции. Про здоровый вид и отменный аппетит. А насчет меня он навел справки и страшно огорчился – член Союза Писателей может начать писать свои стихи. И это будет обидно и неприятно. Так что все прояснилось и стало понятным. Но так и хочется теперь взяться за «Балладу о кефире». Хотя лучше вот – о конкуренции написать. Чтобы никому не обидно было…