Текст книги "Сахаров и власть. «По ту сторону окна». Уроки на настоящее и будущее"

БА:

Сколько раз, в том числе в связи с пандемией коронавируса, предлагалась, обсуждалась идея прогрессивного налога. И ничем это не кончалось, поскольку в сложившейся в РФ системе власти последнее слово в принятии такого рода решений за олигархами – за теми, на чьи доходы прогрессивный налог покушается. Сегодня у нас одинокая мама, которая кормит своих детей своим малым семейным бизнесом, платит столько же (в проценте к доходу), сколько и миллиардер. Вот это социальная несправедливость!

Обращаю внимание, что все три названных пункта программы Сахарова так или иначе затрагивают интересы олигархов-монополистов, сращенных с коррумпированной государственной бюрократией. Преодолеть эту сверхсилу было трудно 30 лет назад, трудно это и сейчас. Прямой путь к решению этой непростой задачи – наличие антикоррупционного, антиолигархического, антимонопольного большинства на Съезде народных депутатов тогда и в Государственной Думе сейчас. Сегодня, как и в предыдущие десятилетия, это кажется несбыточной мечтой. Но времена меняются, и, может быть, «еще не вечер» (В. Высоцкий). Если только подойти к выборам в Государственную Думу с такими энергией и целенаправленностью и, что самое важное, с таким вниманием к людям, к избирателю, какими обладал Сахаров.

Сахаров:

«2 февраля состоялся беспрецедентный митинг сотрудников научных учреждений Академии наук. Митинг был организован Инициативной группой по выборам в Академии. Группа добилась в Моссовете разрешения на проведение митинга перед зданием Президиума, в большом сквере, где собралось более 3000 человек (по некоторым оценкам более 5000). На ступеньках старого дворцового здания Президиума были установлены микрофоны, перед которыми выступали ораторы и организаторы митинга.

Президент Марчук, председатель избирательной комиссии академик Котельников и некоторые другие находились на втором этаже здания и изредка выглядывали из окна, отодвинув занавеску. Мы с Люсей приехали на академической машине, я прошел вперед и встал вблизи трибуны, но не выступал. Люся стояла вдалеке от меня. Цель митинга, как она была сформулирована Инициативной группой, – выразить отношение научной общественности к решениям Пленума Президиума Академии от 18 января, к позиции Президиума АН и руководства Академии в целом, довести до людей возможность и необходимость исправления создавшегося нетерпимого положения.

Сотрудники институтов приходили целыми колоннами, неся транспаранты с лозунгами. Чувствовалась удивительная раскованность, радостное возбуждение тысяч людей, которые вдруг осознали себя некоей мощной силой. Это была атмосфера освобождения! В начале митинга Толя Шабад стал читать лозунги на транспарантах, а собравшиеся – громко повторять последние ключевые слова. “На съезд – достойных депутатов!” – Депутатов! “Бюрократам из Президиума – позор!” – Позор! “Сахарова, Сагдеева, Попова, Шмелева – на съезд!” – На съезд! “Президиум – в отставку!” – В отставку! “Президента – в отставку!” – В отставку! “Академии – достойного президента!” – Президента! На митинге было принято несколько обращений, было решено добиваться срыва выборов академических депутатов 21 марта, с тем чтобы были назначены новые выборы (первоначально предлагалось бойкотировать выборы, затем была принята тактика призвать голосовать против всех кандидатов).

После митинга, еще в машине, Люся сказала: “Я была уверена, что ты выступишь и объявишь, что будешь добиваться выдвижения своей кандидатуры в Академии и откажешься от всех выборов по территориальным и национальным округам, чтобы поддержать митинг”. Я ответил: “Я понимаю, что очень важно поддержать борьбу в Академии, поддержать резолюцию митинга (мы оба знали, что и в прессе, и на собраниях говорят: зачем беспокоиться о том, что Сахарова и Сагдеева нет в списках кандидатов от Академии? – их уже выдвинули по территориальным округам). Но я чувствую ответственность также и перед теми, кто меня выдвигает и поддерживает по территориальным округам. Поэтому мне трудно принять то решение, о котором ты говоришь”. Еще несколько дней я колебался в ту или иную сторону, даже устроил панику в Канаде, куда мы должны были вскоре ехать, отказавшись от поездки, чтобы принять участие в предвыборной кампании. Все фиановцы – Шабад, Файнберг, Фрадкин, Пономарев[145]145
  Л. А. Пономарев работал в Институте теоретической и экспериментальной физики (ИТЭФ).


[Закрыть], а также и некоторые другие просили меня не отказываться от территориальных округов. Лишь 4 февраля, за сутки до отъезда на Запад, я принял окончательное решение, согласившись с Люсей, и написал письмо в “Московские новости”, где сообщал об отказе избираться по территориальным и национально-территориальным округам».

БА:

Заявление Сахарова: «В Академии или нигде» – об отказе баллотироваться по округам было опубликовано в «МН» 19 февраля, когда Сахаров и Боннэр уже две недели находились за рубежом. А 5 февраля утром, в день их отлета, я им позвонил, и Елена Георгиевна мне говорит: «Ты знаешь, Андрей Дмитриевич сегодня ночью плакал». И пояснила, как мучительно для него было нарушить слово – свое согласие баллотироваться по территориальным округам, подвести людей, которым он уже обещал. Но необходимость баллотироваться от Академии была очевидна, ученые научных институтов по-настоящему нокаутировали руководящую академическую бюрократию, ее январская фальшивка была отменена. В марте Сахарова выдвинули уже 200 институтов, и на Общем собрании Академии 19–20 апреля он, как и ряд других прогрессивных академических кандидатов, был избран депутатом Съезда.

Но путь к этому был труден. Провалить избрание в депутаты «бюрократических» кандидатов Пленума АН СССР 18 января могли только демократически настроенные выборщики (представители), которые, в свою очередь, избирались трудовыми коллективами научных институтов по всей стране. Организовать избрание таких выборщиков, победить академическую бюрократию на местах было непросто.

Людмила Вахнина (продолжение, см. [29]):

«19 марта мы проводили собрание выборщиков в ФИАНе. На этот раз участвовали все выборщики – от Питера до Владивостока. На это собрание пришел Сахаров, только что вернувшийся из Америки. Он вошел где-то через полчаса после начала, и был встречен аплодисментами, сел в 3-м или 4-м ряду у прохода и… заснул. Шабад говорил, что он еще не привык к смене дня на ночь. Но вообще-то Сахаров часто засыпал на разных собраниях, иногда даже в президиуме… Перед концом собрания кто-то сказал: “Андрей Дмитриевич, завтра у нас трудный день. Скажите нам что-нибудь”. А. Д. вышел к микрофону и очень будничным голосом: “…Что сказать… То, что я видел на митинге и сейчас… Очень изменилась обстановка, настроения… Раньше было совсем, совсем другое настроение…” И он неожиданно, с коротким восклицанием “А! ” взмахнул руками… Мне был так понятен этот его жест, я так почувствовала накопившееся в нем за эти годы ожидание – что когда-нибудь будут вот такие лица, такие слова, такие голоса, что очнутся люди, перестанут бояться… Ожидание – уже как будто невозможного, и вдруг – вот оно…

Накануне голосования выборщиков, 20 марта, все еще в легкой тревоге по поводу возможной отмены выборов, я подходила к Дворцу молодежи. У входа уже было заметно некое шевеление. Митинг не митинг, а пикеты есть. Среди плакатов – один метров 5 длиной – коронный – “Свободу академику Михалевичу, отсидевшему 2 срока в Верховном Совете” (автор – Дмитрий Юрьев). Забегая вперед, скажу, что плакат оказался убийственным: Михалевич получил минимум голосов тем более, что в своем выступлении не нашел ничего лучшего, чем всерьез возмущаться и спорить: “Я не сидел, я работал…” Кроме плакатов висели газеты, юмористические листки, привезенные из институтов…

И вот настал решающей день. В фойе были установлены кабины для голосования. А на стенах появились красивым казенным шрифтом написанные контр-плакаты Президиума: “Нет экстремистам, организаторам бАйкота”. Наши оппоненты начинали брать на вооружение наши методы…

Приехал Сахаров и мгновенно был окружен корреспондентами. Со всех сторон на него были уставлены микрофоны, объективы, телекамеры, все вокруг щелкало и вспыхивало, а он стоял поразительно спокойно, как если бы ничего этого не было, и говорил что-то корреспонденту, будто знакомому, встреченному на улице. Вот он направился к кабине для голосования, оставался там долго (честно всех вычеркивал, отмечали мы с неким удовольствием), а все ждали, когда он выйдет, и снова – щелчки, вспышки.

Легенда: в день голосования академики решили сыграть в тотализатор – сколько человек пройдет из 20 назначенных Пленумом Президиума АН кандидатов. Сахаров молча подошел, послушал, понял, о чем речь, и сделал ставку, назвав число 8. Сахаров оказался точен.

Вечером в опустевшем огромном дворце осталась только счетная комиссия и наша команда. В комнате для подсчета голосов установили большой стол, счетчики сидели за столом, а наши наблюдатели – в смежной комнате, наблюдали через дверь. Приближаться к счетчикам им не полагалось. В числе наблюдателей была Л. Г. Мягченкова. Для нее такие условности никогда препятствием не являлись. Не успел никто оглянуться, как Лида проникла в святая святых и обнаружила в портфеле под столом стопку “белых” бюллетеней. Тут же она стала громогласно разоблачать махинаторов. К такому же выводу пришел и Саша Собянин, он тогда уже начал применять статистику к оценке честности выборов: в одной пачке бюллетеней “белых” оказалось значительно выше среднего.

Сахаров, когда об этом узнал, возмутился: “Что ж вы их за руку не поймали, куда вы годитесь?”

Мы получали сведения по пачкам и взволнованно подсчитывали, прогнозировали, сидя в закутке неподалеку от счетной комнаты. Все шло к тому, что больше половины кандидатов были провалены! И вот, когда уже всем все было ясно, мы продолжали галдеть в том закутке. У нас не было четко выраженного чувства победы – впереди еще было самое главное… Я, правда, помню свое удивление: надо же – добились своего! Неужели это возможно? И тут мимо нас, галдящих, прошел академик Логачев. Не могу забыть его лицо. Глаза несколько навыкате и выражение крайнего удивления, даже в большей степени, чем неприязни. “Вот эти? Эти меня и других членов Президиума провалили?” – было написано на его лице…

Действия Инициативной группы, широкая поддержка в институтах, сочувствие части академического корпуса – привели к выдающемуся успеху. 21 марта в первом туре на 20 мандатов было избрано лишь 8 депутатов, причем избраны были, в основном, кандидаты, наиболее приемлемые с точки зрения научной общественности. Наиболее реакционные представители академической номенклатуры были отвергнуты.

22 марта Избирком АН ушел в отставку, сформирован его новый состав из 80 человек. После этого Президиум АН постановил провести выдвижение кандидатов в депутаты на заседании 6 апреля (реально это произошло 10 апреля), а повторные выборы народных депутатов от Академии назначил на 19–20 апреля. Тогда Сахаров и ряд других “перестроечных” кандидатов были избраны делегатами 1-го Съезда народных депутатов».

БА:

Позже Инициативная группа была преобразована в КИАН – Клуб избирателей Академии наук, который в мае, накануне I Съезда, сыграл важную роль в объединении демократически настроенных депутатов, а после Съезда – в создании Межрегиональной группы депутатов (МГД); см. [29].

Тбилиси, 9 апреля 1989 г.: «Кто отдал приказ?» – вопрос без ответа

БА:

Тема «правоохранители и народ», «силовики и народ» проходит красной нитью через десятилетия истории нашей страны. В том числе события в Тбилиси 9 апреля 1989 г. так жутко перекликаются с задержаниями и избиениями мирных демонстрантов в наши дни. Но есть и отличия – пока еще, к счастью, «в нашу пользу».

Сахаров:

«Я должен рассказать о событиях в Грузии, которые также вошли в нашу судьбу. В первых числах апреля в Тбилиси проходили митинги, поводом для которых послужили требования абхазцев об отделении Абхазии от Грузии (и, по-видимому, переходе в состав РСФСР)… В данном случае наиболее существенно, что проходившие в Тбилиси митинги носили мирный и конституционный характер. Тем не менее они стали объектом необычайной по своей жестокости акции. Хочу также отметить, что, по утверждениям многих, лозунги митингов далеко не сводились к абхазской проблеме и отошли от нее в сторону. Главный тезис свелся к слову “суверенитет” (как нас уверяли, не в смысле выхода Грузии из СССР, а в смысле культурной и экономической независимости). Но даже призыв к выходу из СССР не противоречит Конституции… И вот в ночь на 9 апреля произошли потрясшие весь мир события… Как известно, утром 8 апреля по улицам Тбилиси прошли прибывшие в город накануне ночью воинские части, с танками, в устрашающей боевой форме. Этот парад привел к результату, быть может, противоположному замыслу его устроителей – на площадь вечером вышло более 10 тысяч человек, ранее было менее тысячи. В 4 часа утра войска напали на митингующих, разделили толпу на части и начали экзекуцию. Людей били саперными лопатками по голове и спине, нанося тяжелые рваные раны, были также применены отравляющие вещества. Особенно сильно пострадали девушки, голодавшие “за суверенитет”. При этой акции был убит или получил смертельные повреждения или отравление 21 человек, из них 16 девушек. Среди погибших большинство имели поражение дыхательных путей отравляющими веществами; у двоих, по крайней мере, не было никаких внешних повреждений – таким образом, отравление было единственной причиной их смерти. На предвыборном собрании Академии приехавший в Москву академик Гамкрелидзе спросил меня, согласен ли я принять участие в организованной в Грузии Общественной комиссии по расследованию событий 9 апреля. Я согласился. Вскоре я получил сообщения, что находящиеся в больнице люди объявили голодовку, требуя, чтобы военные назвали, какое отравляющее вещество было против них применено, а также требуя приезда делегации Красного Креста. Я позвонил А. Н. Яковлеву и, рассказав ему об этих требованиях, естественно, спросил, кто распорядился вызвать войска. Яковлев ответил, что войска вызвал Патиашвили, бывший первый секретарь ЦК Грузии, так как он паникер, и что наряду со слезоточивым газом “Черемуха” был применен газ Си-Эс, “неизвестно каким образом попавший из Афганистана”.

Я передал сообщение о Си-Эс через брата Гамкрелидзе, но, видимо, никто в те дни не придал моему сообщению значения.

* * *

4 мая мы с Люсей вылетели в Тбилиси. Там нас, как я уже писал, поместили в апартаменты над Курой. Справа нам был виден Метех-ский замок и нависший над водой головокружительный обрыв. Перед революцией в этом замке, превращенном в тюрьму, сидел отец Люси Геворк Алиханов. Ему удалось бежать из заключения, спустившись по канату в ожидавшую внизу лодку. Большевики, действительно, были отчаянные люди. Но сейчас вся страна стоит перед гораздо более страшным обрывом…

Мы посетили заседание Общественной комиссии и комиссии Президиума Верховного Совета Грузии. Слышали много ужасных рассказов очевидцев событий 9 апреля. Врач скорой помощи показал, что беременную женщину, медсестру, дежурившую в санитарной машине (с красным крестом, конечно), солдаты вытащили из машины и избили до смерти. Она даже не была участницей митинга, просто присутствовала на случай, если кому-либо станет плохо. Мать этой женщины, узнав о гибели дочери, умерла в тот же день от инфаркта. После заседания мы беседовали с бывшим участником афганской войны, который присутствовал при расправе на площади. Он рассказал, что один из солдат, пытаясь оказать помощь двум избитым девушкам, донес их до ограды и перебросил. Офицер крикнул ему: “Андреевский, назад!” Солдат вернулся – его тут же сбили с ног и начали избивать.

Министр внутренних дел Грузии рассказал, что он возражал против вызова войск, обещал справиться с ситуацией собственными силами. Но Патиашвили и его замы, в том числе Никольский (второй секретарь ЦК Грузии; во всех союзных республиках эту должность занимает “человек Москвы”), не согласились.

Мы посетили одну из больниц, где содержались пострадавшие от отравления и избиений. Состояние многих было тяжелое. У многих, конечно, если не у всех, большую роль играл при этом психогенный фактор. Но в основе лежало реальное отравление, реальные травмы. Мы вошли в палату девушки, лежащей с капельницей. Это была одна из наиболее тяжелых больных. Доктор рассказала ее историю. Ее сильно ударили солдаты, но она частично пришла в себя и полубессознательно поползла в их сторону. Тогда они закричали “Ты еще жива, стерва” и стали бить ее ногами, особенно в живот. Один из солдат приложил баллончик с газом прямо к ее лицу и опрыскал в упор. В больнице мы встретились также со студентами, которые в качестве “заместителей” больных продолжали их голодовку. Была угроза распространения голодовки на другие города Грузии. Мы сумели уговорить больных и студентов прекратить голодовку, обещав приложить все усилия для удовлетворения их просьб – в особенности, присылки врачей с Запада. Еще в первую половину дня по Люсиной инициативе мы дозвонились в посольство США и попросили посла США Мэтлока навести справки о газе Си-Эс. Через 2 дня от посла поступила информация. Люся хорошо знала французских врачей из организации “Медицина без границ”, которые выезжают во все районы мира, где происходит какое-нибудь бедствие. Через Иру Альберти она связалась с ними. Я позвонил в МИД СССР помощнику Шеварднадзе, и он обещал помочь с оформлением поездки. Конечно, все в нашем бюрократическом мире происходит совсем не гладко, и нам (главным образом, Люсе) пришлось еще много раз звонить Ире, в МИД, в грузинское постпредство. Не менее сложно было организовать приезд американских врачей аналогичного профиля (среди них были крупные специалисты-токсикологи), тоже по Люсиной инициативе. Приезд этих двух групп врачей (а кроме них, независимо от нас, приехали врачи из Красного Креста) был очень полезным, успокоил людей и тем значительно разрядил атмосферу. Американские врачи подтвердили применение отравляющих веществ. Наряду с ранее идентифицированными они предполагают применение хлорпикрина.

Перед отъездом из Тбилиси мы имели встречу с патриархом Илией и новым первым секретарем ЦК Грузии Гумбаридзе, сменившим Пати-ашвили.

Патриарха я спросил, правильны ли сведения – их также повторил Горбачев 3 мая, – что, когда он пришел на площадь уговаривать митингующих разойтись, они оскорбляли его. Патриарх категорически это отрицал.

Я задал Гумбаридзе вопрос, кто ответствен за то, что события 9 апреля приняли такой трагический оборот. Он ответил: “Читайте материалы пленума”. Он говорил об апрельском пленуме ЦК и тем самым давал понять, что ответственны консервативные члены ЦК, ушедшие в отставку. Мне тогда этот ответ казался искренним, теперь все для меня не так однозначно».

БА:

Пленум ЦК КПСС 25 апреля 1989 г. произвел большие кадровые перемены в руководстве: отставка (по причине возраста) 74 членов ЦК, 24 кандидатов в члены ЦК и 12 членов Центральной ревизионной комиссии и перевод из кандидатов в члены ЦК 24 человек.

Сахаров:

«На заседании Съезда 30 мая обсуждались грузинские события. Первый оратор, Гамкрелидзе, сказал: “Безнаказанность виновных будет воспринята общественностью как всевластие высшего партийного аппарата и военного командования. Планируемая акция такого масштаба, с такими политическими последствиями должна быть заранее известна высшему руководству страны”. Потом выступал Родионов, командующий войсками Закавказского военного округа. Он утверждал, что события в Тбилиси были вовсе не мирными – они создавали огромную угрозу стабильности в стране. Родионов отрицал применение химических веществ, кроме “Черемухи”, обосновывая это тем, что в толпе были “переодетые работники милиции и КГБ” и они не пострадали. Родионов утверждал, что все действия солдат были сугубо оборонительными, вызванными неожиданно сильным вооруженным сопротивлением экстремистов. “Мы киваем на 37-й год, а сейчас тяжелее, чем в 37-м году. Сейчас могут о тебе говорить, что вздумается, и оправдаться нельзя”. Выступление Родионова было встречено частью депутатов и “гостей” продолжительной овацией, многие аплодировали стоя. Другие кричали: “Позор!”, “Долой со Съезда!”. В бюллетене стыдливо: “Продолжительные аплодисменты”.

Одним из самых драматичных моментов Съезда было выступление Патиашвили, бывшего первого секретаря ЦК Грузии. Он сказал: “Я лично не уходил и не ухожу от ответственности. Большой ошибкой посчитали (он не сказал, кто “посчитали”), что мы поручили командование операцией генералу Родионову. Но это было сделано после того, как 8 апреля утром лично генерал-полковник Родионов вместе с первым заместителем министра обороны СССР генералом Кочетовым пришли ко мне и сказали, что руководство (операцией) возложено на генерала Родионова” (я помню, что Патиашвили также упомянул в своем выступлении, что до этого был звонок из Москвы Чебрикова, – в бюллетене этой фразы нет). Патиашвили сказал в другом месте, что он (первый секретарь ЦК Грузии!) не знал (утром 7 апреля) о прибытии в Тбилиси Родионова и Кочетова, хотя последний находился в Тбилиси уже более суток. Цитирую далее по памяти: “Я (т. е. Патиашвили), к сожалению, не спросил тогда, кем возложено…” В бюллетене же написано очень странно. После слов “возложено на генерала Родионова” в тексте многоточие… и далее: “Я знал, что вы этот вопрос зададите (непонятно, какой вопрос). К сожалению, я этот вопрос не задал, а этот вопрос я задаю сегодня… Когда в 5 часов утра сообщили, что два человека погибли, я собрал бюро и подал в отставку, так как считал себя не вправе возглавлять партийную организацию. В этот момент я не подозревал об использовании лопат и химических веществ, иначе, я прямо, искренне заявляю, ни в коем случае не подал бы в отставку. Может, и наверняка, после этого больше был бы наказан, но ни в коем случае не ушел бы (сам) в отставку… Товарищ Родионов категорически отрицал использование лопат. Даже после пребывания в республике членов Политбюро товарищи не признавались. Только на третий день они признались (до этого центральная пресса и телевидение сообщали, что люди погибли в давке. – А. С.). А насчет газов – это позднее было, в конце апреля… Это было неправильно, что по программе “Время” прошло, что командующий отказывался” (в бюллетене многоточие; на самом деле речь шла о том, что якобы Родионов отказывался возглавить операцию; об этом говорил сам Родионов и – кажется, но я не уверен – Шеварднадзе, выступая по грузинскому телевидению). Далее в бюллетене совсем непонятно.

В действительности произошла предельно драматическая сцена. Патиашвили явно решился в конце выступления, в состоянии эмоционального стресса, перед лицом всей страны сказать что-то очень важное. Но в это же время на него крайне усилился психологический нажим зала, в особенности его правого крыла. Патиашвили не давали говорить, выкрикивали оскорбительные вопросы (это выглядело как попытка заткнуть рот). Он был вынужден сойти с трибуны, прошел несколько шагов, остановился в мучительной растерянности и повернул обратно к трибуне. Шум в зале многократно возрос, перерастая в рев. Патиашвили дошел до трибуны, опять остановился. Потом весь как-то сжался, повернулся и почти бегом спустился в зал.

Итак, остался один требующий ответа вопрос, сформулированный в депутатском запросе, – кто отдал приказ об избиении мирных демонстрантов и применении отравляющих веществ, о проведении по существу карательной акции?

В первые дни после 9 апреля в Тбилиси получил распространение слух, что Горбачев якобы звонил в Москву из Англии и настаивал на мирном разрешении конфликтной ситуации в Тбилиси. Мне неизвестны какие-либо подтверждения справедливости этого слуха. Сам Горбачев, отвечая на вопросы накануне выборов на пост председателя Верховного Совета, ничего об этом не сказал».

БА:

Может быть, сегодня, через 30 с лишним лет после событий, Михаил Сергеевич Горбачев расскажет о реальной подоплеке трагической активности силовиков в Тбилиси и, наоборот, их не менее трагической пассивности в Сумгаите и т. п. И как эти «темноты» похожи на «темные», до сих пор не проясненные места в действиях спецназовцев в Беслане и «Норд-Осте»!

На тему событий в Тбилиси случился и мой последний разговор с Андреем Дмитриевичем днем 14 декабря 1989 г., за восемь часов до его кончины. Я ему позвонил из дома под впечатлением только что прочитанной в «Советской России» беседы с генерал-майором юстиции Васильевым по материалам расследования событий в Тбилиси. Генерал, в частности, говорил, как солдаты-десантники отбивались саперными лопатками от нападавших молодчиков. Говорил, как в последующие дни после 9 апреля заинтересованные лица нарочно «подтравливали» территорию какими-то особыми веществами, чтобы потом обвинить армию в применении этих веществ. Я позвонил Андрею Дмитриевичу под впечатлением прочитанного, суть ему кратко пересказал. Для него позиция военной прокуратуры была вообще-то ясна и без этого моего звонка, но сам факт публикации его заинтересовал. Голос бодрый, уверенный…