Текст книги "Сахаров и власть. «По ту сторону окна». Уроки на настоящее и будущее"

Возвращение в Москву и первые признаки первого чуда перестройки: освобождения узников совести, противоречия и «зигзаги» перестройки. Второе чудо перестройки: отказ от принципа «пакета» и Договор о ликвидации ядерных РСМД. Встречи на высшем уровне, семинар по квантовой гравитации: Джон Уилер и Стивен Хокинг, окончательный переезд в Москву. Немецкий пилот-любитель на Красной площади и отставка руководства Минобороны СССР. «Неизбежность перестройки», ужасы погромов и непонятное бездействие центральной власти. Гравитационная конференция в Ленинграде, поддержка создания «Мемориала» и публикации в «Новом мире» «Архипелага ГУЛАГ». Впервые за рубеж: Рейган, Теллер, Миттеран. Поездка в Азербайджан, Армению, Нагорный Карабах, в зону землетрясения; Армянская АЭС

Возвращение в Москву и первые признаки первого чуда перестройки: освобождения узников совести, противоречия и «зигзаги» перестройки

БА:

Во вторник 23 декабря 1986 г. рано утром Андрей Сахаров и Елена Боннэр прибыли в Москву на Ярославский вокзал. С вокзала на двух машинах: Юрия Роста и моего среднего брата Александра – мы приехали на улицу Чкалова. В тот же день, точно так же, как почти семь лет назад, 22 января 1980 г., АДС вызвал академическую машину, и мы с ним поехали к трем часам на вторничный семинар в ФИАН. Доехали благополучно, никто на Большом Каменном мосту машину не задержал. А в дороге, в ответ на мои сумбурные вопросы об их с Еленой Георгиевной жизни в Горьком в полной изоляции от внешнего мира, Андрей Дмитриевич сказал: «Мы с Люсей выдержали испытание на психологическую совместимость в этой сурдокамере» (для несведущих поясню, что такая проверка – важный этап подготовки команды космонавтов перед длительным космическим полетом).

Сахаров:

«23-го утром мы вышли на перрон Ярославского вокзала, запруженного толпой корреспондентов всех стран мира (как потом оказалось, там были и советские). Около 40 минут я медленно продвигался к машине в этой толпе (Люся оказалась отрезанной от меня) – ослепляемый сотнями фотовспышек, отвечая на непрерывные беглые вопросы в подставляемые к моему рту микрофоны. Это неформальное интервью было прообразом многих последующих, а вся обстановка – как бы “моделью” или предвестником ожидающей нас беспокойной жизни. Я говорил об узниках совести, призывая к их освобождению и называя много имен, о необходимости вывода советских войск из Афганистана, о своем отношении к СОИ[132]132
  Стратегическая оборонная инициатива (СОИ) – программа космической ПРО («Звездные войны»), объявленная президентом США Рональдом Рейганом 23 марта 1983 г.


[Закрыть]и к принципу “пакета” (ниже, в связи с Форумом, я объясню все это подробней), о перестройке и гласности и о противоречивости и сложности этих процессов.

В конце декабря и в январе (с меньшей интенсивностью и в последующие месяцы) я давал интервью газетам, журналам и телекомпаниям Англии, Бельгии, Греции, Индии, Италии, Испании, Канады, Нидерландов, Норвегии, Швеции, Финляндии, ФРГ, Югославии, Японии и других стран – по нескольку раз в день. На меня и на Люсю легла в эти первые месяцы почти непереносимая нагрузка – но делать нечего, приходилось тянуть… Наша жизнь в Москве. Подготовка в письменной форме ответов почти к каждому большому интервью, иначе я не умею, печатанье их Люсей. В доме непрерывно люди – а мы так хотим остаться вдвоем, у Люси заботы по кухне – и не на двоих, как в Горьком, а на целую ораву. Кроме интервью, еще масса всяких дел: письмо Горбачеву, о котором я пишу ниже, предисловие к книге Марченко, напряженная работа подготовки к Форуму и люди, люди, люди… Когда началось массовое освобождение политзаключенных, о чем я пишу ниже, Люся стала вести списки освобожденных, сообщая о новых освобожденных в агентства (естественно, сразу в два-три), а также сообщая о запинках на этом пути.

Может, у меня мания величия, но мне хочется надеяться, что все же это не вовсе бесполезная суета и не игра в свои ворота, а оказывает – пусть с очень малым КПД – реальное воздействие на два ключевых дела: освобождение узников совести и сохранение мира и разоружение…

В середине января появились первые признаки того, что многие узники совести будут освобождены (интервью советского представителя в Вене и др.). Одновременно возникло опасение, что этот процесс будет далеко не таким, как мы все мечтали, – не полным и не безусловным освобождением. Я помнил также о своих беседах с прокурором Андреевым и Марчуком, они говорили о необходимости “отказа от антиобщественной деятельности”…

Между тем долгожданный процесс массового освобождения узников совести начался. Сейчас, когда я пишу эти строки (апрель 1987), освобождено около 160 человек. Много это или мало? По сравнению с тем, что происходило до сих пор (освобожденных и обмененных можно пересчитать по пальцам), по сравнению с самыми пылкими нашими мечтами – очень много, невероятно много. Но это только 20–35 % общего числа узников. (Дополнение, ноябрь 1988 г. Сейчас освобождено большинство известных узников совести. Лиц, известных мне по фамилиям, в заключении осталось лишь несколько человек. Но все еще многие не известные мне узники совести находятся в психиатрических больницах и в заключении по неправомерным обвинениям – таким, как отказ верующих от службы в армии, незаконный переход границы, фальсифицированные уголовные обвинения и др.). Принципиально важно: это – НЕ безусловное освобождение узников совести, не амнистия. Тем более это – не реабилитация, которая подразумевает признание несправедливости осуждения[133]133
  Пояснение редакторов-составителей книги [2]: 18 октября 1991 г. Верховный совет РСФСР принял «Закон о реабилитации жертв политических репрессий», согласно которому «все жертвы политических репрессий, подвергнутые таковым на территории РСФСР с 25 октября (7 ноября) 1917 г.» были реабилитированы.


[Закрыть]. Мои опасения оправдались. Судьба каждого из заключенных рассматривается индивидуально, причем от каждого власти требуют письменного заявления с отказом от якобы противозаконной деятельности. Т. е. люди должны “покупать” себе свободу, как бы (косвенно) признавая себя виновными (а ведь многие могли это сделать много раньше – на следствии и на суде – но отказались). То, что фактически часто можно было написать ничего не содержащую бумажку, существенно для данного лица, но не меняет дела в принципе. А совершившие несправедливое, противоправное действие власти полностью сохраняют “честь мундира”. Официально все это называется помилованием. Никаких гарантий от повторения беззакония при таком освобождении не возникает, моральное и политическое значение смелого, на самом деле, шага властей в значительной степени теряется как внутри страны, так и в международном плане. Возможно, такая процедура есть результат компромисса в высших сферах (скажем, Горбачева и КГБ, от поддержки которого многое зависит; а может, Горбачева просто обманули? или он сам не понимает чего-то?). Компромисс проявляется и на местах: как я писал, заключенные часто имеют некоторую свободу в выборе “условных” формулировок. Много лучше и легче от этого не становится.

Но на большее в ближайшее время, видимо, рассчитывать не приходится.

В эти недели я, Люся, Софья Васильевна Каллистратова, разделяющая нашу оценку реальной ситуации, предприняли ряд усилий, чтобы разъяснить ее стоящим перед выбором заключенным, облегчить им этот выбор. Мы всей душой хотим свободы и счастья всем узникам совести. Широкое освобождение даже в таком урезанном виде имеет огромное значение. Наши инициативы, однако, далеко не всеми одобрялись. Однажды, в первых числах февраля, к нам приехали Лариса Богораз и Боря Альтшулер. Произошел трудный, мучительный разговор. Нам пришлось выслушать обвинения в соглашательстве, толкании людей на капитуляцию, которая будет трагедией всей их дальнейшей жизни. В еще более острой форме те же обвинения были предъявлены Софье Васильевне. Очень тяжело слышать такое от глубоко уважаемых нами с Люсей людей, близких нам по взглядам и нравственной позиции.

Но в той объективно непростой ситуации, в которой мы все оказались, возникновение подобных расхождений неизбежно. Все же, мне кажется, эти расхождения носят временный характер, уже сейчас они несколько смягчились. <…>

* * *

Еще в Горьком мы видели поразительные изменения в прессе, кино и телевидении. В “Литературной газете” в репортаже А. Ваксберга о пленуме Верховного суда можно было прочитать такие вещи, за “распространение” которых совсем недавно давались статьи 190-1 или 70, – в том числе документальная справка, согласно которой на семидесяти процентах поступивших в Прокуратуру ходатайств о пересмотре судебного дела, получивших стандартную резолюцию “Оснований для пересмотра нет”, отсутствует пометка о том, что дело затребовано, – т. е. ответы Прокуратуры просто штамповались, или дело о 14 людях, сознавшихся в убийстве, осужденных и казненных, которые потом оказались полностью непричастными к преступлению, – т. е. их показания явно были даны в результате избиений или других пыток. Гласность действительно захватывает все новые области, и это производит сильнейшее впечатление, обнадеживает! Наибольшее развитие гласность получила в журналистике. Но опубликование какого-либо материала, информации или идеи не означает, что последуют реальные действия (сейчас еще в большей степени, чем в прежний период)».

БА:

«Гласность есть! А слышимость?» – эта точная летучая фраза возникла несколько позже, в начале 1990-х, когда воздействие журналистских публикаций на решения властей любых уровней свелось к абсолютному нулю.

Сахаров:

«Наряду с гласностью чрезвычайно важны другие аспекты новой политики: в социальной области, в экономике – повышение самостоятельности предприятий, в децентрализации управления, в укреплении роли местных советских органов (которые сейчас оттеснены на задний план партийными органами)…

В целом следует сказать, что реальных, а не словесных проявлений новой политики все еще мало. В них еще сильней, чем в области гласности, проявилась известная незавершенность, половинчатость, даже определенная противоречивость политики…

Какова же моя общая оценка? В 1985 году, слушая в больнице им. Семашко одно из первых выступлений Горбачева по телевизору, я сказал моим соседям по палате (гебистам – больше я ни с кем не мог тогда общаться): “Похоже, что нашей стране повезло – у нее появился умный руководитель”. Я рассказал об этой своей оценке в декабрьском интервью-телемосте из студии в Останкино – она отражает мою первую реакцию, в основном сохранившуюся с тех пор. Мне кажется, что Горбачев (как и Хрущев) – действительно незаурядный человек в том смысле, что он смог перейти невидимую грань “запретов”, существующих в той среде, в которой протекала большая часть его карьеры. Чем же объяснить непоследовательность, половинчатость “новой политики”? Главная причина, как я думаю, в общей инерционности гигантской системы, в пассивном и активном сопротивлении бесчисленной армии бюрократических и идеологических болтунов – ведь при реальной “перестройке” большинство из них окажется не у дел. Горбачев в некоторых своих выступлениях говорил об этом бюрократическом сопротивлении – это звучало почти как крик о помощи.

Но дело даже глубже. Старая система, при всех своих недостатках, работала. При переходе к новой системе неизбежны “переходные трудности” (из-за недостатка опыта работы по-новому, отсутствия кадров руководителей нового типа). И вообще: старая система создавала психологический комфорт, гарантированный, хотя и низкий, уровень жизни, а новая – кто знает! И последнее – не могу исключить, что и Горбачев, и его ближайшие сторонники сами еще не полностью свободны от предрассудков и догм той системы, которую они хотят перестроить.

Добавление 1988 г. Перестройка сложившейся в нашей стране административно-командной структуры экономики крайне сложна. Без развития рыночных отношений и элементов конкуренции неизбежно возникновение опасных диспропорций, инфляция и другие негативные явления. Фактически наша страна уже испытывает экономические трудности. Повсеместно ухудшилось снабжение населения продовольствием и промышленными товарами первой необходимости. У меня особое беспокойство вызывают “зигзаги” на пути демократизации. Создается впечатление, что Горбачев пытается овладеть контролем над политической ситуацией путем компромиссов с антиперестроечными силами, а также укрепляя свою личную власть недемократическими реформами политической системы. И то, и другое чрезвычайно опасно! Демократизация невозможна без широкой общенародной инициативы. Но “верхи” оказались к этому не готовы. Отражением этого явились, в частности, антиконституционные законы, направленные против свободы митингов и демонстраций[134]134
  Имеются ввиду указы Президиума Верховного Совета СССР «О порядке организации и проведения собраний, митингов, уличных шествий и демонстраций в СССР» и «Об обязанностях и правах внутренних войск Министерства внутренних дел СССР при охране общественного порядка», указы датированы 28 июля 1988 г., утверждены Верховным Советом СССР в октябре 1988 г.


[Закрыть]. Все это вызывает у меня большую настороженность!»

Второе чудо перестройки: отказ от принципа «пакета» и Договор о ликвидации ядерных РСМД

БА:

Помимо освобождения политзаключенных, другим великим достижением перестройки стал Договор о ликвидации ракет средней и меньшей дальности (ДРСМД), заключенный Михаилом Горбачевым и Рональдом Рейганом 8 декабря 1987 г. Роль Сахарова в достижении этого соглашения была ключевой.

На момент 1987 г. наибольший риск возникновения ядерной войны исходил от размещенных в СССР и в европейских странах НАТО ракет средней дальности (РСД) с термоядерными боеголовками, нацеленных на города двух противостоящих сторон. Таких ракет было на вооружении армий очень много, тысячи, и вероятность случайного катастрофического запуска была огромна.

Но на пути договоренности о ликвидации РСД встала американская программа космической противоракетной обороны (ПРО) – Стратегическая оборонная инициатива (СОИ), или, как это назвали журналисты, программа «звездных войн», объявленная президентом США Рональдом Рейганом 23 марта 1983 г. Сахаров всегда возражал против ПРО, считая эти системы дестабилизирующим фактором, увеличивающим риск начала термоядерной войны. Он не раз резко критиковал эту программу СОИ, в том числе во время личных встреч в США в ноябре 1988 г. с ее инициаторами Рональдом Рейганом и Эдвардом Теллером. В подтверждение своей негативной позиции он говорил о нереалистичности программы, о технической невозможности стопроцентного перехвата ракет атакующей стороны. Конечно, Сахаров опять оказался прав, и в 1994 г. американская программа СОИ была прекращена именно по причине непреодолимых технических трудностей.

Но за семь лет до того, в 1987 г., военно-политический истеблишмент СССР воспринимал программу СОИ как серьезную потенциальную угрозу советской ракетно-ядерной мощи. Поэтому на встрече Горбачева и Рейгана в Рейкьявике 11 октября 1986 г. обсуждение вопросов ядерного разоружения зашло в тупик из-за принципа «пакета». СССР требовал, чтобы одновременно («в пакете») с ликвидацией РСД и РМД США отказались от программы СОИ. А Рейган категорически отказывался пожертвовать своим любимым детищем. Сахаров оказался в СССР единственным экспертом, который призвал руководство СССР отказаться от принципа «пакета», приведя при этом убедительную аргументацию, что СОИ – мертворожденный проект и бояться СОИ не следует.

Горбачев вернул Сахарова из Горького в конце декабря 1986 г., и вскоре Андрей Дмитриевич получил приглашение выступить на трех секциях огромного форума «За безъядерный мир, за выживание человечества», состоявшегося в Москве в феврале 1987 г. Форум длился три дня. Сахаров выступал трижды. В своем выступлении по вопросам стратегической ядерной безопасности Сахаров подверг критике американскую программу СОИ, а также резко возразил главным советникам Горбачева, которые настаивали на сохранении принципа «пакета», заведшего в тупик переговоры по сокращению МБР и ликвидации РСД и РМД.

Сахаров, вернувшись домой после того доклада на форуме 15 февраля 1987 г., рассказал, что Анатолий Добрынин (ранее много лет бывший послом СССР в США, а в перестройку – советник Горбачева по международным вопросам) ушел с форума сразу после того, как Сахаров закончил свое выступление. Горбачева, очевидно, интересовало мнение Сахарова по непростому вопросу «пакета», и он последовал совету АДС. Интересно вспомнить, что 19 годами раньше, в 1968 г., Брежнев тоже прислушался к предложениям «Размышлений» Сахарова в сфере ядерной безопасности.

Сахаров:

«Я сказал, что в вопросе разоружения возникла тупиковая ситуация. Что соглашения о разоружении, в частности о значительном сокращении баллистических межконтинентальных ракет, и о ракетах средней дальности и поля боя должны быть заключены как можно скорей независимо от СОИ в соответствии с линиями договоренности, наметившимися в Рейкьявике.

Компромиссное соглашение по СОИ может быть, по моему мнению, заключено во вторую очередь. Таким образом опасный тупик в переговорах был бы преодолен.

Я постарался проанализировать соображения, приведшие к принципу “пакета”, и показать их несостоятельность. Я также попытался показать несостоятельность доводов сторонников СОИ.

* * *

Через две недели после Форума СССР отказался от принципа “пакета” в отношении ракет средней дальности, затем выступил с предложением относительно ракет малой дальности и оперативно-тактических ракет. Я считаю эти шаги чрезвычайно важными и продолжаю надеяться на разрыв “пакета” также в отношении стратегического межконтинентального оружия. Такое действие СССР вместе с положительной реакцией США изменили бы лицо мира.

(Дополнение 1988 г. Сейчас, после заключения договора о ракетах средней и меньшей дальности и других обнадеживающих событий, есть, по-видимому, основания для более оптимистических прогнозов. Возникли новые возможности разоружения. Я надеюсь, что они будут использованы.) <…>

Сразу после окончания Форума состоялась специально для меня организованная пресс-конференция… Через час все было кончено, и я поспешил домой, где уже собрались за праздничным столом гости: 15 февраля – день Люсиного рождения, впервые за 8 лет мы с Люсей встречали его в Москве…»

Встречи на высшем уровне, семинар по квантовой гравитации: Джон Уилер и Стивен Хокинг, окончательный переезд в Москву

Сахаров:

«В первые месяцы после возвращения из Горького нас посетили послы большинства западных стран. Принимали мы их, так же как других гостей, в комнате Руфи Григорьевны (самой просторной в квартире, но сильно нуждавшейся в ремонте после семи лет безнадзорности). Люся устраивала вполне приличный, на мой взгляд, чай-кофе с печеньем.

Очень интересной и содержательной была встреча с группой государственных деятелей США – с Киссинджером, Киркпатрик, Вэнсом, Брауном и другими. Мои собеседники произвели на меня сильное впечатление – это несомненно острые, умные, четкие во взглядах и позициях люди, далеко не “беззубые”. Сам факт их визита ко мне был нетривиальным проявлением уважения ко мне и к моему международному авторитету. Они, в основном, спрашивали и слушали меня – а я пытался наиболее четко выразить свою позицию в вопросах о горбачевской “перестройке” и о том, как к этому следует подходить Западу, о разоружении, о СОИ, о правах человека и гласности…

В марте и мае состоялись встречи с премьерами Великобритании и Франции, Тэтчер и Шираком, посетившими СССР с официальными визитами…

В мае (1987 г.) важным событием для меня был международный семинар в Москве по проблемам квантовой гравитации. Я вновь (впервые после памятной встречи в Тбилиси в 1968 году) увидел Джона Уилера, познакомился с Дезером. Оба они были у нас дома. Люся в прошлом году встречалась с Дезером в Бостоне, с Уилером же она до сих пор не была знакома. Мне кажется, что наша встреча была не пустой, запоминающейся и теплой – благодаря Люсе и, конечно, благодаря нашим замечательным гостям. Мы говорили и об общественных, и о научных проблемах. Среди первых, как обычно, о СОИ. Уилера глубоко волнуют принципиальные проблемы интерпретации квантовой механики и вообще философские, эпистемологические проблемы, приобретшие такую остроту благодаря революционному развитию физики и космологии в двадцатом веке. Я, вероятно, не всегда его понимал и не во всем был с ним согласен. Но общее вдохновляющее впечатление от его необыкновенно яркой научной индивидуальности, от его личности вообще – очень сильное. Уилер сказал, что собирает книги и статьи об интерпретации квантовой механики. Оказалось, что он не знает лекций Л. И. Мандельштама о косвенных измерениях. По моей просьбе Е. Л. Фейнберг выслал ему их.

Я также встретился со Стивеном Хокингом. Я знал его работы, в том числе о квантовом излучении черных дыр (знаменитое хокингское излучение), о его болезни, о действиях в мою защиту. Сейчас, мне кажется, между нами возникла какая-то внутренняя связь, что-то более глубокое, чем просто беглое знакомство и обмен научными сентенциями…

Я не знаю медицинской квалификации болезни Хокинга, но вижу ее ужасные проявления – сильнейшую миопатию, приковавшую его к креслу-каталке, лишившую речи. Общение Стивена с другими людьми осуществляется с помощью компьютерного устройства. Сила духа этого человека поразительна, он сохранил дружелюбие к людям, чувство юмора и неистощимую любознательность, огромную научную активность. Хокинг ездит по всему миру, участвуя в многочисленных научных семинарах. Я несколько раз разговаривал с Хокингом, когда он с помощью своего механического кресла выезжал из зала заседаний, и один раз присутствовал при общей беседе его с 10–15 участниками семинара – это было нечто вроде пресс-конференции по основным вопросам интерпретации квантовой механики и в особенности – введенной Хокингом (вместе с Хартли) “волновой функции Вселенной”».

Леонид Литинский (друг семьи Сахарова – Боннэр, в книге [5]):

«Через пару недель после возвращения Сахаровых из Горького в Москву мы, под руководством Елены Георгиевны, начали приводить квартиру на Чкалова в порядок. И хорошо, что не затянули с этим, – через некоторое время Сахаровых так закрутило общественной деятельностью, что уже в апреле 1987 года они буквально удрали в Горький: вообще говоря, действительно надо было собрать и перевезти оттуда вещи в Москву, но они провели там целый месяц, работая в более спокойной обстановке. А квартира на Чкалова требовала, чтобы к ней приложили руки, – семь лет ветшали обои, стирался пол и приходила в упадок обстановка, семь лет накапливался различный хлам и чужие вещи. (Вернувшийся из лагеря Алеша Смирнов увез по весне два огромных тюка самиздата, до того хранившегося на антресолях.) В этот период мне (в числе других друзей дома из тех, кто помоложе) часто приходилось приезжать на квартиру для разборки вещей и книг, для вытаскивания мусора и проведения мелкого ремонта. В один из таких приездов я застал Елену Георгиевну в мрачном расположении духа. В ответ на расспросы она отвечала в том смысле, что чему радоваться-то? Мы, дескать, здесь, в тепле и уюте, а люди в лагерях сидят. В телефонном разговоре Горбачев как бы пообещал Сахарову выпустить диссидентов, но что-то КГБ пока не шевелится (разговор происходил во второй половине января, а освобождение политзаключенных началось в феврале). “Знаешь, пока были там, в Горьком, ну, вроде, ты никому ничего не должен: что мог, то сделал – обратился к мировой общественности, письма написал в защиту конкретных людей. Что еще можно сделать? Сам сидишь под колпаком… А сейчас надо ведь что-то делать, торопить начальство…”»

Сахаров:

«В феврале – мае 1987 г. Люся и, в меньшей степени, я были вынуждены уделять много сил и внимания переезду из Горького: разбору тысяч – без преувеличения – препринтов, книг, журналов, писем, упаковке вещей, ремонту двух квартир. Мне через Академию, явно по указанию высоких инстанций, дали квартиру! Вместе с квартирой Руфи Григорьевны, в которой также прописана Люся (а я до сих пор – с 1971 года – был “захребетником”), у нас две двухкомнатные квартиры на одной лестнице. Если бы у нас была такая благодать 10–12 лет назад! Как писал Межиров, “все приходит слишком поздно”…»

Елена Боннэр (из статьи «Памяти Андрея Малишевского (1943–1997)» в книге [19]):

«В декабре 1986 г., проведя в Горьком день в день шесть лет и одиннадцать месяцев, после телефонного звонка М. С. Горбачева, Андрей Дмитриевич получил возможность вернуться в Москву. Мы приехали налегке с теми же двумя дорожными сумками, с которыми улетали туда. Разница была только в том, что при возвращении не было конвоя. Спустя какое-то время мы возвратились в Горький, чтобы собрать вещи. На помощь к нам на несколько дней приехали Андрей Малишевский и Леонид Литинский. Вместе с Андреем Дмитриевичем они напаковали 53 ящика книг и бумаг – поразительно, как мы сумели ими обрасти! Это были очень хорошие дни! Трое мужчин занимались упаковкой багажа, я крутилась на кухне, кормила их и катала по-весеннему и уже не кажущемуся столь неприветливым городу».

Немецкий пилот-любитель на Красной площади и отставка руководства Минобороны СССР. «Неизбежность перестройки», ужасы погромов и непонятное бездействие центральной власти

БА:

28 мая 1987 г. 18-летний немецкий пилот-любитель Матиас Руст на летящем на малой высоте легкомоторном самолете пересек границу СССР с Финляндией, беспрепятственно долетел до Москвы и приземлился на Васильевском Спуске Красной площади. Это был День пограничных войск СССР, и «все перепились» потом звучало в числе объяснений этой до сих пор не очень понятной истории. Как тогда сообщалось, Михаил Горбачев, который в этот день был с визитом в Берлине вместе с Министром обороны СССР Сергеем Соколовым, получив сообщение об инциденте, задал маршалу Соколову вопрос, возможно ли такое, что иностранный самолет смог долететь до Москвы и приземлиться на Красной площади. Министр обороны, конечно, заверил, что это абсолютно исключено. После чего он был отправлен в отставку вместе практически со всем высшим комсоставом Минобороны.

Так Горбачев одним махом избавился от противников перестройки в руководстве армии. Правда, новый министр обороны Дмитрий Язов через четыре года стал участником антиперестроечного путча ГКЧП.

* * *

В марте 1988 г. в издательстве «Прогресс» под редакцией Юрия Афанасьева (ректор РГГУ) вышел острый проперестроечный сборник «Иного не дано» с большой статьей Сахарова «Неизбежность перестройки», где он анализирует причины перестройки и заключает: «Такова общая картина тупика, застоя, как она вырисовалась к середине 80-х годов. К счастью, в СССР нашлись здоровые силы, осознавшие, что дальше так продолжаться не может. Лозунги перестройки, ее идеология известны. Это экономическая реформа, гласность, демократизация, в особенности новые принципы выдвижения руководителей, социальная справедливость, новое политическое мышление, провозглашающее приоритет общечеловеческих целей выживания и общемирового развития над всеми государственными, классовыми, национальными, ведомственными и частными интересами. Реальна ли программа перестройки? Этот вопрос волнует сейчас всех. Прежде всего я хочу подчеркнуть, что убежден в абсолютной исторической необходимости перестройки. Это как на войне. Победа необходима». В этой статье Сахаров снова призвал к двукратному сокращению срока службы в армии и к выводу советских войск из Афганистана. Начиная с 15 мая 1988 г. и затем в течение девяти месяцев СССР полностью вывел из Афганистана свой «ограниченный контингент». Но все было очень трудно и неоднозначно.

Сахаров:

«Мы как раз за эти месяцы марта – июня 1988 года почувствовали с большой остротой не только поступательный ход перестройки, в первую очередь гласности, но и противоречивый, внутренне опасный характер происходящих в стране процессов. Появилась знаменитая сталинистская статья Нины Андреевой[135]135
  Андреева Нина. Не могу поступаться принципами // Советская Россия. 1988. 13 марта.


[Закрыть], в конце февраля произошла Сумгаитская трагедия».

БА:

Хорошо помню это чувство отчаяния, в том числе по причине неадекватно вялой реакции на эту кровь федерального центра, лично Михаила Горбачева. Почему-то не предпринимались своевременные меры чрезвычайного характера. Понять это по-человечески было невозможно тогда, непонятно это до сих пор. Войска вводились, но с большим опозданием, со строгими приказами «держать нейтралитет» и зачастую без оружия, из-за чего многие военнослужащие сами становились жертвами разъяренных толп погромщиков. По оперативным сводкам, в ходе подавления беспорядков в Сумгаите пострадало более 270 военных.

Сахаров:

«В конце ноября (1988 г.) вновь обострились азербайджанско-армян-ские проблемы. Начались погромы и насилия в Кировабаде (ныне Гянджи). Ситуация там была ужасающей – сотни женщин и детей скрывались в церкви, которую с трудом обороняли солдаты, вооруженные лишь (так писалось в сообщениях) саперными лопатками. Солдатам действительно было трудно, и вели они себя героически. Среди них были погибшие».

БА:

6 января 1989 г., примерно через десять месяцев после Сумгаитского погрома, в Москве проходила встреча Горбачева с интеллигенцией, на которой, среди прочих, выступил с критикой указов о митингах и демонстрациях писатель Виктор Астафьев. Горбачев стал ему возражать, ссылаясь на Сумгаит, а Сахаров очень эмоционально возразил Горбачеву.

Сахаров:

«Виктор Астафьев говорил о том, что указы о митингах и демонстрациях и полномочиях специальных войск антидемократичны, содержат возможность расширенного толкования, расправ над мирными демонстрациями и митингами – как это произошло в Минске, в Куропатах, в Красноярске и других местах. Это было одно из наиболее важных выступлений на встрече. Оно “задело за живое” Горбачева. Он стал возражать Астафьеву, приводя в пример события в Сумгаите, как доказывающие необходимость быстрого и решительного реагирования. “Мы опоздали в Сумгаите на 3 часа, и произошла трагедия. Рабочие требуют от нас, чтобы мы не допускали анархии”. Как мне было ясно, Горбачев смешивал две совершенно различные вещи – преступные акты убийств, насилий, зверств в Сумгаите и конституционные мирные демонстрации и митинги, в которых находит свое выражение мнение народа. Без демократического движения снизу перестройка невозможна, и бояться этого нельзя. Ссылка на рабочих явно была придумана. Я стал пробираться к трибуне со своего места, расположенного в самом заднем ряду, надеясь получить слово. Но, когда я услышал, что “в Сумгаите мы опоздали на 3 часа”, я не выдержал и громко крикнул: “Не на 3 часа, а на 3 дня. На автовокзале стоял батальон, но не имел приказа вмешиваться. До Баку полчаса езды…” Горбачев явно был недоволен моей репликой и воскликнул: “Вы, видимо, наслушались этих демагогов”».

Гравитационная конференция в Ленинграде, поддержка создания «Мемориала» и публикации в «Новом мире» «Архипелага ГУЛАГ»

Сахаров:

«Часть июня (1988 г.) мы провели в Ленинграде, жили и работали в огромной квартире Ленинградского дома приезжающих ученых. Там не было столовой, и мы пытались купить полуфабрикаты в кулинарии при одном из самых фешенебельных ресторанов Ленинграда. К Люсиному потрясению, ей удалось купить только полусъедобную кашу – “шрапнель”: мы оба ни разу не видели ее со времен войны. В целом в Ленинграде, как и во всей стране, уже тогда было плохо с продуктами, за год положение не стало лучше».