Текст книги "Снайперы"

С каждой должности в запас ушли?

Я ушел с должности командира полка, но в звании подполковника. На этой должности я пробыл всего четыре месяца, и меня списали по болезни в неполные 45 лет. Почему списали? Я два раза съездил со своей частью, которая была отдельная и подчинялась только Москве, на целину, на уборку урожая. Целина довела меня до такого состояния, что после второй поездки меня списали вчистую по состоянию здоровья.

Почему? У меня в подчинении было 500 рейсовых грузовых машин, еще сколько-то подсобных. Рота от роты были разбросаны где-то в пределах 150–200 километров, из командиров только замы у меня были военные, а остальные – резервисты. Водители все призванные с автобаз, а какой начальник пошлет хорошего шофера на целину? Лишь бы права имел, и все. Люди все разного возраста, от 23 до 50 лет – ЧП за

ЧП, пьянка, гулянка и прочее. Спал я 2–3 часа в день, и то, в основном, в дороге – два водителя посменно возили меня. В итоге я по Оренбургской области из 12 аналогичных частей занял первое место и был награжден орденом «Знак Почета» и пуховым платком – это, говорят, для жены тебе!

Кроме того, я был на испытаниях атомной бомбы в 1956 году в Семипалатинске, в оперативном отделе по охране зоны взрыва. Ежедневно перед испытаниями на вертолете облетал три раза периметр запретной зоны, чтобы там не оказалось людей или скота. Командовал почетным караулом при встрече Хрущева, когда он приезжал на открытие нашей Волжской ГЭС. Пять караулов готовил округ, чтобы его встретить. Может быть, слышали о таком генерале Штеменко?

Конечно.

Он был начальником Генерального штаба, потом его Хрущев снял и заместителем командующего округом к нам направил. Штеменко на просмотре определил мой караул лучшим, и, когда Хрущев приехал, мои люди у трибун везде стояли.

Вы в запас вышли здесь, в Куйбышеве, и так здесь и остались?

Да, с 1971 года.

У меня по ходу беседы вопросы кое-какие возникли. Предельная дистанция снайперской стрельбы по мишеням разного типа: головная мишень, грудная и так далее. На каких дистанциях их можно было поражать, помните?

Да. У нас были специальные снайперские упражнения.

Допустим, головную мишень показывают, на 100–150 метров, а ты должен сам определить расстояние, восстановить прицел, внести поправки на ветер и прочее. Грудная мишень на 250–300 метров, поясная – на 400–500 метров, ростовая – на 700–800 метров.

На 700–800 метров вам на фронте доводилось стрельбу вести? Основная рабочая дистанция какая была?

Нет, на 800 метров не стреляли, в основном, работали до 400 метров.

А дальше 400 метров уже не стреляли?

Ну, почему, стреляли, но результат уже не тот. Когда я выполнял упражнения в школе, я попадал, но там полигонные условия – спокойная обстановка, есть время сосредоточиться.

Кроме офицеров, связистов и пулеметных точек, по каким еще целям приходилось стрелять? Допустим, бронетранспортеры или какая-то другая техника?

Я уже говорил вам – могу утверждать наверняка, что человек пять за мной есть, грешен в этом деле. В том числе, я снял офицера, хотя, может, он и не офицер был – из танкового люка вылез и через броню наблюдал. Его я точно снял, других подобных случаев у меня не было.

Тактика зимней снайперской войны чем-то отличается от летней?

Я зимой не воевал, зимой 1945 года слякоть была в Европе. В основном, ничем она не отличается, кроме маскировки в белый цвет – надевается халат и так далее.

Вы на фронте какую-то экипировку сами себе делали или средства маскировки?

Кроме того, что местной травой и ветками застилали амбразуру, да еще под каску совали – нет.

На позицию в каске постоянно ходили, не в пилотке?

Да, постоянно в касках были.

Ночью работали? Возможно, использовали стрельбу при лунном свете? Учили ли вас этому в школе?

Нет, и не учили. Приспособлений для ночной стрельбы у нас тоже не было.

Сколько выстрелов делалось с одной позиции? Не было такого, что сделал 3–4 выстрела – уходи, меняй позицию?

Тут видите как. Я же вам рассказал, как меня засекли – тут все понятно, что надо обязательно менять позицию, а просто так я не могу ее менять. Если, допустим, часть находится в обороне, я нахожусь впереди, у меня только одна позиция, и я ее не могу сменить. А в наступлении – тут какая может быть позиция?

То есть, при наличии у противника достаточного количества снайперов Вы были бы достаточно уязвимы, да?

Понятное дело.

Какие-то приемы обмана противника использовались? Похожее на то, как вас на куклу поймали?

Нет, у нас ничего не использовалось. Бывало, что я надевал каску на палку и ее из-за укрытия в стороне от себя шевелил, чтобы проверить, наблюдает за мной кто или нет – такое бывало.

Пристрелочные патроны у вас использовались, которые при попадании разрыв давали, фонтанчик? Бронебойно-зажигательные, трассирующие?

Трассирующие не использовались, только обычные. Брали еще бронебойные, одну пачку, 20 патронов. Я не знаю, откуда могли разрывные взяться, откуда у вас такие сведения? Может, в настоящее время – это дело другое, а тогда мы даже не слышали о таких боеприпасах.

Чего-то Вам не хватало из снаряжения? Вот вы говорили, что бинокли не применяли…

Бинокль восьмикратный был у снайпера-наблюдателя, у меня только оптический прицел. Напарник у меня постоянный был, мы вместе школу заканчивали и могли друг друга заменять. Вооружен он был винтовкой, обычной, не снайперской.

На фронте какой-то обмен опытом происходил? Какие-то семинары, возможно, или там не до этого было?

Нет, ничего подобного и не слышал даже.

Трофейное снаряжение какое-нибудь использовалось? Допустим, бинокли – цейссовская оптика всегда славилась?

Лично я не использовал ничего, а так, конечно, многое брали – сапоги, к примеру, с немцев снимали. После войны испытывали их оружие – винтовки, пулеметы.

Вопросы бытового характера, которые тоже на войне немаловажны. Сто граммов «наркомовских» выдавали?

Выдавали ежедневно. Перебои бывали в наступлении, но там мы и кухни не видели, отставала она. Я не пил – молодой был. За нами очень хорошо следили старшие, взрослые мужики, которые нас детьми считали. Те 100 граммов, которые нам положены, они между собой делили, а нам сахар свой отдавали. На фронте я не курил, начал уже после войны.

Питание. По прибытии на фронт оправдались ожидания, что вас наконец-то накормят?

Да, нас кормили хорошо, во всяком случае – сытно.

Суп, каша, лапша или что-то еще подобное, кусочек мяса.

Даже на марше было нормально, с нами кухни двигались.

Банно-прачечный вопрос. Вы рассказали про вшей в госпитале, в окопах их наверняка было не меньше. Доводилось в бане побывать на фронте?

Нет, понятия не имели, даже не умывались. Какое умываться там? Когда умываться? Все время на марше. Как привал будет, намочишь полотенце, давно уже грязное до предела, оботрешься – и все.

От вшей прожаривали одежду?

Только после войны. На передовой ничего такого не было, надо время иметь для этого – остановиться где-то на неделю. Это уже не военные действия, это уже тылы – в тылах прожаривали одежду, да.

Отношения с особистами как складывались? Побаивались?

Вы знаете, я сейчас смотрю фильмы, отвратительные – в них одна кровь и грязь! Не знаю, как вы к этому относитесь, особенно к нашему знаменитому режиссеру Михалкову, но я бы его, еж его мать… Это же вообще позор! Не видел я особистов и понятия о них не имею. И разговоров никаких о них не было, даже между собой. Пусть я пацан деревенский был, не соображал – но вокруг-то были люди взрослые, я же с ними общался. Ни разу не слышал, чтобы кто-то сказал: «Смотри, Особый отдел прихватит», или что-то подобное.

А замполиты? Тоже мнения разнятся, кто говорит – отец родной, который всеми бытовыми вопросами занимался, кто говорит – балаболка…

Я так скажу: все зависит не от должности, а от человека – кто он есть, отец родной, или балаболка. У меня сколько их, замполитов побывало после войны – и в роте, и в батальоне, и дальше. Другой раз замполит у тебя – помощник настоящий, а иной только знает, как побежать и доложить чего-нибудь, продать своего командира.

Отношения с местным населением как складывались в Польше, в Чехословакии, в Австрии?

В Польше я был, по сути, только по ранению. Как только у меня гипс сняли, я на костылях ходил в эту церковь знаменитую в Ченстохове. Оттуда выходили верующие люди, кланялись нам. Потом пришли служители, священники – пригласили нас, показали все, провели небольшую экскурсию. Больше с поляками я не сталкивался. В Германии я по отношению к нам не видел агрессии, а Чехословакия – это вообще… Портреты Сталина кругом, подбегают и подарки какие-то суют в строй, цветы бросают – очень здорово нас встречали. В Австрии я служил – общались с австрийцами, все замечательно было, никаких претензий.

Все говорят, что немцы и австрийцы дисциплинированные, раз проиграли – значит, проиграли…

В Чехословакии бывало, все-таки русские есть русские. Там велосипеды стояли везде свободно, смотришь – по радио передают: русский там-то и там-то украл велосипед. Командиры спохватываются, сразу искать. Нашли любого велосипедиста, его, не его – везут, хозяевам отдают.

Я как раз хотел спросить про борьбу с мародерством. Жестко было, до расстрелов доходило?

Очень жестко боролись. Про расстрелы не знаю, но, к примеру, в Венгрии уже, когда я там служил после войны, офицеров не то что за мародерство, а просто за нетактичное поведение в баре или еще где-то, в 24 часа высылали в Союз, а там разбирались уже, что и как. Очень строго было.

Посылки домой разрешали посылать?

Может быть, и разрешали – я не посылал никаких посылок, мне нечего было посылать.

Вена – открытый город. Отношения с союзниками на бытовом уровне как складывались?

Я тебе вот что расскажу. Вена была разбита на четыре оккупационных зоны, и была центральная комендатура, которую через месяц по очереди возглавляли коменданты от всех армий. Причем, смена коменданта была торжественной, целая церемония. Смешанные патрули по городу ездили на «додже» американском, по четыре человека – представители каждой из наций. Их называли «сердца четырех» – у нас фильм такой был довоенный, «Сердца четырех». Я тоже ездил. Водитель был обязательно из той армии, которая возглавляла комендатуру. Вот, к примеру, я увидел нашего солдата или офицера, говорю водителю: «Останови». Выхожу к нему, а остальные сидят в машине, не вмешиваются – со своими разбирались только свои, но когда случался какой-то конфликт, то там уже все вместе улаживали, оказывали друг другу помощь. Чтобы кто-то кичился «я русский» или «я американец» – такого не было, но, если честно – американцы вели себя нагло, надменные были люди. Заходишь в ресторан, – хотя наши мало когда в ресторан ходили, не на что было, – все сидят, ноги на стол, с бутылками в руках… Чтобы было что-то серьезное – я не припомню.

То есть крупных происшествий не было? Доводилось слышать, что пытались воровать людей друг у друга, и перебежчики какие-то были из зоны в зону – всякие детективные истории. Вам не доводилось сталкиваться?

Не приходилось, нет. Может быть, и было это, кто-то и перебегал, но информация проходила по какой-то секретной линии. Я не знаю.

А мероприятия какие-то совместные, кроме парадов, были? Вечера танцев, допустим?

Нет, такое устраивали только на уровне высшего командного состава, допустим, маршал Конев приглашал в гости австрийского канцлера или еще что-то подобное. В этих случаях охрану усиливали, нас в патрули ставили. Вот уже когда я в Венгрии служил, там венгры вечера какие-то устраивали, приглашали офицеров и солдат. Что я хотел бы еще подчеркнуть – в Венгрии армейское питание по норме здорово скрашивалось местными фруктами, ежедневно приезжал небольшой рефрижератор и бесплатно их привозил. Началась черешня – черешню везут, на стол ставили солдатам вазы, сколько хочешь – столько и ешь, с избытком. Пошел виноград – виноград, абрикосы – значит, абрикосы. У них свиней даже кормят фруктами…

Снится война?

Снится, особенно последнее время, даже вскакиваю. Почему – не знаю, нервишки стали уже не те, наверное. Все лица помню, с которыми встречался где-то, и при хороших обстоятельствах, и при плохих. Снится.

Страшно на войне было? Вы про артподготовку рассказали – было ли это самым страшным эпизодом, или были какие-то вещи и страшнее?

Если сказать, что не было страшно – это будет вранье. Страшно было, и страшнее того артобстрела не было. В остальном – человек постепенно со всем свыкается. Что-то там взрывается, пули свистят – вроде уже так и надо, понимаешь ли. Но все равно, страх был, и инстинкт самосохранения был, и думаешь: «А как его найти, где он, как перехитрить его – или он меня, или я его».

Отношение к немцам какое было? Была ненависть или было отношение как солдата к солдату?

Ты знаешь, я затрудняюсь ответить на такой вопрос. Почему? Я считал немца врагом, я должен был его уничтожить.

Ну, допустим, увидев пленного, желания оторвать ему голову на месте не возникало?

Вот этого точно не было.

То есть, скорее это было все-таки тяжелой работой?

Да, скорее так – я должен был это делать, и все.

Похоже, иссякли вопросы – спасибо, Виктор Гаврилович.

Интервью и лит. обработка: А. Пекарш

Бондаренко (Катаева) Мария Дмитриевна

Я родилась 23 февраля 1925 года в селе Костино Кирово-Чепецкого района Кировской области. Папа у меня умер, когда мне было 4 годика, так что мои первым детским воспоминанием оказались похороны: отца отпевал батюшка и церковные певчие. При этом папиного лица совершенно не помню. Окончила шесть классов и стала работать в колхозе. 22 июня 1941-го мы узнали о том, что началась война, пошла тяжелая тыловая жизнь. Трудодни зарабатываем: ничего не получаем, выдают одну солому да сено, а хлеба даже одного грамма не выдавали. Нужда пришла.

В 1942 году пошла в военкомат и заявила: «Я пойду на фронт, на снайпера учиться». Естественно, меня в мои семнадцать лет никуда не хотели отправлять. Военком напрямик заявил: «Идите и в куклы играйте, никакой войны». Во второй раз пошла, в третий. Помогло то, что во время моего последнего визита за столом сидел какой-то полковник, вернувшийся с фронта, он не выдержал и говорит: «Подпишите ей заявление». Да еще и я заявляю: «Не подпишете заявление – уеду на подножке поезда или на крыше!» Очень хотела попасть в Центральную женскую школу снайперской подготовки, которая была расположена в городе Подольске. В 1943-м году наконец-то вручили повестку, тут же пришла к председателю колхоза, объяснила ему, что иду на фронт, попросила муки. Выдали целый пуд. Мама смогла хотя бы хлеб испечь, ведь мы ели одну картошку. Приехала в военкомат, гляжу, собираются девушки, довольно многие пришли, есть и дамочки лет по 25. Их тоже в снайперскую школу направили. Приехал за нами сопровождающий, поехали с ним. В итоге я попала во второй набор.

В сентябре 1943-го приехали в Подольск, в поселок цементного завода. Школа располагалась в пятиэтажном здании. Ходили на полигон, занимались строевой, ползали по-пластунски. Учились стрелять лежа, с колена и стоя. Били из винтовок Мосина со снайперским прицелом. Большое внимание уделялось методам маскировки. Окончили курсы в марте 1944-го. Сделали выпускной вечер, в столовой угощали, но скудно. Трудное время было.

Начали направлять по фронтам. Попадаю на 1-й Белорусский фронт, затем воевала на 1-м Прибалтийском. 40 девушек со мной приехало, а всего в распоряжение начальника штаба 1-го Белорусского фронта было направлено 85 выпускниц. По прибытии на передовую нас встретили, показали, что будем жить в отдельных землянках. Начали в первые дни ходить на передний край. Сначала только наблюдали. Затем, когда уже освоились на фронте, стали прикреплять к различным стрелковым частям.

Однажды вечером предупредили, что утром начнется наступление. Мне как снайперу нужно рано утром встать, прийти на передний край, занять заранее подготовленную позицию на дереве, и ждать, когда пехота заорет: «Вперед! Ура! За партию и за Сталина!» Хорошо помню, что свой первый пост заняла на высоте в восемь метров на дубе. Первым делом должна уничтожить расчет пулемета, а дальше выполнить простой приказ: «Убить фрица», то есть стрелять во всех врагов, кто покажется из окопов. Мы всегда ходили по одной на позицию. Всю войну использовала СВТ-40. Это великолепная 10-зарядная винтовка. Стреляла очень точно.

Помню первого убитого врага. Немолодой мужчина, стрелявший из пулемета. Когда нажимала на курок, никаких эмоций не ощущала. После выстрела стала плакать, скорее даже рыдала. Долго плакала, размазывая слезы по грязным щекам. Знаете, чего я так разревелась? Первой мыслью было: где-то дети страдают, папу ждут, а я убила. Нам с собой давали по 40 грамм спирта для смелости. Выпила одним залпом, горло обожгло, и в голове все прошло. Больше никогда не плакала после того, как убила врага. И больше никогда не пила спиртное.

Через пару дней нашу наступающую силу пехоты выбили, и мы встали в оборону. Дня четыре ждали, пока пришлют пополнение. В это время мы ходили, как называлось, «на охоту». Сначала приходим на передний край, становимся в траншею, которая вырыта зигзагом. Делаем амбразуру в первом колене, маскируем окошечко и винтовку, потом во втором колене такую же амбразуру делаем. И в третьем. Меньше трех никогда не делала. Потом начинаешь ждать, пока не покажется зазевавшийся немец, только в первого врага выстрелила, тут же перехожу во вторую амбразуру. В обороне за нами всегда наблюдали немецкие снайперы. И вот так целый день меняю амбразуры.

Когда части пополнялись, мы снова шли в наступление. Там вот и работали на фронте. Осенью 1944-го мне присвоили звание сержанта, стала командовать отделением девушек-снайперов. К тому времени мы уже воевали в Прибалтике. При прорыве обороны противника артиллерийская стрельба была сильна, много людей погибло. Оттуда вошли в Восточную Пруссию. В январе 1945 года за бои в составе 259-го стрелкового полка 179-й Витебской Краснознаменной стрелковой дивизии мне вручили медаль «За отвагу». Уже в марте получила первый орден Славы 3-й степени приказом по 530-му стрелковому полку 156-й стрелковой дивизии, вторым орденом Славы наградили в мае 1945-го.

В Прибалтике тяжело приходилось – почва болотистая. Там меня первый раз ранило. Переживала сильно. Немецкий снайпер бронебойно-зажигательной пулей разорвал сапог и стопу на левой ноге. Второй раз получила в правую руку легкое касательное ранение трассирующей пулей. Опять же постарался немецкий снайпер. Они постоянно охотились за нами. У них только мужчины снайперами воевали. Но и мы не оставались в долгу: я лично убила четырех немецких снайперов. Обнаруживала их с помощью бинокля, и никогда не ждала их выстрела, всегда сама била. Когда видишь, что снайпер поражен, всегда чувствуешь внутреннее удовлетворение.

Третье ранение получила, когда мы стояли в обороне в Восточной Пруссии. Рядом с амбразурой, с которой я как раз вела наблюдение из бинокля, разорвался снаряд, осколок врезался мне в правую щеку. Зубы вылетели, все лицо скосило, в панике думаю: «Никто меня замуж не возьмет, такую косоротую!» В дивизионном санбате все восстановили безо всякого госпиталя. Рот встал на место. Знаете, война – это страсть Господня, там не то что воевать, там посидеть на пенечке страшно.

Мы дошли до Кенигсберга. Там были очень тяжелые бои. Трудно пришлось. И здесь остановились. Всего за войну я убила 28 немцев. Это подтвержденные в штабе данные. 9 мая 1945-го года, когда узнали о конце войны, была большая радость. В штабе провели митинг, сказали что-то перед строем. Только мы встали на отдых, как видим, что по большаку идут фрицы, сдавшиеся в плен. Целыми дивизиями топали. Кто-то гордо идет, кто-то хромает и неотрывно на землю смотрит. Господи, кому нужна эта война?! Что я почувствовала, когда узнала о Победе? Облегчение, что больше не нужно никого убивать.

Какой оптический прицел вы использовали?

ПУ с 3,5-кратным увеличением. Всегда стреляла с максимальным увеличением – так лучше можно прицелиться.

Видели немецкие снайперские винтовки?

Ни разу не видела. Да и не интересовалась ими.

Какова предельная дистанция стрельбы из СВТ-40 с оптическим прицелом?

Я старалась бить на расстояние до 500 метров, но бывало, и на 800 стреляла. Но такое случалось крайне редко, в наступлении. Вот в голову могла поразить противника до 50 метров, в другой раз на 100 стреляла, но не больше. Фигуру уже дальше можно разглядеть.

По амбразурам доводилось стрелять?

Нет, ни разу такого даже и не видела на передовой.

Сколько вторых выстрелов по цели было необходимо?

Обязательно стреляла во второй раз, благодаря СВТ-40 быстро делала второй выстрел.

Кто командовал снайперами на передовой?

Я как командир отделения распределяла посты для 10 снайперов-девушек. А вот уже командир стрелкового полка определял наши задачи.

В ночных атаках участвовали?

Нет, ни разу. Всегда днем воевали.

Зимой, особенно на снегу, было проще целиться или сложнее?

Конечно же, сложнее. Немцы ведь не дураки, одевали на голову и плечи белые тряпки, в окопе его не разглядишь. А уж когда снег или дождь идет, вообще трудно целиться, но все равно стреляли.

На вражеских офицеров охотились?

А как определить, кто из врагов офицер?! Это только в современных фильмах командиры в фуражках и погонах бегают, а на передовой офицера от рядового трудно отличить, потому что все стараются одеваться одинаково, в обычную полевую форму.

Как вы считаете, какое еще необходимо умение снайперу, кроме меткой стрельбы?

Маскировка – это первое дело. И нельзя засиживаться на позиции – ее нужно вовремя сменить.

Ваша любимая позиция в наступлении?

На дереве. Нас в снайперской школе учили прятаться под сгоревшей техникой, броневиками или танками, но я не любила там сидеть, потому что видимость плохая.

Использовался ли вами бинокль?

А как же, я использовала стандартный 6-кратный полевой бинокль, потом нашла трофейный хороший немецкий бинокль, также с шестикратным увеличением. А вот телескоп для наблюдения я никогда не использовала: слишком тяжелый и громоздкий, бинокль намного лучше.

В вашем отделении были большие потери среди снайперов-девушек?

Часто убивали девчат, особенно снайперов.

В какой форме вы воевали?

Обычная полевая форма: гимнастерка и брюки, в холодную погоду – шинель. В современных фильмах о войне показывают одну брехню, все не так было.

С разведчиками часто встречались?

А как же, мы же находились при штабе полка, и если ребята идут в разведку, то обязательно подходят к нам, и обнимают за плечи со словами: «Девочки, как жить-то хочется!» А замполит наблюдает со стороны: вдруг разведчик девушку поцелует. Если только подтянет и поцелует, то тут же следует приказ: «А ну, иди сюда, подпиши пожертвования своего оклада на танковую колонну, танки на фронт нужны». Сволочь. Ребята даже в щечку боялись поцеловать. Мы их с добрыми напутствиями отправляем. Но разведка дело опасное, часто случалось так, что идет трое ребят, а возвращается один. По 18–19 лет было мальчишкам…

Вы использовали трассирующие патроны?

Да. Но насчет их эффективности скажу одно – корректировать огонь они не помогали. А вот пристрелочные патроны мы вообще не использовали. Также не приходилось стрелять и зажигательными патронами.

При боковом ветре приходилось брать поправку?

Обязательно. На глаз все делали.

Были ли какие-то рекомендации по стрельбе по подвижным целям?

Ну что вы, все делалось на глаз.

Как подтверждали убитых врагов?

Когда мы идем с переднего края, до КП полка доходим, там на специальной доске написано: ориентир один, ориентир два, сектор наблюдения такой-то. И в этом секторе убито три фрица. А мы записываем себе в блокнот тех, кого мы убили. За нашей стрельбой всегда наблюдали штабисты со стереотрубы.

Больше всего уничтожали врага в наступлении?

А как же, тогда стреляешь часто.

Какое было отношение к партии, Сталину?

Мы всегда говорили, хотя бы он к нам приехал, верили в него.

Как поступали с пленными немцами?

Видела их много, всех отсылали в тыл. Не издевались над ними.

Как к вам относилось мирное население?

Мирное население относилось к девушкам-снайперам неплохо. Придешь на постой – и покормят тебя, и хлеба печеного дадут, и молочка от коровки. Все хорошо было, даже мирные немцы нас отлично встречали. Вообще же, с ними нормальные были взаимоотношения.

Трофеи собирали?

Нет, я не собирала. И домой посылки никогда не отправляла.

Что было самым страшным на фронте?

Когда идешь в наступление. Немцы нас из орудий бьют, а мы их. Думаешь, вот-вот убьют. На фронт мама мне написала письмо: «Ты бы дочка вышла замуж, некоторые девочки приезжают с фронта с ребенком, и живут в тылу, а тебя там убьют». Я в ответ написала: «Мама, не жди меня такую, жди или с грудью в крестах, или головой в кустах». Сильно расстраивала маму. Она меня отправила на фронт с иконкой Божьей Матери. Я эту иконку принесла с собой с фронта. Бережно хранила.

Вши были?

Нет. Откуда им взяться, если волос не было, мы все были подстрижены под мальчика. На передовой девушек с длинными волосами никогда не было. Еще в училище нас так подстригли.

Как кормили?

Приезжает повар на передовую, начинает раздавать еду. Больше всего давали гречку. Не особо было вкусно, зато хлеба наелась вволю.

Как вы относились к немцам?

Они не виноваты в войне. Им хочется жить, в тылу ведь остались семьи и дети. Но злость в сердце жила. У меня двух братьев убили на советско-финской войне 1939–1940 годов. Поэтому я добровольцем и пошла в армию.

Какие-то деньги на руки получали?

Да, «целых» 11 рублей. Кроме того, регулярно получали махорку. Я не курила – отдавала ребятам. Приду в батальон на передовую, раздам: «Берите, курите!» Еще нам, уже под конец войны, стали каждый день давать с собой по 50 грамм спирта. Я в бутылочку солью свою порцию, и несу пехоте. Мне всех ребят было жалко. Но чтобы меня кто-то обнял или поцеловал – такого не было.

С ППЖ на фронте сталкивались?

Саму хотели ППЖ сделать. Когда меня только-только сделали командиром отделения, ночью в два часа приходит ординарец. Дежурная кричит: «Катаева, на выход!» Недоумеваю, что такое случилось, ведь глубокая ночь. Выхожу к ординарцу, спрашиваю, в чем дело, оказалось, что меня к себе вызывает командир полка. Надо идти. Топаем по шоссе с ординарцем. Приходим, в штабной землянке накрыт стол, чего только нет. Я рапортую: «По вашему вызову старший сержант Катаева явилась». Комполка говорит: «Будьте свободны, руку опустите». Сажусь на стул, спрашиваю: «Наверное, утром в наступление пойдем, раз вызвали так срочно?» Командир полка рассмеялся и заметил, что никакого наступления не будет, а я должна жить с ним. Тогда я встала со стула и четко ответила: «По вашему вызову явилась, но старший сержант Катаева не для этого приехала на фронт. У меня одна цель: стрелять и убивать фрицев, иначе для чего на меня государство тратило средства?! Для того учили, чтобы я билась за Родину, а вы хотите, чтобы под вас ложилась. Вам за пятьдесят, а мне восемнадцать. Где это видано, я должна домой вернуться нетронутой». Комполка покрутил у виска пальцем и говорит: «У вас не все дома». Ответила: «Может быть, и не все дома, но когда я вернусь в родное село, меня муж будет на руках носить». Назад возвращалась уже сама, без ординарца. Шальные пули летят, я пригибаюсь, и при этом уверена, что для меня пуля еще не отлита. В расположении девчонки стали расспрашивать, зачем меня вызывали. Рассказала все как на духу. И тогда москвичка Катя, которой было 28 лет, заявила: «Ну и дура». В итоге она вышла замуж за этого комполка. Что ей было лечь под человека. Катя не воевала, а ездила на штабной машине, рядом с ней мы пешком идем. Все время были на ногах. Зато когда я вернулась домой, то вышла замуж за Сергея Бондаренко, и он меня на руках меня носил. Люди в Кстинино судачили, мол, не бери ее в жены, она с фронта пришла в орденах, наверное, под кустом с кем-то лежала. Так Сережа на второй день свадьбы белье с кровью показывал по всему селу.

С власовцами доводилось воевать?

Ни разу не имела с ними дела. Про «лесных братьев» тоже не слышала.

С замполитом сталкивались?

Да, был такой, политинформацию нам читал.

Интервью и лит. обработка: Ю.Трифонов