Текст книги "Снайперы"

Куда вы попали служить?

Таких добровольцев как я набралось человек пятьдесят, причем было много ребят с нашей Украинской улицы. Но сейчас только одного из них помню – Толя Лапшин. (По данным ОБД-Мемориал, командир отделения 3-го стрелкового батальона 83-го Гвардейского полка 27-й Гвардейской стрелковой дивизии гв. младший сержант Лапшин Анатолий Павлович 1926 г.р. погиб в бою 14.01.1945 года. Похоронен в братской могиле у перекрестка дорог на северной окраине дер. Липе Радомской губернии Келецкого воеводства. Извещение было отправлено матери – Лапшиной О.Я. по адресу г. Днепродзержинск, ул. Украинская, 18/3.

Посмертно был награжден медалью «За отвагу»: «В наступательном бою 14.01.45 при прорыве сильно укрепленной и глубокоэшелонированной линии обороны противника в районе с. Ясенец, находясь в первых рядах наступающих, личным примером отваги и мужества увлекал вперед остальных бойцов. Ворвавшись в траншею, рассеял и обратил в бегство группу солдат противника» – www.podvignaroda.ru)

Всю нашу команду отправили в Харьков. Когда из военкомата вышли, моя мама пошла рядом с нами. Помню, шли по улице Широкой, она над Днепром идет, а мы все веселые, песни пели. Но чем дальше – все тише и тише. Несколько раз я выходил из строя: «Мама возвращайся, тебе же далеко придется идти!» – «Ничего сынок, я дойду!» А когда на ночлег расположились в церкви в Синельниково, тут уже все молчат. Куда мы идем?.. У меня на глазах даже слезы выступили – что там будет впереди…

А сопровождающим у нас был капитан – фронтовик после ранения. Интересный оказался мужик. Дорогой все время нам рассказывал фронтовые истории. Помню, рассказывал, что его танкетку немецкая болванка прошила насквозь, так он дырку паклей заткнул и все равно пошел в атаку. И дорогой он все время нас успокаивал: «Сынки, я вас, где попало не оставлю. В хорошую часть определю!»

Из Харькова нас отправили в Богодухов, там стоял 52-й запасной полк 1-го Белорусского фронта. Недели две побыли, но нас там в основном на работы гоняли: то зерно разгружать, то еще что-то. А из боевой учебы только с оружием знакомили. Причем, эти занятия даже не офицер проводил, а один разбитной парень из нашей команды. Он оружие знал и нас учил. Еще запомнилось, что в этом полку плохо кормили. В котелок наливали на двоих, и кто сколько успеет.

В общем, недели две-три мы пробыли в Богодухове, но в один день выстроили весь полк и скомандовали: «Чьи фамилии сейчас зачитаем – два шага вперед!» И человек до восьмидесяти нас вызвали. Мы обрадовались, думали, что нас на фронт пошлют…

Опять пошли пешком и дня три добирались до Ахтырки. А на ночевки всякий раз останавливались на сахарных заводах. Их в тех краях много. Где сахар помогали грузить, где древесину в вагоны, где кочегарами в котельных работали, – одним словом, просто так без дела не сидели.

Наконец к вечеру пришли в Ахтырку. Оказался красивый городишко, черные леса, речка. Причем разрушений было мало, но зато в лесу осталось много сгоревших танков. Рассказывали, что там произошел большой танковый бой. Подвели к 3-этажному зданию, смотрим, а оно вроде даже как светится. Оказалось, там располагается 30-я окружная снайперская школа, в которой нам и предстояло учиться.

Помыли нас, но переодели в форму только дня через три. Да и то в б/у. И стали нас готовить на снайперов. Сколько учились, уже не вспомню, но по документам я на фронт попал только в сентябре 44-го.

Расскажите, пожалуйста, про школу подробно. Как учились, в каких условиях жили.

Когда мы пришли, то там никаких кроватей не было, мы сами в лес ходили, приносили жерди, и строили нары. А вместо постелей сена накидали. Но зато кормили хорошо, по 5-й норме.

Подъем в 6:00, все выскакивали. Каждое утро пробежка до полигона, это метров пятьсот, а там с препятствиями: и ползком, и бегом. Потом занятия в классах по разным дисциплинам: теория стрельбы, тактика, маскировка, изучение уставов, строевая подготовка. Все преподаватели – фронтовики. У нас, например, взводным был капитан – танкист, командиром роты – майор, а непосредственно по стрельбе были отдельные инструктора.

Считаю, обучение было на уровне. Больше всего нас тренировали без выстрелов – как правильно прицелиться, как правильно надавить на курок. Но и стреляли часто. Может даже каждый день. И боюсь сейчас соврать, но, по-моему, всегда стреляли на одну дистанцию – сто метров. Но зато старались научить так, чтобы каждый из нас мог дважды подряд попасть в одну точку. Это считалось признаком класса. А я до этого из винтовки никогда не стрелял, поэтому пришлось выкладываться на все сто. Постепенно результаты становились все лучше, лучше, лучше, так и научился. И не только я, все хорошо стреляли.

Учили и каким-то хитростям. Учили подмечать малейшие изменения на местности. Было это вчера или нет? Окопались, замаскировались, тут появился знак – пулеметчик или что-то еще. Фиксируем в тетрадь. Через какое-то время он меняет позицию, мы опять фиксируем.

Часто поднимали по ночам на тактические занятия. Помню, незадолго до выпуска подняли часа в три ночи, и отправили в марш-бросок на тридцать километров. Так мы еще до рассвета добрались туда и окопались. Комиссия пришла, проверила. Так что учили хорошо, но, конечно, тяжело было. Я за неделю гимнастерку по два раза стирал, но вид у меня был еще тот. Но главное – такая напряженная учеба давала результат.

За время обучения мы дважды сдавали экзамены. Как-то из Харькова приехал сам командующий округом Курочкин и лично принимал у нас экзамены. Так почти все сдавали на «отлично». А школа ведь была большая, два учебных батальона, и насколько я помню, почти все одногодки – 26-й год. Было много сумских ребят. Хорошие хлопцы, пели красиво. Так у нас перед выпуском ходили разговоры, что начальник школы писал письмо наверх, чтобы нашу школу отправили на фронт одним полком. Только чтобы добавили артиллерии, других частей.

Где-то летом нас выпустили и всю школу отправили на 1-й Белорусский фронт. И если не ошибаюсь, весь наш выпуск распределили по частям 8-й Гвардейской армии. А я попал в группу, которую зачислили в 236-й Гвардейский полк 74-й Гвардейской стрелковой дивизии. В нашей полковой группе было человек пятнадцать, но все по разным батальонам. Я, например, попал в 4-ю роту. Командиром нашей полковой группы был старший лейтенант, не помню фамилии. Он нас собирал в неделю пару раз – обменивались новостями, отвечал на вопросы, проверял наши книжки. Нам же по две снайперские книжки выдали. Одна называлась – «На охоту». В нее мы записывали, какого числа, где находились, и если уничтожали, допустим, немецких пулеметчиков, то командир части, на чьем участке это случилось, должен был расписаться. А вторая книжка была для наблюдений. Если засекли, например, блиндаж, пулемет, или еще что-то, то записывали в нее и докладывали об этом командирам.

Винтовки вам, где выдали?

Весь наш выпуск, все до единого получили винтовки еще в школе. Но у нас в группе было пару человек не из нашей школы, так они получили винтовки только на фронте.

Какие винтовки, кстати?

Только «мосинки», СВТ у нас не было. Они хорошие, но для снайперов не годятся. Легко засоряются, ведь приходится много ползать.

Свои первые впечатления на передовой помните?

Конечно. До Вислы мы не доехали километров двадцать. Пешком пошли к передовой, через понтонный мост перешли на магнушевский плацдарм. Там, кстати, находилось много польских частей, и когда немец узнал, что там поляки стоят, то стал особенно остервенело бомбить и обстреливать. На нейтральной полосе перед нами лежали трупы поляков, так мы их по ночам вытягивали.

Но еще по дороге туда произошел один эпизод. Как-то под утро нас остановили. Построили весь полк и выводят двух человек. Оказывается, дезертиров поймали. И пока зачитывали приказ, они стояли, словно мертвые. Ужасная картина… Тут же их расстреляли и все сразу поняли – шутки закончились, мы на передовой…

А я почему-то шел на фронт безо всякой боязни, и о плохом не думал. Может, потому что на немцев вблизи уже насмотрелся? Во всяком случае, совсем не переживал, останусь ли живой или погибну. Поэтому в первый же день на передовой вызвался дежурить в боевое охранение.

В одном взводе нас была тройка снайперов: я, Гриценко что ли, тоже из нашего выпуска, и еще один парень из Тернополя. Сашей вроде звали, но он был из другой школы. Вечером взвод построили – стали распределять кого куда, и я сам вызвался пойти в боевое охранение. Со мной еще вызвался этот парень из Тернополя, а старшим с нами назначили старика – старшину, который воевал еще под Сталинградом.

По колено в воде, места же болотистые, выдвинулись вперед метров на пятьдесят. Там большая ячейка была вырыта, а по бокам карманы. Приготовили оружие и всю ночь наблюдали. Признаюсь, было жутко, ведь немцы совсем рядом. Слышали, как они по грязи чвакали. И слыхали, как власовцы рядом прошли. Тень прошла метрах в тридцати от нас. Но мы не стреляли, чтобы себя не выдать, и все прошло нормально. И только потом началась наша жизнь снайперов.

Вначале мы только наблюдали. Чуть ли не месяц каждый день выдвигались на позиции и наблюдали, что увидели, записывали. Один наш товарищ долго так наблюдал, и заметил замаскированную траншею у хаток, которые стояли перед ним где-то в километре. И обратил внимание, что там вечно какое-то движение. Решил, что там штаб какой-то и стал стрелять по соломенным крышам зажигательными патронами. Все-таки поджег одну, немцы кинулись что-то выносить, а потом как начались взрывы… Тут уже поняли, что там находился какой-то небольшой склад.

Но после этого немцы всполошились и, видимо, прислали своих снайперов, потому что наши позиции стали постоянно обстреливать. Мы втроем жили в отдельном блиндаже и как-то в один день решили его усилить. Сделать еще накаты. Ушли на полкилометра в тыл, подобрали нужные стволы, но пилы-то у нас не было. Зато нам на троих выдали один ППШ. Так мы из автомата очередь по стволу дадим и опрокидываем. А с нами пошел один пожилой солдат, и когда мы с этими бревнами уже возвращались, его чуть не убило. Пулей пробило шинель, но его самого не задело. И вот так все время.

А мы стояли на стыке двух частей, и получилось, что слева от нас располагалась штрафная рота. Отъявленные такие ребята. И как-то один из их взводных, старшина, нам пожаловался: «Немецкие снайпера не дают покоя!»

Прежде всего, выбрали удобное место, чтобы площадь обзора была как можно больше и стали наблюдать. И через какое-то время заметили, что те кусты лозы, которые идут по берегу речушки одного цвета, а один ряд – другого. Вроде как желтее. Стали наблюдать за тем местом и заметили ход сообщения и даже дымок.

Ночью зашли на нейтральную полосу метров на пятьдесят. Прямо в болото, еще не так холодно было. Замаскировались. Я – впереди, за мной – из Тернополя, а еще дальше Гриценко.

Когда утром стало светать, заметили, что из зарослей травы дымок идет. Значит, точно какое-то движение будет. Первым выстрелил тот, что за мной, и эта стена зелени прямо опрокинулась. А до нее было совсем близко – метров 75–100. И только она завалилась, я заметил шевеление в кустах и сразу выстрелил туда. Но был такой неправильный момент. Мы расположились недалеко от приметного ориентира – небольшой березы, и после первого же моего выстрела в нашу сторону полетели гранаты. У немцев были такие простые гранатометы, которые крепились на стволы винтовок. Я ползком по воде начал оттуда уходить, и только маленький осколочек зацепил мне переносицу.

Вернулись на позиции, тут навстречу этот старшина-штрафник, и как погнал на нас матом: «Ползаете здесь… Я не разрешаю вам больше…» А оказывается, что. Еще когда мы там наблюдали, мне запомнился один штрафник – Борис. Парень лет двадцати пяти, крепкий такой, но он не воспринимал всерьез опасность от снайперов: «Да, это говорят только, что убивают…» Но когда я выстрелил, он подхватился: «О, попал!», и в это время ему прилетело… Не знаю, ранило или что, но забрали его, поэтому старшина и погнал нас оттуда. Вот это была моя первая стычка.

Но вы сами как думаете, попали или нет?

Думаю, что попал, потому что даже этот старшина-штрафник нам потом говорил: «Пока снайперов не слышно!» А то бывало, идем, место ищем, шапку на палке поднимешь, сразу пулей сбивало… И мне этого снайпера даже в снайперскую книжку записали.

После этого мы каждую ночь заползали на нейтральную зону, метров на двадцать пять. Маскировались и почти целый день лежали и наблюдали. Тяжело в том, что целый день приходится лежать без движения. Затемно возвращались, а на рассвете опять на нейтральную…

Но после нашей вылазки немцы попритихли, и подходящего случая чтобы выстрелить больше не было. К тому же нам сказали: «Меньше стреляйте, а больше наблюдайте. Записывайте где у немца огневые точки», и мы так поняли, что вскоре нам предстоит идти в наступление. Стали записывать, где, что, а я как художник даже эскизы делал.

Но во время наблюдений я несколько раз засекал пулеметную точку и в одну ночь, все ж таки решился сделать выстрел. Когда я выстрелил, он сразу замолк. Скорее всего, попал, и они поменяли место, потому что с этой позиции больше не стреляли. А так мы старались себя не раскрывать и стрелять с одного места всего лишь раз. Немцы ведь тоже наблюдают. Как сделал выстрел, старайся быстрее улизнуть на запасную позицию. Но бывало, уходишь, а тебя уже обстреливают. Один раз даже из минометов обстреливали.

Потом участвовал в прикрытии вылазки разведчиков, но она прошла неудачно. Вечером перед выходом разведчиков я уничтожил пулеметную точку. Выстрелил, пулемет замолк, но убил или ранил как узнаешь? А ночью они всемером пошли, но их обстреляли и одного ранило.

Потом я уничтожил пулеметную точку в прикрытии разведки боем. Видимо, шла подготовка к расширению плацдарма и командование решило провести разведку боем. Пустили штрафников вперед, но там оказалось минное поле, да еще и стрельба поднялась хорошая, так что погибших было много… И вроде на том участке не пришлось больше стрелять.

Вскоре после этой разведки боем нас перебросили на правый фланг – километров на пятьдесят, наверное. Но там мы стояли во втором эшелоне, и даже на охоту не ходили. Только местность изучали.

А в январе однажды утром земля как задрожала… После артподготовки мимо нас на собаках повезли раненых, а там уже и мы двинулись. Вначале наступали во втором эшелоне, а потом перешли в первый. Тут уж настрелялись вволю…

Но как таковых больших боев вначале не было, потому что фронт рухнул, и немцы побежали. Впереди нас всегда шла танки 5-й Гвардейской танковой армии, но они отрывались километров на двадцать, и мы только следы от гусениц считай и видели. Так что это они громили, а мы за ними только подчищали. Помню только, у какого-то моста немного задержались. До самого вечера просидели в окопах и потом пошли в атаку.

Меня как снайпера прикрепили к полковым разведчикам, и я с ними шел в боевом охранении. Запомнился их командир, старшина – такой боевой парень. (Судя по всему здесь идет речь о командире отделения полковой разведки 236-го Гвардейского стрелкового полка старшине Быстрове. В апреле 1945 года за отличие в боях по освобождению города-крепости Познань, старшина Быстров Василий Александрович 1922 г.р. был удостоен звания Героя Советского Союза. – Прим. Н.Ч.) Мы шли чуть впереди от своих, потому что немцы оставляли после себя заслоны – два-три человека с пулеметом, и я вот таких несколько уничтожил.

Помню, в одном месте идем, вдруг услыхали, что впереди что-то тарахтит. Спрятались, вдруг выезжает кухня на конной тяге. Мы выскочили, взяли этих пожилых немцев в плен, а они даже и не поняли, откуда мы взялись. Или заблудились или чего.

Отправили их в тыл, прошли дальше, а там слева была посадка из небольших сосенок. Густоватая такая, поэтому мы сразу подумали, что там может оказаться засада. Идем, вроде все спокойно, и вдруг оттуда по нам пулемет как пошел бить… Залегли на вспаханном поле и укрылись между этими большими валами земли, а тут еще миномет стал бить. Что делать? Стали ползком и перебежками пробираться между кустами, тихонько подобрались с тыла и накрыли их. Подошли, а из шести в живых осталось только трое. Причем, оказались поляки в немецкой форме. Они упали на колени, начали объяснять, что это офицер – немец заставлял их стрелять. Даже жалко рассказывать… Тут минометчики шли, на себе минометы тащили, и замполит полка заставил, чтобы поляки их взяли и понесли. Какое-то время прошли так с нами, а потом в одном месте, вроде как у реки, наткнулись на несколько домиков. И вдруг из одного выходят немцы с пулеметами. Взяли их в плен, но куда их девать? Надо же искать где тылы, а когда этим заниматься? Тоже повели с нами.

А с этими поляками беседовали, допрашивали, но они такие противные оказались, что замполита прямо зло взяло. И когда этих немцев взяли, он приказал отдать минометы им, а полякам говорит: «Вперед идите!» Они пошли, а он их сзади расстрелял из пистолета. Даже противно было смотреть… Вообще, этот майор был неплохой командир, но тут на него что-то нашло. А может и знал что? Ведь нас предупреждали, что бывали случаи, когда поляки и убивали наших солдат, и травили. Так встречают, вроде все хорошо, но на самом деле держали камень за пазухой.

Какой у вас боевой счет?

Я считаю только тех, которых убил как снайпер. Двенадцать у меня в книжке числилось. По-моему, три пулеметные точки, а остальные так. А те, что в бою в наступлении, мы даже и сами не считали.

Что-то чувствовали, когда стреляли?

Конечно, чувствовал. Особенно поначалу. Но я себя сразу настроил – я на фронте защищаю Родину! И как снайпер защищаю не только себя, но и своих товарищей. Не должен дать их убить.

Насечки на прикладе делали?

Нет.

Из «ваших» немцев есть какой-то самый памятный?

Да, один особенно запомнился… Лодзь мы взяли, можно сказать, без боя. Только на окраинах немного постреляли. А проходили по городу, так в некоторых местах даже свет горел, и поляки нас встречали кофем: «Кава! Кава!» Но ближе к окраине был лесок, а за ним какие-то здания. Оказалось, там располагалась военная школа. Туда направили взвод, и все эти курсанты сдались без боя.

Так вот когда мы входили в Лодзь, а может и после, не помню уже, случился такой эпизод. Только мы вошли в уличные бои, освободили пару кварталов, как на пути у нас оказался какой-то заводишко.

Зашли в длинный цех, стали смотреть, оказалось, там из картошки делали вроде как патоку. Цвета меда, сладкое такое, и вот с этим добром прямо большие деревянные бочки стояли. Тут вдруг пули как засвистели. Мы за бочки попрятались, но я успел заметить, что в слуховом окне дома напротив кто-то сидит.

Я между бочками пролез к забору, и оттуда с первого выстрела этого стрелка снял. Стрельба прекратилась, и наши разведчики сразу кинулись к этому особняку. До него всего ничего было, метров пятьдесят от завода. Заскочили и сразу наверх. И вытащили оттуда немца с обычной винтовкой.

Лет восемнадцати, но рослый такой. И рыжий, прямо красный. Куда он был ранен, не помню, но я видел у него на шее кровь, и плечо так повисло. Пришел майор, хотел с ним поговорить, но этот пацан вдруг с таким возмущением стал кричать, мол «я вас русских много убил…» Но он как пьяный уже был, рукой все кровь стряхивал на землю, и прямо на глазах ему все хуже, хуже и умер…

Вам хоть на секунду стало его жалко?

С чего это? Он же сам только что в нас стрелял! Да и времени там не было на жалость. Сразу после этого мы пошли вперед. Заскочили в кварталы, и все удивлялись. В домах такая чистота, как будто только что убирались. И только лошади в конюшне на нас удивленно смотрели.

А в одном из дворов встретили пять полячек. Показывают нам на дверь подвала: «Нимец!» Спустились, а там три немецких офицера прямо на мундиры надели гражданское.

Но самые тяжелые бои начались еще на подходе к Познани. Помню, в одном месте заняли дома по одной стороне улицы, а по другую немцы. Так тут налетели наши У-2, и прямо над улицей летали и из пулеметов по окнам били. Хорошо помогли.

Перебежали эту улицу, и в одном дворе обнаружили немецкую санчасть. Пустая, только в коридоре на стуле сидел раненый немец и бредил. Доходил. Старшина его и пристрелил, чтоб не мучился…

Дальше проскочили, а там в большой комнате столы составлены, а на них и закуска и питье. Я себе сыру отрезал – НЗ сделал. Тут из подвала вытащили поляка. Он на колени упал: «Я ни при чем, это все немцы!» Старшина подвел его к этому столу: «Отравленное?» – «Нет, пан, можно есть!» – «Пробуй!» Но тот не захотел, и только под пистолетом начал есть. Тут уже и я немножко попробовал.

Потом вышли к железной дороге, идущей на Познань. Три колеи, за ними бруствер, а дальше чистое поле. Перешли через эти пути, смотрим, там несколько домов впереди стоят. Такие большие, хозяйские видно, а к ним пристроены всякие постройки, которые создавали вроде как забор.

Атаками захватили эти дома, но когда посчитались, а от нашей роты из 117 человек осталось меньше тридцати. Кого ранило, кого убило, а четырнадцать человек отправили в батарею «сорокапяток». Главное из офицеров совсем никого, а за старшего только старшина – мордвин.

На ночлег устроились там, но немцы ночью вдруг подтянули какие-то пушки и пошли в атаку с криками «Ура!» И видно автоматная рота атаковала, потому что такую ураганную стрельбу открыли…

Тут мне дали пулемет «дегтярева», я его в окне установил, дал несколько очередей, и в это время пушкарь, с нами была одна «сорокапятка», выстрелил на звук атакующих. И видно, снаряд разорвался прямо в гуще, потому что и крики сразу прекратились и стрельба почти стихла. Я сделал еще одну или две очереди и все закончилось.

Но тут с тыла подошел ротный связной и передал приказ – отойти до железной дороги. Вышли за строение, человек пятьдесят нас набралось, не только мы, но и соседи. Стали перебежками отходить, но в этот момент немцы открыли сильный огонь. Тут у меня на винтовке цевье пулей сбило и по ноге чуть не задело. Все-таки добежали до траншеи, но на бруствере я ногами запутался в проводах и полетел прямо вниз головой. Рядом оказались два наших старика, оба из Днепропетровска, мы считались как земляки, и подняли меня.

А на рассвете, не помню уже точно как, но мы эти домики отбили. (Судя по всему именно этот бой описан в наградном листе, по которому командир отделения автоматчиков 236-го Гвардейского стрелкового полка гв. старший сержант Жуков Борис Андреевич 1918 г.р. был награжден орденом Богдана Хмельницкого 3-й степени: «27.01.45 подразделения полка выбили немцев из с. Лубонь и ворвались в г. Познань, заняв при этом две улицы. Противник трижды переходил в контратаки, и в напряженный момент боя, под ударами численно превосходящих сил противника левый фланг дрогнул, и бойцы стали отходить. В этот момент тов. Жуков с автоматом в руках встал на пути отходящих и своим личным мужеством остановил пехоту.

Когда вражеские самоходные пушки прошли в тыл нашим подразделениям и высадили десант, гв. сержант Жуков не растерялся, организовал и поднял бойцов, в результате чего немецкий десант был уничтожен и тем самым положение на ранее занятых рубежах было восстановлено…»

А вот, что говорится в наградном листе, по которому командир 236-го Гвардейского полка гв. подполковник Шулагин Филипп Алексеевич 1901 г.р. был награжден орденом Кутузова 3-й степени: «…Во время наступления, полк, находясь во 2-м эшелоне, неоднократно участвовал в боях с разрозненными группами отступающего противника.

Перейдя в первый эшелон 24.01.45 на подступах к г. Познань полк встретил сильное сопротивление противника. Но благодаря умелому командованию гв. подполковника Шулагина, сопротивление врага было сломлено и развивая наступление полк освободил от немецких захватчиков до 10 населенных пунктов и ж.д. станцию Лубонь…» – Прим. Н.Ч.) Я поставил пулемет в окно, приготовился, а ребята пошли проверить помещения. И вдруг в одной комнате за диваном обнаружили нашего старшину. Видимо, он выпивший был, поэтому не успел убежать, а немцы его за этим диваном и не заметили. Его сразу в СМЕРШ, но потом оставили в покое.

Опять посчитались, а нас еще меньше, человек семнадцать… Надо атаковать дальше, а кем?! Тут из штаба полка появился младший лейтенант – комсорг батальона.

Привел с собой человек двадцать, – все, что осталось от роты автоматчиков, а сам ушел.

А впереди этих домиков открытая местность, и вроде как на кладбище – бугорки такие. Справа березовая роща, слева шоссе и железная дорога. Впереди метрах в пятистах немецкая траншея, а уже за ней трех– и четырех этажные дома.

И когда пришли эти автоматчики, какой-то сержант скомандовал: «Перебежками вперед!» Пошли, но немцы открыли сильный огонь. Тут, помню, я сразу накрыл пулеметную точку, к тому же услыхали, что за леском подошли две «катюши» и дали залп по городу. Это нас немного подбодрило, тут я и подхватился на «Ура!». И справа сержант поднялся, а у него оказалось знамя полка. Тут уже все закричали: «Ура!», бросились вперед, а немцы засуетились, побежали из траншей, и я стал стрелять по ним с колена.

Но мы их упустили. Они из траншеи успели добежать до домов и прямо из окон стали бить из крупнокалиберного пулемета. Вот здесь меня и накрыли…

Вначале даже не понял, отчего так голова закружилась. Потом чувствую, со лба кровь струится. Перевязку сделал и опять вперед перебежками. Потом, то ли мина разорвалась, то ли шрапнелью стали бить, и меня ударило в левое бедро. Я и не понял, что ранен, только поднялся – второй осколок в ту же ногу попал… Отполз под столбы высоковольтной линии. Туда «сорокапятку» как раз притянули, и она стала хорошо помогать.

Сознания я не терял, полежал немного, ногу себе перетянул, но чувствую, что не очень. Особенно бедро сильно разболелось. И когда увидел, что наши пошли вперед, стал по снежку отползать в тыл.

Смотрю, солдат лежит на спине, руками и ногами машет, словно воздух хватает, а с шинели дым идет. Видимо, в него попала зажигательная пуля и шинель вспыхнула… Подполз, а это оказался связной командира нашей роты…

Тут санитары подползли, потушили его, положили на носилки, а меня спрашивают: «Можешь ползти?» – «Могу!», и уже сам пополз по их следу.

Дополз до какой-то ямы. Но там, то оттепель, то похолодание, все во льду, и меня в нее затянуло. Сам выбраться не могу, скользко, стал кричать: «Санитары!» Минут через двадцать они вернулись. Но вначале забрали еще одного раненого и только потом вытащили меня.

Принесли в санбат, нормально перевязали, но когда накрывали шинелью, вот тут я удивился. Полы шинели прямо как решетка – все в дырках… (На сайте www. podvig-naroda.ru есть приказ, по которому Михаил Фомич за свой последний бой был награжден медалью «За отвагу»: «Наградить снайпера 4-й роты гв. ефрейтора Чечетова, за то, что при штурме пригорода Лубонь гор. Познань он проявил себя храбрым и решительным воином. В критический момент боя он заменил командира отделения, повел его на штурм одного из домов и первым ворвался в него, уничтожив находящихся там немцев». – Прим. Н.Ч.)

Вывезли в госпиталь, есть такой польский городок Наленчув. Там до войны, видимо, какой-то пансионат располагался, потому что стояли два четырехэтажных корпуса. А чуть в сторонке от них озеро, обсаженное деревьями. Как весна началась – красота неописуемая.

В военном билете мне потом написали «легкое ранение», но я шесть месяцев лечился. Голова нормально зажила, а вот бедро и икра до того гноились, что я долго не мог ходить. Хотя я уже через месяц на костыли встал. Главврачом там был немец – Альберт Густавович. Старичок, но до чего же умница. На абсолютно любой вопрос мог ответить. Худощавый, бородка такая. На оперативке сидит, словно спит, но все слышит и где надо – сразу говорит. Все его, конечно, очень уважали. (Судя по всему здесь упоминается Кнеплер Альберт Густавович 1886 г.р., на которого в базе данных www. podvig-naroda.ru есть наградной лист, по которому он был награжден орденом Красной Звезды: «Майор медицинской службы Кнеплер А.Г. служит в эвакогоспитале № 2771 начальником отделения и ведущим хирургом с сентября 1943 года. За это время проявил себя как активнейший, преданный делу работник, отлично выполняющий свой долг перед Родиной. Когда нужно, не считаясь с трудностями, работает день и ночь, тем самым показывая замечательные образцы трудолюбия и самоотверженности. Проявляет большую любовь к раненым и здоровую деловую тревогу за их судьбу. Будучи крупным специалистом, работает отлично и обучает работе врачей и сестер. Лично подготовил для хирургической работы семь молодых врачей и организовал обучение многих сестер. За восемь месяцев работы в 1944–45 годах произвел 867 операций, процент выздоровления составляет – 96,7.

Во время бомбежки госпиталя 6-го, 8-го и 9-го июля 1944 года, проявив мужество, организовал хирургическую помощь пострадавшим, в то время когда всего в двухстах метрах поблизости в горящем эшелоне рвались снаряды.

Тов. Кнеплер обладает замечательной скромностью простого советского человека и по праву пользуется любовью и уважением раненых и персонала». – Прим. Н.Ч.)

Как поковыляю на перевязку, Альберт Густавович мне сразу: «Брось костыли!» Я брошу, но падаю… – «Ой, батенька, лечись!» И вылечил.

В этом госпитале я и встретил конец войны. Утром во дворе вдруг поднялась такая стрельба, крики… Даже перепугались вначале, ведь иногда случалось, что на госпиталь нападали польские бандеровцы. А тут слышим, что и музыка играет, и потом кто-то крикнул: «Победа!» Тут опять стрельба…

Все кто мог ходить, сразу высыпали на улицу. А место красивое, весна в разгаре. Наш гармонист вышел, стал играть, сразу танцы с сестрами, весело было. Тем более по сто граммов всем выдали. Тут поляки подошли, какие-то подарки дарили. А потом и руководство госпиталя пошло по палатам всех поздравлять. Тоже какие-то подарочки дарили.

А я на почве такого возбуждения обжег деревяшку и на стене у своей койки нарисовал портрет Сталина, и приписал: «Победа за нами!» И когда эта комиссия пришла, такое дело увидели, подходит замполит госпиталя. Фамилия его была Заплюсвичко, чернявый такой, густые брови придавали суровость лицу, и его все побаивались. Увидел мой рисунок: «Чья работа?» – «Моя». – «Хорошо-то хорошо, вот только на стенке не нужно рисовать!»

Прошло несколько дней и меня вдруг вызывают к нему. Ну, думаю, ругать будет…

А я подружился там с одним пожилым солдатом из Ростова-на-Дону. Он очень переживал, что его сын под конец войны перестал отвечать на письма, и поэтому относился ко мне как родной отец. И он мне говорит: «Не бойся, я с тобой пойду!»