Электронная библиотека » Борис Альтшулер » » онлайн чтение - страница 34


  • Текст добавлен: 13 декабря 2021, 18:01


Автор книги: Борис Альтшулер


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 34 (всего у книги 46 страниц)

Шрифт:
- 100% +
* * *

Я вернулся в больницу и переслал через Обухова Соколову конверт с нашими заявлениями. Опять начался длительный, мучительный период ожидания – может, самый трудный для нас обоих за этот год».

Елена Боннэр («Постскриптум» [28]):

«А у меня шла осень. Я вдруг ощутила такую усталость, что, уже казалось, больше не выдержу. Но каждый день я говорила себе: “Ну, еще день-два, и все решится” – и с этим жила. В первые дни после этого трехчасового нашего общения, после того, как ему Соколов сказал, что Горбачев велел разобраться, мне казалось, что Андрей скоро будет дома, что скоро все решится и все будет хорошо, но дни шли…

Снова пошел снег. Стаял. В доме было очень холодно. Еще не топили, а ветер выдувал тепло. В большой комнате было 12° по Цельсию, а там, где я спала, бывало и меньше. Я уже не шила, не штопала, не мыла окна и двери. Сидела, накрутив на себя все теплое, иногда даже и одеяло, и ждала. Чего? Сердце болело то ли от спазмов, то ли от тоски, то ли от холода. Утро 21 октября такое темное, что не поймешь, рассвело уже или нет, – опять идет мокрый снег. Вставать в такую холодину очень не хотелось. Вдруг звонок. Натянула халат, открыла. Один из самых хамских наших охранников. Они, между прочим, различаются между собой по степени хамства. “Вам велено в управление МВД явиться к 11 часам дня”. – “Я к 11-ти не успею, сейчас уже 10”. – “Ничего не знаю, этаж 2, комната 212 (или другая, сейчас забыла), к Гусевой Евгении Павловне, и чтоб обязательно к 11-ти”».

БА:

Елену Георгиевну вызвали в ОВИР для заполнения анкет. Велели на следующий день принести фотографии. Чиновники настаивали, что она должна уехать через два дня, но ЕГ настояла на месячной отсрочке, чтобы побыть с Андреем Дмитриевичем. А также настояла, чтобы в выездной анкете стояло не только «Италия», но и «США». Горьковский ОВИР долго согласовывал это с Москвой. 22 октября ЕГ опять в ОВИРе – сдала окончательно все документы.

Елена Боннэр («Постскриптум» [28]): «Гусева взяла мои анкеты и сказала: “Вас вызовут”. И я помчалась домой. Андрея не было. Я опять почти не спала ночь.

Утром еле встала и ходила в халате (а больше лежала), не собираясь ни одеваться, ни куда-либо выходить. Около трех часов звонок в дверь. Медсестра Валя. Просит одежду для Андрея Дмитриевича. Он ведь как был в тренировочном костюме, так в нем и есть, а на дворе зима уже. Я собрала куртку, ушанку, ботинки, брюки, свитер, все отдала, спросила: “А когда они думают его выписать?” – “Я его сейчас привезу, вот только вещи отвезу, он оденется, и привезу”. Она ушла. И тут я поверила, что, может, мужа мне отдадут и что детей и маму я, может, увижу. Ну, а что еще и сердце снова станет работать, про это я не думала. Мне кажется, я одновременно делала не два, а все сто дел: хватала нитроглицерин, накрывала на стол, пекла яблочный пирог и варила курицу, мылась и натягивала розовое платье. Все сделала и даже свечи на столе зажгла.

Еще не было пяти часов, когда в дверях появился Андрей. В меховой шапке и куртке – все это казалось большим, ему не по росту. Очень похудевшее маленькое лицо, какого-то серого цвета. Он даже не поцеловал меня, а… “Что происходит?” – “Ты ничего не знаешь? Меня вызывали в ОВИР”, – и вдруг его лицо преобразилось, собственно, лица не стало, одни глаза живые и сияющие (я и сейчас, спустя пять месяцев, когда пишу это, не могу удержаться от улыбки, вспоминая это лицо и эту сцену целиком). И вдруг он так вильнул попочкой, как будто танцует, – никогда не видала, чтобы Андрюша делал такое движение. “Ну что, мы опять победили?” – “Победили!” И в нарушение всех норм – сразу из больницы за стол. И начались наши разговоры».

Сахаров:

«Наконец, 23 октября я вышел из больницы. Люся встретила меня фразой: “Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой” – из “Фауста” Гёте, памятный для нас эпиграф к “Размышлениям”. За два дня до этого Люсю вызвали в ОВИР для заполнения документов, а 25-го нам сообщили, что Люсе разрешена поездка!

Итак, трехлетняя наша борьба за Люсину поездку завершилась победой (сейчас я думаю, что эта победа предопределила в какой-то мере и многое дальнейшее – в том числе наше возвращение в Москву через год). Впервые за долгое время у меня возникло ощущение психологического комфорта – я считал, что сделал все, что от меня зависело».

Елена Боннэр («Постскриптум» [28]):

«Теперь три слова о хорошем. Если откинуть (на самом деле – никогда!) главное в нашей с Андреем жизни: “Ты – это я”, то его, “хорошего”, так мало в этой книге. 23 октября вечером, а может, это уже была ночь с 23 на 24-е, я вышла во двор вынести мусор. Было ясно и морозно. Снег, который шел в этот день с утра, кончил валить. Эта первая белизна засыпала все вокруг и даже прекрасно прикрыла лужу – совершенно гоголевскую, которая царствует над всем нашим пейзажем этого конца проспекта Гагарина. Засыпало и стоящие у дома машины. И на ветровом стекле нашей крупно по снегу было написано: “БИС![123]123
  Вероятно, это означает «Боннэр и Сахаров».


[Закрыть]
Поздравляем!” Еще ничего не говорилось по радио, еще, кроме нас, милиционеров и кагебешников, никто не знал, что меня вызывали в ОВИР.

Никто, кроме одного из них, не мог подойти к машине и написать это. Я теперь всегда буду глядеть в их лица и думать: “Этот? Нет, этот”.

* * *

Прошел месяц. И вот 25 ноября – последний вечер с Андреем – и он тоже прошел. В этот вечер было очень скользко, и мне не хотелось, чтобы Андрей ехал один ночью домой на своей машине. Мы поехали на такси. Когда подъехали к вокзалу – мы не были там два года, – вся площадь вдруг оказалась перерытой: в Горьком заканчивают строительство первой очереди метро. Такси остановилось очень далеко. Вещи довольно тяжелые. Андрей тащил их, часто останавливаясь, мне он тащить не давал, но я и без вещей еле двигалась – чувствовала себя плохо. За нами шло пять или шесть гебешников. Когда мы остановились передохнуть, я сказала одному: “Хоть бы помогли”. – “Нет, что вы, не положено, да вы справитесь, вы люди здоровые!” – с издевкой сказал один из них. Мы дошли до вагона, Андрей внес вещи, в моем купе сидела мелкая женщина с противно знакомым лицом, в заднем тамбуре виднелось столь же противное лицо знакомого гебешника. Потом я их увидела в очередном фильме. Нас опять снимали. И Андрей один на снежном перроне – и в моей памяти, и в фильме.

Мне кажется, нам обоим страшно опять. “Кто может знать при слове расставанье – какая нам разлука предстоит?” Опять надо выдержать – обоим разлуку, ему одиночество, мне мои болячки и их лечение. Но это все под знаком победы, в ауре победы. Два дня назад в телефонном разговоре Горький – Ньютон на мой вопрос: “Как ты?” – Андрей ответил: “Живу настроением победы”. И я вспоминала осень 1984 года. Тогда я говорила: “Андрей, надо учиться проигрывать”. А он мне на это: “Я не хочу этому учиться, лучше я буду учиться достойно умирать”.

Утром (в ноябре семь утра – это еще ночь) я приехала в Москву. Я не была здесь почти двадцать месяцев. Много? Мало? Встретили меня Боря Альтшулер и Эмиль Шинберг. Дома ждала Маша с горячими капустными пирогами. И милиция. Три человека у двери в квартиру на седьмом этаже и целая машина внизу у подъезда. Ну, ладно – они меня ждали, и это понятно, хотя зачем на одну меня так много? Но оказалось, что они были здесь, на этаже, все 20 месяцев – и днем и ночью, – у них тут даже раскладушка стояла, чтобы по очереди отдыхать.

А что было в квартире! В первую осень ветром там распахнуло окно. Квартира так и стояла открытая всем ветрам (и пыли, и грязи, и дождю, и снегу) все это время. Друзей пустили туда убраться (хоть поверхностную грязь смахнуть) за два дня до моего приезда. Сколько они вытащили оттуда сгнившего и погибшего, не описать. Там ведь даже в холодильнике оставалась еда. Он сломался, и все это сгнило. Страшно представить. И, по описанию, очень похоже на войну, на то, что заставали выжившие – вернувшиеся из эвакуации или из армии. Мне этот рассказ напомнил, что я застала в нашей квартире и комнате в после-блокадном Ленинграде, когда вошла туда в августе 1946 года. Интересно – друзья хотели пригласить для уборки кого-нибудь из фирмы “Заря” (там есть такой вид обслуживания), но им не разрешили, и из друзей поработать в этой “клоаке” пустили только Машу[124]124
  Петренко-Подъяпольскую.


[Закрыть]
, Галю[125]125
  Евтушенко.


[Закрыть]
и Лену[126]126
  Копелеву-Грабарь.


[Закрыть]
. Они очень просили, чтобы пустили хоть одного мужчину: надо было что-то двигать и, главное, много выбрасывать – выносить во двор, на помойку, но… “мужчинам нельзя”. И вот я в доме».

Полгода в «одиночке», визиты физиков, «Испарение черных мини-дыр»

Сахаров:

«Люся уехала в Москву 25 ноября. 2 декабря в Италии она увидела Алешу и Рему – они ее там встречали, а еще через 5 дней, 7 декабря, встретилась с остальными в США. 13 января 1986 года Люсе была произведена операция на открытом сердце с установкой 6 шунтов (байпас-сов). 2 июня Люся вернулась в СССР, 4 июня – в Горький. В этих нескольких строчках – потрясающие события нашей жизни.

* * *

Годы, проведенные мной в Горьком, ознаменовались важными событиями в физике высоких энергий: возникла надежда, что теория так называемых “струн”, разрабатывавшаяся ряд лет небольшой группой энтузиастов, может стать адекватным описанием всех известных взаимодействий и полей, а может даже вообще описанием “всего на свете” – всех основных физических закономерностей (по-английски TOE – Theory of Everything)…

Я поставил своей задачей изучить теорию струн и примыкающие теории, а также изучить теоретические работы на стыке космологии и физики высоких энергий. Я не очень надеюсь на личный творческий успех, но понимать сущность того, что, возможно, является очередной революцией в физике, – должен стремиться!!!

В декабре 1985-го – мае 1986 года я усиленно занимался этим; к сожалению, наличие серьезных пробелов в моих знаниях помешало мне достичь желаемой цели. Я старался в этот период не отвлекаться ни на что постороннее, в частности совсем не слушал западное радио.

Это привело меня к крупным промахам, о чем я пишу ниже[127]127
  Речь идет о первоначальной недооценке Сахаровым масштаба чернобыльской катастрофы, поскольку он черпал информацию из советских СМИ.


[Закрыть]
.

* * *

Продолжу хронику моей жизни. Приезды физиков из Теоротдела ФИАНа в декабре 1985-го – мае 1986 года возобновились. В середине декабря приехали Е. Л. Фейнберг и Е. С. Фрадкин – я узнал некоторые подробности о том, что происходило в Москве во время голодовки, и понял (но не принял) причину исчезновения одного из моих документов».

Евгений Фейнберг (о визите к Сахарову 16 декабря 1985 г., из статьи «Для будущего историка» в книге [5]):

«Мой последний приезд вместе с Е. С. Фрадкиным в декабре 1985 г. Это было после третьей голодовки, когда Елена Георгиевна уже уехала в США, где ей должны были сделать операцию на сердце…

В самом конце нашего с Е. С. Фрадкиным визита, поздно вечером, когда мы опаздывали на поезд, и Фрадкин уже вышел, А. Д. узнал от меня, что мы не выполнили его просьбу, которую он, в отличие от нас, считал очень важной. Общее (четырех человек) решение поступить именно так (мы считали, что иначе возникнет серьезная опасность, по крайней мере для двух ни в чем не повинных семей с детьми) было для нас нелегким. Но мы были убеждены в его правильности. Конечно, в тогдашних исключительно сложных обстоятельствах было трудно избежать какого-либо поступка, допускающего полярно противоположные оценки. Удивительно скорее то, что это был единственный такой случай. Впоследствии А. Д. написал в своих воспоминаниях сухо и очень кратко: “Я понял (но не принял) причину исчезновения одного из моих документов”. Непосредственная же его реакция в тот момент была остро эмоциональной… Позже ни сам А. Д., ни кто-либо из нас не возвращался к обсуждению с ним этого вопроса. Первый наш личный контакт после этого эпизода имел место лишь через год, когда в день своего возвращения в Москву А. Д. приехал в Отдел и провел с нами такие теплые и радостные шесть часов. Пережевывать старое расхождение никому уже не хотелось».

БА:

В главах 24 и 27 Е. Л. Фейнберг и Б. М. Болотовский красочно описывают, как Сахаров в его многочасовых беседах с Ефимом Самойловичем Фрадкиным вгрызался в интересующую его теорию струн. О визите 16 декабря 1985 г. Сахаров вспоминает: «Фрадкин оставил мне важные препринты работ по струне, его и Цейтлина. Следующий приезд физиков состоялся неожиданно для меня в конце января 1986 года. Были интересные научные беседы с Д. А. Киржницем и А. Д. Линде».

К этому визиту, 27 января 1986 г., относится воспоминание Давида

Абрамовича Киржница.

Давид Киржниц (из доклада «Посланец далекого времени» на «Сахаровских чтениях» в январе 1990 г., о визите к Сахарову 27 января 1986 г., [6], с. 59):

«Три раза довелось ездить к А. Д. и мне. Я ограничусь рассказом об одном смешном эпизоде, связанном с этими поездками, который характеризует отношение А. Д. к работе. Мы приехали вместе с молодым сотрудником Андреем Линде (значительно уступающим А. Д. в росте и объеме) и засели за работу. Потом А. Д. сказал, что ему холодно, ушел в переднюю и вернулся одетый в куртку. Мне вроде бы показалось, что куртка сидит на нем как-то странно, но мы просидели за работой добрых несколько часов. А потом, когда мы собрались уходить, мой спутник говорит: “А. Д., верните мне мою куртку”. Когда А. Д. работал, физические неудобства отходили для него на задний план, он их просто не замечал».

Сахаров (отчет в Теоротдел ФИАНа за 1986 г., [13], с. 319):

«Я написал в этом году заметку “Испарение черных мини-дыр и физика высоких энергий” (опубликована “Письма в ЖЭТФ”, том 44, вып. 6, с. 295–298).

В работе обсуждаются возможности проверки представлений физики высоких энергий, связанных с наблюдением при испарении черных мини-дыр – если они будут обнаружены.

Указано, что изучение температуры испускаемых частиц в функции времени и их спектра может дать сведения о существовании “теневого мира” и о характерных чертах теории при самых высоких энергиях, включая энергию “великого объединения” и планковскую.

Дана оценка образования частиц с конечной массой, а также обсуждается образование монополей и струн. Отмечено, что траектория с равным нулю относительным моментом устойчива…

В настоящее время изучаю работы по струнам. Пытался разрабатывать триангуляционную аппроксимацию мирового листка, но оказалось, что это уже сделано, причем получены важные результаты. Собираюсь в следующем году продолжить изучение этого круга проблем».

Письмо Горбачеву об освобождении узников совести

Сахаров:

«В феврале 1986 г. я написал один из самых важных своих документов – письмо на имя М. С. Горбачева с призывом об освобождении узников совести. Толчком явилось интервью Горбачева французской коммунистической газете “Юманите”, опубликованное 8 февраля. В этом интервью Горбачев говорил о положении евреев в Советском Союзе, о деле Сахарова и – что в особенности привлекло мое внимание – о политзаключенных (то, что касалось меня и моей жены, конечно, тоже привлекло внимание, но тут я не считал необходимым отвечать). Горбачев заявлял, что в СССР нет политических заключенных и нет преследований за убеждения. В своем письме я, отправляясь от этого тезиса, детально показал, что арест и осуждение людей по статьям 70 и 190-1

Уголовного кодекса РСФСР фактически всегда являются преследованиями за убеждения, так же как, нередко, осуждение по “религиозным” статьям 142 и 227, заключение в психбольницу по политическим мотивам и использование с теми же целями фальсифицированных обвинений в уголовных преступлениях. Я кратко рассказал в качестве примера о деле и судьбе некоторых лично известных мне узников совести – всего я перечислил 13 человек – и призвал к безусловному освобождению всех узников совести. Первым среди названных мною был Толя Марченко. 19 февраля я по почте отправил письмо адресату.

3 сентября по моей просьбе оно было опубликовано за рубежом (через 6 месяцев после даты извещения о доставке). Я предполагаю, что, возможно, начавшееся в первые месяцы 1987 года освобождение узников совести в какой-то мере было инициировано этим письмом – в условиях провозглашенной гласности и моего и Люсиного возвращения в Москву. Мне хотелось бы так думать».

Из письма Сахарова Горбачеву:

«Я особо – даже при отсутствии общего принципиального решения – прошу Вас способствовать освобождению всех названных мною узников совести… Узников совести в обществе, стремящемся к справедливости, не должно быть вообще!.. Так освободите их, снимите этот больной вопрос (это тем проще, что их так мало в государственных масштабах, и в то же время решение этого вопроса имело бы существенное гуманистическое, нравственное, политическое и, я осмелюсь сказать, историческое значение)!.. А в семьи узников пришло бы счастье после многих лет незаслуженных страданий…»

БА:

В этом письме Горбачеву Сахаров говорит о трагической судьбе (перечислю все имена) Анатолия Марченко, Татьяны Осиповой, Ивана Ковалева, Юрия Орлова, Виктора Некипелова, Анатолия Щаранского, Татьяны Великановой, Алексея Смирнова-Костерина, Юрия Шихано-вича, Сергея Ходоровича, Мустафы Джемилева, Марта Никлуса, Мера-ба Коставы.

В телефонном разговоре с Сахаровым 16 декабря 1986 г. Горбачев подтвердил, что еще в феврале получил и прочитал это письмо и дал соответствующие поручения. Ниже видно, насколько эти поручения были недостаточны для решения проблемы.

Хроника 1986 г. Справка Архива Сахарова в Москве, включая описание рассекреченных документов Политбюро ЦК КПСС и КГБ СССР:

11 мая. Председатель КГБ СССР В. Чебриков информирует «о мероприятиях по противодействию враждебной западной пропаганде, связанной с именем Сахарова»: создан очередной видеофильм «Сахаров говорит»; Боннэр предпринимает шаги к изданию в США автобиографической книги мужа.

17 июня. В. Чебриков информирует М. Горбачева о выполненном поручении – рассмотрении письма Сахарова А. Д.: «…утверждения Сахарова (о нарушениях прав человека, уголовном преследовании за убеждения, наличии в СССР политзаключенных) являются явно несостоятельными… Поднятые Сахаровым вопросы обусловлены, видимо, заблуждениями, которые усиливаются постоянным негативным влиянием его жены Боннэр».

Чебриков рекомендует: «…письменный ответ Сахарову не давать… поручить ответственному работнику прокуратуры СССР провести с ним разъяснительную беседу…»

3 октября. Сахаров в Горьком вызван в областную прокуратуру к заместителю Генерального прокурора СССР Андрееву по поводу февральского письма к Горбачеву.

Сахаров:

«В начале октября я получил повестку с просьбой явиться в областную прокуратуру к зам. Генерального прокурора СССР Андрееву, как там было написано, “в связи с Вашим заявлением”. Мы поняли, что речь идет о моем февральском письме Горбачеву об освобождении узников совести. 3 октября Люся отвезла меня на встречу с Андреевым. Она осталась ждать у кафе “Дружба” (в 1984 году, когда Люся ездила на допросы, она тоже оставляла там машину), а я пошел в прокуратуру.

Андреев действительно приехал по моему письму Горбачеву об узниках совести. “Ответом на письмо”, однако, его сообщение назвать было трудно. Он сказал, что прокуратуре было поручено разобраться и что все упомянутые мною лица осуждены совершенно законно (он упомянул также о проверке медицинских экспертиз, видимо в связи с психиатрическими делами). На все мои вопросы, которые я задавал с целью что-то конкретизировать или уточнить, он отвечал крайне расплывчато и неоднозначно. В частности, он так и не сказал, видел ли мое письмо Горбачев. Лишь в телефонном разговоре с М. С. Горбачевым я узнал, что на самом деле видел. Я упоминал в своих вопросах Марченко, но Андреев ушел от обсуждения. В конце часовой беседы я выразил неудовлетворенность его ответом, сказал, что по моему письму было необходимо общее политическое решение об освобождении всех узников совести, исправляющее несправедливость (я повторил заключительную формулировку письма)».

БА:

«3 сентября по моей просьбе оно было опубликовано за рубежом (через 6 месяцев после даты извещения о доставке)» – за этой короткой фразой Сахарова из приведенного выше отрывка его воспоминаний – весьма драматические события детективного свойства. А приведенные выше цитаты рассекреченных документов ЦК КПСС однозначно говорят о том, что, не будь письмо Сахарова опубликовано на Западе, эффект его был бы нулевой.

АД прекрасно понимал, что письмо это станет политически значимым фактором, только если оно в нужный момент будет предано гласности. Что такое нужный момент? Историческая встреча Михаила Горбачева и президента США Рональда Рейгана в Рейкьявике по вопросам ядерного разоружения была назначена на 11 октября 1986 г., Сахаров в сопроводительной записке к письму, адресованной Елене Боннэр, ее детям и Ефрему Янкелевичу, просил опубликовать это его письмо Горбачеву за месяц до встречи, в начале сентября. Что и было сделано! И конечно, вопрос о политической амнистии в СССР стал одним из центральных в переговорах в Рейкьявике. Тем самым Сахаров в очередной раз заставил политиков сделать то, к чему он так ясно призвал в Нобелевской лекции: увязать вопросы международной безопасности с соблюдением прав человека. И продуманная им «конструкция» сработала: вскоре, в начале 1987 г., в СССР началась реальная массовая политическая амнистия.

Понимать-то все это Сахаров понимал, но как передать копию письма на Запад, тем более что для КГБ такая передача, очевидно, была крайне нежелательна? Сахаров в эти полгода в Горьком живет один в полной изоляции. Никаких контактов ни с кем не допускалось. Только «Здравствуйте» с милиционером у двери. Единственные исключения – визиты теоретиков.

Письмо Горбачеву вывез из Горького Владимир Яковлевич Файн-берг, посетивший Сахарова на его день рождения, в среду 21 мая 1986 г. В следующий вторник, 27 мая, после семинара Владимир Яковлевич отозвал меня в соседнюю комнату и отдал пакет с письмом Горбачеву, дав понять (иносказательно, так как у стен уши), что это для Елены Боннэр. 2 июня Елена Георгиевна вернулась в Москву после полугодовой поездки в США, я сразу ее с этим пакетом посетил. И за те сутки, что она была в Москве (она выехала в Горький вечером 3 июня) она сумела отправить пакет детям в Бостон. А в пакете, кроме самого письма Горбачеву, была инструкция Сахарова – опубликовать письмо в начале сентября. Что и было сделано и, как говорилось, имело глобальные последствия.

В. Я. Файнберг (из статьи «Основатель новой нравственности» в книге [5]):

«Последняя моя поездка в Горький состоялась 21 мая 1986 г. вместе с А. Цейтлиным в день 65-летия А. Д. Сахарова. Новая волна писем и обращений хлынула в адрес М. С. Горбачева с призывами освободить А. Д. При входе в квартиру Андрея Дмитриевича у нас уже не проверяли паспорта. Андрей Дмитриевич встретил нас очень приветливо. Мы вручили ему подарки от сотрудников отдела. Затем после завтрака состоялись многочасовые (до обеда) обсуждения научных вопросов.

А. Д. очень любил отдыхать на Откосе – очень красивом месте на берегу одного из рукавов Волги. И в этот приезд он попросил нас вместе с ним поехать на его машине на Откос отдохнуть и там обсудить со мной (по традиции) некоторые политические вопросы. Поскольку все в квартире не только прослушивалось, но и просматривалось, то “ненаучную” информацию мы писали обычно на клочках бумаги. Перед выходом из квартиры А. Д. написал мне записку с просьбой отвезти в Москву копию его письма М. С. Горбачеву. Я (также на бумаге), как “опытный” конспиратор, ответил, что лучше всего отдать мне письмо в машине, что и было весьма демонстративно проделано Андреем Дмитриевичем, когда мы (А. Д., А. А. Цейтлин и я) сели в его машину и поехали на Откос.

Хорошо помню, как, вернувшись в Москву, со всяческими предосторожностями я передал письмо по назначению».

БА:

Поступок В. Я. Файнберг был неординарным: друзья-теоретики говорили мне, что сотрудники КГБ приходили в Отдел теоретической физики накануне визитов физиков к Сахарову и предупреждали ничего ненаучного от Сахарова в Москву не привозить.

Чернобыль

Сахаров:

«26 апреля произошла ужасная катастрофа в Чернобыле. Я узнал об этом с большим запозданием из клочка газеты двухдневной давности с кратким (и не точным) сообщением ТАСС (вероятно, это было 6 мая).

В те дни я не только не слушал западное радио (таков был мой “режим” все 6 месяцев Люсиного отсутствия – я уже об этом писал), но и не читал регулярно газет. К моему стыду, я усиленно поддерживал в себе ощущение, что ничего особенно ужасного не произошло. Это было позорной ошибкой! Одной из причин ее явилось то, что опубликованные в советской прессе данные были (умышленно?) занижены в сто или более раз! Другой причиной было отсутствие у меня правильной информации. К сожалению, была и третья причина – известная предубежденность, инертность мышления, нежелание посмотреть в глаза ужасным фактам.

21 мая на мой день рождения приехали физики из Москвы (В. Я. Файнберг и А. А. Цейтлин) и рассказали кое-что об аварии. Но в двухнедельный период до этого ГБ сумело полностью использовать мое заблуждение. Ко мне с 7 по 19 мая подходили на улице люди, якобы случайные прохожие, и расспрашивали о Чернобыле, и я (хотя и с оговорками о недостатке информации) говорил им успокоительные вещи. Все это тайно записывалось, снималось на пленку и передавалось на Запад (уже без оговорок). ГБ записало и опубликовало на Западе сказанные мной 15 мая в телефонном разговоре с Люсей неумные слова: “Это – не катастрофа, это – авария!..”

В высшей степени потрясли меня те новые для меня факты, которые Люся сообщила о Чернобыльской катастрофе. Она рассказала, что узнала о катастрофе, когда была на ежегодном собрании Национальной Академии наук США, т. е. гораздо раньше, чем появились первые сообщения в советской прессе. В США по телевизору показывались сделанные со спутника снимки, на которых был виден горящий реактор. Подъем уровня радиации был зарегистрирован во всех европейских странах. В первые дни после аварии Чехословакия, Швеция, Польша и Венгрия требовали от советских властей объяснения, что произошло в СССР, но долго не получали никакого ответа. В Польше населению выдавали содержащие йод таблетки, чтобы ускорить вывод радиоактивного изотопа йода (вставал вопрос: а что делали в СССР, где, конечно, радиоактивность была больше?). На Украине и в Белоруссии беременным женщинам советовали делать аборты! Все это было ужасно, в корне меняло ту относительно благополучную картину, которую я составил себе и которая частично сохранялась в моем воображении даже после визита физиков.

Мне хотелось бы верить, что я сумел извлечь уроки из своей ошибки. Во всяком случае, последующие месяцы я много думал о том, как же я мог так ошибаться. Но еще важней было решить, сначала для себя, что же вообще надо делать с ядерной энергетикой…»

Горький, июнь – декабрь 1986 г.: возвращение Елены Боннэр («мышеловка захлопнулась»), Миша Левин, гибель Анатолия Марченко, звонок Горбачева и конец ссылки

Сахаров:

«2 июня Люся вернулась в СССР. Последнюю неделю своего пребывания на Западе она побывала в Англии и Франции, встречалась с премьер-министром Маргарет Тэтчер, с президентом Миттераном и премьером Жаком Шираком, продолжая ту же линию за мое возвращение в Москву, как в США (т. е. что следует добиваться моего возвращения в Москву, а не эмиграции).

В Москве прибытие Люсиного багажа задерживалось, и она решила поехать на 10 дней в Горький, повидать меня после полугодовой разлуки. Однако, как только она ступила на горьковскую землю, мышеловка захлопнулась, и больше она уже не смогла поехать в Москву до самого нашего освобождения в декабре. Уже на вокзале КГБ продемонстрировал свои неограниченные возможности, запретив носильщикам вынести Люсины вещи из вагона. Через несколько дней ее вызвали в ОВИР и потребовали сдать заграничный паспорт (который остался в Москве) и встать на учет ссыльной».

Елена Боннэр («Постскриптум» [28]):

«Я прилетела в Москву в сопровождении двух конгрессменов, Барни Франка и Дана Лангрена, и двух наших молодых друзей, Боба Арсенала и Ричарда Соболя, так по-человечески волновавшихся: вдруг меня плохо встретит отечество. Милиционеров, бессменно дежуривших в машине у подъезда и на лестничной площадке дома на улице Чкалова с 20 мая 1983 – три года с небольшим, – не было, хотя еще за два часа до моего прибытия они были. Мои американские провожатые – все четверо – спокойно вошли в дом вместе со мной. А мы так готовились к тому, что их не пустят… Я почувствовала себя вроде как обманщицей – вот наговорила: милиция, пост, слежка. Бог знает что, а ничего этого нет. Барни Франк и Дан Лангрен вскоре ушли: им надо было отдохнуть, наутро они улетали домой. А ко мне собралось несколько друзей. Я чувствовала себя усталой, надо было сделать еще много, и я заранее боялась, как наберусь сил.

Я решила, что пробуду в Москве дней 5–6. Меня раздирали противоречивые чувства: нестерпимо хотелось к Андрею. Наутро – солнце и сверкающее небо, потом июньский дождь, так счастливо звенящий, ударяя в стекла окон и подоконники, а я совсем в депрессии и уже не хочу и не могу что-то делать. Скорей за билетом, потом дать телеграмму в Горький. Ведь к делам можно вернуться и потом.

В скоропалительном моем отъезде, кроме того, что хотелось к Андрею, что не могла ни за что взяться, сыграло свою роль и отсутствие милиционеров, какая-то иллюзия свободы.

Еще из окна поезда я увидела Андрея, он показался мне растерянным и одетым как-то нелепо. И эта растерянность и нелепость были такими своими. Носильщика не было. Андрей сказал, что он пытался найти, даже разговаривал с одним. Тот объяснил, что им не велели обслуживать пассажиров из одиннадцатого (моего) вагона: “Там кто-то из Америки приехал, так вот нельзя”. Андрей схватился за чемоданы, но я рявкнула на весь вагон, что если они хотят (они – это “они”), чтобы он, дождавшись меня, умер, таская какое-то дерьмо, то пусть они и подавятся моими чемоданами. “Пошли”. И мы вышли на вокзальную площадь и сели в нашу машину. Рядом, задним стеклом к нашему ветровому, стоял какой-то фургон, вроде санитарного, и оттуда, раздвинув шторки и ничуть не стесняясь, нас начали снимать. Все стало на свои места. Ко мне вернулось реальное представление о действительности. И мы взахлеб начали разговор, который продолжался, с перерывами на сон, не одну неделю. Так мы стояли, то есть машина стояла, а мы-то сидели, поболее часа, потом к нам подошел какой-то железнодорожник и позвал опознавать вещи, которые ему якобы сдали как забытые. Видимо, обыск кончился. Я не пошла. Опознавать вещи, которые он никогда не видел, пошел Андрей, ведь все это была игра. Еще минут через сорок очень вежливый носильщик привез багаж. И мы поехали домой. Где мы – там и дом!»


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации