Текст книги "Снайперы"

А как население к вам относилось?

Неплохо. Но были случаи, когда чуть не отравили.

Когда были в окружении, пришел батюшка, я говорю, не против, что вы католик, а я православная, бог у нас один. «Истинная верующая, знает, что Бог у нас один, вероисповедания разные, а Бог один». Он нас исповедовал. Ушел. Смотрю, двое по земле катаются. Что случилось? Один переел каши, ему стало плохо. Я поднимаюсь, беру чайник с теплой водой, наливаю ему в рот. Промыла желудок, все, прошло. Второй, ему подали отварные яблоки, делали компот, он успел только один глоток сделать, разведчик как даст по этой кружке.

Священник зашел, увидел: «Да простит меня бог, сейчас пойду, сам убью. Хотя не имею права, и бог не велит убивать». Две прислужницы подсыпали мышьяк. Одного в тяжелом состоянии отправили в госпиталь.

А мне как-то принесли стакан сметаны: «Ешьте». «Я съем только после того, как кто-то попробует». Она берет ложечку, ест, только тогда я поела. Отравлений было полно.

Как вы считаете, женщинам на фронте место есть или не должна была там быть?

Должна. Там, где появляется женщина, мужчины стараются быть опрятными, культурными. У женщин сил больше, чем у мужчин. Нужны женщины на войне.

Интервью и лит. обработка:

А. Драбкин, Н. Аничкин

Вакаров Константин Александрович

Я родился в Кишиневе 6 мая 1924 года в самой обычной семье.

Расскажите, пожалуйста, немного о том, как ваша семья жила до войны.

При румынах мы жили настолько тяжело, что даже не хочется вспоминать эти годы… Пока был жив отец, то было еще более-менее, но после того как он умер мы стали откровенно бедствовать, ведь нас в семье было четверо детей: старший Николай, я, Петя и Настя. Но отец работал полотером, а это очень тяжелая работа, и видно на ней он настолько подорвал свое здоровье, что однажды сильно заболел и умер. Мне тогда мне было лет десять. Помню, прихожу из школы, а он уже совсем плох. Я стоял у его кровати на коленях, а он видно чувствовал, что уходит, и сказал нам: «Коля пойдет работать, а ты Костя помогай маме во всем…»

И после его смерти мы стали жить совсем тяжело, откровенно говоря, голодали. Фактически поднимала нас мама, но что она, простая прачка, могла заработать? Это же тяжелейший труд, но платили за него совсем немного. А ведь в ту пору даже элементарного водопровода не было, поэтому нам постоянно приходилось ходить за водой на Бычок или на водокачки, где ее можно было купить. Еще я помогал маме носить корзины с бельем, так у меня такие мозоли были… Помню, как одна хозяйка на Садовой рассчитываясь с мамой сказала мне: «Мальчик, можешь пойти нарвать себе яблок в саду», так это для меня был настоящий праздник. Чтобы вы себе лучше представляли, как мы тогда жили, могу вам сказать, что для нас лакомством был подгоревшая корка мамалыги, которую приходилось соскребать на дне казана… А про мясо я вообще молчу, его мы ели крайне редко. Помню, у нас на базаре был один знакомый мясник еврей. И всякий раз, когда мы ходили на базар, он маму подзывал: «У меня для вас есть кусочек мяса». – «У меня еще нет денег». – «Ничего, вернете, когда сможете», потому что все знали, что наши родители были честными людьми и всегда отдавали долги. Да о чем говорить, если я помню, как мы однажды купили поллитровую бутылку подсолнечного масла, и для нас это было великой радостью… Даже новый чайник не могли купить, и все время пользовались тем, который папа привез из немецкого плена в 1-ю мировую…

Вот так мы не жили, а мучались. Как-то нас старалась поддерживать папина сестра, которая жила в Яссах, но мы все очень рано начали работать. Николай, например, еще до призыва в армию уехал в небольшой городок Биксад, это где-то в северной Трансильвании на границе с Венгрией, и устроился на работу в карьер, где добывали камень. И однажды я туда к нему съездил. Посмотрел, как он тяжело трудится, попробовал сдвинуть груженую тачку, но у меня ничего не получилось. Так что я вам хочу сказать, что наш народ очень быстро позабыл, как мы еще совсем недавно жили. Появилась масса политиков-Zпатриотов», которые всеми силами тянут наш народ в то «светлое» прошлое и культивируют ненависть к коммунистам и русским людям… Но ведь эти «благодетели» сами ничего не знают о том, какая жизнь в то время была. А надо знать и помнить… Вы думаете, я им забуду нашу беспросветную жизнь и как они убили моего старшего брата?!

Вашего брата убили румыны?

По-другому это назвать никак нельзя. Коля был 1921 г.р., и в 1939 году его призвали служить в Королевскую армию. Вначале мы даже обрадовались, что его оставили служить прямо в Кишиневе, в 7-м пехотном полку, который располагался на территории нынешней Скулянки, но как оказалось зря… Однажды на стрельбище он плохо отстрелялся, насколько я помню, нам рассказывали, что из пяти патронов три промазал. И его прямо там же раздели по пояс, положили на оружейный стол, руки замкнули и били шомполами смертным боем. Вы же не знаете, но румыны когда били, то любили приговаривать что-то издевательское. Потом отвезли его в полк, но через трое суток он умер… Один из ребят, которые с ним служили, жил с нами на одной улице и рассказал все это. А мы когда Колю раздели, то он был весь синий от побоев…

Вообще в румынской армии самый большой начальник был ефрейтор. Если к кому-то приезжали родители, то вначале нужно было его умаслить, чтобы он разрешил встречу и передачу. И тот же парень с нашей улицы нам рассказывал, что когда вечером перед отбоем ефрейтор задавал вопрос: «Кто желает почистить мне ботинки?», то вскакивали все. Потому что если кто-то не вскакивал, то ефрейтор обращался к остальным: «Правильно ли он поступает?» И приказывал другим: «А всыпьте-ка ему 30 плетей»… Офицеры же были грамотные люди и такими вещами не занимались. Да, они могли взять взятку за какие-то поблажки, увольнения там или еще что-то, но именно младшие командиры считали себя богами… О чем говорить, если считалось нормальным, когда за мелкие провинности заковывали в кандалы…

А моего брата забили до смерти именно потому, что он был бессарабец. (Бессарабия – восточная часть исторической области Молдовы, которая располагается между Черным морем и реками Дунай, Прут, Днестр. – Прим. Н.Ч.) Ведь «настоящие» румыны всегда презирали «немытых» молдаван, и в то время в ходу у них для нас было страшно пренебрежительное ругательство – «мырлан». Это вроде как жлоб, идиот, тупица. По своему смыслу и оскорбительности это ругательство очень близко к русскому «быдло».

Кстати, расскажите, пожалуйста, о межнациональных отношениях в Кишиневе при румынах.

Как ни старались румыны сделать так, чтобы все говорили только на румынском, но у них ничего не получалось, потому что Кишинев был многонациональным городом и между собой все говорили только на русском языке. Вот взять, например, даже нашу семью. У нас отец молдаванин, а мама русская, но в семье говорили только на русском, хотя, конечно, и молдавский язык тоже знали. У нас был небольшой домик на Инзовой горе, у «Красной Мельницы». (здание одной из первых паровых мельниц, появившихся в Бессарабии во второй половине XIX века. Ныне памятник промышленно-индустриальный архитектуры локального значения. – Прим. Н.Ч.), и на нашей улице, и у нас в округе, да и в городе в целом все в основном говорили на русском языке. Но не дай бог, если кто-то из полицейских вдруг услышит русскую речь, ведь при румынах было официально запрещено разговаривать на русском языке. Везде: в государственных учреждениях, в магазинах, и даже в киосках, которые продавали сигареты и спички обязательно висели таблички: «Vorbiti numai romineste!» – «Говорить только на румынском языке!» И не дай Господь этот запрет нарушить, полиция очень строго следила за этим. Помню, после войны во время парадов и демонстраций я много раз по долгу службы стоял в оцеплении на улице Ленина, и всякий раз поражался, сколько же там стояло милиционеров и солдат. Ведь я прекрасно помню, что при румынах на площади во время скопления народа стоял всего один полицейский – домнул (господин) Авраам. Например, 10 мая отмечали какой-то государственный праздник, так, когда на площади собиралась толпа и напирала к трибуне, на которой находились представители власти, этот домнул Авраам не кричал, не нервничал, а просто ходил вдоль специально начерченной полосы, и стоя, руки за спину, обращался к толпе: «Господа, вы же знаете, я два раза никогда не повторяю. Кто заступит за полосу, пусть не обижается…» И никто не переступал, потому что у него была такая плеть, что после первого же удара люди от дикой боли мочились…

Активно действовала и «Сигуранца» (тайная политическая полиция в королевской Румынии, главной целью которой была борьба с оппозиционными королю партиями и организациями – прим. Н.Ч.) Кто-то что-то ляпнет, особенно про коммунистов, так его тут же арестовывали и нещадно били. И не только били…

Я хорошо помню, как начали поднимать голову разного рода националисты и фашисты. (В конце декабря 1937 года буквально на несколько месяцев к власти в Румынии пришла крайне правая профашистская национал-христианская партия, сторонников которой по имени ее главного идеолога – профессора политэкономии Ясского Университета Александру Куза, называли «кузистами». – Прим. Н.Ч.) Как они в своей форме: черных брюках, синих рубахах со свастикой собирались на небольшой площади у тюрьмы, митинговали там и даже распевали песню о том, как они убили премьер-министра Калинеску. (В 1938 году в обстановке тяжелейшего политического кризиса король Румынии Кароль II отдал приказ арестовать лидера «Железной Гвардии» Корнелиу Зеля Кодряну, чья популярность в стране росла не по дням, а по часам. В ходе показательного процесса лидер этого крайне правого националистического движения был осужден «за измену Родине» на десять лет каторжных работ. Однако любовница короля – урожденная еврейка Магда Лупеску, чрезвычайно опасавшаяся роста национального подъема и антисемитизма в стране, потребовала большего, и в итоге Кароль II отдал тайный приказ об убийстве Кодряну. В ночь с 29 на 30 ноября 1938 года в Танкабештском лесу Кодряну и тридцать его соратников были зверски убиты, якобы, при попытке к бегству. Несколькими днями позже убийцы, стараясь скрыть следы преступления, вырыли тела, облили серной кислотой и перезахоронили их в другом месте, но, несмотря на это вся правда о произошедшем вскоре стала достоянием румынского общества. В ответ на это «Железная Гвардия» развязала кровавый террор в отношении представителей верховной власти, началом которого стало убийство 21 сентября 1939 года премьер-министра Калинеску. В тот же день легионеры захватили радио и объявили на всю страну: «Мы выполнили свой священный долг – казнили палача!» Вскоре были застрелены еще несколько министров, а за королем началась настоящая охота, в результате чего 6 сентября 1940 года Кароль II отрекся от власти в пользу своего 13-летнего сына Михая I-го, а сам поспешно бежал из страны. У самой границы легионеры все-таки настигли его поезд, но бывшему королю лишь чудом удалось скрыться. – Прим. Н.Ч.) И вот только после этого убийства за них взялись основательно. Помню, однажды как раз в разгар всех этих событий я шел на работу и на углу Соборного парка, там, где сейчас стоит газетный киоск, лежали три трупа «легионеров». Как сейчас их вижу: все в крови, застреленные в затылок, а один босой… А возле трупов стоял часовой в белых перчатках и была табличка: «Так будет с каждым…» Но когда Советский Союз поставил румынскому правительству ультиматум освободить Бессарабию в 48 часов, то этой власти вмиг не стало.

Я как раз хотел спросить о том, каким вы запомнили 28 июня 1940 года?

Во-первых, это случилось совершенно неожиданно. Помню, вдруг, ни с того ни с сего начали бегать мальчишки, продававшие газеты, и громко кричали: «Ультиматум советского министра Молотова!» И румынские власти настолько быстро уехали, что мы даже понять ничего не успели. Но наша кондитерская стояла во дворе нынешней мэрии, и я лично видел, как там сжигали столько документов, что эти кипы бумаг потом еще двое суток горели.

А много людей тогда уехало в Румынию?

Нет, совсем немногие. И ладно еще, когда уезжали богатые люди, тут понятное дело. Например, там, где сейчас находится главный вход в примэрию Кишинева, тогда находился самый лучший мясной магазин в городе, которым владели два брата – поляки Ковальские. Потом люди рассказывали, что они не стали дожидаться Красной Армии взяли по полному чемодану с деньгами и поехали в Румынию. Но уже в вечерних газетах мы прочли заметку, что сразу при выезде из города, на Скулянке, один из них убил другого и сбежал со всеми деньгами…

И хозяева нашей кондитерской, хоть они и были по национальности русские, тоже уехали в Румынию. Но ведь были и такие люди, которых я не понимал, почему они уезжают. Помню, одни наши знакомые с Рышкановки просто бросили свой хороший дом и поспешно уехали: «А вот говорят, что красные убивают, расстреливают».

А вы, кстати, хоть что-то знали о жизни в Советском Союзе?

Сейчас мне почему-то вспомнилось, как люди рассказывали, что румынские солдаты через Днестр кричали советским пограничникам: «Эй, красные, вы, что там все под одним одеялом спите?»

Но вы лично обрадовались приходу Красной Армии?

Конечно, потому что буквально сразу я почувствовал себя нормальным человеком. На нашу улицу заехали танкисты, и меня поразило, насколько уважительно они к нам относились. Мама их покормила, постирала им белье, и они в благодарность за это дали какие-то деньги. По цифрам хоть и немного, но нас поразило, что на них можно много чего купить.

Так что отношения между людьми стали совсем другими. Ведь когда с тобой уважительно разговаривают, то и ты к себе начинаешь относиться совсем по-другому. Даже само обращение – товарищ, как гордо звучало…

Да и в материальном плане стало намного легче, поэтому впервые в жизни мы смогли нормально приодеться. Что вы, я почувствовал себя ЧЕЛОВЕКОМ, поэтому и стал пламенным патриотом Советской власти, хотя раньше был абсолютно далек от политики.

Как прошел год при советской власти?

Как и все хорошее пролетел почти мгновенно. Я продолжал работать все в той же кондитерской, что и при румынах, но пошла уже совсем другая жизнь. И зарплата нормальная, и вовремя, так что никакого сравнения с жизнью при румынах. И вы не думайте, что раз кондитерскую национализировали, то без хозяев все сразу развалилось. Нет, мы продолжали также напряженно работать, потому что правило «Клиент – всегда прав» осталось незыблемым. Если бы вы только знали, как мы работали и сколько у нас было самых разных предложений для клиентов. Постоянно ходили, смотрели, что нового у других, учились, перенимали. А про вкус и качество я вообще молчу. Разве это можно сравнить с тем, что делают сейчас?! Какие мы делали конфеты, пирожные, торты, а халва прямо таяла во рту…

Я кстати, хотел попросить, чтобы вы немного рассказали о своей работе в кондитерской.

В школе я окончил всего четыре класса. Походил немного и в пятый, причем учился хорошо, но учебу пришлось бросить, потому что нужно было идти работать и помогать маме. Вначале устроился помощником к сапожнику, но проработал там недолго. На воскресенье он сам уезжал, а мне давал такое задание – выравнивать кривые гвоздики. Целую коробку, даже сейчас помню, какой они были фирмы – «Texi». Я раз выровнял, два выровнял, а потом просто смылся через окно, потому что это было невозможно, все руки в кровь исцарапаны, пальцы побиты…

Но зато потом мне по-настоящему повезло. Как-то я шел по нашей центральной улице и на двери кондитерской «505» вдруг случайно увидел объявление, что им требуется ученик. Набрался смелости, зашел и попросился на работу. «А ты знаешь, что здесь придется много и тяжело работать?» – «Я готов», и проработал там до самого начала войны. Но работали действительно тяжело, потому что вставать приходилось в два часа ночи. Будильник ставили в пустую кастрюлю, звонок – и вперед, готовить тесто. Но, несмотря на всю тяжесть, это работа считалась хорошей, потому что, то пирожочек перепадет, то немного крема. А вы знаете, что такое заварной крем для «наполеона», когда он еще теплый? Это же настоящая сказка…

Вначале я был простым учеником, но через три года работы успешно сдал экзамен на подмастерья, и уже у меня самого появился ученик. Но это просто мне повезло с хозяевами. А вот моему приятелю, который работал в другой кондитерской, нет. Там у его хозяина было два сына, так они ему специально подложили что-то в карман, вроде как поймали на воровстве, и выгнали. И фактически три года коту под хвост… Зато мне на людей везло. Кстати, такой показательный момент.

В 1940-м году после установления Советской власти к нам из Одессы приехал комиссар, даже фамилию его помню – Мацерат. Собрали коллектив кондитерской, человек пятьдесят всего набралось: работники цеха, официанты, слесаря, продавцы, агенты, и этот Мацерат поставил вопрос: «Нужно определить судьбу вашего управляющего. Никого не бойтесь и говорите правду». И не нашлось никого, ни единого человека, кто бы хоть полслова сказал против него, потому что это был на редкость справедливый и заботливый человек.

Многие ветераны вспоминают, что в последний предвоенный год ходили упорные слухи о начале войны.

Да, такие слухи были, но лично я их просто не воспринимал всерьез. Потому что когда пошли такие разговоры, то я просто не понимал, с какими силами румыны собираются пойти против нас воевать. Ведь, когда при румынах недалеко от нашего дома стоял 30-й артиллерийский полк, то я сам видел, как пушку у них тащила полуголодная худая лошадка, а чуть раньше вообще быки таскали. Так что мне казалось несерьезным, что румыны решатся с такой «мощью» пойти против Красной Армии.

Как вы узнали о начале войны?

Когда рано утром немцы в первый раз бомбили Кишинев, то мы все были просто в шоке, настолько это оказалось неожиданно. В то воскресенье я работал, и когда потом возвращался домой, то увидел, что на углу Ленина и Пушкина там, где сейчас находится «Детский мир», вплоть до самого Собора, валялась обувь из разбомбленного магазина…

К началу войны я уже был комсомольцем, активистом, поэтому в военкомате мне поручили разносить повестки. А потом наш секретарь комсомола нам говорит: «Ребята, я вступил в коммунистический батальон и вынужден вас покинуть. Но вы же сами видите, что творится, поэтому лучше бы вам уехать в Тирасполь, в крайнем случае, в Одессу. А мы за две недели справимся с немцами и вернемся». Но вы знаете, как вышло…

Мы с приятелем посоветовались и вместе написали рапорты в военкомат, чтобы нас призвали добровольцами. Но военкомом оказался порядочный человек и он отказал мне: «Если тебе кажется, что ты не навоюешься, то глубоко ошибаешься». – «Но секретарь комсомола нам сказал, что война очень быстро закончится». – «На то он и комсомол…» В общем, он меня категорически не хотел призывать, но я так упорно настаивал, что военком, в конце концов сдался: «Нельзя, дорогой, тебе ведь всего семнадцать лет и по закону я просто не имею права тебя призвать. Но уж если ты так сильно хочешь, то напиши, что тебе больше лет, чем в документах, и я возьму грех на душу». Так и сделали, поэтому у меня во многих документах датой рождения так и стоит 1923 год. И напоследок он мне сказал: «Всего тебе самого доброго, и дай бог, чтобы получилось, как говорит Комсомол…»

Попрощался с родными, с соседями. Мама, конечно, пыталась меня отговорить, но я был непреклонен, потому что узнав вкус нормальной жизни, я бы никогда не остался в оккупации. Перекрестила меня напоследок и я ушел. Но я ведь и не думал, что ухожу из дома на долгие четыре года… И разве я тогда понимал, что такое война?! Как и любой подросток, я жаждал приключений, мечтал повидать новые места, особенно хотел повидать Одессу, о которой очень много рассказывал один шахматист с нашей улицы. И, конечно, я и мысли не допускал, что меня могут убить, почему-то совсем не думал об этом.

И на второе утро нас, человек двести, построили и повели в сторону Днестра. И вот только тут я начал понимать, что такое война… Сейчас мне очень трудно передать, что нам тогда пришлось увидеть в пути. Потому что немецкие самолеты не просто постоянно бомбили, а буквально по головам ходили… Причем, мы прекрасно видели, что немецкие летчики нагло смеются получая удовольствие от безнаказанного убийства мирных людей… Ведь дороги были забиты не войсками, а мирными беженцами, среди которых особенно много было евреев. Помню, что они несли свой нехитрый скарб в завернутых простынях и одеялах. Но особенно тяжело было смотреть на стариков и женщин с маленькими детьми…

Кое-как дошли до Бендерского моста, но что там творилось на берегу, словами просто не передать… Немецкие самолеты беспрерывно бомбили переправу, и столько трупов лежало вокруг, что даже сейчас страшно об этом вспоминать… Вот, кстати, там у переправы я в первый раз услышал, насколько могуч бывает русский язык, и увидел как с помощью слов можно остановить огромную массу народа… Но все-таки мы переправились через Днестр, причем днем, и расположились в Тираспольском военкомате.

Пробыли там дня три, но неприятно поразило, что в этой неразберихе до нас никому не было никакого дела. За все три дня нам выдали лишь по куску хлеба, а ведь многие из нас отправились в путь совсем налегке и почти не взяли с собой ни продуктов, ни денег. Ладно, я догадался взять с собой целую котомку вещей, а мой приятель, например, пошел, имея с собой всего 15 рублей и кусок хлеба. Хорошо, мне в кондитерской успели выдать расчет, поэтому у меня с собой были деньги, но ведь приходилось покупать на нас двоих абсолютно все, даже воду. И когда он увидел, что нас никто не встретил, и никому до нас дела нет, то сказал мне: «Все, я так больше не могу», и ушел домой. И когда я вернулся с войны, все пытался найти его, но так и не нашел. А так хотелось посмотреть ему в глаза и спросить, как он жил все это время…

Потом нас куда-то повели, но никто толком не знал, куда. Прошли километров пятьдесят-шестьдесят и вот только там нас стали распределять по разным частям. Так я оказался, если не ошибаюсь, в 65-м запасном стрелковом полку. Погрузили в вагоны и привезли нас аж под самый Сталинград. И нам, конечно, там понравилось, потому что тихо, никаких тебе немецких самолетов и бомбежек.

Получили обмундирование и начали готовиться, но вскоре произошел такой эпизод. До меня дошли слухи, что вышел какой-то указ, по которому уроженцев западных областей, присоединенных к СССР в 1939–40 годах, запрещалось направлять в боевые части, потому что они якобы все поголовно сдавались в плен. Но когда я узнал, что меня на фронт могут не взять, то пошел к комиссару нашего полка и сказал: «Если я не нужен, то лучше пулю себе в лоб пущу, но копать окопы не пойду». А он меня уже немного знал и дал такой совет: «Костя, такой приказ насчет западников действительно есть, но ты присмотрись к своей фамилии». И вот так я с тех пор стал Вакаровым, хотя на самом деле моя фамилия – Вакару.

Кстати, там же под Сталинградом произошел еще один памятный для меня случай. Когда мы оказались в Калаче, я пошел к колодцу набрать котелок воды. И вдруг подходит ко мне мужчина и так пристально смотрит-смотрит на меня и потом говорит: «У тебя есть минут двадцать? Пойдем ко мне в гости, я тут совсем рядом живу». Пришли к нему, и его жена как увидела меня, так сразу заплакала. Оказалось, что я просто копия их сына, который в то время воевал на фронте. Я до сих пор помню, как его звали – Суздальский Арсений Никитич, очень порядочный человек. И я так говорю не потому, что они с женой покормили меня, а потому что люди так о нем отзывались.

Вы помните свой первый бой?

Очень смутно. Помню, что там стояла высокая кукуруза и с бугра к нам шли немцы и на ходу вели огонь. Но самое главное, что их сопровождала авиация. А я вам скажу, что когда немецкие самолеты головы не дают поднять и творят все, что хотят, то тут особенно не повоюешь… (К сожалению, в силу возраста и болезней Константин Александрович чувствует себя не очень хорошо, поэтому добиться подробностей по многим вопросам так и не удалось. – Прим. Н.Ч.)

Вы участник Сталинградской битвы.

Что мы там пережили, просто нет таких слов все это описать… По уровню ожесточенности боев со Сталинградом и рядом ничего не стоит, во всяком случае из того, что я лично видел и пережил. Ведь там, например, когда просто шел, то под ногами раздавался хруст, недаром после войны на некоторых участках с одного квадратного метра собирали по десятку килограммов пуль и осколков… И я когда потом вспоминал Сталинградские бои, то даже самому не верилось, что все это было с нами…

А как мы переправлялись в Сталинград… Мне казалось, что этой переправе не будет конца… Столько людей тогда потеряли, очень много, ведь немцы по нам сыпали и сыпали… Переправляться предстояло на каких-то старых раздолбанных лодках, но когда мы их только увидели, то всем нам, особенно тем, кто не умел плавать, стало не по себе… Ведь все они были сплошь дырявые и дырки приходилось затыкать или пилоткой или чем-то еще. Командиры нас пытались успокоить, и приказали набить плащ-палатки соломой, но это же глупость. Во-первых, они мало у кого были, а во-вторых, это Волга, а не какая-то там речушка…

А что творилось в самом Сталинграде… Каша, настоящая каша, из руин и людей… Часто бывало, что в доме на одном этаже располагались немцы, а на другом мы. Нет, картину Сталинграда, вернее то, что от него осталось, очень трудно, просто невозможно описать словами.

Может быть, какие-то конкретные истории вам особенно запомнились?

Ну, например, такая. По-моему, еще где-то поздней осенью 1942 года немцы на парашюте нам сбросили еврея. Да-да, самого настоящего пожилого раввина. Поверьте, эту историю я вам не пересказываю с чьих-то слов, а все это лично видел собственными глазами, потому что он приземлился в наше расположение.

Прямо средь бела дня, помню, мы еще удивились, что стало непривычно тихо, вдруг появился немецкий самолет и сбросил кучу листовок и кого-то на парашюте. Все к нему побежали, оказался, пожилой еврей. Лет пятидесяти, седые волосы, руки связаны, а при нем немецкое послание для нас: «Посылаем вам одного из ваших руководителей. Мы с нашими дошли до Сталинграда, а вы со своими еще неизвестно где окажетесь… Не зря говорят, что эти люди продали Иисуса Христа. Посмотрите, как они живут и как вы…», что-то в таком духе.

Вообще немцы в Сталинграде очень активно агитировали нас сдаваться в плен. Разными способами: и листовками, а по ночам даже по громкоговорителю нас уговаривали. И однажды произошел такой случай. В плане снабжения мы там жили очень туго: или одна картошка на день, или пачка концентрата на двоих, а это ведь всего 200 граммов… Вот видите, кстати, именно на обертке от пачки горохового концентрата мне в медсанбате выписали справку о ранении. Так вот, мало того, что жили мы прямо сказать, туговато, так находились же еще такие сволочи, которые нас обворовывали.

Например, наш старшина водку нам стал выдавать, отмеряя норму мензуркой предназначенной для выдачи махорки. Она вроде тоже как на 100 граммов рассчитана, но на самом деле жидкости там помещается меньше. До поры до времени мы и не знали, что он нас обманывает, ведь обычно питание выдавалось ночью, в темноте, но потом кто-то увидел, что этот старшина, ездовой и повар что ли играют в карты и пьют при этом водку, и видно не выдержал и сообщил куда следует. Но старшину кто-то, наверное, предупредил и он не будь дурак не стал дожидаться трибунала. Ведь на фронте суд какой? Приезжала машина. В ней за пять-шесть минут писали приговор и хорошо если в штрафную роту, а то могут и сразу «… по закону военного времени…»

И уже на следующую ночь мы услышали его голос с немецкой стороны по громкоговорителю: «Ребята, то, что нам комиссары запузыривали, это все херня! Немцы меня прекрасно встретили, хорошо покормили, а завтра сделают документы и отправят на родную Украину. Так что переходите пока не поздно. Что здесь делается, все на танках…» И таких как он было дай Боже…

Помню, еще в самом начале боев за город, иду по какой-то улице, с правой стороны все дома горят, а слева половина. Кругом пожары, а я подобрал какую-то книжку, ведь я же книг в своей жизни и не видел почти, и думал при случае почитать. А у меня в то время был близкий приятель, с которым я всегда всем делился, и доводилось даже из одного котелка есть. И вдруг я вижу, что он выходит из одного дома с мешком. «Зачем тебе эти вещи?», спрашиваю. – «Подожди, Костя, у меня мало времени». Сбросил гимнастерку и начинает при мне переодеваться в гражданское. «Вася, ты что?» – «Все, надоело, поеду к себе в Астрахань. А нужен буду, так еще раз призовут. Хочешь, идем вместе», и ушел… Честно признаюсь, у меня руки просто чесались дать по нему очередь…

В таком случае мне бы хотелось узнать о вашем отношении к знаменитому приказу № 227, более известном как «Ни шагу назад!»

Мне кажется, что если бы не этот приказ и не жесточайшие меры по его соблюдению, то мы бы, вряд ли там управились… Потому что поначалу там такая неразбериха царила, и кто там за чем следил… Хотя, конечно, из-за этого приказа и много невиновных людей пострадало. И я говорю так уверенно об этом не потому, что так думаю, а потому что и сам чуть не загремел под него.

Если можно, расскажите, пожалуйста, об этом.

Однажды видим, нам навстречу идет какой-то солдат и в обгорелых наволочках несет небольшие консервные баночки. А мы сами пару дней уже ничего не ели, и, конечно, расспросили его, где он достал такое богатство. «Ребята, там целый вагон с этим добром горит», и даже дал нам две наволочки. Пошли к железной дороге, нашли этот вагон, но он уже так разгорелся, что к нему и подойти было нельзя. Кое-как что-то спихнули с него на землю и набрали эти обгорелые консервы. А нас трое: Дергалев, я и сын полка, пацан лет пятнадцати – Сурин. Идем счастливые, что сейчас наконец-то нормально поедим. Если не ошибаюсь, это вроде рис с томатом был. И вдруг нам навстречу патруль: «Где набрали?» – «Да вон же горит». – «Так, шагом марш с нами в комендатуру!» – «С чего это вдруг?» – «Там узнаете». А мы знали, чем это пахнет, ведь чуть ли не на каждом столбе висели листовки: «… сегодня за это, это и это было расстреляно столько-то человек…» В общем, попасть в комендатуру означало, что завтра и твоя фамилия окажется в списке… Тогда разговор был короткий, не до церемоний…