Текст книги "Царь Димитрий. Загадки и тайны Смутного времени"

– Но скажите, граф, ведь, если этот человек был настолько близок людям, предпочитающим православие, откуда же тогда у него «польские связи»? – поинтересовалась собеседница.

– Да, до 1601 года не было никаких «римских заигрываний». Но в начале этого года «провалилось» посольство Льва Сапеги, а затем опала постигла Романовых, за ними и Богдана Бельского… Таким образом, для возрождения задуманного плана понадобился союз с Римом.

– И каков же был этот союз? – спросила дама.

– Политика Рима была неустойчивой. Там не всегда и не вполне доверяли Расстриге. К тому же, не все в Ватикане внимательно следили за событиями, последовавшими за смертью Стефана Батория.

– А он, то есть, Расстрига? – осторожно спросила собеседница.

– Он?.. Он гнулся во все стороны, гнулся почти до туфель папских, но не произносил решительных слов с обещаниями, – пояснил Шереметев.

– Сергей Дмитриевич, должна признаться, что плохо знаю историю Польши и ее внутренние проблемы. Что там происходило в самом начале XVII века?

– Официальное название государства в это время – Речь Посполитая. А в начале XVII века начался Рокош – официальное восстание против короля, на которое имела право шляхта во имя своих прав и свобод. Наиболее крупным был Сандоримский Рокош, который в 1606 году пошел на убыль.

– Как много аспектов открывается при прочтении только одной страницы этой истории, – молвила дама.

– В ответ на это позвольте привести Вам мнение профессора Коржениовского, директора Ягеллонской библиотеки в Кракове, который письмом от 28 ноября 1907 года сообщал мне следующее: «…все изучающие и готовые подойти к разоблачению истины, внезапно натыкаются на какое-то особое препятствие, которое, может быть, понять, возможно, но преодолеть – нет».

* * *

Последний раз Расстрига появился в Сандомире весной 1604 года. 24 апреля Иваницкий отправил папе Клименту новое письмо, где просил апостолика о помощи и о благословении его польским сподвижникам, ибо готовился к походу в Россию. Папа в ответном письме обещал следить за ходом событий и в силу возможностей помогать Димитрию.

В его отношениях с Мариной наступило время спокойного и уверенного продвижения к свадьбе. Конечно, они иногда исчезали из дома на несколько часов незаметно для других и возвращались счастливые, и довольные друг другом. Но большую часть времени они всё ж были на виду. Он – как признанный жених, она – как законная невеста. Но знатная панночка чувствовала и знала, что ей вскоре придётся расставаться с желанным ей человеком и женихом. В мае Марина пригласила в дом известного в Польше живописца и заказала ему два портрета – свой и жениха. Художник выполнил заказ дочери Сандомирского воеводы. Портреты были исполнены с глубоким чувством и большим мастерством.

Марина была изображена в роскошном, но строгом серебристом платье с большим «жабо-тарелкой». На голове у неё женское украшение – зубчатый венец с драгоценными камнями. Мастер великолепно передал её тонкие черты лица: высокий умный лоб, припухлые сжатые губы, внимательные карие глаза, долгий прямой нос, свидетельствовавший о природном уме, хитрости и даже коварстве.

Парным к портрету Марины является поколенный портрет Иваницкого, который удался мастеру особенно хорошо. Молодой человек изображён здесь в рыцарских «максимилиановых» доспехах. На его плечах и торсе – кираса, правая рука покоится на царском венце, устроенном на столике. В позе молодого человека чувствуются величие и спокойствие. Мастер неподражаемо и реалистично передал его образ. Особенно выразительно написаны глаза. Взгляд Иваницкого проникновенен. Это – взгляд решительного, храброго, умного, самоотверженного человека, способного на великие деяния. Одновременно в них читаются осознание своего предназначения и покорность судьбе. Лик молодого человека бесконечно благороден, но потемнён трагической сенью. Такой образ мог создать лишь талантливый живописец. К сожалению, имя этого мастера осталось неизвестным. А его работа – единственный подлинный портрет самой таинственной личности России XVII века[66]66
  До 1876 года портреты хранились в одном из замков князей Вишневецких. Но следом они были выкуплены императором Александром II и подаренные им Государственному Историческому музею в Москве.


[Закрыть], человека которому предстояло лишь ненадолго занять престол русских монархов. Слева вверху на портрете латинскими буквами сделана надпись: «Demetrius Imperator Moscovia…(Димитрий Император Московский)». Остальной текст посвящён Марине Мнишек.

* * *

Любопытна трактовка происхождения портрета (портретов) Расстриги, приведённая одним из отечественных авторов А. Широкорадом, заметившим серьёзные расхождения во внешности изображённых на двух известных портретах. Был ли здесь изображён один человек, или две похожих, но разных персоны, с которых писали эти портреты в (1603) 1604–1605 годах?

«После аудиенции с королём самозванец заказал себе парадный портрет. Подпись к портрету гласила: „Дмитрий Иванович, Великий князь Московии, 1604 г. В возрасте своем 23“. Летом 1604 года настоящему царевичу Димитрию, сыну Ивана Грозного был бы 21 год. Вероятно, самозванец сам придумал подпись к портрету и указал свой настоящий возраст. На портрете был изображен темноволосый молодой человек с волевым лицом. Облик самозванца был явно сильно приукрашен. Художник Лука Килиан по своей инициативе выгравировал другой портрет Лжедмитрия, и, видимо, он был более реалистичным. На гравюре изображён малопривлекательный мужчина – приземистый, намного ниже среднего роста, непропорционально широкий в плечах, почти без талии, с короткой шеей. Руки сильные, но разной длины. В чертах лица видны сила и грубость. Лицо круглое, без усов и бороды (видимо, они не росли вообще, так как на Руси борода считалась признаком мужества). Волосы светлые, рыжеватые. Около носа две большие бородавки. Глаза маленькие, тяжёлый взгляд дополнял гнетущее впечатление»[67]67
  Широкорад А. Портреты Смутного времени. Ростов н/Д. Феникс. С. 168–169.


[Закрыть].

Но, во-первых, на каком из портретов стоит цифра 23? Такой цифры ни на одном портрете означенной персоны вообще нет! Правда, совсем на другом портрете, о котором речь пойдет ниже указано не 23, а 24 года и показывает означенный возраст 1605 год. Тогда кто же изображён на портрете в доспехах и с подписью «Димитрий Император Московский…»?

* * *

И ещё один надуманный фрагмент в истории отношений Расстриги с Мнишками. Исследователь А. Широкорад традиционно утверждает следующее: «Известив папу о своём обращении в католичество, Лжедмитрий в тот же день покинул Краков и вместе с Юрием Мнишеком направился в Самбор. В самборском замке Лжедмитрия ожидал серьёзный разговор с будущим тестем. Ведь самозванец обещал отдать королю значительную часть земель, обещанных Мнишеку ещё в феврале 1604 года. Поэтому Лжедмитрию пришлось заключить новый договор с Мнишеком. В этом договоре, подписанном 24 мая 1604 года, самозванец торжественно клялся под страхом анафемы и обещал: 1) тотчас по вступлении на престол выдать Мнишеку один миллион польских злотых для подъёма в Москву и уплаты долгов, а Марине прислать бриллианты и столовое серебро из царской казны. 2) отдать Марине Великий Новгород и Псков со всеми жителями, местами, доходами в полное владение, как владели прежние цари. Города эти оставались за Мариной, хотя бы она не имела потомства от Дмитрия, и вольна она в них судить и рядить, постановлять законы, раздавать волости, продавать их, также строить католические церкви и монастыри, в которых основывать латинские школы. При дворе своём Марина также вольна держать латинских духовных и беспрепятственно отправлять своё богослужение, потому что он, Дмитрий соединился уже с римской церковью и будет всеми силами стараться привести и народ свой к этому соединению. В случае, если дело пойдёт плохо и он, Дмитрий, не достигнет престола в течение одного года, то Марина имеет право взять назад своё обещание или, если захочет, то ждать ещё год.

Не прошло и месяца, как Лжедмитрий вынужден был заключить другой договор. В этом договоре, подписанном 12 июня 1604 года, Лжедмитрий обязывался уступить Юрию Мнишеку княжества Смоленское и Северское в потомственное владение, и так как половина Смоленского княжества и шесть городов из Северского княжества отойдут королю, то Мнишек получал ещё из близлежащих областей столько городов и земель, чтобы доходы с них равнялись доходам с городов и земель, уступленных Сигизмунду»[68]68
  Широкорад А. Портреты Смутного времени. Ростов н/Д. Феникс. С.170–171.


[Закрыть].

Итак, основная масса современных исследователей наступает всё на те же грабли, что и большинство их предшественников. В процессе критической оценки всех подобных рассказов рождается ряд серьёзных замечаний. Во-первых, почему автор указанных строк не даёт ни одной сноски на исторические источники и документы, подтверждавшие эти договоры? Ответ прост. Это видно по сноскам. Широкорад пользовался рассказами польского историка К. Валишевского, который писал о Смуте ещё на исходе XIX века. Это было время возрождения амбиций польской элиты, стремившейся возродить Речь Посполитую и унизить Россию. Сам Валишевский не давал ни одной сноски на исторические источники, потому, как не владел ими. Ибо их не существовало в действительности. Все рассказы основаны на помыслах и вожделениях польской шляхты, утверждавшей в своё время, что поляки оказали неоценимую помощь Расстриге-Иваницкому. И потому он де обещал сделать баснословные подарки польскому королю и его подданным.

Но если говорить о той помощи, то не столь тенденциозный в этом вопросе отечественный историк С. М. Соловьёв писал, что «Мнишек собрал для будущего зятя 1600 человек всякого сброда в польских владениях». Не отрицает этого и сам А. Широкорад. Но ведь войско Расстриги уже на Юго-Востоке России в начале 1605 года насчитывало более пятнадцати тысяч человек. Да и значительная часть польской шляхты уже оставила лагерь Расстриги во главе с Мнишком 4 января того же года. Следовательно, войско Расстриги имело совершенно иной этнический и социальный состав. Но об этом ниже.

Во-вторых, вернёмся к вопросу о договорах. Откуда Расстрига мог знать о царских «бриллиантах и столовом серебре»? Он их никогда не видел, а если и видел, то был слишком мал, чтобы запомнить, что они из себя представляли?

В-третьих, даже если представить, что Иваницкий-Расстрига и Отрепьев – одно лицо, то ни тот, ни другой порознь или в одном лице, были хорошо знакомы с традициями, моралью и менталитетом великорусского общества того времени, и никогда бы не пошли на заключение такого договора. Передать в вотчинную собственность Новгородскую, Псковскую, Смоленскую и Северскую земли подданным польской короны и, тем более, польскому королю!? Объявление подобного акта и реализация его вызвали бы повсеместное восстание и хаос. Это было бы подобно смерти для тех, кто рискнул осуществить такое. Даже такой авантюрист, каким был в те годы Григорий Отрепьев, не стал бы рисковать столь явно. Но таковы были чаяния и устремления польской элиты и шляхты, выраженные их историком К. Валишевским.

И в-четвёртых, 12 июня 1604 года Расстрига не мог находиться в Самборе, ибо в это время он уже должен был подвизаться в Запорожской Сечи и готовиться к походу на Москву.

Пятое возражение касается сказок о том, что «он, Дмитрий соединился уже с римской церковью и будет всеми силами стараться привести и народ свой к этому соединению». Историки знают, что между папой Климентом VIII и Расстригой велась переписка. Это удостоверенный факт. Но содержание писем Расстриги, кроме их автора и составителей было известно только самому папе и его секретарю Рангони. Содержание писем не предавалось огласке, и они не были опубликованы. Они хранились в архиве Ватикана и, вероятно, в XVIII веке были благополучно похищены и утрачены, скорее всего, навсегда[69]69
  Шереметев С. Д. Труды по истории Смутного времени/ Сост. М. Д. Ковалёва, А. В. Топычканов, С. Ю, Шокарев. М., 2015. С. 239–241.


[Закрыть]. Здесь, наверное, прослеживается рука тайных служб Санкт-Петербурга. Но, так или иначе, рассказы о переходе Расстриги в латинство, о том, что в письмах к папе он писал «о заблуждениях греков», признавал «непорочность догматов латинской церкви», целовал ноги папе как «ноги самого Христа», называл его «верховным пастырем и отцом всего христианства», скорее всего, – след неосуществившихся замыслов и вожделений опять же польского латинского духовенства.

* * *

Уже во второй половине 1603 и в начале 1604 года между Адамом Вишневецким и Иеремеем Могилой шла оживлённая переписка. Могила беспокоился о состоянии православия в Литве после Брестской унии, и спрашивал, как обстоят дела у Иваницкого. Вишневецкий отвечал, что всячески удерживает Расстригу от увлечения латинством, но не будет против, если часть литовской и польской шляхты выступит на его стороне в случае похода на Москву. Вишневецкому постоянно писал и патриарх Александрийский Лукарис. Патриарх требовал вмешательства в дела Расстриги. И Могила и Лукарис настоятельно советовали князю Адаму найти причину и оторвать Расстригу от католиков.

И тут до Вишневецкого дошли подробные известия о восстании Хлопка и его разгроме. Один из бежавших от наказания холопов, пересёк рубеж, добрался до Брагина и рассказал об этом князю. Вишневецкий срочно написал Иваницкому в Гощу. Так он и сообщил Расстриге о восстании холопов в России. Князь настоятельно уговаривал его безотлагательно ехать в Сечь, и готовиться к походу. Вишневецкий уверял, что необходимо действовать по горячим следам, ибо восстание до конца не подавлено и на юге России народ недоволен Годуновым.

Ещё поздней осенью 1603 года в Запорожской Сечи началось формирование войска, которое стало готовиться к походу на Москву. Видимо заранее к этому делу уже приложил руку князь Адам Вишневецкий. Герасим Евангелик уже в начале 1604 года писал в Раздоры донским казакам о том, что в Сечи объявлялся законный наследник царского престола Димитрий Иоаннович, что он прибегает к их поддержке и просит прийти к нему всех охочих казаков и прочий люд, для совместного выступления на Москву. Донцы скоро ответили письмом, обещая прислать в помощь свой хорошо вооружённый отряд.

И действительно упускать такое положение дел было нельзя. Расстрига и его окружение собрались на совет и решили ехать к запорожцам. С ними вместе отправились и дети боярские – братья Хрипуновы. В окружении шестерых своих сподвижников Расстрига двинулся в дальний путь. В самом начале июня 1604 года запорожцы и атаман Евангелик встретили их с распростёртыми объятиями.

* * *

В Сечи Отрепьев всё чаще занимался делами военных сборов, замещая Иваницкого или оказывая ему посильную помощь. На частых пирушках, устраиваемых для вновь прибывающих гостей и соратников, Григорий выступал от лица и по поручению Иваницкого. И порой это заканчивалось тем, что многие, не разобравшись в обстоятельствах дела, начинали обращаться к Отрепьеву, как самому Иваницкому. Этому же способствовала и внешняя схожесть. На этих встречах и пирах Отрепьев позволял себе вволю угощаться хмельным, так что зачастую его сильно пьяного под руки доставляли в курень и, сняв только сапоги, укладывали почивать, как есть. На следующий день Григорий, требуя от Перо, слить ему на голову ведро холодной воды, болел и просил опохмелиться. Старый казак, исполняя его просьбы и доставая для похмелья вино или брагу, всячески корил Отрепьева, что тот де терял человеческий облик и позорил своего господина. Отрепьев похмелялся, приходил в себя, клялся в том, что более не превысит в питии меру дозволенного. А дозволенными по благословению отца Мисаила были только три небольших чаши вина. Но через день – другой ситуация вновь повторялась. В весёлой и лихой казачьей кумпании, Отрепьев терял счёт чашам, и каждая последняя всё оставалась третьей. Среди куренных атаманов и простых казаков он скоро прослыл «звоим хлопцем» и верным царским слугою.

Что же касается Иваницкого, то молодой человек всячески сторонился подобных ристаний. Расстрига не бранил Отрепьева, но был ему несказанно благодарен за его труды. Он предпочитал проводить время в серьёзных, деловых разговорах с казачьей старшиной, в душеспасительных и богословских беседах с Мисаилом и Варлаамом. Неустанно, порой до седьмого пота и изнеможения продолжал он упражняться в боевых искусствах с саблей или пикой. С ним в этом ученье завсегдатаями были казак Перо и братья Хрипуновы – Александр и Иван, метко пускавшие стрелы из лука, хорошо владевшие саблей и шестопером в конном бою. Было заметно, что Иваницкий частенько уединяется и, выбрав место на берегу Днепра, с тоской смотрит куда-то в степь – на Запад. Повадин понимал, что причиной его тоски и мечтаний является любимая женщина, оставленная им далеко – за сотни вёрст от Запорожской Сечи – там, где заходит солнце.

* * *

А тем временем в Москве…

Еще в декабре 1603 года в Москву прибыли «долгожданные» греческие посольства, которые остановились на Рязанском подворье. Следующий 1604 год ознаменовался прибытием в Москву ещё целого ряда греческих посольств от трёх патриархов – Рафаила Царьградского, Софрония Иерусалимского, Кирилла (Лукариса) Александрийского. Они добрались до Москвы разными путями. Посольства Александрийское и Иерусалимское приехали со стороны Чернигова, Цареградское же прибыло из Волыни. Посольства эти имели не только церковный характер, но и привезли Московскому правительству письма от Римского кесаря (императора) Рудольфа и государя Молдавского Иеремея Могилы. Все эти «пришельцы греческие», одни за другими и с долгими задержками на рубеже, после долгих переговоров с Черниговскими воеводами – князем Татевым и князем Шаховским подвергались проволочкам и допросам. Им было выказано унизительное недоверие и явная подозрительность со стороны правительства Годунова. В Москве все они разместились на подворье Рязанского архиепископа Игнатия, бывшего ранее епископом Ериссо Святой Горы Афонской и доверенным лицом покойного Мелетия Пигаса. Игнатий вёл постоянную переписку со старцами Святой Горы и был посвящён во все тайны и перипетии политической ситуации на Балканах, в России, Литве, Польше, Валахии, Молдавии, Бессарабии.

Такой чрезвычайный наплыв греческого духовенства и монашества в Москве в первой половине 1604 года был весьма знаменателен. Представители Православных Церквей Востока прекрасно знали о готовящихся событиях. Им было доподлинно известно о военных приготовлениях в Запорожской Сечи и появлении там нового, законного претендента на Московский стол, о переговорах с рокошанами в Гоще, в том числе и о широких переговорах на Западе с участием французского короля Генриха IV (переговоров, касающихся освобождения Цареграда от османов). Царь Борис и его окружение прекрасно понимали и чувствовали, что этот наплыв греческого духовенства и посольств Православных Церквей явно был на руку их противникам, как в Москве, так и за рубежами России. Он также высвечивал и проблему недовольства и тайного неприятия греческим духовенством Московской Патриархии и её действий.

* * *

В Москву пришёл июнь 1604 года и наступило то самое лето, которое перевернуло историю, прервало поступательный ход жизни России на несколько столетий вперёд… Задуманный и начавший осуществляться, в 1591 году многосложный замысел, связанный с прямым участием части правящей элиты России и Великого княжества Литовско-Русского, с участием виднейших иерархов Вселенских Православных Церквей, иерархов и старцев Северных Русских земель и монастырей, подходил к развязке!!!

Наиболее яркой фигурой среди представителей православных посольств Востока в Москве являлся митрополит Дионисий Палеологус, подключённый к решению важнейшего вопроса самим патриархом Кириллом Лукарисом и одновременно уважаемый в кругах московского духовенства. По свидетельству С. Д. Шереметева в XIX веке в архиве Министерства иностранных дел сохранился фрагмент дела митрополита Дионисия Палеологуса, в котором отражён ход переговоров между Московским правительством и послом Александрийского патриарха.

На основе материалов дела известно, что по окончанию торжественного приёма при особенно пышной встрече, устроенной Годуновым, митрополит Дионисий сказал царю Борису: «Что де цезарь прислал его, богомольца царского, говорить о великих делах, тайных государевых и просил, чтобы велено было кому-либо из ближних бояр его выслушать». Государь пригласил митрополита сесть по левую сторону, выше окольничих и дьяк Афанасий Власьев отвечал ему от имени государя, что грамоту цесарскую выслушает он другим временем и велит переговорить с ним о тайном деле ближним своим боярам. С этими словами митрополит был отпущен из палаты царской. Как видно, приём ему был оказан особый, почётный, как послу кесареву, и потому, что он сам происходил из рода царского, и был уже однажды в России по важному делу, связанному с избранием Русского Патриарха.

Июня 26 дня позвал государь Борис Феодорович Дионисия Палеологуса быть на казённом дворе у князя Фёдора Ивановича Мстиславского со товарищами. На Благовещенской паперти в Кремле встретили его бояре и приняли благословение. Тут он сел с ними, и князь Мстиславский расспрашивал его от имени царя о тех тайных великих делах, которые хотел объявить он государю. Вместе с Мстиславским назначены были для выслушивания слова митрополичьего ещё князь Дмитрий Иванович Шуйский, да бояре: Степан Васильевич и Семён Никитич Годуновы и посольский дьяк Афанасий Власьев.

И митрополит Дионисий молвил: «Как был я у цесарского величества, и цесарь со мною отпустил грамоту к Великому Государю, брату своему, Царю и Великому князю Борису Феодоровичу всея Руси, и сыну его царевичу Феодору Борисовичу, отпуская же меня, приказывал говорить об их государских тайных делах тайно. Первый Рудольф цесарь, утвердился и заклялся сам, а потом и меня к вере и клятве привёл, что мне о тех великих, тайных делах, мимо его Царского величества, никому не объявлять (курсив Д. А.,), и я вам ныне, Великого государя ближние бояре, не объявлю, потому что учинилось с клятвою. А если тем его Царское величество будет недоволен, и о тех делах меня, богомольца своего, по какому-нибудь случаю, выслушать не захочет, а велит меня выслушать вам, своим боярам ближней думы, и яз про те дела, по его царскому велению извещу и объявлю».

Бояре пошли сказать о том царю Борису Феодоровичу, и государь послал к митрополиту посольского дьяка Афанасия Власьева с таким словом, что о том помыслит и ведомо ему учинит иным временем, и с тем отпустили митрополита на подворье.

Июля 1 дня приказал государь быть митрополиту у себя в палатах. Принят был Дионисий с обычной честью. Государь был в то время у Благовещения у обедни и явил Дионисия Палеологуса государю окольничий Михаил Салтыков…

На этом месте, к сожалению, прерывается любопытное дело митрополита Дионисия, и тайные речи его царю не показаны. Очевидно, отрывок «посольства Дионисиева» утрачен и, конечно, «не случайно». «Тайные беседы», очевидно, касались важных событий в Запорожской Сечи и за рубежом[70]70
  Граф С. Д. Шереметев. Труды по истории Смутного времени. Составители: Ковалёва М. Д., Топычканов А. В., Шокарев С. Ю. М., 2015. С. 285–287.


[Закрыть]. Вероятно, Палеологус дипломатично и по-доброму предостерёг Бориса Годунова от поспешных действий, в случае появления или объявления в пределах России человека, претендующего на русский престол и называемого царевичем Димитрием Ивановичем. Вероятно, он смог в достаточной степени убедить Годунова и в том, что человек этот – то самое лицо, за которое себя выдаёт.

Правда, царь Борис, видимо, и сам не очень в том сомневался. Но проблема заключалась в другом. Годунов прекрасно понимал, что ему в случае успеха конкурента не поздоровится, уже хотя бы потому, что здесь, в России, близ его престола было много недоброжелателей. Да и потому, что дело зашло уже очень далеко, и за его спиной стояли сотни сторонников – партия Годуновых; его родные и близкие, и, наконец, его дети – продолжатели его династии. И потому, вероятно, Борис Феодорович в ответном слове митрополиту дал понять, что будет держать власть и бороться за неё до конца, или не ответил ничего определённого.

Но даже эта неопределённость ответа, не говоря уже о возможном отказе царя Бориса воздержаться от активных (военных) действий, привели к тому, что соединённое войско запорожских и донских казаков, а также союзной с ними польско-литовской шляхты южных и восточных регионов Речи Посполитой вступило в пределы России. Вступило и повело боевые действия против Годунова…

* * *

В тот же день, часом позже окольничий Пётр Никитич Шереметев представил царю Борису посланного патриархом Рафаилом Цареградским архиепископа Амиклонского Феодосия с его старцами. Кроме грамоты к царю и к патриарху Иову он привёз ещё грамоты двум иерархам роду греческого – архиепископам Арсению и Игнатию.

По мнению С. Д. Шереметева архиепископ Игнатий, грек по происхождению, позднее был оклеветан пристрастными голосами современников. И даже такой серьёзный исследователь, как историк Русской Церкви митрополит Макарий (Булгаков) не смог объективно разобраться в обвинениях, предъявляемых архиепископу Игнатию. Только благодаря трудам профессора Дмитриевского, издавшего записки архиепископа Арсения Елассонского, мы можем в настоящее время восстановить образ оклеветанного иерарха, без сомнения хорошо известного Расстриге. Не случайно Расстрига приложил все силы к тому, чтобы Игнатий был избран Поместным собором Русской Церкви на патриарший престол по причине слепоты патриарха Иова. Имеются прямые свидетельства законности избрания патриарха Игнатия… С этой же точкой зрения был согласен и патриарх Никон.

«Мы не знаем, – писал граф Шереметев, – под каким впечатлением и почему среди наплыва греческих властей с их старцами и пришельцами как раз в 1604 году рассудилось патриарху Иову, огласить известное послание, носящее какой-то покаянный оттенок, в котором, поминая всех усопших царей, цариц, царевичей и царевен и, прося у всех прощение, не исключая царевны Феодосии, он совершенно умалчивает о царевиче Димитрии, словно его никогда не существовало (курсив Д. А.)»[71]71
  Граф С. Д. Шереметев. Труды по истории Смутного времени. Составители: Ковалёва М. Д., Топычканов А. В., Шокарев С. Ю. М.,2015. С.287–288.


[Закрыть].

* * *

Интермеццо

В сентябре 190… года в Фонтанном доме Шереметевых в Петербурге за чашкой чая продолжался разговор двух уже известных персон…

– Продолжим наше сравнение, граф, очень уж оно показательно… – попросила собеседница.

– А дальше будет еще интереснее… и Лукарис, и Расстрига пытаются разобраться в разногласиях между Православием, Римско-Католической конфессией и протестантизмом. И обоих же обвиняют: Лукариса – в склонности к вероучению Римскому. Расстригу – в том же самом.

– А какова дальнейшая судьба Лукариса? – спросила собеседница.

– Да, судьба!..Лукариса убьют, когда он уже будет Вселенским патриархом, – промолвил Шереметев и отпил глоток чаю.

– За что!? – в недоумении спросила собеседница.

– Представьте себе, за увлечение протестантизмом!

– Так ведь те же обвинения…

– Именно, сударыня, именно… Да и после смерти против обоих выдвигаются подобные обвинения, далеко ещё не доказанные.

– Граф, а есть доказательства того, что «названный Димитрий» выказывает свое сочувствие Православию «греческого толка»?

– Во всяком случае, будучи в 1603 году во Львове, где было распространено Православие именно подобного рода, Расстрига обратился к жителям со словами поддержки их веры. Да и присутствие при нем Арсения Элассонского тоже говорит о чем-то. Грекам же он был люб, так как не скрывал желания освободить Царьград! И даже в стремление своём стать восстановителем империи Комнинов и Палеологов! – уверенно заявил Шереметев.

– Сергей Дмитриевич, я не ошибаюсь, ведь Арсений Элассонский находился в Москве во время правления Этого человека. Язык не поворачивается назвать его Лжедмитрием!

– Поэтому-то и я называю его «Расстрига», поскольку монастырские обеты были им нарушены… Но вернемся к Вашему вопросу. Ведь именно Арсений возложил на Расстригу венец Мономаха у гробницы Ивана IV. И, кстати, именно он записал ту речь, что произнес названный Димитрий в тот момент.

– Но ведь он стремился на московский престол! Зачем же эти «опыты» с инославными конфессиями? – с сомнением спросила дама.

– Да, были связи «протестантские», не скрываемые; связи «римские», выдвигаемые; и связи «греческие», тщательно заметаемые. Расстрига не мог не завязать этих сношений, ввиду своей сложной, тройной задачи – царствовать над подданными трех христианских конфессий… – подтвердил граф.

– Но ведь это чрезвычайно сложно: нужно было вникнуть во все различия, во все разногласия, с желанием разобраться, и, в силу возможного, действовать примирительно, – продолжала сомневаться собеседница.

– И в этом отношении он чувствовал поддержку Вселенского Партиарха, который и в Литве, и в Польше, и в Западной Руси мудро и осторожно относился к протестантизму. Пример Мелетия Пигаса направлял Расстригу. Кстати, Вселенские Патриархи имели связи и с «официальной» Москвой. В 1604 году в столицу прибыло посольство от Иерусалимского Патриарха Софрония, которое возглавлял архимандрит Феофан. В недалеком будущем он сам станет патриархом и в его присутствии эти саном будет облечен Филарет (Феодор Никитич) Романов. Но правительство Годунова к грекам относилось подозрительно, даже враждебно! – подчеркнул Шереметев.

– Мы как-то отошли от Вишневецких, – с сожалением отметила собеседница.

– С удовольствием вернусь к ним. И сразу скажу, что здесь просматриваются интересные связи с Россией. Дядя князя Адама – князь Дмитрий Александрович Вишневецкий служил в России и даже почитался «казаком». С запорожскими связями Вишневецких считался царь Федор Иоаннович.

– А окружение Дмитрия Вишневецкого? Были там люди, как-то связанные с Вашим героем?

– Разумеется! Например, Фёдор Лихарев, настоятель Новгород-Северского монастыря, в котором скрывались беглецы по дороге в Киев. Лихаревы – коломенские помещики, так же, как дядя инока Григория – старец Чудова монастыря – Замятня Отрепьев. Да и Лукьян Хрущев играл заметную роль во время похода Расстриги на Москву, – пояснил граф.

– Но ведь не один Вишневецкий был поборником Православия? – спросила собеседница.

– Вы правы, сударыня, – не одни, – отвечал Шереметев.

– Еще одна значимая фамилия – князья Острожские. Так же, как и Вишневецкие, Острожские были врагами Унии и столпами Православия в своем крае.

– Под Унией вы подразумеваете объединение католичества и Православия?

– Именно так… Ведь то, что Рим «выпустил» из сферы своего влияния протестантизм, он надеялся восполнить привлечением в свое лоно православных, – утвердительно махнув головой, сказал Шереметев.

– Какая сложная и далеко идущая политика… И опасная для русского государства… И противостоять ей можно было только одним способом… – задумчиво изрекла собеседница.

– Теперь Вы понимаете, что такая определенная величина, как князь Острожский, едва ли стал бы оказывать внимание и гостеприимство первому встречному. О, нет – на него смотрели как на претендента, прежде всего, на Литовское Великое княжение, и лишь позднее – на русский престол. И как же ему было не стремиться разобраться в вероисповедных противоречиях! Расстрига должен был изучать и католичество, и протестантство.