Автор книги: Борис Альтшулер
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 33 (всего у книги 46 страниц)
Раздел V. Перестройка. 1985–1988
Глава 28. Ссылка-5. 1985–1986Последняя голодовка: апрель – октябрь 1985 г. Победа! Полгода в «одиночке», визиты физиков, «Испарение черных мини-дыр». Письмо Горбачеву об освобождении узников совести. Чернобыль. Горький, июнь – декабрь 1986 г.: возвращение Елены Боннэр («мышеловка захлопнулась»), Миша Левин, гибель Анатолия Марченко, звонок Горбачева и конец ссылки
Последняя голодовка: апрель – октябрь 1985 г. Победа!
Хроника 1985 г. Справка Архива Сахарова в Москве, включая описание рассекреченных документов Политбюро ЦК КПСС и КГБ СССР:
14 февраля. В. Чебриков информирует о продолжающихся попытках Сахарова добиться разрешения на выезд за границу для Е. Г. Боннэр.
Чебриков рекомендует «ограничиться информированием членов Президиума АН СССР о заявлении Сахарова».
Сахаров:
Январь – март. Отправляет президенту АН СССР А. П. Александрову копию своей надзорной жалобы по делу жены, копию прошения Боннэр о помиловании. В сопроводительном письме подтверждает свое решение о выходе из Академии 15 апреля при отсутствии разрешения поездки.
Пишет начальнику теоротдела ФИАН В. Л. Гинзбургу с просьбой передать свое письмо А. Александрову адресату.
16 апреля. Начинает новую голодовку.
Регулярно предпринимает попытки передать информацию о себе через разных людей. Одно письмо было озвучено в мае по западному радио.
Е. Боннэр ведет переписку. Все ее письма и телеграммы после подделок КГБ дезинформируют адресатов.
Хроника:
10–11 апреля. В Лондоне проходят Пятые международные «Сахаровские слушания».
13 апреля. Председатель КГБ В. Чебриков информирует о намеченной на 16 апреля новой голодовке Сахарова.
Чебриков рекомендует: «…поместить (Сахарова) в больницу, изолировав от Боннэр, и взять под контроль опытных, уже знающих особенности его организма врачей. Учитывается при этом, что третью длительную голодовку за последние годы Сахаров в силу возраста и общего состояния здоровья будет переносить сложнее».
21 апреля. Сахаров насильственно помещен в областную больницу имени Семашко, продолжает там голодовку, к нему применяют принудительное кормление с добавлением психотропных веществ.
27 мая. Заведующий Отделом информации МИД СССР Ю. Кашдев подробно сообщает о прошедших 10–11 апреля в Лондоне Пятых международных «Сахаровских чтениях».
21 июня. Президент АН СССР А. П. Александров и главный ученый секретарь Г. К. Скрябин информируют о запланированном визите дважды лауреата Нобелевской премии Л. Полинга, о его желании встретиться с М. Горбачевым и А. Сахаровым.
26 июня. Заведующий отделом науки и учебных заведений ЦК КПСС В. Медведев и заместитель заведующего Международным отделом ЦК КПСС А. Черняев соглашаются с предложением АН СССР о целесообразности приема Л. Полинга в ЦК КПСС, а в отношении Сахарова – дачей разъяснений «с учетом единодушной поддержки советскими учеными мер советского правительства по пресечению его антисоветской деятельности».
3 июля. Л. Полинг отменил свой приезд и перенес его на неопределенное время.
20 июля. В. Чебриков информирует: Сахаров прекратил голодовку 11 июля, охотно проходил ежедневное медицинское обследование, выполнял процедуры общеукрепляющего характера. Боннэр ни разу не навестила мужа. 11 июля удовлетворена просьба Сахарова о выписке. «В целях публичного разоблачения распространяемых на Западе инсинуаций о Сахарове… оперативным путем был создан документальный видеофильм, объективно отражающий пребывание Сахарова в больнице…»
Сахаров:
11 июля. Прерывает голодовку на две недели, «не выдержав пытки полной изоляцией от Люси». Срочно выписан из больницы.
25 июля. Возобновляет голодовку. Посылает телеграмму М. Горбачеву.
27 июля. Насильственно помещен в ту же больницу, продолжает голодовку.
29 июля. Пишет из больницы письма М. Горбачеву и А. Громыко с просьбой поддержать прошение Е. Г. Боннэр о выезде за границу, обещает «прекратить открытые общественные выступления (кроме “исключительных ситуаций”)».
Е. Боннэр прекращает переписку с родственниками и друзьями.
10 августа. Генеральный секретарь ЦК КПСС М. Горбачев поручает председателю КГБ СССР В. Чебрикову и члену Политбюро Э. Шеварднадзе «еще раз (с учетом нынешней обстановки) все внимательно обдумать и высказать свои соображения» по поводу письма А. Д. Сахарова.
28 августа. В. Чебриков и Э. Шеварднадзе направляют М. Горбачеву записку с рекомендацией: «…принимая во внимание… заявления (Сахарова) об отказе от антиобщественной деятельности… разрешить Боннэр выезд в Италию сроком до трех месяцев… в порядке исключения разрешить ей покинуть место ссылки».
29 августа. Заседание Политбюро по вопросу удовлетворения просьбы Сахарова о поездке его жены за рубеж (секретная рабочая запись).
29 августа – 12 сентября. В Вашингтоне у советского посольства проводит голодовку сын Е. Боннэр Алексей Семенов, требуя разрешения посетить Сахаровых.
10 сентября. Сенат и палата представителей принимают совместную резолюцию, выражают «солидарность с семьей Сахаровых».
Сентябрь – декабрь.
5 сентября. Сахаров отпущен домой на три часа после визита представителя КГБ С. И. Соколова. Пишут с Е. Боннэр заявления на имя Генерального секретаря ЦК КПСС М. Горбачева и председателя КГБ СССР В. Чебрикова. В связи с рассмотрением вопроса о поездке жены за рубеж для лечения признает обоснованность отказа ему в разрешении выезда за пределы СССР по причине осведомленности в государственных секретах. Е. Боннэр дает обещание не встречаться за рубежом с представителями прессы, радио, телевидения, не давать интервью, не участвовать в пресс-конференциях.
12 октября. В. Чебриков докладывает о проведенной беседе с Сахаровым. «Заявление Сахарова дает полное основание для отказа ему в выезде из страны даже в случае возникновения вопроса воссоединения семьи. Заявление же Боннэр не вызывает к себе доверия… Вместе с тем представляется возможным разрешить выезд Боннэр за границу…»
21 октября. Е. Боннэр вызвана в ОВИР, заполняет от руки анкеты для поездки в Италию и США.
23 октября. Сахаров выписан из больницы, не зная о полученном разрешении на поездку Е. Боннэр за рубеж.
25 ноября. Е. Боннэр едет в Москву, 2 декабря – вылетает в Италию, 7 декабря – в США.
БА:
16 апреля 1985 г. Сахаров начал новую голодовку; 21 апреля его принудительно, сделав укол, увезли в больницу. Через несколько дней после госпитализации АДС сумел незаметно написать письмо по единственному почтовому адресу, который он помнил (записные книжки у него изъяли), и так же незаметно выкинул этот конверт из окна больницы на тротуар. И случилось чудо: случайный прохожий подобрал письмо и опустил его в почтовый ящик. И письмо дошло. Адресатом был Максим Франк-Каменецкий, биофизик, сын коллеги АД по работе на объекте Давида Альбертовича Франк-Каменецкого и сосед по подъезду в «атомном» доме на Щукинском проезде. В письме Сахаров кратко сообщает о новой голодовке и госпитализации; в начале мая эта информация прозвучала в передачах западного радио[118]118
См. статью М. Д. Франк-Каменецкого в книге [19].
[Закрыть]. Это была единственная информация о Сахарове, поступившая во внешний мир за полгода голодовки, если не считать снятых скрытой камерой фильмов, поставляемых КГБ на Запад. Летом 1985 г. ООН официально объявило А. Д. Сахарова в розыск.
16 мая президент США Рональд Рейган лично обращается к Генеральному секретарю ЦК КПСС Михаилу Горбачеву с призывом прекратить внутреннюю ссылку всемирно известного защитника мира и прав человека и выдать его жене разрешение на поездку для лечения. И в тот же день, 16 мая, представитель США в ООН оглашает и передает в секретариат ноту с требованием прекращения ссылки Сахарова, выдаче его жене разрешения на поездку для лечения и 20 тысяч писем от частных лиц и общественных организаций о том же. А над Оттавой, где в эти майские дни проходило совещание по правам человека в рамках Хельсинкского соглашения, летал самолет с плакатом: «Путь к миру лежит через Горький».
После смерти К. У. Черненко на Пленуме ЦК КПСС 11 марта 1985 г. по предложению А. А. Громыко Генеральным секретарем ЦК КПСС избирают М. С. Горбачева, занимавшего этот пост до 24 августа 1991 г. По мнению самого Горбачева, ему покровительствовал Юрий Андропов, способствовавший его переводу из Ставропольского края в Москву в декабре 1978 г. По независимым оценкам, Горбачеву в большей степени симпатизировали Михаил Суслов, Андрей Громыко, а также и сам Леонид Брежнев. 17 сентября 1978 г. на станции Минеральные Воды Северо-Кавказской железной дороги состоялась получившая впоследствии некоторую известность так называемая «встреча четырех генсеков»: встретились ехавшие проездом в Баку Леонид Брежнев и сопровождавший его Константин Черненко с Михаилом Горбачевым, как «хозяином» Ставрополья, и находившимся там на отдыхе в то же время Юрием Андроповым. Историки акцентируют, что 47-летний Михаил Горбачев был самым молодым партфункционером, кандидатуру которого Брежнев одобрил в качестве Секретаря ЦК КПСС; сам Горбачев упоминал о нескольких своих встречах с Брежневым еще до переезда в Москву. В мемуарах бывшего первого заместителя председателя КГБ СССР Ф. Д. Бобкова упоминается, что еще в начале 1985 г. из-за болезни Черненко на Политбюро председательствовал Горбачев, из чего автор делает вывод, что Михаил Сергеевич уже тогда был вторым лицом в государстве и преемником на посту генсека.
На апрельском 1985 г. Пленуме ЦК КПСС вновь избранный Генеральный секретарь изложил концепцию новой политики «ускорения и перестройки». Необходимость серьезных реформ тогда была очевидна всем правящим советским элитам по причине кризисных застойных явлений как в экономике, так и в военно-политической сфере.
В экономике из года в год снижался прирост промышленной продукции и рост производительности труда, усилилась скрытая инфляция в виде товарного дефицита, все больше регионов страны превращались в зоны социально-экономической катастрофы, где не хватало ни денег, ни самого элементарного товарного обеспечения, В начале 1980-х СССР, по сути, лишился союзников: экономический кризис ударил по странам СЭВ еще больнее, чем по Советскому Союзу. Эмбарго Запада, введенное после ввода советских войск в Афганистан в декабре 1979 г., нанесло советскому «народному хозяйству» сильнейший удар, да и сама война выпивала последние экономические соки.
В военно-политической сфере реализация в 1983–1985 гг. «двойного решения» НАТО ликвидировала зримое преимущество советских вооруженных сил в сфере ядерных ракет средней дальности. Также СССР безнадежно увяз в Афганистане. А тут еще Рейган, объявивший 23 марта 1983 г. программу космической противоракетной обороны (СОИ), которая угрожала превратить в ненужный металлолом весь советский ракетно-ядерный арсенал. Когда после возвращения из полной изоляции 1984–1986 гг. Сахаров снова обрел голос, он не раз критиковал СОИ, заявлял также о нереалистичности этой программы и оказался прав: в 1994 г. СОИ благополучно скончалась. Но за десять лет до того бесславный конец СОИ был еще далеко, а угроза превращения советские ядерных ракет в куски металла советским военно-политическим руководством рассматривалась всерьез.
В общем было ясно, что нужен мощный научно-технический рывок, на который старая система была неспособна. Поэтому все тогда и поддержали Горбачева с его программой «ускорения и перестройки». Другое дело, что потом, по мере логического развития реформ, неизбежно возникло все усиливающееся им сопротивление: твердокаменная система вместо того, чтобы прогнуться (реформироваться), сломалась, развалилась на куски вместе со всей страной. Однако «куски» эти – в России, Украине, Белоруссии, Казахстане – сохранили свою бюрократическую твердокаменность, что закономерно угрожает новыми смутами и нестабильностями.
А весной 1985 г. «проблема Сахарова» по причине огромного к ней внимания во всем мире была серьезным препятствием в реализации нового курса. Судя по всему, вскоре после апрельского Пленума Горбачев поручил ее решить. Но ведомственные интересы КГБ длительное время оказывались сильнее поручений Генерального секретаря ЦК КПСС.
Елена Боннэр («Постскриптум» [28]):
«1 июня (1985 г.) вечером меня вызвали в КГБ. Пришел молодой, красивый, элегантно одетый гебешный порученец и сказал, чтобы в полдесятого утра я была готова и что меня повезут в КГБ. И он очень вежливо говорит: “Вы не возражаете?” На что я ему ответила: “Какой мне смысл возражать? Если я буду возражать, вы меня не повезете? Все равно повезете, раз вам надо”. С этим он ушел.
И вдруг ни с того, ни с сего через полчаса или через час после его ухода я подумала, что меня вызывают в КГБ, потому что Андрей умер.
Это было ни на чем не основано, просто так. Вот я подумала, и все. И думала так уже до самого приезда в КГБ. Я не плакала, я просто была в некоем ступоре.
Привезли меня в КГБ, где меня, улыбаясь, чуть не с распростертыми объятиями встретил некто со знакомым лицом, в элегантном сером костюме, приблизительно моего возраста, ухоженный, плотный мужчина, который сказал: “Елена Георгиевна, мы с вами уже встречались, помните, во время следствия по дневникам Кузнецова? Моя фамилия Соколов”.
Я совершенно его не помнила в лицо, не узнала бы, но фамилию помнила, помнила о встрече, которая была до того, как я стала общаться со следователем. В первый вызов в Лефортово со мной довольно долго беседовал Соколов. В этот раз Соколов тоже долго беседовал, часа два. Но прежде, чем он начал разговор, я начала реветь, по выражению его лица я поняла, что Андрей Дмитриевич жив, что с ним ничего не случилось такого, о чем я думала целую ночь. Я стала плакать. Я плакала и плакала, а он меня спрашивал: “Что с вами?” И, в общем, не очень понимал. Я ему сказала, что я думала, что Андрей умер. Он, этак радушно улыбаясь, сказал:
– Да что вы! С Андреем Дмитриевичем все в порядке, все в порядке. Все очень хорошо.
Я говорю: “Чего ж хорошего, – сквозь слезы, – он голодает”.
– Какая голодовка? Никакой голодовки нет. – Я продолжаю плакать, но уже понимаю, что… – И вообще никаких голодовок не было. И в прошлом году, вы напрасно думали, никакой голодовки тоже не было. Так, три дня каких-то.
Я начала понимать, что они, в частности, считают, что если есть насильственное кормление, то никакой голодовки нет. И так им удобно представлять и всему миру, и начальству своему, Горбачеву или еще кому-нибудь. Никакой голодовки нет, все это выдумки западной пропаганды – есть насильственное кормление, но об этом можно и не говорить…
Теперь я думаю, что, когда приезжал Соколов, и встречался со мной, и пугал меня, и встречался с Андреем, Горбачев уже дал указание КГБ разобраться с нашим делом. Но ГБ говорило: “Никакой голодовки нет, и ничего нет” – и вело свою политику. Так что у них шла своя борьба, в которой было не ясно, кто сильней – Горбачев или КГБ.
* * *
Я продолжаю жить дальше. Радио я слушаю и понимаю, что весь мир очень волнуется о Сахарове. В плохие дождливые дни – а лето в том году было не очень ясное, и много дождей было – я старалась находить себе работу по дому. Я сделала стеллажи в кладовке, при кухне, разобрала все наши хозяйственные принадлежности, там размещенные, всякую химию, стиральные порошки, мыло и т. п. На производство этих стеллажей и разного прочего хозяйства у меня ушло около двух недель. Потом я сделала большую, во всю длину комнатки, полку под потолком в самой маленькой, шестиметровой комнате. Полка для журналов с подпорками, упирающимися в шкаф, занимает в длину почти два с половиной метра. Там разместила все “Успехи физнаук”, “Сайен-тифик американ”, “Физике леттерс” – таким образом, я отчасти разгрузила Андрееву рабочую комнату. Раньше там эти журналы лежали стопками на полу и на шкафу.
Пилила и строгала доски я обычно на балконе. Отношение горьковских жителей к этой моей работе было весьма отрицательным – во всяком случае, однажды бабы, проходящие мимо, довольно громко, специально, чтобы я услышала, сказали: “Жена Сахарова гроб себе мастерит”.
Доски для этих работ я собирала вдоль дорог, благо у нас разбрасывают деревянные отходы, пиломатериалы в таком количестве, что, мне кажется, можно собрать на дом. Сбор этих материалов почему-то вызывал озлобление у сопровождавших меня гебешников. Я потом эти доски отмывала в ванной, сушила на балконе, и дальше они поступали у меня в работу.
Много занималась цветами… На балконе сидела иногда до часу ночи, ложилась поздно и еще долго читала. Прочла много научно-популярных книг по физике. Эта же тема была у меня основной при чтении летом 84-го года. Английских книг не читала – не было, прочла много интересных вещей в советских толстых журналах. Прочла поразившую какими-то параллелями с нашим тогдашним положением книгу Эйдельмана “Герцен против самодержавия”. Прочла книгу “Императорский безумец”[119]119
Документальный роман Яана Кросса об участнике войны с Наполеоном Тимотеусе фон Боке.
[Закрыть], которая вообще столько ассоциаций вызывала, что было ощущение, как будто она написана специально про нас и автор думал о нас, когда писал эту книгу».
Сахаров («Горький, Москва, далее везде» [2]):
«11 июля 1985 года я, не выдержав пытки полной изоляцией от Люси, мыслей о ее одиночестве и физическом состоянии, написал главному врачу больницы им. Семашко О. А. Обухову письмо с заявлением о прекращении голодовки. Через несколько часов меня выписали из больницы и привезли к Люсе. Несомненно, мое решение было “подарком” для ГБ, и, как описано у Люси, они хорошо воспользовались им. Но почти сразу же я решил возобновить голодовку с тем, чтобы встретить Хельсинкскую годовщину (1 августа) уже в больнице и дальше продолжать борьбу, насколько хватит сил и воли.
Две недели мы с Люсей вели обычную нашу жизнь: ездили по разрешенному нам маршруту, собирали грибы, ходили в кино и на рынок, смотрели по вечерам телевизор – вспоминая памятную по 50-м годам книгу Ремарка “Время жить и время умирать” – у нас было “время жить”…»
Елена Боннэр («Постскриптум» [28]):
«Так мы жили до 25-го. Это было очень светлое время. Каждый день мы ездили слушать радио. Мы много услышали за это время. Мы купили маленький приемник “Россия” и решили, что Андрей попытается взять его с собой, когда его будут вновь госпитализировать.
У нас были длинные-длинные утренние часы. Мы завтракали буквально часами, потому что это было время, когда мы больше всего рассказывали друг другу, как жили один без другого. Андрей рассказал мне о своих попытках передать какую-то информацию. Я ему – о своих…
Днем мы много были на улице. Уезжали на машине в какие-нибудь перелесочки, где была тень и какой-нибудь намек на природу, и даже собирали грибы в одной из узких полосок лесопосадок. Кстати, кинокадры, где Андрей стоит спиной, и те, где мы собираем грибы или грибы на капоте лежат, – сделаны именно в эти дни.
Погода была, в общем, хорошая – даже если и не чересчур теплая, то почти все дни были ясные. Гебешники ездили за нами вплотную, на двух машинах, ходили между деревьями. На самом деле наедине мы не были ни минуты, и это тоже доказывают те кадры, которые вошли в фильмы, показанные на Западе.
25-го прошло две недели с тех пор, как Андрей вышел из больницы. Вечером он снова начал голодовку, то есть снова принял слабительное, сделал клизму, послал телеграмму Горбачеву. 27-го был день рождения Алеши. Андрей еще раньше, когда вышел, спросил, послала ли я поздравительную телеграмму ко дню рождения Ремки 25 июня. Я сказала, что не послала, что с тех пор, как я поняла, что телеграммы подделываются, я перестала их посылать в Москву и детям. Но Андрей считал, что Алеше все-таки надо послать. Я сказала что-то вроде “перебьется”, и Андрей пытался меня уговорить, что это уже чрезмерная жестокость – не послать поздравления ему в день рождения».
Сахаров:
«В отличие от 1984 года, я нашел некую форму сосуществования с кормящей бригадой, дававшую мне возможность неограниченно продолжать голодовку. Я обычно сопротивлялся в начале кормления, а последние несколько ложек ел добровольно (эти моменты использованы в гебистских киномонтажах). Если кормящая бригада приходила не в полном составе, я говорил: “Сегодня у вас ничего не получится”. Они молча ставили еду на столик и уходили. Я, конечно, к ней не притрагивался, а чтобы вид еды не беспокоил меня, накрывал ее салфеткой. Иногда, чтобы подчеркнуть, что я хозяин положения, я сопротивлялся в полную силу, выплевывал пищу и “сдувал” ее из поднесенной ко рту ложки. В этом случае “кормящие” применяли болевые приемы (особенно в апреле и июне), кожа щек оказывалась содранной, а на внутренних сторонах щек возникали кровоподтеки, которые потом “заботливые” врачи мазали зеленкой.
В августе мой вес начал быстро падать и к 13 августа достиг минимального значения – 62 кг 800 г (при предголодовочном весе 78–81 кг). С этого дня мне стали делать подкожные (в бедра на обеих ногах) и внутривенные вливания в дополнение к принудительному питанию. Всего мне было сделано в августе и сентябре 25 вливаний. Каждое вливание длилось несколько часов, ноги болезненно раздувались; весь этот, а иногда и следующий день, я не мог ходить – ноги не сгибались».
Рабочая запись заседания Политбюро ЦК КПСС 29 августа 1985 г.[120]120
Печатается по газете «Российские вести» от 3 октября 1992 г.
[Закрыть]
«Сов. секретно
Экз. единственный
Рабочая запись
Председательствовал тов. Горбачев М. С.
Присутствовали т.т. Алиев Г. А., Воротников В. И., Рыжков Н. И., Чебриков В. М., Шеварднадзе Э. А., Демичев П. Н., Долгих В. И., Кузнецов В. В., Соколов С. Л., Ельцин Б. Н., Зайков Л. Н., Зимянин М. В., Капитонов И. В., Никонов В. П.
Горбачев. Теперь несколько слов на другую тему. В конце июля с. г. ко мне с письмом обратился небезызвестный Сахаров. Он просит дать разрешение на поездку за границу его жены Боннер [так в записи – не Боннэр] для лечения и встречи с родственниками.
Чебриков. Это старая история. Она тянется вот уже 20 лет. В течение этого времени возникали разные ситуации.
Применялись соответствующие меры как в отношении самого Сахарова, так и Боннер. Но за все эти годы не было допущено таких действий, которые нарушали бы законность. Это очень важный момент, который следует подчеркнуть.
Сейчас Сахарову 65 лет, Боннер – 63 года. Здоровьем Сахаров не блещет. Сейчас он проходит онкологическое обследование, так как стал худеть.
Что касается Сахарова, то он как политическая фигура фактически потерял свое лицо и ничего нового в последнее время не говорит. Возможно, следовало бы отпустить Боннер на 3 месяца за границу. По существующему у нас закону можно на определенный срок прервать пребывание в ссылке (а Боннер, как известно, находится в ссылке). Конечно, попав на Запад, она может сделать там заявление, получить какую-нибудь премию и т. д. Не исключено также, что из Италии, куда она собирается поехать на лечение, она может поехать и в США. Разрешение Боннер на поездку за границу выглядело бы гуманным шагом.
Возможны два варианта дальнейшего ее поведения. Первый – она возвращается в Горький. Второй – она остается за границей и начинает ставить вопрос о воссоединении семьи, то есть о том, чтобы Сахарову было дано разрешение на выезд. В этом случае могут последовать обращения государственных деятелей западных стран, да и некоторых представителей коммунистических партий. Но мы Сахарова не можем выпустить за границу. Минсредмаш против этого возражает, поскольку Сахаров в деталях знает весь путь развития наших атомных вооружений.
По мнению специалистов, если Сахарову дать лабораторию, то он может продолжить работу в области военных исследований. Поведение Сахарова складывается под влиянием Боннер.
Горбачев. Вот что такое сионизм.
Чебриков. Боннер влияет на него на все 100 процентов. Мы рассчитываем на то, что без нее его поведение может измениться. У него две дочери и один сын от первого брака. Они ведут себя хорошо и могут оказать определенное влияние на отца.
Горбачев. Нельзя ли сделать так, чтобы Сахаров в своем письме заявил, что он понимает, что не может выехать за границу? Нельзя ли у него взять такое заявление?
Чебриков. Представляется, что решать этот вопрос нужно сейчас. Если мы примем решение накануне или после Ваших встреч с Миттераном и Рейганом, то это будет истолковано как уступка с нашей стороны, что нежелательно.
Горбачев. Да, решение нужно принимать.
Зимянин. Можно не сомневаться, что на Западе Боннер будет использована против нас. Но отпор ее попыткам сослаться на воссоединение с семьей может быть дан силами наших ученых, которые могли бы выступить с соответствующими заявлениями. Тов. Славский прав – выпускать Сахарова за границу мы не можем. А от Боннер никакой порядочности ожидать нельзя. Это – зверюга в юбке, ставленница империализма.
Горбачев. Где мы получим большие издержки – разрешив выезд Боннер за границу или не допустив этого?
Шеварнадзе. Конечно, есть серьезные сомнения по поводу разрешения Боннер на выезд за границу. Но все же мы получим от этого политический выигрыш. Решение нужно принимать сейчас.
Долгих. Нельзя ли на Сахарова повлиять?
Рыжков. Я за то, чтобы отпустить Боннер за границу. Это – гуманный шаг. Если она там останется, то, конечно, будет шум. Но и у нас появится возможность влияния на Сахарова. Ведь сейчас он даже убегает в больницу для того, чтобы почувствовать себя свободнее.
Соколов (министр обороны СССР). Мне кажется, что эту акцию нужно сделать, хуже для нас не будет.
Кузнецов. Случай сложный. Если мы не разрешим поехать Боннер на лечение, то это может быть использовано в пропаганде против нас.
Алиев. Однозначный ответ на рассматриваемый вопрос дать трудно. Сейчас Боннер находится под контролем. Злобы у нее за последние годы прибавилось. Всю ее она выльет, очутившись на Западе. Буржуазная пропаганда будет иметь конкретное лицо для проведения разного рода пресс-конференций и других антисоветских акций. Положение осложнится, если Сахаров поставит вопрос о выезде к жене. Так что элемент риска тут есть. Но давайте рисковать.
Демичев. Прежде всего я думаю о встречах т. Горбачева М. С. с Миттераном и Рейганом. Если отпустить Боннер за границу до этого, то на Западе будет поднята шумная антисоветская кампания. Так что сделать это, наверное, лучше будет после визитов.
Капитонов. Если выпустим Боннер, то история затянется надолго. У нее появится ссылка на воссоединение с семьей.
Горбачев. Может быть, поступим так: подтвердим факт получения письма, скажем, что на него было обращено внимание и даны соответствующие поручения. Надо дать понять, что мы, мол, можем пойти навстречу просьбе о выезде Боннер, но все будет зависеть от того, как будет вести себя сам Сахаров, а также от того, что будет делать за рубежом Боннер. Пока целесообразно ограничиться этим».
Алексей Семенов (сын Е. Г. Боннэр, из книги [19], с. 461):
«Были моменты полной изоляции, когда мы вообще не знали, что там происходит. В 1985 году мы не знали, где находится мама, вышел ли Андрей Дмитриевич из госпиталя. Перед тем, как я начал голодовку в Вашингтоне 29 августа 1985 года, неизвестность длилась шесть месяцев. Главное требование голодовки – узнать, живы ли они, и получить возможность контакта с ними. Голодовка продолжалась 15 дней и проводилась около резиденции советского посла – это в деловом центре, много народа и место удобное.
Во время голодовки мы провели несколько пресс-конференций, было проявлено довольно много внимания: ко мне несколько раз приходили конгрессмены и сенаторы, и мы устраивали митинг у дверей резиденции. Их – но не меня – после этого принимал посол. Потом из Бостона приехала бабушка и присутствовала в Сенате, когда там приняли резолюцию поддержки и поручили госдепу добиваться решения проблемы. На основе этой резолюции меня пригласил заместитель государственного секретаря по правам человека и сообщил, что вопрос внесен в повестку для встреч на высшем уровне и что они получили положительную реакцию со стороны советского министерства иностранных дел (в чем это выразилось – не сказали). На основе этого я прекратил голодовку: я уже согласился со всеми – с бабушкой, Лизой, Таней, Ремой, – что надо кончать, и мы только ждали подходящей точки… Через месяц с лишним был звонок мамы, она сказала, что они с Андреем Дмитриевичем снова вместе, и что ее вызвали в ОВИР по заявке на поездку для лечения!
Думаю, голодовка не помешала, а может быть, и подтолкнула сов-власть. Момент, по-видимому, был подходящий для некоторого послабления…»
Елена Боннэр («Постскриптум» [28]):
«А дни шли, шел август. День рождения мамы. Телеграмма от Лени Литинского с просьбой сообщить, когда ее день рождения. Я ему не ответила. Маме телеграмму я не послала. По радио все больше и больше слышала о нас и понимала, что моя тактика не посылать телеграмм даже в такие дни, как день рождения мамы, правильная. Раз все подделывается, значит, мы должны молчать.
Очень медленно шло время. Очень медленные были дни, и очень быстро пришла осень. В августе уже стало холодно.
5 сентября днем я была дома, по радио я уже слышала о голодовке Алеши. О ней говорили каждый день, и передач этих становилось все больше; о нас говорили много. Я сидела дома, это было около 3-х часов, я хотела выехать слушать радио к четырем часам, вдруг вошел Андрей. Я бросилась к нему, а он как-то сразу очень настороженно сказал мне: “Не радуйся, я только на три часа”. Видимо, у меня было такое недоуменное выражение лица, что он сразу же объяснил: “Ко мне вновь приезжал Соколов, он просит написать некоторые бумаги”. Я, не слушая дальше, сразу взвилась и закричала: “КГБ – на три буквы!” Андрей очень спокойно и как-то очень тихо сказал: “Да ты послушай”. И я смолкла.
Он сказал: “От тебя просят написать, что если тебе будет разрешена поездка для встречи с матерью и детьми и для лечения, то ты не будешь устраивать пресс-конференций, общаться с корреспондентами, то, другое, третье”. Когда я поняла, что от меня только требуется закрыть рот от прессы, я сказала: “Да ради Бога!” Спросила: “А что от тебя?” – “А от меня – тоже”. И я как-то отвлеклась от содержания того, что от него требуется, – мы стали друг другу рассказывать, что с нами происходило.
Андрей сказал, что к нему сегодня утром приехал Соколов. Он-то и потребовал такую бумажку, сказал, что Горбачев дал указание разобраться в ситуации с Сахаровым».
Сахаров:
«5 сентября утром неожиданно приехал представитель КГБ СССР С. И. Соколов. На этот раз Соколов с Люсей не захотел встретиться, а со мной был очень любезен, почти мягок. Разговор шел в присутствии Обухова[121]121
Главврач горьковской больницы имени Семашко.
[Закрыть]. Соколов сказал: “Михаил Сергеевич (Горбачев) прочел ваше письмо (о Громыко упоминания не было. – А. С.). М. С. поручил группе товарищей (Соколов, кажется, сказал “комиссии”. – А. С.) рассмотреть вопрос о возможности удовлетворения вашей просьбы”. На самом деле, я думаю, что в это время вопрос о поездке Люси уже был решен на высоком уровне, но КГБ, преследуя свои цели, оттягивал исполнение решения. Мы неоднократно сталкивались с такой тактикой, например в 1975 году[122]122
Когда удалось преодолеть сопротивление КГБ и ЕГ получила разрешение на первую поездку в Италию для лечения глаз.
[Закрыть]; возможно, гибель Толи Марченко в декабре 1986 года – тоже результат подобной “игры”.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.