Текст книги "Вольный странник"

ТОСКА

РУЧКИ ДВЕРИ ДАРИЯ КОГТИ УКРАШАЮТ,

НО НИКТО СПРОСИТЬ НЕ СМЕЕТ,

ЧТО ТЕ КОГТИ ОЗНАЧАЮТ.

НУ А МНЕ ОДИН ЧУДАК КАК-ТО НАШЕПТАЛ:

«ТЫ НЕ БОЙСЯ ЭТИХ ЛАП,

КОГТИ ИХ – СОВСЕМ НЕ ТО,

ЧТО ТЫ ПРЕДПОЛАГАЛ».

ПРЕДАНИЯ СКАЗИТЕЛЕЙ

Стоув просыпалась, будто постепенно вылезала из кокона сна – образы привидевшихся ей кошмаров прилипчивыми тенями еще бродили в голове. Всю ночь напролет ее навязчиво преследовали картины всей ее жизни с того времени, как она себя помнила, причем в них все время безжалостно вторгались жуткие звуки, какие-то крики и отблески пожарищ, от которых ее охватывал ужас. Почему же это происходило с ней именно теперь? Как будто что-то бередило именно те воспоминания, которые ей так хотелось забыть.

Она не двигалась, не поднимала отяжелевшие веки. А что, если кто-нибудь об этом узнает? Что, если во сне она кричала? Девочка прислушалась. Кто-то был рядом с кроватью. Гвинет? Нет, дыхание человека было другим: Гвинет дышала часто, но неглубоко, а тот, кто сидел рядом, дышал глубоко и размеренно. Значит, Гвинет рассказала кому-то о том, что ночью она кричала. Зачем? Уж лучше бы помалкивала, потому что тогда она должна была бы признаться, что давала Стоув вино, а за это ее ждало неминуемое наказание. Получается, что девочка творила во сне такое, что очень испугало служанку. Кому же она решилась об этом рассказать? Вот в чем вопрос.

Стоув чуть-чуть приоткрыла глаза, ровно настолько, чтобы разглядеть силуэт Виллума. Это хорошо. Значит, в контролируемых мозгах Гвинет сохранилась доля здравого смысла. Если повезет, Виллум ее поймет. Он сможет ее защитить. Продолжая лежать неподвижно, Стоув разглядывала желтый балдахин над кроватью и думала над своим положением. Полоска света пробивалась сквозь тяжелые шторы, значит, было уже где-то около полудня.

– Ты долго здесь сидишь? – спросила Стоув.

– Как известно, время – понятие относительное. Поэтому мне кажется, что я здесь сижу с тобой совсем недолго.

Но по синякам под его опухшими глазами девочка поняла, что он с ней, наверное, всю ночь просидел.

– Мне кажется, что-то было не то с этим вином.

– Стоув, – тихо сказал Виллум, придвинувшись к кровати, – когда я сюда пришел, тебе что-то снилось, ведь так?

Он улыбался усталой, но доброй улыбкой. Может быть, ей станет полегче, если она ему обо всем расскажет? Девочка кивнула.

– Я вспоминала во сне о том, как человек в красной маске передавал меня клирикам. И фургон, на котором меня сюда привезли. Раньше я никогда не пробовала мороженое…

– Не всех детей сюда так доставляют, – Виллум нахмурился, будто раздумывал над какой-то затейливой загадкой. Потом перевел на нее озабоченный взгляд и негромко сказал: – Но за жизнь твою они опасались. Ты была очень худенькой и бледной, все время молчала. О моих способностях воспитывать детей доложили Дарию, и он сказал мне тогда, чтобы я встретился с тобой.

– И ты мне показал разные игры со скакалками и смог меня разговорить.

– Я попытался, но это не сработало. Ты была не в себе, тебя насильно вырвали из твоего мира, и в тебе все еще кипела ярость. Она подсказывала тебе единственное средство сопротивления Владыкам – отказ выполнять их желания. Ты их попросту игнорировала, полностью замкнулась в себе, ни на что не реагировала. Кордан тогда сказал, что лучшим средством вывести тебя из этого состояния станет снадобье, а я мог ему на это ответить лишь тем, что тебе нужно время. Я знал, что постепенно ты придешь в себя. Но, – Виллум печально улыбнулся, – время – понятие относительное. Владыкам тогда показалось, что мое предложение чревато серьезным риском. А что, если твое состояние будет только ухудшаться, и ты умрешь? – спрашивали они. Дарий тогда признал, что снадобье – опасное средство, но в твоем случае необходимое.

– Не столько необходимое, – возразила девочка, – сколько целесообразное.

– Да, результаты его применения последовали незамедлительно. Но, по большому счету, эта целесообразность чревата непредсказуемыми последствиями. У тебя отняли детство и привили нездоровую зависимость. Стоув, ты была без сознания двое суток. Временами пульс у тебя почти не прослушивался.

Стоув смотрела на него с недоумением.

– Не может быть… – Ей казалось, что она лишь ненадолго сомкнула глаза.

– Скажи мне, Стоув, я когда-нибудь тебя обманывал?

Значит, они знают. Все они об этом знают. Станут задавать вопросы, проводить расследования. Ей не удастся скрыть правду об энергии, которую она впитала, проходя сквозь Стену, и которая была ей так нужна, чтобы одолеть соперников.

– Я хочу помочь тебе, Стоув.

– Хороший мой Виллум, добрый Виллум, почему ты решил стать моим другом?

– Я научу тебя, как избавиться от твоей зависимости от снадобья.

У Стоув все внутри похолодело.

– А Дарий это одобрит? – недоверчиво спросила она.

– Дарий обратил внимание, что за последние четыре месяца Кордан затребовал в три раза больше снадобья, чем раньше. Причем большая его часть была израсходована на тебя. Кордан оказался никчемным учителем. Его функции приостановлены до тех пор, пока ты окончательно не поправишься.

Итак, тупик… Если ей перестанут давать снадобье, она не сможет больше бывать в Краю Видений. Значит, ее лишат возможности подпитываться энергией от Стены. Но Виллум предлагает оградить ее от вопросов, недвусмысленно возложив всю вину на Кордана и снадобье. Сыграв уготованную ей роль, она сможет остаться в живых, чтобы в итоге выиграть. Ей выть хотелось от отчаяния, но вместо этого она лишь вздохнула, тоскливо и смиренно.

– Ты всегда присматриваешь за мной, Виллум, всегда знаешь, что мне хуже, а что лучше. Сколько, по-твоему, это может занять времени?

– Это вопрос лишь нескольких недель.

Недель!

– Ну что ж, тогда все в порядке, – согласилась Стоув.

Чем скорее они убедятся, что она поправилась, тем быстрее ей удастся вернуться к Стене.

Она изобразила на лице усталую улыбку и тонкими пальчиками коснулась руки Виллума. Самым своим искренним тоном она застенчиво произнесла:

– Спасибо тебе, Виллум, за то, что ты на моей стороне. За то, что вселяешь в меня надежду.

Но Виллум продолжал смотреть на нее изучающе и вдумчиво. Такой же пытливый взгляд она часто у него замечала, когда он смотрел на других. Что он пытался понять? Что ему было надо?

* * *

Если дни тянулись медленно, вечера казались бесконечными. Каждый вечер без исключения, когда она ложилась в постель, мысли в ее голове как будто начинали гоняться друг за другом.

Разве ты не Наша Стоув? Или лицо твое не с каждой стены смотрит на людей? Или ты не сестра всем? Разве не твой нежный образ воплощает тот хрупкий союз, который представляет собой Город? И как же они с тобой обращаются? Они относятся к тебе не лучше, чем к пленнице! Да какое они имеют право? Всего одна небольшая ошибка, да и то не по твоей вине. Да как же они смеют? Ты должна найти выход! Должна!

Замолчи! Заткнись! Все бессмысленно, все кошмарно, она больше не в силах контролировать свои мысли. Как она может отсюда выбраться, если лежит в постели, подтянув к груди коленки, и хнычет, пытаясь укрыться от красной маски, от огня, от смрада горящих жилищ и человеческих тел…

Она считает вперед, считает назад, глубоко дышит, напрягает и расслабляет каждую мышцу тела, но ничего не помогает. Сомнения, страхи, честолюбивые стремления, все крутится в голове, свиваясь в одну бесконечно затягивающуюся на шее петлю.

Стоув вымоталась до крайности и дико устала. Она знает, что мучения эти быстро не кончатся. Может быть, ей легче станет, если она сможет выбраться из своего тела?.. Нет. Не будет этого, говорит ей внутренний голос. Ее охватывает страх при мысли о том, что если она покинет тело, то вернуться в него уже не сможет. Сил у нее может не хватить. Или концентрации? Да какая, впрочем, разница? Как бы там ни было, ее только это останавливает.

Возможно, эта чехарда в мозгу кончилась бы, если бы она могла долго покричать. Но этого делать нельзя – тогда она всех перебудит и все узнают, в каком она жутком состоянии. Все пойдет насмарку. Она ведь должна им всем доказать, что быстро идет на поправку. Стоув сильно укусила себя за руку, чтобы хоть боль отвлекла ее от назойливых беспорядочных мыслей. Так она без остановки и ходила по своей темнице из угла в угол, вцепившись зубами в руку. Целиком сосредоточившись на боли, она начала ею упиваться и в конце концов получила в награду благословенную тишину в голове. Только после этого она почувствовала пульсирующую боль в руке и увидела, что пол и одежда перемазаны кровью. Но голова была свежая, и в ней царила благословенная тишина.

Спустя два часа от охватившего ее отчаяния не осталось и следа. Она начисто протерла полы, помылась и переоделась, чувствуя себя при этом очень счастливой. Счастье объяснялось простотой ее действий, и, пока она занималась этой незамысловатой работой, из головы выветрились все кошмары, исчезли ужасы, которыми только что пугало ее воображение…

Чудовище в красной маске бьет Роуна дубинкой по голове. Снег окрашивается кровью. Его рука выскальзывает из ее детской ладошки.

Стоув свернулась в постели калачиком, зарыла личико в подушку и долго-долго кричала от безысходности.

* * *

Когда взошла ущербная луна, девочка тихонечко приоткрыла дверь комнаты и выглянула в темный коридор. До слуха ее донеслись лишь звуки вентилятора, разгонявшего по зданию очищенный воздух. Держась поближе к стене, она почти незаметно выскользнула из комнаты, контролируя дыхание, следя за отражением собственной тени на стене. Она остановилась у двери кабинета Дария. Прислушалась. Изнутри не доносилось ни звука.

Девочка уставилась на когти начищенной до блеска дверной ручки. Дверь не должна быть заперта. Безопасность по периметру этих покоев такая, что мышь не проскочит, а наказание тому, кто решится проникнуть сюда без приглашения, одно – смерть. Стоув провела пальцем по когтю. Интересно, тот, что пронзил ее астральное тело, был таким же? Нет, эти когти принадлежали не рептилии. Она чуть-чуть приоткрыла дверь. Все спокойно. Никого не было ни в коридоре, ни в комнате. Она проскользнула в кабинет.

Вот она, заветная золотая коробочка, поблескивающая в лунных лучах. С каждым шагом она все больше успокаивалась. Всего лишь пара маленьких ложечек – и разум ее успокоится. Он никогда не узнает, что она чуть-чуть пригубила отсюда. Девочка склонилась над прекрасной, чудесной коробочкой, подняла крышечку и остолбенела: коробочка была пуста. Снадобья в ней не было. Ни крошечки.

Оно должно быть где-то здесь.

Стоув рывком выдвинула верхний ящик стола. ПУСТО. Почему она ищет его здесь? Дарий никогда не прячет снадобье. К чему ему это?

Шшш.

Она замерла на месте, поняв, что наделала много шума.

Тихо, осторожно, если тебя поймают, все твое актерское мастерство прахом пойдет.

Неспешно, спокойно она открывала ящик за ящиком, ощупывая их содержимое. Вдруг у нее заболели глаза от странного ощущения – как будто кто-то ее передвинул, оттолкнул против ее воли. Что это такое? Девочка напряглась, все тело прошиб пот. Стоув наклонилась, ощупывая ящики снизу в поисках тайника. Осмотрела стены за портретами, отодвинула даже картину с изображением ее самой с мертвым взглядом, но в стенах не было никаких секретов, никаких потайных отверстий с заветным снадобьем. Она стала надавливать на стенные панели из красного дерева, внимательно осмотрела все стеклянные полки, которые за ними скрывались, уставленные дурацкой коллекцией Дария, в которой были старинные бутылки, тикающие часы, древние монеты… Но в голове все время пульсировала лишь одна мысль: снадобья здесь нет. Если его не было в заветной коробочке, значит, его нигде в этой комнате не было. Не было его, и все тут! Хватит. Надо прекращать поиски. Все усилия бесполезны…

Успокойся. Сейчас же угомонись. Что с тобой будет, если тебя найдут здесь в таком состоянии?

Девочку била дрожь, которую она никак не могла унять. Боль в боку стала такой сильной, что она чуть не потеряла сознание.

Сосредоточься на боли, Стоув. Добрый Виллум, милый Виллум. Его слова всегда ей помогали. Охвати ее мысленно, обними ее, баюкай ее, как плачущее дитя. Возлюби боль свою, и она утихнет. Сама иди ей навстречу… Может быть, все-таки он хоть самую чуточку ее любит.

Иди к источнику. К источнику иди. Там столь многое еще надо узнать.

Заткнись! Убирайся отсюда вон! Дыши на боль. Люби боль, люби боль свою. Здесь, да, здесь.

Иди к источнику! К источнику!

Дрожь понемногу спадала. Влага, испаряясь в стерильном воздухе комнаты, холодила кожу. Источник! Да. Теперь она знала, что надо делать.

СУД МИЗЫ

ЛИШЬ ТЕМ, КТО СТРАНСТВУЕТ,

ДАНО БУДЕТ УВИДЕТЬ

ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ДЕТЕЙ

В ИХ ИСТИННОМ ОБЛИЧЬЕ.

КНИГА НАРОДА НЕГАСИМОГО СВЕТА

Роун сидел у газового рожка настолько подавленный, что, казалось, не мог пошевелиться от чувства вины и горестного расстройства. Он ведь был уверен, что кровопийцы – чудовища и злодеи! Но теперь он знал имя этого народа, его историю и образ жизни. Хроши. Люди, которые пошли на штурм стен Праведного от отчаяния, потому что с их семьями расправились так же жестоко, как и с народом Негасимого Света. Внезапно Роун поднялся.

– Где она?

– В комнате в четырех траслах отсюда.

– Траслах?

– Так они называют туннели между помещениями.

– Отведи меня к ней.

Лампи в недоумении уставился на друга.

– Роун, Миза ничего не знает. Я ей ничего не сказал.

– Мне нужно с ней поговорить.

– Я знаю, что в Негасимом Свете сражения и убийства считались грехом, но ты был не в Негасимом Свете! Ты защищал детей и ни о чем не догадывался.

Роун указал Лампи на туннель, через который они раньше выходили с Мизой.

– Сюда надо идти?

– Но… только не делай этого исключительно из чувства вины.

– Дело не в этом, – ответил Роун, сдерживая охватившее его нетерпение.

– Но ведь она же должна будет отомстить за отца. Неужели ты хочешь, чтобы она прошла через это?

Решительность Роуна слова друга не поколебали, и Лампи, нахмурясь, пошел впереди, показывая ему дорогу.

Миза сидела в небольшом помещении, неспешно затачивая о точильный камень острый как бритва нож. Когда Лампи с Роуном вошли к ней, она с улыбкой к ним обернулась.

– Скажи ей.

– Ты уверен?

– Не тяни резину.

– Не знаю, смогу ли я ей это правильно объяснить… Я ведь еще совсем плохо знаю их язык…

– Давай, говори.

Лампи вздохнул, сел подле Мизы, начал посвистывать и пощелкивать. Выражение ее лица становилось все более и более напряженным. В конце концов она встала, пристально посмотрела на Роуна и скрылась в одном из туннелей.

– Очень надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – пробурчал Лампи. Он был настолько сконфужен, что Роун решил, по крайней мере, объяснить ему свою позицию.

– Я знаю, что подвергаю нас обоих риску. Но, понимаешь, с тех пор, как я видел Святого, и детей, и разлом, и все, что произошло в селении, я чувствую, что мне надо это как-то помочь изменить… И я знаю, что если уйду отсюда, не сделав того, что собираюсь, то встану на неверный путь. Тогда я уже ничего не смогу изменить.

Они молча сидели и ждали. Лампи не сводил глаз с пламени газовой горелки, потом растерянно покачал головой.

– Знаешь, что меня больше всего пугает? Мне кажется, я тебя понимаю.

Свистящий звук возвестил о приходе первого хроши – того старца, который прошлым вечером проводил обряд обрезания ушей. За ним вошли еще пятеро, после которых в помещение вошли Миза и Шисос. Вид у всех кровопийц был мрачный и свирепый. Последней вошла Мабатан. Выражение ее лица было непроницаемо. С подобающей ситуации серьезностью она обратилась к Роуну:

– Эти хроши – родственники тех четверых, кого ты лишил жизни. Еще нескольких ты ранил, но, по словам Шисоса, большинство добили наемники.

Роун стоял, повернувшись лицом к родным тех хроши, которые приняли смерть от его руки.

Шисос взглянул Роуну в глаза и низко, жутко зарычал. Остальные разразились какофонией свиста и щелканья.

– Ты убил людей моего народа, – переводила Мабатан. – Но мне сказали, что сам ты не из Праведного и бился с нами, защищая Новакин.

– Новакин? – не понял Лампи.

– Легенда хроши повествует о четырнадцати детях, которые спасут мир. Я сказала им, что Роун – страж Новакин.

Роун почувствовал, что напряжение Лампи чуточку спало, но суровое выражение лица Мабатан перечеркивало все надежды на прощение, которые еще теплились в его душе.

– Кровь за кровь – таков закон хроши.

В руках кровопийц блеснули острые как бритвы ножи.

– Это же безумие какое-то, – в ужасе прошептал Лампи.

Роун не сдвинулся с места, прямо глядя в глаза хроши.

– Я пришел к вам, чтобы принять возмездие за ваши утраты.

Лампи вздохнул. Старик резко ему что-то просвистел.

– Сними рубашку, – перевела Мабатан.

Роун немедленно выполнил указание. Вперед вышла Миза с занесенным для удара острым ножом, и у Лампи перехватило дыхание. Не обращая на него внимания, девушка взглянула на Роуна и с размаха рассекла ему кожу на груди.

Тонкая кровавая линия протянулась у него от плеча до бедра, но он даже не дрогнул. После этого остальные семь хроши поочередно сделали ножами то же самое так, что все их надрезы пересеклись в одной центральной точке. Когда последний сделал свое дело, на теле Роуна возникло что-то наподобие кровавой звезды. Все хроши коснулись пальцами крови на его груди, потом попробовали ее на вкус.

Когда все закончилось, старик посыпал раны Роуна каким-то порошком и втер его в кожу.

– Зачем это? – спросил Лампи.

– От этого средства быстрее заживают раны, – ответила Мабатан, – но навсегда останутся шрамы… если он выживет.

До того как Лампи успел отреагировать на ее слова, помещение заполнил странный утробный гул. Начал издавать этот звук старик-хроши, его поддержали остальные. Напряжение и сила звука нарастали, перейдя в дикие истошные вопли.

Когда сверчок Роуна прыгнул ему на грудь, хроши ускорили ритм, и Роун к ним присоединился. Звезда на его груди вспыхнула ярким пламенем, языки которого стали закручиваться все с большей скоростью, озаряя помещение алыми отсветами. На месте груди Роуна образовалась гигантская дыра, и, когда он склонил голову, чтобы в нее заглянуть, дыра засосала его в свое чрево.

ОСЛЕПИТЕЛЬНОЕ СОЛНЦЕ ЗАЛИВАЕТ ЯРКИМ СВЕТОМ СВЕРКАЮЩИЙ ЗЕЛЕНЫЙ КОВЕР, НА КОТОРОМ СИДИТ РОУН. ЗАМЫСЛОВАТЫЙ РИСУНОК КОВРА СПЛЕТЕН ИЗ ВИТИЕВАТО ПЕРЕСЕКАЮЩИХСЯ УЗОРОВ, СОСТАВЛЕННЫХ ИЗ ПОЛУПРОЗРАЧНЫХ ТРУБОК, ПО КОТОРЫМ ТЕЧЕТ КАКАЯ-ТО ЖИДКОСТЬ. ОН В ТРЕВОГЕ ПОДНИМАЕТСЯ, ДЕЛАЕТ ПАРУ ШАГОВ НАЗАД И ЧУТЬ НЕ ПАДАЕТ ВНИЗ – КОВЕР ВИСИТ В ВОЗДУХЕ. РЯДОМ, ВОКРУГ НЕГО – ПОВСЮДУ ВИСЯТ ТЫСЯЧИ ДРУГИХ ТАКИХ ЖЕ КОВРОВ. ЭТО листья. И ОН СТОИТ НА ОДНОМ ИЗ НИХ. С СОДРОГАНИЕМ ОН ПОНИМАЕТ, ЧТО САМ, ДОЛЖНО БЫТЬ, СТАЛ РАЗМЕРОМ С БЛОХУ.

ВНЕЗАПНО ЛИСТ СИЛЬНО КАЧАЕТСЯ И ОТБРАСЫВАЕТ РОУНА К ДРУГОМУ ЕГО КРАЮ. ОН ПРИСЕДАЕТ НА КОРТОЧКИ И, ЧТОБЫ НЕ СВАЛИТЬСЯ ВНИЗ, ХВАТАЕТСЯ ЗА ОДНУ ИЗ ТРУБОК, ПО КОТОРОЙ ТЕЧЕТ ЖИДКОСТЬ. БОЛТАНКА ПРЕКРАЩАЕТСЯ, И РОУН ВИДИТ, ЧТО ТЕПЕРЬ ОН НА ЛИСТЕ НЕ ОДИН. РЯДОМ С НИМ ОГРОМНОЙ ГЛЫБОЙ НАВИСАЕТ БЕЛЫЙ СВЕРЧОК. ОН СКЛОНЯЕТ ГИГАНТСКУЮ ГОЛОВУ ТАК, ЧТО ПАСТЬ ЕГО ОКАЗЫВАЕТСЯ СОВСЕМ РЯДОМ С РОУНОМ. НАСЕКОМОМУ НИЧЕГО НЕ СТОИТ ПЕРЕКУСИТЬ ЕГО ПОПОЛАМ, ОНО С ЛЕГКОСТЬЮ МОЖЕТ ПРОГЛОТИТЬ ЕГО ЦЕЛИКОМ. ЮНОША ОСТОРОЖНО ДЕЛАЕТ ШАГ НАЗАД, НО СВЕРЧОК ПРИДВИГАЕТСЯ БЛИЖЕ, ЕГО ОГРОМНЫЕ ГЛАЗА НЕОТРЫВНО ГЛЯДЯТ НА РОУНА.

САМ ОН СМОТРИТ В ЭТУ МОЗАИКУ ШЕСТИУГОЛЬНЫХ ЛИНЗ И ВИДИТ В НИХ ТЫСЯЧИ ОТРАЖЕНИЙ СОБСТВЕННОГО ЛИЦА. ПОТОМ ВСЕ ЛИНЗЫ, КАК ПО КОМАНДЕ, НАЧИНАЮТ ВРАЩАТЬСЯ, МЕНЯЯ КАРТИНКУ. КОГДА ОНИ ОСТАНАВЛИВАЮТСЯ, В НИХ ПОЯВЛЯЕТСЯ ЛИЦО КИРЫ, КОТОРОЕ ТУТ ЖЕ СМЕНЯЮТ ЛИЦА БАБА, ЛОНЫ, ДЖИПА, РАНКА – ВСЕХ ЧЕТЫРНАДЦАТИ НОВАКИН, А ЗА НИМИ ВОЗНИКАЮТ ЛИЦА СОТЕН ДЕТЕЙ, КОТОРЫХ РОУН НИКОГДА РАНЬШЕ НЕ ВИДЕЛ.

КОЛИЧЕСТВО МЕЛЬКАЮЩИХ ЛИЦ РАСТЕТ И МНОЖИТСЯ, И ВСЕ ЭТИ ДЕТИ НАХОДЯТСЯ В ОПАСНОСТИ. ПРИЧЕМ КАЖДОГО ПОДЖИДАЕТ СВОЯ УГРОЗА. А КИРА? ОНА ТОЖЕ ПРЕДСТАВЛЯЕТ УГРОЗУ? НЕТ, ТАК РОУНУ НЕ КАЖЕТСЯ. ОНА ТОЖЕ ПЫТАЕТСЯ СПАСТИ ДЕТЕЙ? ВСЕХ ЭТИХ ДЕТЕЙ?

«ЧЕМ Я МОГУ ПОМОЧЬ? ЧТО Я ДОЛЖЕН СДЕЛАТЬ?» – СПРАШИВАЕТ РОУН, В НАДЕЖДЕ ПОЛУЧИТЬ ОТ СВЕРЧКА ОТВЕТ.

НО ТОТ ЛИШЬ ПОТИРАЕТ СВОИ ГРОМАДНЫЕ КРЫЛЬЯ, И ВОЗДУХ СОДРОГАЕТСЯ ОГЛУШИТЕЛЬНЫМ СТРЕКОТАНИЕМ. ЕГО ГУЛ НАСТОЛЬКО СИЛЕН, ЧТО ПОДНЯТАЯ ИМ ВОЗДУШНАЯ ВОЛНА СБИВАЕТ РОУНА С НОГ, ВИБРАЦИЯ ВОЗДУШНЫХ ПОТОКОВ ПОДНИМАЕТ ЕГО ВВЫСЬ, ПОТОМ ОПУСКАЕТ ВНИЗ, И ОН ПРИХОДИТ В СОЗНАНИЕ.

Роун раскрыл глаза и упер взгляд в старика-хроши, который с явным удовлетворением кивнул Мабатан и что-то ей просвистел-прощелкал.

– Он сказал, что все – правда. Ты в самом деле защитник Новакин.

– Почему он так в этом уверен?

– Потому что ты остался жив.

* * *

К тому времени, как Роун очнулся от долгого сна, раны на груди уже затянулись. Ясно было, что шрамы у него не пройдут никогда, но он знал, что это совсем невысокая цена за то, что он совершил.

– Ты очень крепко спал, – сказал Лампи. – Хотя, честно говоря, не знаю, насколько тебе это поможет…

Он говорил как бы шутя, но Роун уловил, что на самом деле Лампи испытывал совсем другие чувства. Лампи с Мабатан обменялись быстрыми взглядами, и Роун понял – они не отходили от него всю ночь.

– Неужели вы боялись, что я не проснусь?

– Так иногда случается, – заметила Мабатан.

– Но теперь-то ты пришел в себя, и мы можем отсюда уйти.

– Шисос нашел тех, кого я искала, – сказала Мабатан. – Он проводит нас к ним.

После завтрака на скорую руку, состоявшего из печеных яиц и вяленого мяса, трое друзей последовали за Шисосом и Мизой через дюжину траслов и жилых помещений. По мере продвижения вперед на скользких войлочных циновках, жилых помещений становилось все меньше и меньше. Когда они достигли цели, мышцы рук у Роуна ныли так, что мочи не было. Они оказались в камере со многими входами, один из которых был закрыт каменной плитой, запертой на металлический засов. Хроши поделились с ними какой-то жидкостью, по вкусу это была не кровь.

– Понятия не имею, как далеко мы забрались и где теперь находимся, – вздохнул Лампи.

Роун хотел было что-то ему ответить, но Шисос так на них присвистнул, что они тут же смолкли. Хроши приложил ухо к гладкой стене и прислушался.

Заинтригованный, Роун сделал то же самое. До него донесся глухой беспорядочный шум, отдававшийся вибрацией. Он прошептал:

– Там люди. Много людей.

Обменявшись с Шисосом несколькими щелчками с присвистом, Мабатан сказала:

– Это – то самое место, которое нам нужно.

Миза повернулась к Роуну и что-то ему просвистела. Он не уловил в этих звуках враждебности, ему даже показалось, что в них крылась душевная теплота.

– Она тебя благодарит, – сказал Лампи, – за то, что ты помог ей примириться со смертью отца.

– Скажи ей, что я благодарен ее народу за честь, которую мне здесь оказали.

Лампи перевел, и Миза, не сводя глаз с Роуна, заговорила снова.

– Она сказала, что теперь ты помечен, – перевел Лампи. – Как и хроши, ты теперь отличаешься от обычных людей. Но ты и сам уже об этом знаешь.

– Скажи ей, что я с гордостью буду носить знак хроши.

Миза повернулась к Лампи лицом, положила ему руки на грудь, и они обменялись серией свистящих щелчков. Роуну запомнилось одно слово, которое Миза повторяла снова и снова, – зошип. При этом, как ему показалось, она его о чем-то просила. Потом Миза сняла с шеи кожаный ремешок, с которого свисала длинная круглая серебряная подвеска. Она надела ремешок с подвеской на шею Лампи.

– Что значит «зошип»? – спросил Роун Мабатан.

– Это тот, кто находится между хроши и людьми. Посредник. Она попросила Лампи стать им.

– А серебряная подвеска?

– Это свисток. Они придут к нему, когда он в него свистнет, – сказала Мабатан. – Пойдем. Шисос готов.

Шисос отодвинул железный засов и открыл люк. После рулады прощального свиста и пощелкивания трое людей покинули владения хроши.