Текст книги "Царь Димитрий. Загадки и тайны Смутного времени"

Валашский господарь стоял в тот час на высотах в версте южнее кавалерийской сечи и зорко всматривался в то, что творилось там севернее – на соседних холмах. Узрев и поняв, что продолжение сражения не приведёт к успеху, Михай зло сплюнул, выругался, сел в седло и в окружении своих слуг поскакал к реке. Добравшись до берега, тронул коня в воду, и поплыл через Муреш. Сражение было проиграно господарем.

Валахи потеряли более 5 тысяч убитыми. Большое количество их воинов было взято в полон. В войсках Басты насчитали более тысячи погибших. Значительной частью их стали венгерские дворяне-ополченцы. Разгневанные и озверевшие от больших потерь венгры, казнили связанных пленных секеев, прямо на поле боя, отсекая им головы саблями и секирами. В том сражении Иваницкий получил рану от сабельного удара. Сгоряча, в ходе сечи, он и не заметил своей раны. Лишь тогда, когда Михаил Вишневецкий вывел запорожцев и казаков своей хоругви из боя, Отрепьев внимательно осмотрел Иваницкого. Левая рука его, державшая конский повод, была посечена в предплечье и кровоточила. Кость, как оказалось, была почти не задета – спасла руку раскроенная и вмятая ударом вражьей сабли железная пластина, приклёпанная к кожаной перстатой рукавице. Отрепьев сам получивший лёгкую рану от пули, ударившей в ошее плечо (спасла кольчуга), с трудом перевязал Иваницкого. Плечо Григория онемело и порой ныло тупой болью. Но вскоре казаки хорошо угостили раненых вином, боль притупилась. То Герасим Евангелик разрешил раненым казакам, принять хмельное. Послышались смех и шутки. Казаки присыпали раны порохом, прижигали и перевязывали их. Тогда-то добрым словом отметили и величали молодого Иваницкого. С того часу юноша прославился своей храбростью и лихостью среди запорожцев и казаков Вишневецкого.

* * *

В полночь 26 октября 7108 года от Сотворения мира (1600 по Р. Х.) в Москве на Варварской улице, что в Зарядье, стали палить из ружей и мушкетов. Подворье бояр Романовых-Юрьевых окружили почти триста стрельцов с факелами и бердышами. Стрельцы сделали несколько залпов по окнам и тыну, и пошли на приступ. В течение получаса створы врат подворья были выломаны, врата сокрушены. Но внутри подворья стрельцов ожидали вооружённые до зубов боевые холопы Романовых. Они выпалили по стрельцам из пищалей-ручниц, положив и ранив около тридцати человек. Первые ряды стрельцов дрогнули и отхлынули. Но стрелецкий голова, оголив саблю, призвал своих людей к приступу и повёл их за собой. Тут уже стрельцы и холопы сошлись в рукопашной схватке. В свете факелов засверкали сабельные клинки и лезвия бердышей. Бранная ругань и мат, крики раненых и погибающих огласили подворье и улицу. Ожесточённая схватка не продолжалась и получаса, холопы Романовых были перебиты или изранены. Стрельцы ворвались в жилые покои и стали выводить из дома и выгонять на улицу всех обитателей подворья. Вскоре усадьба была предана огню. Зарево заполыхало над Зарядьем.

* * *

Холодным и тёмным ноябрьским вечером в одной из настоятельских палат Кириллова монастыря меж монахами-старцами и отцом-настоятелем шёл тревожный разговор. Из Троице-Сергиевой обители в Кириллову прибрёл на богомолье, а может быть и с особым посланием от келаря Авраамия, инок Христофор. Он сильно застыл в дороге и, согреваясь в натопленных палатах, попивал горячий взвар, держа глиняную кружку обеими дланями. Между делом, оглаживая жидкую русую бородёнку и усы, Троицкий пришлéц тонким певучим голоском вещал:

– А государь-то Борис Феодорович выслал на Варварку ко двору Романовых-Юрьевых целый стрелецкой полк. И двор тот стрельцы в осаду взяли, и палить ис пищалей и с ружей зачали. А холопи Романовские сами по те ж стрельцы палили, и из луков стрелами били и стреляли, и немало стрельцов побили и поранили, и на ножи кололи и на копья посадили. И стрельцы ж не по едину разу к тому-то двору приступали и всё осилить не могли. А как сторожу боярскую и холопей их побили, да бердыши посекли, то домы и протчие клети погромили и пожгли!

– Како ж так на Москве и такой бой, государь учинить дозволил? – покачивая головой и тряся седой бородой, с удивлением произнёс один из старцев, стукнув посохом по полу.

– Государь-то, кто суть?! Бориска Годун? – Опришный слуга и милостник Великого государя и царя Иоанна Васильевича! Нешто такому государю на Москве быти? – грозно воскликнул старец Феодосий.

– Жив ли сам Феодор Никитич от и ближние его живы ль? – с тревогой спросил отец-Иосаф.

– Бают, отче, что жив Феодор Никитич, но пострижен насильно и отправлен в ссылку в каку-то обитель полунощную. Да и всех Никитичей – молодших братьев его: Александра, Михаила, да Василья с семьями их в ссылку упекли, – отвечал Христофор.

– А других единомысленников Романовых, ведь немало их суть? – с тревогой спросил один из древних старцев.

– Князя Бориса Черкасского – зятя Феодора Никитича в поруб посадили. Днями к вам ли в обитель, али в Белозеро привезут. А другой зять Романовых – князь Иван Сицкой, пострижен и в монастырь отправлен. В опалу ж попали князь Александр Репнин и дворяне Карповы, – пояснил инок.

– Ведомо ль табе, Христофор, почто Романовых-Юрьевых побили. Каковая вина за ими? – спросил у инока Феодосий уже более спокойно.

– Вменили в вину Романовым, де вы злодеи-изменники, хотели царя и царство, да семью царскую извести ведовством (колдовством) и кореньем-отравою, – ответствовал Христофор.

– Сам ли, брате, узрел сие разоренье Романовых, али по сказкам баешь? – поинтересовался отец Иосаф.

– Се аз многогрешный зрел, како стрельцы царские подворье Романовых в осаду взяли, из пищалей палили, и челядь боярскую перебили и изранили. А след подворье повыжгли, – отпивая горячий взвар, всё более согреваясь и смягчаясь от тепла, рассказывал инок.

– Ну, братие, ждать нам скоро и недобрых вестей, и новых бед! – молвил седобородый старец и пристукнул посохом об пол.

* * *

Фёдор Никитич Романов (Захарьин-Юрьев) был старшим сыном Никиты Романовича Захарьина-Юрьева, который приходился шурином самому Грозному царю Иоанну IV. Никита Романович был любимым братом царицы Анастасии – первой жены царя Иоанна, родившей ему двух наследников престола – Иоанна и Феодора. Покойная Анастасия была не только первой супругой, но, пожалуй, единственной любимой женой и женщиной Грозного царя, поменявшего после смерти Анастасии ещё пятерых жён.

Сыновья Никиты Романовича: Фёдор, Иван, Василий, Михаил, Александр приходились двоюродными братьями наследникам престола – Иоанну и Феодору Иоанновичам. Но государь Феодор Иоаннович особо любил и уважал старшего двоюродного брата, прославленного воеводу и «хороброго в бранях» Фёдора Никитича. Потому и называл его «любезный брат Феодор».

Ныне же после смерти своего царственного брата, Фёдор Никитич был лишён всех прав и достоинств, разлучён с семьёй, насильно пострижен в монахи и под стражей отправлен в дальний поморский скит на вечное житие и молитву. Его – ранее заслуженного воина и воеводу, двоюродного брата покойного царя Феодора везли в грубом монашеском рубище и полушубке на крестьянском возу с соломой, словно татя и вора куда-то на север к берегам Дышащего моря. Фёдор, ставший отныне иноком Филаретом, сокрушался умом своим, но душой обращался к Господу, молился и не терял надежды на то, что всё ещё поменяется к лучшему.

Он понимал, что являясь старшим из Никитичей, он же – и главный претендент на престол (в том случае, если не осталось в живых прямых потомков Грозного царя Иоанна). Потому, Годунов и не отправил Фёдора в ссылку, а упёк в монахи в дальний скит. Да, монашеский куколь спас ему жизнь, но отнял у него всё остальное… Годунов полагал, что родовитый монах – один из самых явных претендентов на престол уже никогда не сможет носить царский венец.

Но Фёдор (теперь уже инок Филарет), как и все Романовы-Юрьевы, был хорошо осведомлен о том, что последний прямой наследник Грозного царя ещё жив и, вероятно, скоро объявится, да потребует «воздать ему вся» по праву родства. Вот тогда и достанется «царю Бориске» «на орехи».

* * *

Холодный ветер шумит и веет вдоль рек и вокруг левад, гонит пожухлую листву. Запорожцы идут походным строем по стылым, осенним долинам Валахии на северо-восток – в Подолию. Иваницкий, Отрепьев, Повадин и Перо едут верхом под хоругвями атамана Евангелика. Запевала выводил громким и высоким вокалом:

 
– Бежит речка по песочку,
Бережочки зно-осыт.
Эх, молодий козак, молодий козак
Куренного просыт:
«Куренной мий, пан полковныку,
Отпусти до до-ома.
Ох, измучилась, ох соскучилась
Милая зазно-оба».
 

Казаки, улыбаясь, расправляя усы, дружно подхватывают:

 
«Ох, и змучилась, ох соскучилась
Милая зазно-оба!»
 

Запевала продолжает:

 
«Отпустыть тэбе до дому —
Долго там пробу-удэшь.
Ты напийся воды холоднэнькой,
Милую забудэшь».
 
 
Пыв я воду, пыв холодну,
Но нэ забуваю.
Пока жив буду, нэ забуду я, Кого я кохаю.
 
 
Погиб козак, изгиб младый
Под саблэю стальною.
Эх, останется конь була-аный
С шёлково-ой уздою.
 
 
Колоду нэсут, коня ведут.
Конь голову кло-оныт.
Молода козачка, молода козачка
Горкы слёзы роныт.
 

Иваницкий серьёзен и задумчив. Раненая левая рука его покоится на перевязи. После ранения она ещё порой сильно болит. Сам он внимает казачьей песне. Последние слова разят его, западая в душу. Он мыслит о грядущем и на чело ему сходит сень задумчивости и величия.

* * *

Весна 1601 года по Рождеству Христову в Центральной части Европейской нечернозёмной России была жаркой. Молодые озимые хлеба быстро пошли в рост. Крестьяне посеяли яровые. И, казалось, что в тот год будет добрый урожай. Но летом пошли затяжные дожди, а затем грянули ранние морозы. По словам летописца, «поби мраз сильный всяк труд дел человеческих в полех». Население большинства уездов России посетил голод. Уже весной «хлеб был дорог». Осенью крестьяне использовали незрелые, «зяблые» семена, чтобы засеять «озимые» хлеба.

Правительство царя Бориса с первых дней оценило опасность и всеми средствами пыталось предотвратить массовый голод. Особенно это касалось посадов. В отдельных уездах вводились твёрдые цены на хлеб. Посадские общины получали разрешение реквизировать запасы хлеба, расплачиваясь с владельцами по твёрдым ценам. Спекулянтов-скупщиков хлеба приказано было хватать, бить кнутом, а за продолжение спекуляции сажать в тюрьму.

Опасаясь недовольства народа и служилых людей, царь Борис Феодорович временно и частично восстановил Юрьев день. Правда, он разрешил не «выход», а лишь «вывод», точнее «вывоз» крестьян. Тем более это было оправдано, когда помещики и дети боярские вывозили и селили крестьян с семьями в порубежных – южных, чернозёмных уездах. В колонизируемых землях последствия природных катаклизмов сказались не так заметно, как в нечернозёмной зоне. В землях поместных дворян близ южных засек уродилось лучше. Там был собран неплохой урожай. «Вывоз» позволил многим дворянам и детям боярским спасти свои поместья от окончательного запустения и разорения.

Но разрешение, данное Годуновым, касалось лишь мелких служилых людей, и не распространялось на земли бояр, членов Боярской думы и духовенства. Дворянство, дети боярские центральных и северных уездов мало, что поимели от разрешённого «вывода». Потому этот шаг ненамного укрепил положение царя. По стране прокатилось широкое недовольство крестьян и помещиков нечернозёмных – более северных уездов России.

* * *

Запорожский корпус Герасима Евангелика вернулся на Сечь только весной – в апреле 1601 года. Степь уже подсохла и зазеленела травами, поднявшимися коням до бабок. Яркими розово-красными лоскутами в степи пробивались маки. Птицы, свивая гнёзда, на все лады пели свои песни. Степь жила своей вечной, вольной жизнью…

За время похода Иваницкий и Отрепьев показали себя храбрыми воинами. Многие простые казаки уже были наслышаны о том, что в их рядах подвизаются два молодца из очень знатных шляхетских родов, которые не только воинскому делу «дóбре обучэ́ны», но и приобщены к разным наукам, которым «учат в акадэ́мии». Многие казаки сами не раз видели их лихость и сноровку в бою, были знакомы, общались с ними. Хорошее образование, знание грамоты и правописания, латыни и греческого, «гиштории» и географии, ярко выделяли этих молодых людей в корпусе Евангелика из среды подавляющего большинства казаков. Но ни Иваницкий, ни Отрепьев никогда не кичились этим, были на равных со всеми. Для прославления и роста авторитета молодых людей немалую роль сыграл и Перо, который при каждом удобном случае рассказывал окружавшим, что сам князь Адам Вишневец определил его служить двум весьма родовитым шляхтичам. Тому же способствовали проповеди и молебны, которые устраивал Повадин, прославившийся в корпусе Евангелика после сечи при Мирэслэу. В своих речах и проповедях Повадин многократно напоминал, что отныне в рядах запорожцев присутствуют самые знатные и родовитые русские княжичи, одному из которых «по роду своему в место быть государем всей Русской земли». Правда, монах не указывал, кто он такой и говорил, что до поры сие есть великая тайна. Эти проповеди не могли не тревожить души людей, не окрылять их надеждами и не вызывать чувства гордости за сопричастность столь великому делу.

Правда, одна часть казаков Евангелика почти не различали молодых людей, другая часть считали их родными братьями и потому казаки часто путали их имена, когда обращались к ним. Иные же хоть видели и знали, что это – разные люди, но не всегда обращались к ним по именам, боясь ошибиться и предпочитая кланяться и приветствовать:

– Здравы будьте паны, добродию!

Иваницкий и Отрепьев внимательно и вежливо раскланивались со всеми без исключения, но и не лезли на глаза, не выставлялись.

Казаки Евангелика привезли немало добра из похода и богатые подарки Запорожскому кошевому – гетману Фёдору Полоусу от господаря Молдавского Могилы. Спустя день после возвращения кошевой Полоус закатил немалый пир. Для Иваницкого, Отрепьева, Повадина и Евангелика был накрыт отдельный стол в «канштелярии» – курене войскового писаря. Там и состоялось знакомство с кошевым атаманом Сечи. После молитвы, прочтённой Повадиным, выпили здравицу за всех присутствующих панов и вильное казачество. Затем пили во здравие и многая лета господаря Молдавского Иеремии. Затем помянули добрым словом славных воинов-князей Михаила и Адама Вишневецких.

В разгар пира войсковой писарь Горобец поднял чашу вина и недвусмысленно обмолвился, «де пиет во здравие» законного наследника Великого князя и государя Московского, «що пребывае в их Низвовском вийске и дуже прослави ся в походе и в сече с влахами». Кошевой, верно, и сам уже был наслышан о пребывании в Сечи столь знатной персоны и потому не выказал особого удивления, а только поддержал здравицу и выпил полную чашу вина за законного государева сына. Во время пира он не раз внимательно разглядывал то Иваницкого, то Отрепьева и о чём-то тихо переговаривался с войсковым писарем. Продолжительный пир закончился тем, что кошевой сам поднял чашу за Русскую землю, за подлинного наследника Великого Русского государя и прилюдно обещал оказать тому всемерную помощь, в случае похода его на Москву.

* * *

Потерпев поражение при Мирэслэу, Валашский господарь с остатками войск отступил к Фэгэрашу. Поражение Михая Храброго положило конец его правлению в Трансильвании. Следом в Молдавию, а потом в Валахию вошло большое польское войско под рукой Яна Ходкевича. Запорожцы атамана Евангелика влились в состав польского войска. Михай был изгнан из страны и сбежал в Прагу, просить помощи у императора Рудольфа. Иеремия Мовила снова был провозглашён господарем Молдавии. Поляки на этом не остановились и вскоре изгнали Михая из Валахии. Править Валахией в октябре 1600 поляки посадили Симеона Мовилу – родного брата Иеремии. Он правил до 3 июля 1601 года.

В Трансильвании власть Михая Храброго с самого начала была очень непрочной. Местная знать опасалась, что дело идёт к засилью выходцев из Валахии и к уменьшению их собственного влияния. Устроив переворот, трансильванская знать выгнала представителей Михая Храброго и 4 февраля 1601 года вновь избрала своим правителем князя Жигмонта Батори, который к этому времени собрал новое войско под Коложваром.

Потеряв всё, Михай отправился в Вену просить помощи у императора. Получив корпус имперских войск во главе с Георгием Бастой, Михай вернулся к власти в Валахии. Затем он выступил против Жигмонта Батори и разбил его 3 августа 1601 года. Однако укрепление Михая Храброго в Трансильвании не входило в планы императора. Георгий Баста организовал заговор. 9 августа 1601 года Михай Храбрый был убит недалеко от Турды. Правителем Валахии с августа 1601 года, после гибели Михая Храброго вторично стал Симеон Мовила.

* * *

В мае 1601 года князь Адам письмом вызвал Иваницкого к себе в Брагин. Пришло время всерьёз позаботиться о будущем Расстриги. Вишневецкий задумал кровно связать молодого человека с православной знатью Великого княжества Литовского-Русского. В Брагин приехал и владыка Кирилл Лукарис который, был уже наслышан о делах и славе Иваницкого в Сечи и в валашском походе. Он сам вновь хотел побеседовать с молодым человеком, которого вернул из монашества в светскую жизнь.

Яркий июньский день. Солнцем залито большое подворье замка, солнечные блики играют на флажках бревенчатых оборонительных башен замка, на флюгерах жилых построек. Дубовые ворота проездной башни замка растворены. Князь Адам и владыка Кирилл стоят в гостевой палате замка у большого окна, ведут беседу и внимательно наблюдают за Расстригой и княжной Анной Острожской, гуляющими в тени яблоневого сада, разбитого на заднем дворе между жилыми постройками и конюшней.

На Анне длинное – до пят, синее шёлковое платье с серебряной нитью и небольшим белым жабо. Православный наперстный крест с изумрудами, красуется на груди. Волосы девушки, заплетенные в косы, уложены и закреплены на затылке. Голову покрывает лёгкая сиреневая шаль. Анна строга и прекрасна. Тонкие черты благородного лица, прямой длинный нос, полнокровные уста, выразительные синие глаза – всё в ней привлекательно и неповторимо. Она явно умна, осведомлена о многом и ведёт с молодым человеком серьёзный разговор. Расстрига внимателен, предупредителен. На нём светлый кафтан, расшитый серебряными шнурами и позументами. На ногах – лёгкие кожаные сапожки. Перевязь у него перекинута через плечо, но левую руку он уже снял с перевязи.

– Сказывают, государь, что ты восемь месяцев в Сечи пребывал? – с любопытством спрашивает Анна на чистом русском языке.

– Правда сие есть, княжна, – отвечает, Расстрига, опуская глаза долу.

– Чем же там ты, государь, занят был?

– Ратные делы – сия забота была, княжна. Запорожцы войной на Валашского господаря Михая ходили. И аз с казаки и со товарищи свои в Валашскую землю хаживал, – кланяясь, отвечает Расстрига.

– Лихие те люди – низовские казаки? Про них всякие страсти сказывают. Де, жестокосердные, да окаянные суть, – толи с сомнением, толи с уверенностью молвит Анна и вопросительно смотрит на Расстригу.

– Всякого мочно на Сечи сретити середь казаков. Но знатной частью своею то суть хоробрые и сметливые людие, и ратное дело добре знают, – отвечает молодой человек.

– Како же тамо т величали табя, государь? О чём баял с запорожцы? – с интересом спрашивает девушка.

– Величали меня в Сечи середь казаков сыном шляхетским Дмитро Иваницким. А баял я с ими по-русски, но мову их разумел. Ежели и вели разговоры со мною, то выспрашивали про учёность мою, и какими языками владею, и где учился тому, – рассказывает Расстрига.

– Сказывают, государь, был ты хоробрым в боях, и де хвалят тя запорожцы? – спрашивает Анна и лукаво взглядывает на молодого человека.

– Всего и не упомню, княжна, многое случалось в походе том. Но казаки добром меня поминают, – краснея, отвечает Иваницкий, и вновь кланяется девушке.

Острожская улыбается, и внимательно глядит на молодого человека.

Между тем князь Адам и владыка Кирилл наблюдают за парой прогуливающихся и ведут разговор:

– Чаю, владыко, наш молодий хлопец по нраву княжне, – подмечает Вишневецкий.

– Прамодушен, откровэнен и вниматэлен еси. То по нраву деве сей, – с акцентом отмечает владыка.

– Мыслю, пийдошло время сватать хлопца за княжну Анну.

– Верно мыслиши, кнаже, – соглашается Кирилл.

* * *

Вечереет. В трапезной Брагинского замка горят свечи. Владыка Кирилл ведёт беседу с Иваницким.

– Яко же веруэ́ши, сынэ? – задаёт вопрос владыка.

Расстрига читает Православный символ веры.

– Аминь! – молвит Лукарис и добавляет, – Хощу пособеседовати с тобою.

– Слушаю, владыко, – говорит Расстрига.

Кирилл какое-то время расспрашивает молодого человека о том, как он понимает догмат латы́нства о непогрешимости римского папы. Расстрига отвечает, де понимает, что безгрешен только Сын Божий – Христос. Человек же рождённый от отца и матери грешен уже первородным грехом. И тут Лукарис вносит замечание касательно папы:

– А извэ́стно ли тебе, сынэ, что латы́няне глаголют, де безгрешен «апостолик» – папа только за кафедрой. Дословно на латыни де «не способен заблуждати ся» – «экс катедра инфаллибилитас»?

– Сие не слыхивал, владыко! Но хитро и велеречиво тот догмат измыслен и пастве донесён, – отвечает Расстрига.

– Потому будь ухищрен в диспутах и речах и с латы́няне. Коварны суть!

– А и придется ли мне беседовать с латы́нянами?

– Придётся, сынэ. Помяни свящэнническое слово мое. Ну а како разумеэши про «филиóкве»[50]50
  «Филиокве» – вставка в латинском Символе Веры, означающая исхождение Святаго Духа как от Бога-Отца, так и от Бога-Сына. «Филиокве» противоречит православному догмату о Святой Троице, где Святый Дух исходит только от Бога-Отца.


[Закрыть]?

– Сего, отче, богословски не разумею. Но верую, яко исхождение есть Духа Свята толико от Бога-Отца.

– Верно глаголеши. Но коли придёт время ответствовать латы́нянам про «филиóкве», отвечай, де ортодоксальным христьянам не престало почитать троебожие и потому – бесовское равноправие, что только середь нечистой силы и в аду явлено. А престало поклонятися и видети в триипостасном Творце своём монархию, единоначалие и иерархию. Ибо Бог-Отец – начало, глава и конец всему, а Бог-Сын и Дух Святый – две рýцы его единосущные и единомощные. И всё в этом мире Божием устроено по иерархии, – излагает владыка и творит крестное знамение.

Расстрига изумлён глубиной богословских познаний владыки Кирилла и в молчании осмысливает сказанное. Лукарис не спешит в беседе. Он внимательно наблюдает за молодым человеком и оглаживает усы и седую бороду.

Через несколько минут разговор возобновляется. Владыка переходит к теме о протестантах и рассказывает молодому человеку о Мартине Лютере, Жане Кальвине, Ульрихе Цвингли. Молодой человек, конечно, слышал эти имена, но знания его в этом вопросе поверхностны. Ему и доселе было известно, что все протестанты, отрицают верховную власть папы, коей он ранее владел над князьями, королями и даже самим римским кесарем, что они не признают церковную иерархию и монашество, упраздняют монастыри. Рассказ владыки увлёк Расстригу. Он задаёт вопросы Лукарису. Тот со вниманием отвечает. Удивление молодого человека вызывают анабаптисты. Те призывали к принятию крещения в сознательном возрасте, а потому порой «перекрещивались», т. е. крестились второй раз. Они открыто осуждали войну и ношение оружия, понимали Церковь как братство, живущее согласно принципу ученичества и следования за Христом. Итогом такого понимания явился отказ от государственной Церкви.

Владыка Кирилл тщательно и подробно излагает суть вероучений Лютера, Цвингли, Кальвина и вождей анабаптистов, подчёркивая, в чём разнятся их вероучительные догматы. А следом владыка переходит к самому важному – к отношению протестантских течений к Евхаристии[51]51
  Евхаристия – таинство причастия, соединения человека со Христом.


[Закрыть]. По поводу учения о Евхаристии между Цвингли и Лютером произошёл ожесточённый спор. Главным образом спорили о том, как нужно понимать выражение «есть» в словах Спасителя: «Сие есть тело Мое, иже за вы, ломимое», «сие есть кровь Моя, иже за вы и многия изливаемая, во оставление грехов». Лютер хотя и отвергал учение о пресуществлении[52]52
  Пресуществление – таинство превращения хлеба и вина в святые дары – в тело и кровь Христа. Лютер порвал отношения с Цвингли и до конца своей жизни сохранил неприязнь к нему и его последователям. Кроме того, Лютер большое внимание уделял в своём учении тезису об «оправдании верою» на Страшном суде, что было не совсем принято Цвингли. По вопросу о Евхаристии с Цвингли расходился и Кальвин. Он скорее был здесь ближе к Лютеру, ибо считал Евхаристию таинством, в котором верующие «духовно, но действительно воспринимают тело Христово, находящееся одесную Бога».


[Закрыть] святых даров, однако же смотрел на Евхаристию как на таинство и говорил, что слово «есть» надо понимать буквально. По мнению же Цвингли слово «есть» употребляется в смысле – «означает», служит символом. Но тезисом Кальвина о предопределении[53]53
  Учение о предопределении – Кальвин утверждал, что вера и спасающая благодать даруются Богом только тем людям, относительно которых Он, по своему предвидению, наперёд знает, что они должны спастись. Значит, Он заранее предопределил одних к вечному спасению, а других – на вечную погибель.


[Закрыть] проникнуто и его учение о Евхаристии, когда благодать сообщается только избранным. По мнению же Менно – одного из учителей анабаптистов Евхаристия трактуется символически, как благоговейное поминание события из жизни Иисуса Христа, способствующее возвышению и укреплению чувства веры, но всё же не как таинство.

Этим рассказом молодой человек совершенно обескуражен, ибо сам несколько лет пребывал в монашестве и был хорошо знаком с православным учением о Проскомидии, Пресуществлении, Евхаристии, и отношении к ним. Он становится задумчив и серьёзен. Владыка понимает, что надо оставить его, дабы он разобрался со своими мыслями. Под конец, прежде чем благословить и отпустить молодого человека, Лукарис уверенно и убеждённо наставляет:

– Но одно надлэжит крепко уразумети ти, сыне, протэстанты сии попущэ́нием Божиим отпали от латы́нства. Но отпадение их – знак православному хрыстьанству о том, что Православие суть ортодоксальное вероучение. А потому нам православным к таковым достоит снисхождение имети и всяческие усилия прилагати дабы наставити их в нашу Православную веру.

– Что же и унию с протестантами установи́ти надлежит? – с удивлением и сомнением спрашивает Расстрига.

– Сие отрицати неразумно. Но поместными соборами Православных Церквей – собором Патриархов Вселенских, митрополитов и епископов сие решати надлэжит. Да и светским государям и князем в деяниях тех соборов достоит участие яти, – отвечает владыка.

– Мыслю, владыка, лютеровы последователи и анабаптисты ближе всех к Православию, – делает вывод Расстрига.

– Близки к истине суждения твоя, сыне, – подмечает Лукарис.

* * *

На Москве всё шло своим чередом. Во внешних делах Годунов стремился достичь длительной мирной передышки и раздвинуть восточные пределы государства. Сибирский хан Кучум понёс несколько поражений от царских воевод, после чего откочевал с Иртыша в Барабинскую степь. В 1598 году с вновь построенного Тарского городка русские воеводы отправились по следам Кучума в глубь степи и подвергли разгрому его стан. Семья и множество слуг хана были пленены и отосланы в Москву. Сибирское ханство перестало существовать. Ничто не препятствовало продвижению русских воевод на восток. С Иртыша и Оби русские сделали решительный бросок к устью Енисея. Отряды, посланные «проведать Мангазейскую землю» привели в покорность местные племена. В 1600 году они прислали в Москву мангазейский ясак.

Отражая частые нападения со стороны крымских татар и ногаев, донские казаки продвинулись к устью Северского Донца и основали там свою укреплённую столицу – Раздоры. Успехи казацкой вольницы вызывали тревогу у московских верхов – Тихий Дон служил прибежищем для тысяч беглых крестьян. На следующий год после венчания царь Борис послал в глубь казачьих земель крупные военные силы для основания города-крепости Царёва-Борисова. Эта новая крепость отстояла уже на сотни вёрст от старых русских рубежей. Зато от неё открывался кратчайший путь к Раздорам. Противостояние крепости с царским именем и казачьей столицы имело символический смысл. Но эта же крепость усилила процесс освоения Новой России – южнорусской степи на подступах к Северной Таврии.

В то же время царь Борис старался поддерживать мирные отношения с Крымом и Турцией. Искал мирного урегулирования дел с Речью Посполитой. Спор из-за Ливонии обострил противоречия между поляками и шведами и окончательно устранил возможность установления мощной антирусской коалиции. В 1601 году Россия заключила 20-летние перемирие с речью Посполитой.

Сознавая, сколь необходимы России тесные хозяйственные и культурные связи с Западной Европой, Годунов деятельно хлопотал о расширении западной торговли. С помощью ганзейского города Любека он надеялся наладить морские сообщения через Ивангород по реке Нарове. Однако Швеция, используя свой мощный Балтийский флот, разрушила эти замыслы. Ссылаясь на условия Тявзинского договора[54]54
  Тявзинский мир 1595 года.


[Закрыть], шведы блокировали Ивангород с моря.

Поощряя торговлю с Запада, Борис осыпал щедрыми милостями немецких купцов, некогда переселённых в Русскую землю из завоёванных Ливонских городов. Они получили от казны большие ссуды и разрешение свободно передвигаться как внутри страны, так и за её пределами. Ливонцы принесли присягу на верность царю. В дальнейшем их использовали не только в торговых, но и в политических целях. Для населения немецкой слободы – Кукуя открылась кирха.

Царь проявил живой интерес к просвещению и культуре, к успехам западной цивилизации. При нём иноземцев в Москве было больше, чем когда-нибудь прежде. Борис предпочитал общество иноземных медиков, обосновавшихся при дворе, и подолгу расспрашивал их о европейских порядках и обычаях. Новый царь зашёл так далеко в нарушении традиций, что сформировал из наёмников-германцев отряд телохранителей. Годунов первым из русских правителей отважился отправить нескольких дворянских «робят» за границу «для науки разных языков и грамоте». При нём власти проявляли заботу о распространении книгопечатания. В некоторых русских городах были открыты печатные дворы. Царь вынашивал и планы учреждения в России школ и даже университета.

* * *

На протяжении второго тысячелетия по Р. Х. самое крупное похолодание произошло во второй половине XVI – начале XVII века. В различных странах Европы, от Франции до России, земледельцы сталкивались с одними и теми же явлениями: сокращением тёплого летнего времени, обилием снегопадов, необычайными морозами. Климатические перемены не были столь значительными, чтобы вызвать общее снижение сельскохозяйственного производства. Но некоторые области Европы на рубеже веков пережили аграрную катастрофу. Особенно заметно она сказалась в «зоне рискованного земледелия» – в землях, расположенных севернее и северо-восточнее Москвы. Ухудшение климатических условий совпало в ряде стран с нарушением погодных циклов. На каждое десятилетие приходились обычно один-два плохих года и один крайне неблагоприятный. Как правило, плохие годы чередовались с хорошими, и крестьяне восстанавливали потери из следующего урожая. Но когда бедствия губили урожай на протяжении двух лет подряд, мелкое крестьянское производство терпело крушение. Осенью 1601 года при посеве «озимых» крестьяне использовали незрелые, «зяблые» семена.

* * *

На дворе октябрь – непогода, моросит холодный дождь. Но в покоях князя Адама Вишневецкого в Брагине хорошо натоплено и светло. Пред образами теплятся лампады. Князь пригласил к себе владыку Кирилла и Расстригу на совет. Владыка Кирилл рассказывает о последних днях и смерти патриарха Александрийского Мелетия Пигаса.