Текст книги "Реформация. Полная история протестантизма"

Отвращение папы Павла IV ко всему, что было связано с Габсбургами, а также ко всему испанскому очень осложнило ситуацию в 1550-х годах, когда казалось, что католикам представилась прекраснейшая возможность возродить свою веру в Европе, поскольку в королевстве Англия совместно правили королева Мария Тюдор и Филипп Испанский. В то время как рушились надежды Габсбургов на восстановление единства в Центральной Европе, а во Франции и Нидерландах зарождался агрессивный протестантизм, внезапная смерть Эдуарда VI, постигшая молодого короля в 1553 году, позволила надеяться на то, что на Атлантических островах восстановится католическая держава. Мария получила корону сводного брата, победив на всех фронтах: она разгромила и унизила королеву-протестантку Джейн Грей, совершила почти бескровный переворот, обрела широкую поддержку народа (гл. 5, с. 313–314) и теперь могла обратить себе во благо повсеместное разочарование консерваторов и ту ярость, которую они испытывали после религиозных реформ Эдуарда. И сразу скажем, что она добилась своего. Мария не отличалась фантазией (среди иностранных дипломатов ее двор быстро снискал репутацию одного из самых скучных в Европе), но природа щедро одарила ее фамильными чертами Тюдоров – отвагой и упорством. Новая королева заставила политическую верхушку согласиться с двумя ее личными инициативами, явно не снискавшими популярности: первой был брачный союз с ее кузенами-Габсбургами, а второй – возвращение к послушанию Риму.

Если Мария хотела сохранить Англию для католичества, ей требовался муж. Все знали, что следующая назначенная наследница Тюдоров, леди Елизавета – протестантка. И хотя Марии на момент коронации исполнилось тридцать семь, она остро, всей своей сутью ощущала, что должна исполнить волю судьбы, родив наследника, который помешает Елизавете взойти на престол, и настаивала на том, чтобы жених происходил из рода Габсбургов. Карл V, двоюродный брат Марии, ее верный сторонник на протяжении тех двадцати лет, пока она пребывала в тени, считал себя слишком старым вдовцом для новой женитьбы, и эта роль досталась его сыну Филиппу, вскоре ставшему королем Испании. Подданные Марии не испытали по этому поводу особых восторгов: они прекрасно знали, как Габсбурги благодаря таким брачным союзам создали свою империю. Кроме того, брак с испанским королем встревожил общество, и эти страхи отразили новую, вызванную английской Реформацией, напряженность в отношениях испанцев и англичан (гл. 7, с. 397–398). Впрочем, следует сказать и о том, что выбор королевы мог принести немало пользы. Габсбурги были не только близкими родственниками Марии, но и правили Нидерландами, главным зарубежным торговым партнером англичан, и английские монархи вот уже двести лет считали их и предшествующие им династии достойными союзниками Англии на континенте.

Мария успешно справилась со всеми, кто противился этому браку в ее отечестве, и даже подавила опасное восстание в Кенте, устроенное в январе 1554 года бывшими сторонниками леди Джейн Грей. Сэр Томас Уайатт, предводитель повстанцев, тщетно пытался подражать Марии, за полгода до этого призывавшей обе стороны совершить переворот, и скрывал протестантские мотивы под светской причиной – защитой Англии от засилья испанцев. Летом 1554 года королева встретила нового мужа на свадебной церемонии в Винчестерском соборе, в один из немногих поистине радостных дней в ее жизни, полной разочарований и безвестности (см. илл. 7). Она была на одиннадцать лет старше Филиппа. Сам он вступил в брак из чувства долга, и счастья ему это не принесло. Испанский властелин на удивление миролюбиво воспринял мелочную сделку, которую заключили с ним английские политики: ему не позволялось наследовать королевство, если в браке не родится сын; ему не оказывали честь коронации (что было особенно унизительно для Габсбургов, столь ценивших церемонии); и ему даже не предоставили личные поместья, подобающие супругу английской королевы.

Только в конце того же 1554 года Мария смогла достичь своей другой заветной цели – воссоединения с Римом. Потребовались долгие переговоры с английскими аристократами и джентри, которые отнеслись к епископу Римскому не столь восторженно, как к восстановленной латинской Мессе, и ни за что не хотели отдавать недавно приобретенные земли, прежде принадлежавшие Церкви. Лишь когда английские землевладельцы получили уверения в том, что их права будут соблюдены, в королевство в ноябре 1554 года с миротворческой миссией прибыл представитель Юлия III – кардинал Реджинальд Поул. Теперь ему представилась возможность обрести реальную власть и воплотить в жизнь годы своих размышлений о реформе Церкви. Поул обратился к эмоциональному английскому парламенту с привычной учтивостью: «Я пришел не осудить, но вернуть мир; не принудить, но снова призвать; не сказать, что все решено, но возвестить о милосердии и доброте к тем, кто их достоин» [10]. Он еще не мог стать архиепископом Кентерберийским: законодательный пробел в отношениях Англии и Рима не позволял правомерно сместить Томаса Кранмера. Мария могла бы казнить того за измену, поскольку Кранмер поддерживал королеву Джейн. Но она винила его и в бедах Англии, и в собственных несчастьях, постигших ее за два десятилетия, – и была намерена добиться того, чтобы он предстал перед судом за ересь.

Все шло к тому, что ее слова окажутся истиной – но она ошиблась, и это стало ясно в марте 1556 года, в дождливый субботний день, когда разыгрался последний акт высокой драмы. Проведя в тюрьме более двух лет, Кранмер ослабел – одинокий, терзаемый виной, корящий себя за предательство дочери Генриха VIII, он устал спорить с искушенными католиками, сломался и даже после того, как узнал, что Мария не позволит ему избежать костра, подписал шесть отречений от своего протестантского пути, каждое из них было еще малодушнее прежнего. Казалось, в «возвращении заблудших на путь истинный» Мария сорвала самый крупный куш во всей европейской Реформации, но в последний момент Кранмер, получивший право выступить с кафедры в переполненной университетской церкви в Оксфорде и во всеуслышание заявить о своем раскаянии, драматично и неожиданно отрекся от всех своих отречений. Он умер в Оксфорде, в пламени, крича, пока мог, о своей «недостойной правой руке», – и отобрал у правительственных пропагандистов столь близкую и желанную победу [11].

И все же Поул был наконец готов начать работу по воссозданию версии Католической Церкви, достойной тех благородных реформ, о которых он мечтал в годы долгого изгнания. Его восторженно поддерживали кузина-королева и союзники, предоставленные королем Филиппом, страстно желавшим восстановить католическую веру. Филипп привез в Англию лучших мыслителей Габсбургского католичества – испанцев, входивших в доминиканский орден; то были Педро де Сото, духовник Карла V, Хуан де Вильягарсия, Бартоломе Карранса. Символично, что де Сото и Вильягарсия получили университетские кафедры, которые ранее занимали Мартин Буцер в Кембридже и Петр Мартир Вермильи в Оксфорде, и именно они чуть было не сломили дух Кранмера за несколько месяцев до его смерти. Они стремились превратить Англию из маяка реформатского протестантизма в конкурирующую фирму по воссозданию прежней религии. Главная роль в этом предприятии отводилась Испании и Тридентскому Собору, первые сессии которого уже прошли. Часто Марию порицали за то, что она не призывала на помощь другую яркую звезду ревностного католичества – Общество Иисуса. Но если говорить об Англии тех дней, то в чем могли иезуиты превзойти элиту доминиканцев? До 1555 года среди иезуитов не было ни одного англичанина, и их проповедь, обращенная к аудитории в университете или при дворе, неизбежно должна была звучать на латыни, как и у испанских доминиканцев. И неудивительно, что иезуиты, исполняя миссию, уже охватившую мир, не стремились в королевство, где уже присутствовали католики, способные многого достичь, поэтому иезуитский посланник так и не прибыл в страну до самой смерти Марии [12].

К обновлению католичества кардинал Поул приступил со всей решительностью, и инициативы, предпринятые им, внушали надежды. Как и прежде кардинал Уолси, Поул обладал полномочиями легата и властвовал не только над епархией Кентербери, но и над обоими архиепископствами Англии. Иногда из-за его действий менялась сама основа внутренней структуры Протестантских Церквей. Ярче всего это выразилось в том, что в церкви снова вернули образа для молитвы и богослужений, а для традиционной литургии предоставили минимальный набор облачений и тарель. Священников, вступивших в брак – таких было около двух тысяч, – насильно разлучали с женами, а тех, кого не считали неисправимым протестантом (подавляющее большинство), вновь переводили в Церковь, под попечение пасторов. Эти важные административные меры были приняты быстро и эффективно, в духе Томаса Кромвеля, великого советника Генриха VIII. Поул также созвал со всего королевства синод, или ассамблею, под руководством легата. Некоторые законодательные акты этого синода предвосхищали те меры, которые со временем, после Тридентского Собора, постепенно принимались во всем римско-католическом мире. В Англии Марии Тюдор впервые появился новый предмет церковной утвари: дарохранительница, расположенная в главном алтаре церкви – в ней находился освященный хлеб для таинства Евхаристии. Там, где шла Контрреформация, такие священные сосуды со временем становились все роскошнее: в них видели средоточие благочестивых размышлений, зримое воплощение благоговейного трепета, испытываемого на литургии. Синод предписал епископам постоянно проживать по месту служения, а также предусмотрел открытие школ для обучения духовенства – семинарий, устраиваемых в каждой епархии на территории соборов. Впервые Католическая Церковь серьезно озаботилась тем, чтобы дать приходскому духовенству знания, которые позволили бы им сравниться с протестантскими пасторами в искусстве проповеди [13]. И впервые за более чем десять лет число священников в Англии начало возрастать.

При Марии в развитии католичества проявилась любопытная черта, показавшая, как всесторонняя протестантская Реформация повлияла на возрожденную традиционную Церковь. С церковного аналоя исчезли Библии, но древний запрет на чтение Священного Писания не вернули, и Поул, созвав епархиальную ассамблею – Кентерберийский синод – намеревался заказать новый достойный перевод по крайней мере Нового Завета [14]. Вернуть иные явления, свойственные прошлому, было труднее. Неудивительно, что за время правления Марии, которое оказалось столь кратким, английская земля почти не пополнилась ни восстановленными монастырями, ни новыми часовнями: для этого требовались деньги, земля – и, конечно же, вера. Впрочем, и другие религиозные обычаи, не требовавшие «золотых рек», тоже канули в Лету. Остались в руинах многие святыни, разрушенные при Генрихе VIII и Эдуарде VI. Не было и гильдий, прежде столь важных в жизни прихода. Проповедники плохо представляли, как говорить о Чистилище, упоминания о котором совершенно отсутствовали даже в разнородных доктринах короля Генриха, да и папу римского в литературных трудах поминать не любили – несомненно, двадцать лет злобной пропаганды, направленной против Рима, не могли просто так исчезнуть в мгновение ока.

Конечно, верное учение могло все исправить, и власти не забывали о проповеди и наставлении народа. Эдмунд Боннер, епископ Лондона, в подражание своему бывшему коллеге-протестанту архиепископу Кранмеру, опубликовал катехизис и сборник назидательных поучений (см. выше, с. 310). Две своих проповеди он, по сути, заимствовал из ненавистных изданий Кранмера, вышедших в 1547 году, и пусть даже эти тексты касались предметов неоспоримых, нельзя не увидеть в этом поступке поразительный прагматизм. Проповеди Боннера широко распространились в Англии, их даже переводили на корнский язык, для меньшинства. Бартоломе Карранса по поручению Поула создавал для королевства новый катехизис. При жизни Марии перевод с испанского завершить не удалось, а потом в Англии он уже не требовался, но в других странах ему была уготована долгая жизнь, поскольку он стал основой официального катехизиса, опубликованного после Тридентского Собора. А что до иезуитов, то пусть они и не направили посланника, об их духовных воззрениях мог узнать любой англичанин – стоило лишь зайти в книжную лавку и прочесть адаптацию «Духовных упражнений» Игнатия Лойолы, которую сделал голландский богослов-мистик Николаус ван Эш, а в английском переводе опубликовал Уильям Перин, недавно назначенный провинциал английских доминиканцев [16].

Марии пришлось смириться с горькой иронией: одним из главных врагов самой преданной дочери Рима оказался сам папа, и это произошло всего через полгода после примирения Англии с Римской Церковью, когда на папский престол под именем Павла IV взошел Джанпьетро Карафа. Он не только объявил войну мужу Марии, королю Филиппу, но и продолжил старую вендетту с кардиналом Поулом, отменив статус легата в Англии a latere, дарованный последнему Юлием III, и вызвав кардинала в Рим, на суд, как еретика. Мария благоразумно отказалась отпустить Поула, и несчастному архиепископу пришлось полагаться на то, что королева, проявив непокорность папе, продолжит реформы в Церкви Англии. Но в 1558 году Мария умерла, и им так и не удалось ничего довести до конца. Жизнь королевы, полная несчастий и обманутых надежд, завершилась величайшей несправедливостью, когда признаки, которые Мария сочла проявлением беременности, оказались началом рака желудка. В последний год ее жизни умер и ее режим. Война короля Филиппа с Францией и папством, довольно успешная для Испании, обернулась для королевы катастрофой и унижением, когда французы вошли в почти беззащитный анклав Кале, последний осколок средневековой Английской империи в континентальной Европе, – в город, считавшийся столь неотъемлемой частью королевства, что он направлял депутатов в парламент в Вестминстере. Британская монархия утратила Кале навсегда, пусть даже официально англичане признали это, скрепя сердце, лишь в 1801 году.

Но и в дни своей болезни королева упрямо и беспощадно сжигала протестантов при полной поддержке советников, среди которых были епископы и ярые приверженцы традиций из числа местных мировых судей. Все началось в 1555 году, после того как парламент, пусть и неохотно, восстановил средневековые законы о ереси. Слова о примирении, звучавшие из уст Поула годом прежде, в ноябрьской речи, были забыты. Сам Поул держался в стороне от непрестанных сожжений, хотя в случае с Кранмером он был непреклонен. Еще одна ирония заключается в том, что этот поборник обновления и примирения христианского мира в 1530-х и 1540-х годах закончил свои дни как номинальный глава Церкви «Кровавой Марии» – Церкви гонителей, не знавших жалости, – а папа римский по-прежнему считал его еретиком. Менее чем за четыре года были убиты примерно триста человек; прежде Англия не могла такого и представить, хотя сюда и доходили тревожные слухи о том, что что Габсбурги творили нечто подобное в Нидерландах и Центральной Европе с 1520-х годов, а Франциск I – во Франции в 1540-х.

Перед лицом смерти жертвы вели себя с дерзким достоинством, благодаря чему английские протестанты вернули доверие, совершенно утраченное после их позорного провала в 1553 году. Народ не восторгался королевскими кострами, и протестантские пропагандисты, которых возглавил Джон Фокс, священник в изгнании, нашли своим талантам применение. Фокс находил приют в общинах изгнанников и там же начал собирать сведения и факты, в свете которых страдания английских протестантов представали на фоне борьбы всего мира против Антихриста. В 1563 году, при Елизавете, Фокс впервые издал английскую версию этого мартиролога – «Акты и памятники», прозванную «Книгой мучеников Фокса». Эта гигантская, неоднократно расширяемая компиляция стала одним из краеугольных камней английской протестантской идентичности и никогда не переставала напоминать о воинствующем характере английской Реформации.

Тем временем судьба нанесла окончательный удар: королева и кардинал умерли в один и тот же день в ноябре 1558 года. Поула погубила ужасная эпидемия гриппа. Леди Елизавета, не встретив сопротивления, взошла на престол. Ее советники, некогда занимавшие высшие посты в протестантском правительстве Эдуарда VI, прежде всего Уильям Сесил и Николас Бэкон, были уже готовы к действиям. Елизавета, дочь Анны Болейн, чей брак с Генрихом VIII привел к изначальному разрыву с Римом (гл. 4, с. 247), олицетворяла протестантскую Реформацию, и все это прекрасно понимали. Новая королева могла благодарить и грипп – его жертвой, в силу преклонного возраста, пали многие влиятельные лица Церкви и государства, способные ей помешать, – и покойного кардинала Поула, который двадцать лет пытался устранить хаос в финансах английской Церкви. И все же 25-летняя Елизавета, долго бывшая в стороне от борьбы за власть и неопытная в управлении государством, возглавила одно из самых разделенных европейских королевств и теперь изо всех сил сражалась с кризисами, охватившими не только ее владения, но и соседние государства – Шотландию, Францию и Испанию.

Вступление Елизаветы на престол в 1558 году было лишь одним из многих судьбоносных событий для правящих династий Европы: Тюдоров, Стюартов, Валуа, Габсбургов. В 1559 году главным таким событием стал мирный договор между королями Франции и Испании, подписанный в Ле-Като-Камбрези, на границе Франции и Нидерландов. Он надолго примирил династии, разрушавшие Европу с 1490-х годов, и только в начале XVII века французская монархия снова вступила в войну с Габсбургами. Казалось, что католические монархи могут забыть о различиях и объединиться против европейских протестантов, но этому не суждено было случиться – из-за катастрофической случайности, ставшей прямым итогом перемирия: приняв участие в турнире в честь династических браков, скрепляющих новый мировой порядок, Генрих II, король Франции, получил жуткую рану – соперник нанес ему удар копьем в лицо – и скончался, проведя почти две недели в агонии. Генрих, убежденный католик, влиятельный политик, ушедший в самом расцвете сил, оставил власть в руках своей вдовы, итальянки Екатерины Медичи, встревоженно оберегавшей интересы маленьких сыновей. Старший из них, король Франциск II, с детства был слаб и умер в 1560 году, проведя всего год на французском престоле, а его юной вдове Марии, королеве Шотландии, пришлось иметь дело с протестантской Реформацией, недавно пустившей корни в ее собственном королевстве.

Мария, как мы увидим, в конечном итоге не справилась (см. ниже, с. 353), но даже Екатерине Медичи, несомненно более талантливой, со временем пришлось признать, что женщине-регенту не сохранить власть во Франции, где политическая обстановка с каждым днем становилась все более хаотичной. Новые разногласия католиков и протестантов усиливали и без того яростную злобу дворянства. В те годы французских протестантов стали звать «гугенотами». Возможно, это загадочное слово восходит к «Eidgenossen» – так называли себя сподвижники, в 1520-х годах восставшие в Женеве против Савойи и создавшие условия для будущей женевской Реформации, которую позже провел Кальвин [17]. И после того злосчастного турнира в 1559 году во Франции на протяжении сорока лет полыхали религиозные распри.

Новой королеве из династии Тюдоров, Елизавете, перед которой в 1559 году представал грозный строй католических держав, пришлось решать, что делать с религией своих искалеченных, неведомо куда плывущих королевств – Англии и Ирландии. То, что ее власть будет иной, нежели правление ее сводной сестры Марии, было понятно. Дочери Генриха VIII отличались словно земля и небо: и внешностью, и характером они походили на матерей. Мария, честная, откровенная, благочестивая, безрассудно храбрая и решительная в минуту опасности, но не особенно проницательная, всю жизнь пыталась исправить зло, нанесенное Екатерине Арагонской и католическому миру ее матери (гл. 4, с. 247–249). Мать Елизаветы, Анна Болейн, могла сравниться с Екатериной в упорстве и определенно превосходила ее по уму – она была единственной из шести жен Генриха, чей брак с королем современники не раз называли ее «царствованием». С 1530 года, когда мать потеряла все, юность Марии стала чередой потерь и унижений – после детства, полного почестей и похвал. Елизавета, напротив, была слишком молода, чтобы помнить и свои первые три года, на протяжении которых она была наследницей престола – иными словами, время от ее рождения до казни Анны в 1536 году, – и следующие семь лет, пока она пребывала в весьма неоднозначном и, вероятно, неудобном положении внебрачной дочери короля.

Как раз в том возрасте, когда мир Марии начал рушиться, в жизни Елизаветы настала светлая полоса. После 1543 года Екатерина Парр, последняя жена Генриха, восстановила королевскую семью. Екатерина входила в придворный круг гуманистов, разделявших евангелическую веру и считавших, что достойное классическое образование – самый верный способ изменить мир и уничтожить католичество. Воспитание пошло во благо: будущая королева каждый день читала на греческом Новый Завет. Возможно, этот факт слегка изменит расхожее клише о хладнокровной светской Елизавете, противостоящей невероятно набожной Марии. Парр сыграла в жизни юной Елизаветы и другую роль: в 1547 году, после смерти Генриха VIII, девушку поселили у вдовствующей королевы, чей четвертый муж, лорд Томас Сеймур, человек аморальный и амбициозный, попытался склонить Елизавету к интимной связи. Очевидно, это оставило на ее душе неизгладимый шрам, и, возможно, из-за этих воспоминаний ей до конца жизни было так сложно думать о браке и сближаться с людьми, хотя она могла быть прекрасным другом. В молодости, еще до того, как взойти на престол, она уделяла немало внимания простоте одеяний, не желая рисковать репутацией и допускать, чтобы ее в чем-то сочли непристойной [18].

Итак, молодая Елизавета, ставшая королевой в 1558 году, прекрасно представляла опасности и сложности силовой политики и на собственном горьком опыте познала, сколь тонки отношения с людьми. Разумно сохраняя безвестность при Эдуарде VI, она, как и Мария, лишилась наследства после воцарения Джейн Грей. Но когда короновали уже Марию, Елизавета тут же стала символом протестантских надежд. Это могло бы ее погубить, прими она хоть одно неверное решение. Она правила долго, осторожно и мудро, часто приводя в ярость советников-мужчин. С учетом этого инстинкта решительные действия, предпринятые ею и ее окружением сразу после восшествия на престол, тем более поразительны. Во многих традиционных исторических сочинениях, посвященных английской религии, акцент делался на религиозных компромиссах, на которые пошла Елизавета в 1559 году, когда заключила Соглашение, сформировавшее основу Церкви Англии (и, следовательно, всемирного англиканства), – основу, которая осталась неизменной до наших дней. Было бы разумнее отметить, как мало уступок сделала Елизавета, когда установила власть протестантов в Вестминстере. Новая королева умела искусно успокаивать послов католических держав, но почти все понимали, чего она хочет на самом деле.

Среди других значимых символических жестов можно упомянуть о том, что в январе 1559 года, во время официального въезда в ее столицу, Лондон (такой момент всегда представлял собой прекрасную пропагандистскую возможность для нового монарха), Елизавета позволила двум пылким публицистам, Ричарду Хиллесу и Ричарду Графтону, написать сценарий роскошной протестантской церемонии – и вряд ли можно было еще решительнее заявить о своем разрыве с прошлым. Эта откровенная драма привела простых горожан в восторг [19]. В то же время в Палату общин в первом парламенте Елизаветы прошло очень много депутатов, готовых поддержать реформы в протестантском духе. И это важно: лондонские толпы не испытывали к правительству благоговейного почтения, и английским властям никогда не удавалось провести парламентские выборы по желанию. Проницательная Елизавета чувствовала, что по крайней мере на юго-востоке Англии, в регионе, жизненно важном для политики, найдется немало убежденных протестантов, благодаря которым ее религиозная авантюра сможет окупиться – и с первых дней своего правления, как опытная и искушенная властительница, обращалась ко всем своим подданным, кто мог ее услышать, и особо подчеркивала, что в прошлом, когда на троне была ее сестра, а ей самой не раз грозила опасность, ее спасла поддержка «простых» людей, а не аристократов [20].

Религиозное Соглашение, над которым работали Уильям Сесил и Николас Бэкон, главные советники Елизаветы, было составлено уже в первые недели после ее восшествия на престол. В нем не было ни особых уступок католикам, представленным в основном аристократами и иерархами Церкви, и никто не предлагал отдать его на одобрение церковным ассамблеям, тоже по большей части католическим – Конвокациям Кентербери и Йорка. При попытке провести документ в парламенте жестко воспротивились католики, составлявшие большинство в Палате лордов. Все затянулось до апреля 1559 года, когда двух католических епископов арестовали по сфабрикованным обвинениям, и в дальнейшем в Палате лордов с незначительным перевесом принимались все правительственные законопроекты [21]. Итоговое Соглашение было своего рода «фотоснимком» той доктрины и той литургии, которые были приняты в Церкви Эдуарда VI осенью 1552 года. Возможно, это время выбрали потому, что в последние месяцы правления мальчика-короля на престол уже откровенно – и неприемлемо – пытались возвести Джейн Грей, тем самым лишая наследных прав и Елизавету, и леди Марию [22].

Возрождение эдвардианских форм завершилось в 1563 году, когда сорок две доктринальные статьи архиепископа Кранмера, созданные осенью 1552 года, были с незначительными изменениями переизданы в виде тридцати девяти статей. Закон от 1559 года внес ряд небольших изменений и в «Книгу общих молитв» Кранмера, изданную в 1552 году, и в связанные с ней литургические постановления. Были разрешены некоторые традиционные облачения (однако, что примечательно, не связанные с Евхаристией). Желающие могли воспринимать литургию как утверждение реального присутствия Христа в евхаристических элементах хлеба и вина. Впрочем, абсурдно предполагать, что эти уступки были предназначены для успокоения католического духовенства и мирян, которых Соглашение лишило латинской Мессы, монастырей, часовен, святынь, золотых украшений и принудительного целибата священства. Вероятно, их целью было примирение лютеран либо в самой Англии – Елизавета не могла знать, сколь «холодны» или «горячи» в богословском плане были в 1559 году ее протестантские подданные, – либо за границей: лютеранские князья Северной Европы встревоженно следили за тем, будет ли новый английский режим столь же агрессивно реформатским, как при Эдуарде VI, и правительству Елизаветы стоило послать лютеранам богословскую весть.

Новая Церковь Англии по-прежнему отличалась от эдвардианской и по духу, и по форме. При Эдуарде в ней выражалась приверженность воинствующему интернациональному протестантизму в разгоравшейся революции (и даже стремление возглавить и направлять этот протестантизм). Многие из тех, кто в те дни правил Церковью, при Марии оказались в изгнании, уехали на европейский континент, увидели эти воинственные перемены своими глазами и надеялись продолжить доброе дело теперь, когда Бог позволил им вернуться домой. Елизавета взяла на себя смелость поступить иначе. Особенно она противилась тем, кто возвращался из Женевы или был с ней связан. Таких людей королева лишала высоких постов в новой Церкви – ее разъярил шотландец Джон Нокс, сторонник Эдуарда, восторгавшийся Женевой и бросивший вызов праву женщин на власть (его памфлет «Первый звук трубы против чудовищного правления женщин», катастрофически неудачно рассчитанный по времени, был прислан из Женевы в 1558 году и направлен против «чудовищного», противоестественного правления Марии). Более того, Елизавете претило снисхождение иностранцев, стоявших во главе движения реформатов – скажем, таких, как Жан Кальвин и Ян Лаский, – и считавших, что в своей дипломатической переписке они могут не только поздравить королеву с вступлением на престол, но и дать молодой женщине покровительственные советы. Ее протестантизм был странно традиционен: в нем проявлялась симпатия к некоторым церковным образам и сложному хоралу в богослужении, в нем не одобряли частых проповедей, в нем с подозрением относились к женатому духовенству, – возможно, королева по-прежнему разделяла осторожную, свойственную эпохе Генриха, евангелическую веру своей мачехи Екатерины Парр, сыгравшей столь важную роль в ее жизни в 1540-х годах, когда Елизавета была еще совсем юной. Ее убеждения напоминают о своеобразной религиозной политике «третьего пути», которой в 1540-х годах следовали различные правители: Анна Ольденбургская, Вильгельм Клевский, Филипп Гессенский. К 1559 году немногие протестанты разделяли взгляды Елизаветы как в самой Англии, так и за ее пределами [23].

Те, кого приблизила к себе новая королева, строя планы о будущем религии, в одном действительно были едины. И сама Елизавета, и ее главные советники (в том числе и новый архиепископ Мэтью Паркер) при королеве Марии внешне следовали правилам традиционной Католической Церкви – именно таких людей Жан Кальвин насмешливо называл «никодимитами» (гл. 5, с. 324). В этой мимикрии и состоял их подвиг: в опасные времена они сознательно скрывали свои взгляды и шли на уступки – и такая роскошь, как абсолютно искреннее свидетельство о вере, была им неведома. Еще ни одна протестантская Церковь в Европе не возводилась на таком фундаменте. Поэтому королева и сочувствовала католикам, хранившим молчание в ее собственной Церкви. К концу ее правления Фрэнсис Бэкон, сын философа Николаса Бэкона, восхищенно сказал, что она не стремилась пробить окно в мужские души. Елизавета, проницательная и склонная к размышлениям, на горьком опыте познавшая, что значит политика, без особого восторга относилась к пламенной религии – ее вера, глубокая и стойкая, отличалась спокойствием.

Для многих протестантов, бывших ее подданными, это стало жестоким разочарованием, особенно в 1560-х годах, когда стало ясно, что королева не допустит никаких изменений в Соглашении 1559 года. Высшее духовенство сперва этого не оценило. В 1563 году, на судьбоносной встрече Конвокации Кентерберийской провинции, важнейшей английской духовной ассамблеи, епископы (и даже архиепископ Паркер) предложили провести ряд дальнейших протестантских реформ – но им не позволили этого сделать. Иерархи предприняли очередную попытку в парламенте 1566 года – и только тогда поняли, что препятствовала им прежде всего сама королева, не допускавшая подобных инициатив [24]. Своеобразные черты Соглашения, случайно сохраненные в этой окаменелости эдвардианской Церкви, прошли сквозь время и вырвали страну из мира реформатского протестантизма, что сделало Церковь Англии уникальной в европейской Реформации: в ней остались и традиционное трехчастное служение – епископ, священник, диакон, – и молитвенная жизнь, и обряды, и пожертвования на кафедральные соборы (гл. 12).