Текст книги "Опыты жизни. Психологические эссе"

Ловушка

Зовут в гости. Приходите, мол, посидим. Поговорим. Выпьем рюмку чаю. Еще будет торт, запеченное мясо и окрошка. Или еще что – мне неважно, потому что я на строжайшей диете. Из-за обмена веществ. И к спиртному не прикасаюсь вообще. О чем всем сообщаю сразу, заранее. Но и им неважно – это они так заманивают меня в гости. Харчами и выпивкой. И еще – фотографии будем смотреть, чтобы совсем бездуховной встреча не казалась. На ноутбуке. На котором я ничего не вижу, да и места, которые посетили хозяева, мне мало интересны. По телевизору есть канал «Национал Джеографик». Там много красивых мест показывают. Если я захочу, я посмотрю. Или даже съезжу куда-нибудь. Недалеко. Я интроверт, мне дома очень хорошо. А сходить я могу на выставку или в кино. Там не надо делать вид, что ешь. И притворяться, что пьешь. И не надо с томительным ужасом ожидать, что сейчас тебе расскажут все проблемы и несчастья, которые накопились у хозяев. И будут ждать ответа и помощи. Немедленной. Неважно, что нужно несколько консультаций. Неважно, что это не моя компетенция. Неважно, что время и место не слишком подходящие. Отвечай. «Танцуй, Изадора!» – как кричал пьяный Есенин. Который благоразумно успевал напиться, чтобы его не заставили стихи читать. Или плясать «русскую». Хотя и его заставляли в доме у писательницы Гиппиус, на заре его славы. Именно – плясать и петь частушки. И невольно думаешь, что хорошо бы напиться, как Есенин, и хозяевам, как Есенин, разбить окно. Или еще что выкинуть. Чтобы не отвечать на вопросы. Но отвечаешь, тоскливо и деловито. И думаешь: ведь это милые люди. Нормальные. Ведь они не позовут грузчика в гости. И после угощения не заставят его носить тяжелые предметы. Или преподавателя английского за миску щей и стакан водки не заставят же заниматься с ними спряжением глаголов. Или врача – осматривать жизненно важные органы. Зачем они так? И смотришь на спасительную дверь и на часы, и мучительно придумываешь оправдания, чтобы уйти к себе домой, к своим книжкам и компьютеру. И, когда приходишь, на душе так тяжело. Как, наверное, у Высоцкого было, когда он написал: «Не надо подходить к чужим столам и отзываться, если окликают». Я и не отзываюсь. И к столам тем более не подхожу. А в гости меня пригласил один коренной москвич, замечательный человек. Он занимается лечебным голоданием, пьет только воду, компьютера с фотографиями у него нет. А на вопросы на мои он сам ответит. Ему голоса все продиктуют. А от вредоносных влияний у него есть шапочка из фольги. Вторую он даст мне, когда я приеду. И, знаете, мне это предложение показалось куда более заманчивым, чем визит к дальним родственникам и школьным друзьям. Я там уже была. И вот – делюсь грустными впечатлениями…

Пытливый ум.

С детства у меня – пытливый ум. И я задавала родителям массу вопросов. Чем, безусловно, их утомляла. И мне папа предложил вопросы писать. А он в свободное время на них по порядку ответит. Пришлось выучиться писать. И первый вопрос был такой: «Пачиму в садике у курицы нет ножек и крылышек. Только спинка. А дома есть?». Папа спокойно разъяснил, что ножки и крылышки воспитателям нужны для их собственных детей. Что вполне понятно. И не может служить причиной недоумения. Ответ успокоил меня. Все стало ясно. Именно поэтому я не задаю подобных вопросов руководителям страны. Мне с трех лет все ясно. Папа объяснил. Спасибо.

Пытливый ум – 2

Еще один вопрос, запомнившийся мне, касался вилок. В детском саду вилок нам не давали. Мы все кушали ложками. Я спросила: почему в детском саду нам не дают вилок? На что папа спокойно ответил, что у него на работе вилок тоже не дают. Пациентам. Он заведовал отделением в сумасшедшем доме. Вилками пациенты могут выколоть глаза – себе, другим пациентам или персоналу. И мне снова все стало ясно. Спасибо.

Хорошее место

Очень хорошее. Прекрасное место. Счастливое. Это наш университет. Все изменилось, а университет стоит. И двери те же, большие такие. И даже гардеробщик, кажется, тот же. Который пальто выдавал не по номеркам, а кому какое нравится. В мою юность пальто были примерно одинаковые. В фойе шахматисты играют под управлением моего профессора. Профессор совсем старенький. Кричит: «Аня! Аня!», – и нисколько не обидно, что без отчества. А за ним другой профессор, опираясь на палочку, спешит. Беретик тот же, из-под него – седые кудри. Тоже совсем старенький. «Анечка!», – кричит негромко. И охранник улыбается и пропускает. Раньше не было охранника, но тоже хороший. И профессора радуются и почему-то решают показать мне кофейный автомат. Отличный аппарат. Из него пьет кофе Мухаммед, которого тоже мне показывают. Он из Йемена. И Мухаммед хороший. Он немедленно протягивает мне свою чашку, из которой пьет. И улыбается. И даже зачем-то пошедший с нами юный шахматист с доской тоже улыбается и обещает показать мне какой-то удивительный этюд одного гроссмейстера. И меня ведут в подвал, где радио. И там тоже все радуются и улыбаются. Знаете, от удовольствия бывает такая немножко нелепая улыбка, от которой губы сами разъезжаются в стороны. И все немножко краснеют от удовольствия. Просто так. И записывается передача, и передаются приветы слушателям, и все ужасно нравятся друг другу. И потом с такими же улыбками фотографируются. И машут, и прощаются. А потом девочка не выдерживает, догоняет меня и обнимает. На прощанье. И я ухожу, переполнившись счастьем и радостью. Просто так. И Мухаммед машет мне чашкой, а профессор – какой-то шахматной фигурой. И я понимаю, что такое «Альма-матер». Мой университет. Меня отсюда в роддом увезли. На лекции с младенцем пускали. Отдавали свое мыло, которое было по талонам. Пеленки стирать. Профессор покупал младенцу булочки в столовой, которые я, конечно, младенцу не давала – грудному нельзя. Но меня они буквально спасли в голодные годы. И здесь я свои дипломы получала. И написала свои первые рассказы. И ничего не изменилось – как была любовь, так и осталась. Навсегда. И ничего не страшно. Ни кризис. Ни старость. Ни даже смерть. Которая все равно когда-то будет. Пока есть хорошее место. Оно для каждого свое. У меня – наш университет. И вот еще – эта книга. Укрытие, убежище и приют души. Вот что такое – хорошее место.

«Мисс Интиллект»

Я недавно в глухой башкирской деревне была. Молодой человек на избу клеил объявление. Ему очень чайник мешал. Я чайник подержала и объявление прочла. «Сегодня состоится конкурс» Мисс Интиллект». В 19 часов. Потом угощение и танцы. Свистеть и драться запрещено. За первое место – приз!». Красивыми буквами. И я, конечно, спросила про конкурс. Молодой человек мне все объяснил. Передо мной – директор Дворца Досуга. И сам Дворец. Сегодня будет праздничный конкурс. В честь 8 марта. В прошлом году был тоже вот конкурс. По красоте. Но было много несправедливости и драк. Между претендентками. И даже Гульшат увезли в полицию. В этом году он решил избрать иные критерии. С помощью сложных вопросов на конкурсе выберут самую умную девушку. И она получит приз – чайник. Все будет честно и без подвоха. Справедливо. И мне идея очень понравилась. Я рассказала, что древние философы так и мыслили: сначала в жизни идет эстетическая стадия. Человека привлекает красота и он все ей меряет. Потом главным становится ум. Интеллектуальная стадия. А потом – морально-нравственная, когда понимаешь, что самое главное – добро и справедливость. Милосердие. Порядочность. И следующий конкурс можно посвятить доброте. Душе. Хорошим поступкам. Это очень понравилось директору Дворца. Он прямо расцвел и заинтересовался философией. И согласился, что драка вряд ли произойдет на конкурсе для самых добрых. И свистеть не будут. И даже можно поближе познакомиться с доброй девушкой. О чем он лично давно мечтает. С такой, морально-нравственной. Потому что красота и ум – хорошо. А душа – лучше. И он мне даже хотел подарить чайник. За ум. Но мне пора дальше ехать в мое путешествие. И мы расстались друзьями с Марсом. И он всем передал привет и поздравления. К которым я горячо присоединилась.

О мужском внимании

Есть мужчины очень элегантные и умеющие дарить подарки. А есть мужчины любящие, заботливые, но не умеющие. Не сердитесь. Не огорчайтесь. Они вас ужасно любят, просто – не умеют. Элвис Пресли тоже не умел выбирать подарки. И всем дарил розовый «кадиллак». Если бы «кадиллака» не было, дарил бы одинаковые тюльпаны и конфеты. Или отрез ситца на платье, как мне – мой дедушка. Он, хотя и работал в Академии Наук, с деревенского детства запомнил, видимо: отрез ситца – лучший подарок. А мой маленький папа порадовал бабушку на 8-е марта. Тогда только тюль появился, и бабушка сшила первые послевоенные шторы. С цветочками кружевными. Которые маленький папа аккуратно выстриг ножницами и сложил в стопочку. И преподнес эту стопочку бабушке. Шторы пришлось выбросить, но бабушка была очень растрогана и умилена. Потому что мотивы поступка были самые благие. Порадовать маму. Мужская забота заметна на моей детской фотографии. Я там с папой в его научной лаборатории. Сижу на решетчатом ящике с крысами. На ногах – галошки. Чтобы ножки не промочить. Трусики надеты поверх колготок – чтобы колготки не спадывали. Умно придумано. На голове – панамка. Чтобы не напекло солнцем голову. Панамка примотана бинтиком. Чтобы ветром не сдуло. Справа – горшочек. Удобно. В руках – книжка о вреде алкоголизма. Счастливая маленькая девочка, о которой заботится ее папа. Молодой ученый-нарколог. Надо еще добавить, что для дезинфекции меня папа чистым спиртом протирал. Как говорится, смерть микробам! Сразу видно, что об этой маленькой девочке заботится ее любящий папа. Мама, когда из командировки приехала, чуть в обморок не упала при виде меня. Но я была здоровенькой и веселой. Чего и вам всем желаю. Потому что те, о ком заботятся и дарят подарки, всегда будут веселыми и здоровенькими. И девочки, и тетеньки. Пусть даже цветочки из штор выстрижены, а шляпка бинтиком примотана – можно и потерпеть. Это они так любовь и заботу проявляют. Неумело, но от всего сердца.

Про любовь

Любовь – это узнавание. Мы узнаем друг друга в этой жизни. Так считал Платон, а до него – другие древние мыслители. Души встречаются и узнают друг друга. И снова хотят быть вместе. Хотя и не всегда это получается. Но как часто в рассказах встречается фраза: «Я ее увидел и понял – это моя жена». Или «я его встретила и поняла – это мой муж». Мужчины, как ни странно, чаще узнают. Хотя, как правило, далеки от мистики. Брат дедушки в своей книге про войну пишет, как ушел добровольцем в семнадцать лет. И эшелон стоял на станции Кузино. И беленькая девочка-школьница ему дала котлет из картофельной шелухи. А он ей – мыло. И на фронте он точно знал, что его не убьют. Как его могут убить, если на станции Кузино есть беленькая девочка? Его будущая жена? И он прошел до Берлина, а потом поступил в университет. И на лестнице встретил эту беленькую девочку. Узнал, что ее зовут Зоя. И, конечно, на ней женился. Потому что любовь – это судьба. И не надо волноваться, что вы свою любовь пропустите и не узнаете. Узнаете. Это я твердо обещаю. И возраст – тоже неважно. Бывало, и в шестьдесят узнавали. И старше. Время – оно только в земной жизни играет такую важную роль. Об этом знал мудрый Платон. И это подтверждают современные физики. И я присоединяюсь к этой точке зрения. Главное – быть внимательным и доверять своему чувству. И верить в любовь. И те, кто вот так узнал любимого человека, поймут, о чем я. А кому еще только суждено – потом поймут. А я вам от всей души желаю любить и быть любимыми. Ради этого стоит жить.

Об осуждении

Анна Ахматова великая была женщина и много страдала. И все раздавала, вплоть до хлебных карточек. Почет ей и уважение. Но и она однажды совершила ошибку; увидела на заседании Союза Писателей пьяную поэтессу Ольгу Берггольц. И нетрезвая Ольга что-то выкрикивала о преследованиях и угрозах. «Типичная паранойя!», – отреагировала Ахматова. Пьяный бред. Ну да, ну да. Только после блокадного Ленинграда, где у Берггольц умер с голоду больной муж – первого еще до войны расстреляли – немудрено начать пить. И после того, как нерожденного ребенка сапогами в тюрьме выбили, а двое старших умерли – тоже можно начать пить. И бояться преследований. Айседору Дункан гневно осудила секретарь, которую наняли для записи воспоминаний великой танцовщицы – дескать, лакает джин, как воду. Возможно, и лакает. Когда дети утонут в машине в реке вместе с няней, а потом их найдут с искаженными ужасом лицами, укрытыми пледом – няня, захлебываясь, укрыла, – тут не только пить можно начать. Тем более, ни Айседора, ни Ольга никому плохого не делали. Только хорошее. Хотя вот – выпивали. Денис Александрович жил у меня в семье некоторое время – так сложились обстоятельства. И я как-то спросила, с какой целью он под подушку кладет орешки и печеньки. Крошки и вообще негигиенично. Он покраснел и сказал, что это из детского дома привычка. Где он провел свое детство. А уж потом пошел в армию, учился и стал художником. Но привычка осталась, извините. А в его квартире временно живет девушка из его детдома. Она ребенка родила и ей негде жить после тюрьмы. Но это я и так знала. А про печеньки – нет. Да пусть хоть торт засунет под подушку – это неважно. Я не осуждаю. У меня другая профессия, к счастью. И пациентов не осуждаю за семейные драки и скандалы. Или ошибки. Или слабости. И, надеюсь, они меня не осудят. Потому что у каждого страдавшего человека – свои печеньки под подушкой. Свои недостатки. Которые не следует поспешно осуждать. Особенно – если сам благополучен и утрат не пережил. Кто его знает, что судьба уготовила…

Элвис жив!

Вчера вечером вижу – стоит девочка-соседка и плачет. Это в деревне, а Башкирии. Я подошла, спросила: чего, мол, плачешь, Гульшат? Расскажи. Может быть, горю можно помочь? Она сквозь слезы рассказала, что плачет из-за Элвиса. Великого Элвиса. Так она любит его замечательную музыку и песни. И никогда не бывать ей на его концерте! Такая драма. Я поговорила с Гульшат про Элвиса. Действительно, великий певец. Такой красивый, энергичный, талантливый. И так рано умер. А все депрессия виновата. Вернее, доктора, который назначили Элвису кучу таблеток. Он их доверчиво глотал – пристрастился – и умер. Пошел в ванну, взял с собой штук шестьдесят таблеток, съел их одну за другой – и скончался. Гульшат просто поразилась моим познаниям. Внимательно очень слушала, и про Элвиса, и про его депрессию, и про трагическую гибель. Даже плакать перестала. «Надо же, – говорит, – а я и не знала. Ну, тогда хорошо, что мама мне денег на билет не дала. А то концерт-то отменят, понятное дело. Бедный Элвис!». Тут я изумилась и стала расспрашивать про концерт. А Гульшат говорит – да вот же, мол, объявление! В соседней деревне сегодня выступает Элвис. С песнями на башкирском языке и танцами. А по-настоящему его зовут Ринат Халиков. Но раз такая трагедия, надо подругам позвонить и предупредить: Элвиса нет больше с нами. Депрессия, врачи, таблетки, смерть. Закат яркой звезды рок-н-ролла или другого музыкального направления. Недоразумение выяснилось. Тем более, Элвиса я лично видела сегодня утром в магазине! Он покупал газировку и семечки. Его портрет мне показала Гульшат, он у нее в телефоне. И Элвис был бодр, энергичен, строен, полон сил и здоровья! И, судя по покупкам, хорошо себя чувствует, не пьет. Румяный и черноглазый. А денег на билет я Гульшат одолжила. Вырастет – вернет. Чего там – пятьдесят рублей за концерт Элвиса. Великого и, главное, живого!

Одинокий странник

Я только что к себе в Башкортостан приехала. Дорога тяжелая. Долгая. А собачка у меня маленькая и очень старенькая. И мы остановились у обочины, чтобы отдохнуть в беседке. В Башкирии у дорог стоят аккуратные беседки для уставших путников. И собачку я выпустила походить – а она немножко шатается от дряхлости. И к нам подошел бродяга. Как из песни: бродяга, судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах. Вместо сумы – детский рюкзачок с трансформером. На ногах – грязные кеды. Остальное одеяние можно увидеть на картине Рубенса о блудном сыне. И лицо – как говорится, со следами порока. И этот бродячий человек спросил, кто мы и откуда. И почему собачка шатается. Я ему объяснила, что от старости. Ножки не держат. Поэтому мы и остановились. И бродяга разволновался и почему-то решил, что мы хотим бросить своего песика. В лесу. Бывают такие злые люди – завезут собачку в лес и бросят. А собачка погибнет – она же не человек! Это человек – ко всему привычный. А собачка – она нежная. Беззащитная. Не бросайте собачку! Обязательно возьмите ее с собой! Она еще долго проживет. Он лично знал кота, который тридцать восемь лет прожил. И при хорошем питании наша собачка вполне может рассчитывать на долгие годы. И он тревожно провожал нас взглядом, когда мы шли к машине. Беспокоился. И на прощанье сказал, что идет в Михайловск, к брату. Из Уфы. Может быть, брат его примет; он может помогать по хозяйству, строить, носить что-нибудь тяжелое. И уже почти не пьет – в тюрьме отучился. Но одному плохо. И человеку, и собачке. И я согласилась – одному плохо. Я знаю. И собачку не брошу в лесу, разумеется. И мы дали ему немножко денег на хорошее питание, хотя он и не просил. Он просил только, чтобы животное не бросали. Очень искренне. И это грустная история…

О подаянии

Был такой писатель, Успенский. Не тот, который придумал Чебурашку, а давным-давно, задолго до революции. Он был очень противный. Неблагодарный – всех, кто ему помогал, обругал в фельетонах. И устно злословил. Деньги пропивал. Жена у него умерла, и осталась девочка лет семи. Он эту девочку заставлял плясать в трактирах и петь похабные частушки. За подаяние. Со всеми рассорился и страшно пил. Грязный, пьяный, мерзкий. Все от него отвернулись, конечно. А он опускался все ниже и ниже. И притащился к одному писателю, просить денег. Немного, мелочь. Писатель его спросил строго: зачем, мол, тебе деньги? Пропьешь ведь! А неприятный тип Успенский ответил: дескать, хочу ножик острый купить и зарезаться. Мой затупился. И писатель ему нравоучительно и шутливо ответил. Мол, если хочешь зарезаться, зарежешься и тупым. Ну, Успенский пошел. И перерезал себе горло. Тупым личным ножиком. Ужасная история. Он, понятное дело, не за деньгами на ножик приходил. В глубине души он искал сочувствия и человечности. Уповал на милосердие. И поэтому Чехов всегда подавал нищим. Хотя его убеждали, что нищие пропьют деньги. И вообще – наглые обманщики. Зачем, мол, вы им даете полтинник? А Чехов отвечал так: может быть, – говорил, – этот полтинник – его последняя надежда на человеческое милосердие. И не дать я не могу. Пойдет человек в последнем отчаянии – да и в омут головой. Погубит душу. Лучше дам. И поэтому нет окончательного ответа, подавать ли нищим. Отвратительным и грязным. Но, по-моему, лучше немножко дать, если есть. Как раньше говорили, за спасение души.

О взрослых серьезных людях

Ребенку нужно играть. Это необходимая стадия развития. Если ребенок не будет играть – у него возникнут серьезные трудности и даже психические отклонения. Замедлится развитие, и физическое, и умственное. Он не сможет адаптироваться к жизни – ведь он познает жизнь через игру. Но взрослому человеку тоже надо играть. Это ученые доказали. Хотя бы иногда. Только играть особо не с кем и негде. Умные лекции и напряженные тренинги, спортивные занятия и походы в лес заменяют игру. Но не совсем. Да и некогда. Надо работать. И оставаться взрослым и серьезным. Как сотрудники одной унылой инстанции, куда я зашла по унылому делу. С бумагами, квитанциями и прочей мрачной пакостью. Нули, цифры, коды ОКВЭД и еще что-то длинное и страшное. И серьезная дама стала мне все разъяснять. А я стала делать вид, что все понимаю. Преданно смотреть в глаза, как спаниель. Бесконечно добрым и бесконечно тупым взглядом. Бесполезно мне объяснять про цифры и коды – так уж мозг у меня устроен. И я спросила, не занималась ли дама гимнастикой. Она была очень изящная и такая элегантная, что я не могла не спросить. Просто вот – девочка на шаре. Она сказала, что да, занималась. И мы разговорились про приятное. Про гимнастику, соревнования, прыжки и подскоки. Про ленту на палочке – зачем эта лента. Про бревно и брусья. И так горячо и интересно разговорились, что дама показала мне шпагат. Настоящий. Здорово! Еще она умеет так колесо делать. Но в кабинете места мало. Так что, когда зашел взрослый и серьезный мужчина, он не смог как следует прием показать. Прием рукопашного боя. Этот прием может спасти жизнь, если на нас нападут. Надо сзади зайти и так схватить локтем за шею. Хотя преступник вряд ли позволит сзади к нему подходить. И может оказаться громадным верзилой. Тогда подсечку можно сделать. И он привел еще одного сотрудника, чтобы показать подсечку. И они стали бороться, как два нанайских мальчика. Еще одна сотрудница рассказала, что очень любит плавать. Нырять. И научила меня задерживать дыхание. Она зашла за документами. Мы сидели и задерживали дыхание. И было так хорошо и весело. И все смеялись, как в детстве. И заполнили за меня документы. Подпись я, как всегда, не там поставила. Но это тоже вызвало добродушный смех. И мне еще раз заполнили документы. И проводили меня до дверей, и пригласили еще приходить. Я рассказала, что умею крутить обруч, играть в теннис и делать «секретики». И только на улице вспомнила, сколько мне лет.