Текст книги "Снайперы"

Винтовки были личные?

Закрепленная за каждым винтовка. И оптический прицел надо приноравливать под себя. Я уже знал, на какое расстояние, на какое отделение что поставить.

У вас были ПЕ прицелы?

Марку не знаю, но самый, что ни на есть, простой. Там поправка на боковое движение, и плюс-минус, вверх-вниз. Вертикальная поправка.

Винтовка Мосина была обычная?

Да. Совершенно правильно.

СВТ были с оптическим прицелом?

У нас не было. Эта винтовка на фронте не очень практичная. Чуть песочек попал, земелька – она заедает и не работает. А та все выдерживала.

Сколачивали пары сразу в училище?

У нас была индивидуальная подготовка. Уже на фронте в паре. И, как правило, к более опытному подставляли желторотиков, молоденьких.

Сколько учились в этой школе?

С ноября 1943 года и по конец августа 1944 года. 9 месяцев. Основательно, хорошо нас готовили. Тогда уже обстановка на фронте позволяла не посылать туда сырое мясо. Готовили основательно.

После училища вам присвоили звание?

Нет, рядовой. После окончания школы были сформированы маршевые роты, погрузили нас в эшелон. И вперед! Вагоны – теплушки. Не помню, на какой станции, где-то то ли в Куйбышеве, то ли чуть дальше, мы уже встретили раненых из предыдущих выпусков, из других школ. Ехали раненые в эшелоне. У раненых настроение хорошее было. Во-первых, он едет в глубокий тыл, лечиться. Ребята молодые.

У вас какое было настроение?

Если, предположим, тебя одного послали, мог что-то думать. А тут чувство коллективизма, много каши с ними съел в снайперской школе. Ребята все веселые, компанейские.

Какие шутки были?

Уже забыл. Есть разные люди, угрюмые, неразговорчивые. А есть балагуры – типа Василия Теркина, с ними всем окружающим хорошо.

Тогда знали о больших потерях в пехоте и вообще на фронте?

Откровенно говоря, о больших потерях, окружениях, провалах операций не знали. Знали то, что нам командиры взводов на политинформации читали, а тогда и газеты писали сдержанно. Это сейчас смакуют всякие…

Когда вы приехали, вас распределили в полк?

Мы где-то под Ровно, городок в Западной Украине, спешились с эшелона, дальше эшелон не шел. Были разрушены и дорога, и город. Где-то в лесном массиве недалеко от Ровно был формировочный пункт, какие-то войска пополнялись. Там я попал как раз в 585-й полк 213-й Новоукраинской стрелковой дивизии. Дивизия была сформирована новая. Там мы побыли некоторое время. Шел процесс боевого сколачивания, или слаживания. Там нас уже встретили офицеры, которые имели фронтовой опыт. Они рассказывали, показывали, демонстрировали, как в той или иной ситуации надо поступать. Вот отсюда, по сути, наверное, и начался отсчет нашего пребывания в действующей армии. Это уже был глубокий армейский тыл, где шло пополнение свежими силами.

Здесь вас распределили в роту?

Совершенно правильно. Здесь я уже знал свой взвод, свою роту. Но сейчас, убей меня, не знаю…

Вы были ротного подчинения снайпер? Или взводного?

Ротного.

На роту пара снайперов. Пара у вас была опытная?

Звать его было Володя, точно помню. Фамилия Чуриков или Чумиков…

С этого пункта формирования к линии фронта мы совершили довольно продолжительный пеший марш. Шли, в основном, ночами. Чем ближе к линии фронта подходили, тем больше нас прятали. На Западной Украине хуторская система поселения. Хозяин хутора имел «клуни» – большие навесы практически без стен, где сушили зерно, хранили сено. Вот рота пряталась в эту «клуню», а по ночам шли. По ночам нас частенько обстреливали бандеровцы. Один солдатик самовольно вышел из строя и зашел в хату попросить напиться или еще что-то. Рота пошла, а он так и не вернулся. То ли остался, то ли ухлопали за винтовку. Рота вооружена была в основном винтовками, а в батальоне была рота станковых пулеметов. Дорога там песчаная, разбитая, войска же все время по ней идут. Вокруг сосновые леса. Сделаешь шаг вперед, полшага назад отползаешь. Идти очень тяжело. Я как-то ночью смотрю, близко командиров нет, и вышел на обочину. А тут, как назло комбат на лошади объезжает свою колонну. Он меня и прихватил. В наказание дали станок от «Максима» нести. Я его вез за собой. Его тянешь и за тобой весь белый свет тянется! По-моему, мне его дали на час, так я не знал, когда этот час кончится, но больше я уже не осмеливался выходить.

Что несли в вещмешке?

Котелок, белье, туалетные принадлежности. Правда, зубных щеток не было, бритвенных приборов не было.

Кружка, ложка; правда, ложку таскали за обмоткой. В кирзовый сапог она проваливается, а за обмоткой хорошо держится. Сухих пайков на марш не выдавали, кормили по ходу. Малая пехотная лопатка на ремешке. Большой лопаты не было. Фляжка на поясе или в мешке. Обязательно противогаз, в обоз его не сдавали, заставляли носить с собой. Патронов и гранат у нас не было, их получали по прибытии.

А как же с бандеровцами разбирались?

Назначалось головное и боковые охранения. Они шли с оружием и полным БК.

Так мы шли около месяца. Точно недели три. Дошли мы до Вислы. Ночью-то особо не пойдешь, да и засады мешали. На привал остановишься – упал и уснул. Мокро, грязь – все равно. Вот такое изнеможение.

Когда пришли на фронт, видимо, произошло уплотнение обороны. Часть, которая занимала оборону до нас, сдвинули вправо или влево, а мы сели уже на подготовленную оборону. Это было в конце сентября – начале октября. Это было в районе Сандомирского плацдарма, но только на восточном берегу Вислы.

Начались будни обороны. Продолжали совершенствовать оборону. Рыли блиндажи, укрытия, подготавливали запасные огневые позиции. Прятались от частых обстрелов. Атак со стороны немцев или нас не было. Вели борьбу с пулеметчиками. Ведь огонь ведут только дежурные огневые средства. Вот одна из задач была подавить пулеметчика, который нас постоянно терроризировал. У него было несколько позиций, которые он искусно менял. Головы не давал поднять. Командир говорит: «Надо его одолеть». Мы с напарником выдвинулись чуть вперед по ходам сообщения. Оборудовали себе огневые позиции. Сначала мы просто наблюдали в оптические прицелы, когда солнца нет, чтобы не демаскировать себя. Когда мы определили расположение его огневых позиций и схему перемещения, начали охотиться. Напарник, как правило, наблюдал, а я пытался вызвать огонь. Либо каску поднимал, либо при солнце винтовку с оптическим прицелом шатал. Он, конечно, стрелял по моей позиции. Напарник выстрелил, и больше этот пулеметчик не появлялся. Был ли он ранен или убит, не знаю. Нам объявили благодарность. Еще был эпизод. Появился снайпер. До этого он нас не беспокоил. Точно таким же методом выслеживания и вызова огня удалось снайпера подавить.

Когда в паре работали, всегда рядом располагались?

Огневые позиции располагались в 15–20 метрах одна от другой. Бывало и ближе.

Винтовка фиксировалась в одном положении?

Нет. Идет поиск. Конечно, если я знаю расположение цели, то тогда она фиксировалась. Если же это охота – тогда поиск.

Где была позиция?

Выдвинута немного на нейтральную, но недалеко. Выходили затемно. Нам разрешали отойти, если это было возможно сделать скрытно, а если нет, то сидели дотемна.

Как часто ходили?

На конкретные задания ходили до тех пор, пока не ликвидировали. На охоту ходили каждый день.

Перед тем, как мы пошли в наступление, меня отозвали в тыл и отправили в училище. Ночью я отдыхал в блиндаже, посыльный командира роты нашел меня и сказал, что вызывает командир роты. Пришел к нему в землянку. Там были ребята и с других взводов. Командир роты поспрашивал нас об образовании, настроении, здоровье и отправил нас на КП батальона, а там переправили на КП полка. Уже в штабе дивизии мы прошли мандатную комиссию. Нам сказали, что мы отправляемся в тыл. Вопроса хочешь – не хочешь не стояло. В армейском тылу нас погрузили в эшелон и отправили на Родину. Ехали ребята бывалые. Толовую шашку мылом натрут со всех сторон и бабкам на еду или самогон поменяют. Обмундирование продавали.

На выпуске из школы вас переодевали?

Да. Нас переодели и на фронт отправили в хорошем обмундировании.

Какой у вас личный счет?

Снайперских книжек у нас не было, но я так думаю, что человек пятнадцать я уложил. Трудно проверить, то ли ранен, то ли убит. Скорее, можно говорить о попадании.

Как подтверждали?

Не было подтверждений. На честное слово.

Дистанция стрельбы?

300–500 метров. Это наиболее эффективная дистанция стрельбы.

Сколько выстрелов делали с одной позиции?

Это не лимитировалось. Пока чувствуешь, что тебя не засекли – стреляешь. Бывало, что чувствовал, что меня засекли, и тогда надо быстро ретироваться.

Деньги получали?

В школе что-то получали, а на фронте, вроде, нет. А на что их тратить? Курево давали.

Когда первый раз поняли, что попали, какое было ощущение?

Не из приятных. Все-таки убил человека, может, он просто подневольный человек. Какой-то осадок на душе. А потом привыкаешь. Так же, и когда у нас ранят или убьют кого-то. Сначала очень сильно переживаешь, а потом привыкаешь и к гибели, и к ранениям. И уж, конечно, злорадства никакого не было.

Интервью: Артем Драбкин

Лит. обработка: Игорь Солодов

Калугина (Пантелеева) Клавдия Ефремовна

Меня зовут Калугина Клавдия Ефремовна. Я 1926 года рождения. Война началась, когда мне было 15 лет. Я пошла работать на военный завод «Респиратор» в Орехово-Зуево. Война началась – карточки нужны рабочие. Давали хлеба – 700 грамм. Работала я там, вступила в комсомол. По выходным комсомольцев отправляли на «всевобуч». Нас подготавливали. Потом, когда «всевобуч» кончили, сказали, что открылась снайперская школа. Очень многие пошли добровольно, пошла и я в 17 лет. Это июнь 1943-го. В школе я была самая молодая. Всем по 18, а мне 17. Думали, вернуть меня или не вернуть? Решили, если буду успевать за всеми, то оставить.

Начали рыть полигон. Я – из небогатой семьи. И дрова рубила, и воду носила, я, привычная к этому делу, работала хорошо. Меня оставили, даже дали увольнительную домой. Когда начали учить стрелять, у меня не получалось. Я стреляю, и все – в «молоко». Тогда Баранцева Зинаида Андреевна, наш командир отделения, стала заниматься со мной отдельно. Научила меня очень хорошо стрелять. И школу я закончила, а кто хорошо школу заканчивал, тому давали американские подарки. Снайперская пара у меня была Маруся Чибенцева. Из Ижевска Удмуртской АССР. Мы с ней дружили. И вот, нас, очень много девушек, отправили 1 марта 1944 года на фронт.

Эта школа была сформирована в 42-м году?

Да, ЦК комсомола организовал эту школу. Успенская все наши документы в ЦК комсомола отдала. Колчак – Герой Советского Союза, начальник школы. А Никифорова – политработник. В списках все учащиеся были, а внизу написано с кем живет, личные сведения.

Получается, обучение – чуть больше полугода, девять месяцев?

Да. Потом, ехали мы в телячьих вагонах, с печками. Не довезли до фронта, высадили. И была такая пурга, нам дали машину грузовую, чтобы привезти нас на фронт, поближе, в запасной полк. Машина! Мы ее всю дорогу на себе тащили. Столько было снегу. Пришли. Я не помню, сколько шли – день, два, три… Давно было. Дали нам маскировочые костюмы. Винтовки мы забинтовали бинтами. Рано утром нас покормили и с собой дали бутерброды: хлеб и американскую колбасу. Весь обед! И мы пошли в траншеи. Все занесло – все ходы и выходы. Нам пришлось ползти. Нас, наверное, было человек 12, и вот Надя Логинова (ее потом ранило) поползла в сторону немцев на нейтральную полосу, а нейтральная полоса вся заминирована. Еще только первый день – мы так боялись! Крикнули погромче: «Надя! Надя! Сюда, сюда!» Она вернулась, и мы поползли. Приползли в эту траншею, она вся в снегу. Снег шел, наверное, несколько дней. Немцы чистили открыто траншеи. В этот день можно было хоть десяток немцев убить. Но, понимаете, убить человека в первый раз! У нас разные люди были, одна из партизан была – Зина Гаврилова, другая секретарь комсомольской организации – Таня Федорова. Мы с Марусей Чигвинцевой только смотрели. Мы так и не смогли нажать на курок, тяжело. А они открыли счет. И когда мы вечером пришли в землянку, начали впечатлениями обмениваться, мы ничего с Марусей не могли сказать и всю ночь ругали себя: «Вот трусихи! Вот трусихи! Для чего же мы приехали на фронт?» Ну, нам стало обидно, почему они открыли счет, а мы нет? И вот, следующий день. Там бруствер был и амбразурка для солдат, а для пулемета – стол. И вот немец «чистил» эту пулеметную точку. Я выстрелила. Он упал, и его стащили туда за ноги. Это был первый немец. Потом и наши, и они чистили ночью снег. Он быстро растаял, потом тепло стало.

В одном месте было озеро. Немцы ходили умываться, даже в нижнем белье бегали. Так вот Зина Гаврилова стрельнула, убила. И немцы не стали ходить туда умываться. Мы уже стояли, это было уже лето, не то июнь, не то май, и уже не каждый в своей амбразуре, потому что у немцев никакого движения не было, и у нас не стало. Мы стояли днем, а солдаты стояли ночью, днем спали. И вот мы с Марусей поставили винтовки в амбразуру и наблюдали за немецкой обороной. И вот я наблюдала в свою очередь (потому что устают глаза), и вот Маруся говорит: «Давай, я теперь встану». И она встала, а солнечный день был, и, видно, она шевельнула линзу. Только встала – выстрел, и она упала. Ой, как я заплакала! 200 метров немец был от нас. Я кричала на всю траншею, солдаты выбежали: «Тише, тише, сейчас откроют минометный огонь!» Ну, где там тише. Это первая моя подруга. Мы до вечера сидели, а я все плакала. Потом мы ее хоронили. Я помню, цветов было много полевых. Под Оршей это было, 3-й Белорусский. Сейчас ее могилку перенесли в деревню Ботвиново Могилевской области, там ее Родина. Потом у нас еще Надю Лугину ранило, а у меня вторая снайперская пара тоже Маруся была, Гулякина.

Мы стояли в обороне все лето: кругом все фронты наступали, а у нас такая крепкая оборона. И, как-то (я не помню число, но не август: не то – июнь, не то – июль) нас рано услали на передовую. Была артподготовка – «Катюши». Когда «Катюша» стреляет, аж гимнастерка сзади колышется на спине. И пошли солдаты. Разведчики разминировали все проходы. Солдаты пошли в атаку, а мы таскали раненых. Вот, я помню, взяли одного какого-то офицера, а у него чемоданчик. А мы с четырех утра не спавши, не евши. Говорю: «Брось чемодан», ну что там у него в чемодане? Тяжело же таскать! «Не брошу, не тащите меня, если не хотите с чемоданом». Ну, потащили, что с ним делать. Уже после войны я узнала, что у него в этом чемоданчике была маленькая скрипка. И он не хотел ее бросить. Это уже при встрече выяснилось.

Уже дело к вечеру, а немцев никак из их траншей не выбьют. Давайте, говорят, девчата, и вы туда. И всех ездовых туда собрали, жителей. Зачем? Мы зашли в траншею – ничего не можем сделать – уже темнеет. А людей осталось мало-мало, почти одни девчата да ездовые. Берите, говорят, раненых, кого сможете унести, и возвращайтесь в свои траншеи. Мы взяли не всех, потому что не унести всех. А потом немцы добивали тех, кто остался, они так кричали, так кричали! – их штыками добивали. И поставили нас на ночь в нашей траншее. Перед нами все разминировано. Я стою – ничего не видно. Еще кто-то стоит, еще кто-то стоит – не видно. А в 4 часа устаю – уже все. У нас был лейтенант, командир взвода Менкулевян, и вот он от одной девушки до другой ходил. От одной к другой. Контролировал. А мы все превратились в слух. Раньше были минные поля, потом проволочные заграждения – всяких консервных банок навешивали, если пошевелится – банки гремят. Слышно. А тут ничего не слышно. А вдруг ночью немцы пойдут?

Потом утром – подкрепление – белорусов прислали. Опять – артподготовка, и пошли все в атаку. Подошли к немецкой траншее, а она пустая. Их так потрепали, что они ночью ушли. И мы их еле-еле догнали у Днепра. Еле за ними успели. С одной стороны – мы, с другой – танки. И с одной стороны, где рожь и бугор большой был, били пулеметчик и снайпер, не давали головы поднять. Командиром нашего полка Леонид Ердюков был.

А какой полк?

1156-й полк 33-й армии. 344-й стрелковой дивизии. Тогда Ердюков говорит: «Уничтожить». Нас было человек 12, прицелились и, конечно, уничтожили. И наши солдаты смогли пойти, перешли на ту сторону. Мы последними на лодке переплывали, лодка перевернулась, и мы в воду окунулись. Нам еще говорят: «Девчата, давайте, мы винтовки вытащим!»

Нет, я еще не все рассказала. Вот этот бугор. Пошли в атаку. Залегли, потому что там снайпер-пулеметчик. Около меня был начальник штаба нашего полка Алексей Титаев. У него была фуражка с ярким околышком. В него сразу стрельнули. Он посинел, завалился. Нас после боя попросили вытащить раненых. Я подползла к одному раненому, а у него – ранение в живот. Стала поднимать, а у него кишки, как на квасе, сразу вылезло все. Я не знаю, как с этими кишками поступать. Говорю: «Я сейчас санитара позову». И уползла к другому раненому, потому что я с ним ничего не могу сделать.

А жара была! Он уже чернеет. Уже потом на встрече Зина Гаврилова рассказывала: «Я подползла к одному раненому, а у него кишки все наружу. Он меня схватил за руку и костенеет. Я думаю – я руку не вытащу. А он, наверное, скажет: одна уползла и вторая теперь меня тоже не возьмет. И он умер, я потом ползла со следующим, – а он тоже умер». Переправились мы на ту сторону. Наш командир полка Ердюков бьет одного здоровенного немца, молодого парня. Мы говорим: «Вы чего его бьете? А он говорит: «Это – мой сосед, это – власовец». Он его убил. Федорову ранило, Ирину Грачеву ранило – многих девчат, я уже забыла имена, многих. Нас очень мало осталось. Марусю Гулякину снова ранило. Меня контузило, но я не пошла к санитарам, потому что кругом – кровь, у меня вся гимнастерка пробита, как горохом, и глухая я. Чего, думаю, я пойду, чего они мне сделают? Там кругом без ног, без рук, в крови, а чего я пойду? И не пошла.

Ну, потом мы пошли дальше. Очутились на территории Польши и попали не в окружение, а «в подкову». Мы выходили тихонечко из этого окружения. У нас лопаты были, котелки, мы все обмотали тряпками, чтобы не гремели. Вышли из окружения и нас перебросили на Ленинградский фронт. Я не могу сейчас сказать, сколько километров, но очень долго мы шли. Немецкие самолеты бомбили. Над нами один раз такой был воздушный бой! С неба осколки летели!

Спать негде, спали на земле, на снегу. А постель – мы с Марусей стелили телогрейки. Замерзали все. Гармонист говорит как-то: «Давайте все пляшите, чтобы согреться».

Как-то один раз нашли какой-то дом, совершенно пустой. Все раз-раз, и улеглись – мне места нет. И там было корыто, такое маленькое – капусту рубить. Или —

на улице, или – второй этаж, или это корыто И я легла в корыто: я меленькая (у меня рост 157 сантиметров) и худенькая. А оно – неудобное. Я ногой поверну, кто-то пихается, рукой поверну – кто-то пихается. Сна нет, а спать-то все равно хочется. А утром кто-то стал уходить, я – нырк на это место. Чуть-чуть поспала – и подъем.

И пришли мы к Балтийскому морю. На море горел пароход. Он долго-долго горел. Немецкий. Немецкая оборона прямо по Балтийскому морю шла. А наша – здесь, нейтральная полоса. Наши ходили в наступление, первыми шли штрафники. Их уложили на все поле. И когда ветер дул с поля, дышать нечем. Потом было наступление под Кенигсбергом, взяли Кенигсберг. Мы стояли в обороне. Здесь в бою не участвовали, только в обороне. Снайпер вообще должен только в обороне быть. В конце войны, нас уже не брали.

Потом кончилась война, несколько дней шли пленные немцы. Строем шли. А мы пока в траншее были – ничего не делали. Нас кормили. Несколько дней они шли. Я сейчас уже не знаю, сколько дней шли. Потом завели нас всех в лес, там тоже была дисциплина: рано утром подъем. А делать нечего, и нас заставили в лесу расчищать дорожки, бордюрчики делать, чтобы целый день были заняты.

А чему учили в школе?

Учили тактике, стрельбе, как маскироваться. И баллистике учили. Как пуля летит. Здесь она летит, здесь она не задевает – сейчас я уже все забыла.

Пара формировалась прямо в школе?

В школе. Как пришли еще в гражданском, как стали с Марусей Чигвинцевой рядом, так мы с ней парой и остались.

И тренировались вы парой? Парой.

Получается, всю группу отправляли на один участок фронта? Или как?

Нет. Нас выпускали очень много, сейчас не могу сказать, сколько, но отправляли на все фронта.

Но все равно группа держалась? Сколько у вас, шесть пар было?

Человек 12, шесть пар. Одновременно. Отделение 10 человек, но у нас побольше было.

Сколько всего у вас немцев убитых?

Я не помню, в бою убитыми немцы не считаются, только в обороне.

Как засчитывали убитых?

Командир, в чьей траншее мы находились, записку писал. А мы приносили бумажку.

Ну не очень понятно, допустим, вы его только ранили?

Да, может быть. А мы считали убитым.

То есть упал – убит. Да. А как проверить?

Какая обычно дистанция для стрельбы? В школе или на фронте?

На фронте.

И 1200 метров и 200 метров было. Наша оборона шла очень близко. Один раз немцы пошли в атаку на нашу траншею и забрали девчат в плен, и там поубивали. Убили Клаву Монахову. Один солдат только спасся, там была такая земляночка заброшенная, скорей ямочка в земле просто, накрытая плащ-палаткой, занесенной снегом, он туда спрятался. Немцы продержались сутки, так он так и лежал там сутки.

А стандартная дистанция, с которой стреляли? Или, скажем, оптимальная?

Ну, как сказать? Винтовка на два километра по прямой стреляла. А так на 800 метров наблюдение могло вестись. А школе мы стреляли и на 200, и на 300. И ночные стрельбы были. Всякие стрельбы были.

И ночные тоже были?

И ночные были. А как же?

А на фронте стреляли ночью?

Нет.

И при лунном свете тоже?

Нет. Чуть светает – мы шли на позицию, чуть стемнеет – мы шли обратно. Мы были не в траншее, а при КПКП – командном пункте командира полка.

А с одной позиции сколько выстрелов делали?

Один надо. Разве можно два?

Иначе тебя убьют?

Конечно!

То есть, фактически получается, один выстрел в день.

Да, если убьешь, а то и одного нет.

А пара всегда рядом находилась или?..

На расстоянии вытянутой руки. Все время вместе. Некоторые выходили за оборону, но мы не выходили. Почему? Потому, что чтобы выйти за оборону, надо разминировать поля. А это очень сложно и опасно для жизни саперов. Потом мы стояли как солдаты, днем, пока солдаты отдыхали. Вот траншея и там пятьдесят человек солдат. Солдат 10, не больше, стояли ночью.

Боевое охранение?

Да.

То есть вы стреляли из окопов солдат охранения?

Да.

А в атаке не засчитывали убитых?

Не засчитывали. Да мы и не должны были быть в атаке. Но мы были.

А с тем снайпером как-то разобрались, который убил вашу напарницу, вашу пару?

А как там разберешься? Ведь это тут же наступление началось. Мы ее похоронили, и началось наступление. Может, и разобрались, но что-то не до этого было. Я так переживала, так тяжело это было.

А что еще важно, кроме отличной стрельбы, для успеха?

Маскироваться! Очень хорошо замаскироваться надо. Нас в школе из-за этого так гоняли. Иногда – раз, сядешь, и вся на виду. Надо так замаскироваться, чтобы тебя не было видно. Под природу. Когда мы приехали в снегу, нам костюмы дали специальные.

А летом? Вам поменяли камуфляж?

Зеленый. Тогда не было пятнистого. Зеленые брюки дали, зеленую гимнастерку. Мы все время в брюках были, не в юбках. Зимой в зимних, летом в летних.

Вы бинокли использовали?

Нет. Только оптический прицел.

Но у оптического прицела угол не очень большой?

800 метров видно очень хорошо. Сидишь, не шевелясь, а если шевельнешься, значит, тебя уже засекли. Снайпер – он лежит спокойненько и видит на два километра, и ширина 800. Он все обозревает. Когда я уже устаю, я говорю «Маруся, я перестаю», – она начинает наблюдать. Потому что задача снайпера уничтожать командный состав, пулеметные точки, каких-то связистов, которые бегают. Их тоже надо уничтожать. Солдат не обязательно, а в основном – офицерский состав, командиров. Сделаешь один выстрел, винтовку немножко опустишь и лежишь. Ждешь, когда напарница выстрел сделает. Когда уже темно становилось, тогда мы уходили с позиций.

У вас были гранаты?

Были, были. Обязательно на поясе две гранаты. Одна для фашистов, другая для себя, чтобы не попасть в фашистский плен. Это обязательно.

Вы стреляли при боковом ветре?

Стреляли, нас учили. И по движущимся мишеням. По-всякому. Одни стреляли, другие крутили эти мишени. У нас в школе одни траншеи были хорошие, большие, а другие маленькие, и, не дай Бог, туда назначат, целый день лежишь в снегу. Придешь, аж портянки от ног отрываешь. У всех ноги болели.

Потому что приходилось в снегу лежать?

Да. И на фронте тоже в болотах лежали. Да, под Ленинградом – там одни болота. Там кони пройдут, под копытцем водичка. Ею умоешься, и даже попьешь, из этого копытца.

У вас мосинская была винтовка? Обычная?

«Трехлинейка» со штыком. Обыкновенная. Со штыком обязательно и с оптическим прицелом.

А штык зачем?

На всякий случай, если в атаку идти. Лопата, котелок, две гранаты, патроны, перевязочный пакет.

А наиболее дальняя цель, которую вам удалось поразить?

Под Днепром, пулеметчика и снайпера.

Сколько там дальность была?

Через поле, они в сарае сидели. Километр, наверное. Если не больше. Но до двух километров поражала.

Касательно вашего прикрепления. Вы были прикреплены к полку? Это отделение снайперов прикреплялось к стрелковому полку?

К полку. И закреплялась за нами траншея. Это место, где мы все время ходили, пока наступление не началось. В определенном месте.

А в чем смысл? Ведь нельзя же занимать одну и ту же позицию.

А там места полно. Там можно двигаться, 500 метров, а мы вдвоем.

Вас могли перебросить из одного полка в другой? Или таких случаев не бывало? Всегда с одним полком?

Были. Нас сначала в один полк всех запихали, в 52-й, тридцать с чем-то человек. Потом 12 осталось в 52-м, 12 в 54-м и 12 в 56-м. Перебросили нас по отделениям.

Скажите, во взводах стрелковых были штатные снайперы?

Вы знаете, только один на Ленинградском фронте под Кенигсбергом, я его запомнила – Алексей (фамилию даже не помню), один мужчина. Нас привели, он один. Нет, еще был один – грузин, и еще один, не смоленский ли? Четверо мужчин было под Ленинградом.

Это были штатные снайперы полка?

Да. Самоучки.

Как к вам относилось местное население?

Мы Неман перешли. Идем с девчонками. Тогда мне казалось старые, а сейчас я бы сказала молодые, лет 50-ти, идут навстречу муж с женой, несут молоко. И показывают – пейте. А девчонки говорят – не будем. Вдруг отравлено? А мне так неудобно, что они с душой нам предлагают, а мы отказываемся. И я говорю: «А я выпью». И выпила молоко, и ничего со мной не случилось. А под Кенигсбергом пригласили нас и угощали, стол хороший нам накрыли, угощали нас. А потом одни нас приглашали: чернику с молоком ели. Девчонок приглашали.

Брали ли вы трофеи?

Про трофеи я расскажу. Под Смоленском вечером выйдешь, гарью несет и одни печные трубы торчат. А днем, жарко было, в июле, летом, лошади все потные от жары, и повозки, и тут тряпье лежит. Мы снимаем сапоги, выбрасываем свои потные, грязные портянки, выбираем что подходящее, навертываем и идем дальше.

Тяжело нести, сами-то еле идем, какие тут трофеи? Нам разведчики шоколад иногда давали. Не только давали, они накрыли целый стол: какого только не было шоколада. Они на какой-то склад напали. И нас пригласили.

Вот мы объелись тогда шоколада этого.

А какие-то были приметы, предчувствия на фронте?

У моей Маруси Чихвинцевой были предчувствия. Не хотелось ей на оборону идти. «Не хочется мне, я не могу сегодня идти». Но она не пошла к командиру отпрашиваться. И ее убили. Я теперь живу за нее.

Интервью: Артем Драбкин

Лит. обработка: Артем Драбкин