Текст книги "Царь Димитрий. Загадки и тайны Смутного времени"

Марина остановилась в Воскресенском женском монастыре, там же, где проживала мать молодого царя – инокиня Марфа. Димитрий и раньше часто посещал мать, но теперь стал ещё чаще бывать там, хотя по обычаю жених после сватовства не должен был видеть невесту до свадьбы. Димитрий и Марина, видимо, всё же встречались в монастыре несколько раз. А 6 мая невеста переехала в отдельные дворцовые покои.

Свадьба состоялась 8 мая. Сначала после обмена кольцами молодых проводили в Успенский собор. Там патриарх Игнатий совершил обряд миропомазания невесты. Однако Марина отказалась от причастия, что вызвало удивление и возмущение присутствующих православных. Это было нарушением традиции и приличий. Правда, католики-поляки были довольны. После этого дьяки выставили всех иностранцев из храма, и патриарх обвенчал Димитрия с Мариной по православному обряду. Между тем в городе чуть ли не ежедневно стали происходить стычки «литвы и ляхов» с москвичами.

* * *

После 12 мая положение в Столице стало напряжённым. Столкновения и схватки с поляками грозили превратиться в восстание. Исаак Масса писал, что в ночь на 15 мая несколько тысяч москвичей взялись за оружие, готовясь к вооружённому перевороту. Однако, узнав, что заговор раскрыт, они «устрашились, притихли и спрятали оружие»[87]87
  Масса И. Краткое известие о Московии в начале XVII в. М., 1937. С. 50.


[Закрыть].

Приведённое свидетельство не заслуживает доверия. Заговор, организованный боярско-княжеской верхушкой, носил тайный характер, и число его участников было невелико. О тысячах вооружённых людей, якобы собранных заговорщиками под свои знамёна за несколько дней до переворота, не могло быть и речи. Иезуиты, находившиеся в Москве в те дни, с полным основанием утверждали, что Шуйские привлекли на свою сторону бояр, «но между народом имели очень мало соучастников». С той же позицией согласен и отечественный историк Р. Г. Скрынников[88]88
  Скрынников Р. Г. Смута в России в начале XVII века. Иван Болотников. Л., «Наука». 1988. С. 31.


[Закрыть]. Назревавшее в столице народное восстание не угрожало непосредственно власти молодого царя, поскольку возмущение и гнев москвичей вызывал не сам царь, а иноземное наёмное воинство. Цели народа и бояр явно не совпадали. Тем не менее, бояре рассчитывали в нужный момент использовать недовольство москвичей и московского посада. Они торопились, ибо до них доходили известия, что терские казаки во главе с атаманом Бодыриным и «царевичем Петром» встали лагерем около Самары и готовы идти на соединение с Григорием Отрепьевым, который собирал казачьи отряды для похода на Москву.

Первые крупные волнения в Москве произошли 14 мая. В тот день гайдук князя Вишневецкого избил посадского человека и скрылся за воротами двора, где стояли поляки. Народ осадил двор и потребовал от Вишневецкого выдачи виновного. К ночи подле двора собралось до 4 тысяч человек. Посадские грозили разнести хоромы в щепы. Всю ночь возбуждённые толпы москвичей заполняли улицы и площади столицы. Князь Вишневецкий самолично вывел к москвичам провинившегося гайдука связанным и обещал народу наказать его плетьми.

Царь же не сомневался в преданности народа. Тем не менее, он принял необходимые военные меры. По тревоге в стрелецких слободах было поднято несколько тысяч стрельцов. Караулы в Кремле были удвоены. Польские роты бодрствовали всю ночь, не выпуская из рук оружия. Время от времени они палили в воздух, надеясь этим устрашить москвичей и удержать их от выступления.

* * *

С утра 15 мая в Москве весело защебетали и запели птицы. Яркое весеннее солнце поднялось на востоке и алым золотом засияли кресты и главы храмов. Но в городе с ночи царила зловещая тишина. Новая шумная и бурная весна несла новые вспышки общего недовольства и новые потрясения. Торговцы отказывались продавать иноземцам порох и свинец. Да и лавки с другим товаром также были закрыты или закрывались рано. Вечером несколько пьяных польских гайдуков остановили возок и силой вытащили оттуда боярыню. Боярские слуги отчаянно отбивались. Народ ринулся на помощь. В городе ударили в набат. 16 мая царю вручили жалобу на лиц, виновных в бесчестии боярыни. Но дело так и не было решено.

Бесчинства пьяной шляхты привели к тому, что царская канцелярия была завалена жалобами москвичей на поляков и встречными жалобами польских солдат и шляхты. Царь приказал запретить принимать от народа и от поляков доносы и жалобы. Но то, что касалось дел об оскорблении государя, то их разбирали без всякого промедления.

Прямые оскорбления царя Димитрия и распространение поносных слухов про него, не имели какого-либо успеха в народе, тогда как насилия со стороны солдат или челяди поляков вызывали мгновенный отпор. Так на одной из рыночных площадей был пойман человек, ругавший царя. Однако, когда стража схватила смутьяна, народ даже не попытался отбить его. Когда государю донесли о случившемся, он приказал пытать бунтаря, чтобы добиться выдачи его единомышленников. Однако бояре, руководившие допросом, донесли ему, что смутьян болтал, будучи пьян и скудоумен, ныне же, протрезвев, он ничего сказать не может.

Бояре вели хитрую игру. Они сознательно отвлекали внимание молодого царя от подлинной опасности, грозившей со стороны заговора. В конце концов Пётр Басманов и сыскное ведомство, подчинённое ему, сосредоточили все усилия на охране поляков и предотвращении столкновений между москвичами и польскими наёмниками с «рыцарством».

* * *

В течение четырёх дней Димитрий получил несколько предостережений от капитанов, руководивших придворной стражей. 16 мая, когда государь осматривал лошадей на Конюшенном дворе, один служилый немец, оказавшись подле царя, передал ему записку с предупреждением о том, что изменники выступят на следующий день – 17 мая. В тот же день 16-го мая во дворец явились польские военачальники – братья Стадницкие с тем же предупреждением. Правда, Стадницкие заявили, будто «москвичи собираются напасть на царя и на поляков». Царские секретари и окружение отклонили их заявление и объявили, что народ предан государю.

Среди москвичей у молодого царя было много доброхотов. Не имея доступа ко двору, они пытались действовать через царского тестя. Мнишек явился во дворец сразу вслед за Стадницкими. Он передал зятю донос, поступивший от солдат, а затем вручил около сотни челобитных от москвичей, предупреждавших царя о заговоре. Но Димитрий по-прежнему был убеждён, что главная опасность грозит не ему, а полякам. Он укорил тестя в малодушии и отверг любые сомнения в преданности народа ему.

Однако столь упорные и неоднократные предупреждения сыграли свою роль. Испытывая смутное беспокойство, Димитрий отдал приказ об усилении военный охраны Кремля и поляков. Басманов вновь поднял на ноги стрельцов. Он расставил усиленные караулы в тех местах города, где можно было ожидать нападения на солдат Мнишека. В Кремле было введено чрезвычайное положение. Стрельцы получили приказ стрелять в каждого подозрительного, кто попытается незаконно проникнуть внутрь Кремля.

* * *

16-го мая, как только стемнело, на подворье князей Шуйских в Китай-городе стали незаметно съезжаться их ближайшие единомышленник и сторонники. В гостевой палате боярского дома собралось около двадцати человек. Всё это были в большинстве своём представители древних княжеских родов и династий. Здесь было светло и душновато, ибо окна и оконца с цветными стёклами были закрыты наглухо. Но на длинном и широком дубовом столе стояли подсвечники с десятками горевших свечей, глиняные крынки и кувшины, чаши и ендовы, наполненные мёдом и винами. Пред иконами теплились лампады. Присутствовавшие щедро угощались хмельным, но пьяных здесь не было.

Оживлённый, но приглушённый разговор то затихал, то разгорался вновь и вновь.

– Люд московский и посацких не поднять нынче на Расстригу, – с тревогой говорил Дмитрий Иванович Шуйский, отпивая из серебряной чаши красного фряжского вина.

– А стрельцы-т и того боле, за царя стоят. Жалует их, платит чистым серебром. Да и много их ныне на Москве, пришлецов с украинных станов и порубежных волостей. И все в стрелецких слободах прижились, – согласно с Дмитрием Шуйским добавил князь Борис Татев.

– То всё яснее ясного, братие, – согласился с ними князь Василий Шуйский. – Но промедление смерти подобно. На Дону и на Волге Гришка Отрепьев собирает казаков и вновь готовит ся походом на Москву идти. Вон тéрские казаки-воры с атаманом Федькой Бодыриным Астрахань осаждали, а таперь уж под Самарой станом стоят и с Отрепьевым снеслись и скоро к Расстриге на подмогу прии́дут. А их тыщи четыре, а то и пять будет. Коль прии́дут на Москву не совладать нам.

– Надо к Отрепьеву Гришке, да к Юрлову подослать кого-нито с зельем, да опоить, пока не поздно, – угрюмо молвил Михаил Татищев.

– И то верно, – согласился князь Василий Шуйский.

– Но лучше подослать к ним надёжных людей, да ночью и свершить всё, – приглушённым голосом произнес Татев.

– С тем не умедлим, – немного поразмыслив, добавил князь Василий.

– Нам, братие, помыслити надлежит, как дале на Москве делу быти, – возвращая всех к главному вопросу, промолвил князь Василий Голицын.

– Ни дня помедлити не мочно! Заутря же, как зачнёт светать надоти сполох подымать, в набат ударить! – грозно молвил князь Куракин.

– Сполох то мы подымем, но сил маловато. Кремль-то стрельцы сторожат! – осторожно подметил Дмитрий Шуйский.

– Вот, братие додумал яз! Ноне под Москвою станом стоят новгородские дворяне да дети боярские. Их тысячи две – три сабель. А с боевыми холопами вдвое больше. И по слухам многие из них не хотят к воеводе Шереметеву и в поход на Крым, да на турка идти. Уж больно далеко от Новгородской-то земли до Крыма и моря Чёрмного. Вот энтих и надо к нам на помочь звати. Да поведати им, что де на столе царском вор сидит, а не законный государь! – высказал своё предложение Василий Голицын.

– Верно, князь Василий! И быти безотлагательно у тех новгородских воинских людей окольничему Мише Татищеву. Да уговорити их, да к нам на помочь привести.

Василий Шуйский на несколько секунд замолк, утёр краем рушника мокрую от пота лысину, отпил вина из чаши, оглядел внимавшее ему окружение, и, найдя взглядом Татищева, продолжил:

– Да сказывай оным, Миша, де вор-Расстрига посылает их походом на Крым, да на Туречину на прямую погибель. Штоб помыслили, де пои́дут на Крым, кто знает, когда возвернутся, да и возвернутся ль, – добавил Шуйский.

Татищев согласно склонил голову, беспрекословно готовясь отправиться в дорогу и выполнить приказание Шуйского.

– Не спеши, окольничий, – промолвил Голицын, – Князь Василий, Татищеву надлежит в дорогу с собою калиту с серебром ять, дабы «дворянских голов» новгородских одарить, ущедрить, да перекупить на нашу сторону. Не ровён час не пои́дут к нам!

– Да сказывай им, Миша, де послушаются табя, исчо награду и жалование получат, – добавил он, обращаясь к окольничему.

– И то верно, князь Василий, – согласился Шуйский. – Ты, Миша, поначалу ступай с моим постельничим в мою казнохранительную палату, да прими, калиту, што он дасть табе. А ты, Ерофей, – обратился он к своему слуге, – сопроводи окольничего, да выдай ему.

Татищев и постельничий с поклоном удалились.

– Ты, князь Борис, – обратился к Татеву Василий Шуйский, – как в Кремль взойдём, сразу ж посылай на звонницы холопи свои, да на Иван Великий сам подымись, и во все колоколы́ звоните, аки сполох и набат по всей Москве, пока яз не воспрещу вы.

– Всё сполню, князь Василий, – согласился Татев.

– Но како ж люд московский на бунт подбити? – задал самый важный вопрос Дмитрий Шуйский.

– Како, како?! Помыслити надо! – молвил Голицын и отпил вина.

– Ести таковой замысел! – произнёс негромко Василий Шуйский.

В покоях наступила полная тишина. Все заговорщики обратили взоры на князя Василия.

– Яко Татищев новгородских воинских людей к Москве приведéт, ты князь-воевода, – обратился Шуйский к Борису Татеву, – Тферские ворота в Скородоме откроешь. Людей там своих сей же час поставь. А следом и в Белом городе, и в Китай-городе врата растворишь и к моему двору новгородцев приведéшь. А от моего двора с Богом к Фроловским воротам[89]89
  Фроловские ворота – Спасские ворота Кремля.


[Закрыть] тронем. Здесь нужно на стрельцов нежданно напуск свершить, и ежели не побегут, то посечь их там-от. А дале ко дворцу Расстригу имать, а там… как Бог дасть. А как люд московский по набату дле Кремля соберётся, так выкрикнем: «Де ляхи и литва бьют государя!» И на ляхов чёрный люд напустим.

– Ну и хитёр ты, Василий Иванович! – качая головой, произнёс Василий Голицын и вновь отпил вина.

– Хитер ли, время покажет! – отвечал Шуйский.

– Не иначе быть табе государем, князь Василий, – произнёс князь Куракин.

* * *

В ту ночь страсть Димитрия к Марине в опочивальне молодой царицы была бурной, но скоротечной. Возможно, и Марина была несколько холодна, так как устала за день от навязчивых приёмов и поздравлений… Они мимоходом поцеловались в уста. Он лёг рядом, желая хоть недолго поговорить с ней, посоветоваться о делах. Надеялся, что она сама спросит его о чём-то. Димитрий некоторое время лежал с ней молча, обнимая её левой рукой за плечи. Но Марина развернулась спиной к нему, и, не шевелясь, стала дышать ровно и глубоко. Дмитрий тихо поднялся с ложа, бесшумно оделся и тихо пошёл в свои покои.

Уходя, вдруг вспомнил и представил Ксению. Осмыслил, почувствовал, как верно тяжело ей сейчас. Сердце молодого человека сжалось от боли. Он понял, что не может жить без неё, без её любви. С ужасом осознал, что прошлого уже не вернуть. Перед тем, как закрыть дверь в опочивальню жены, Димитрий прислушался… Марина по-прежнему дышала ровно, глубоко и явно уже спала. Да, его супруга спала спокойно и не обременяла свою душу терзаниями.

Димитрий неторопливо прошёл коридором в свои покои…

Уже у себя он налил чашу красного фряжского вина из узкогорлого кувшина, что стоял на столе. Вино немного успокоило молодого государя и слегка ударило в голову. Он недолго посидел на краю ложа, ещё раз вспомнил и поразмышлял о делах в Москве. Затем снял подкафтанье и лёг. Образ Ксении не заставил себя долго ждать. Засыпая в своей постели, он вспоминал поцелуи любимой женщины, её сладостные и жаркие объятия, её горячее дыхание, её дивные большие очи, полные огня и желания. Не успел он уснуть, как она явилась ему во сне. Ксения что-то шептала, прикладывая палец к устам, словно предупреждая об опасности.

* * *

Один из начальников дворцовой стражи Яков Маржарет был посвящён в планы заговорщиков и сам отвёл от царских покоев внешнюю стражу ещё перед рассветом. Во внутренних покоях оставалось не более 30 стражников. К тому времени стрельцы, стоявшие на карауле у польских казарм в Занеглименье, также сняли ночные караулы и были распущены по домам.

Под покровом глубокой ночи Татищев привёл к Тверским воротам Скородома более трёхсот верхоконных новгородских дворян, детей боярских и их боевых холопов. Перед рассветом Тверские ворота Скородома были открыты. Уже в Белом городе новгородцы разделились на три отряда и потекли по разным улицам Москвы в сторону Китай-города. По бревенчатым мостовым застучали сотни кованых копыт, бряцали оружие и доспехи. Верховые бородачи в байданах, тегиляях, куяках и шишаках лихо выпрастывали наскоку сабли из ножен, накручивали на запястье десниц паверзы и ремешки шестопёров и топориков. Не дай Бог, попасть таким на пути; стопчут конём, ссекут саблей, клюнут шестопёром. Воевода Татев открыл им все ворота на пути в Китай-город. Конные новгородцы к рассвету съехались у подворья князя Василия Шуйского. Никто не оставлял седла. И четверти часа не прошло, как к ним присоединились ещё около ста человек боевых холопов и вооружённой челяди из отрядов бояр-заговорщиков. Бояре приурочили начало переворота к тому часу, когда во дворце происходила смена караула.

Только стало светать, как верхом во Фроловских воротах Кремля появились в сопровождении трёх слуг бояре – братья Шуйские и Голицын, хорошо известные стрельцам в лицо. Бояре милостиво заговорили со стрельцами и стали угощать их мёдом. Стрельцы с удовольствием пили мёд прямо из крынок, утирая усы и бороды, благодаря бояр за угощение. Вдруг на противоположной стороне площади из-за торговых рядов выкатился вооружённый отряд в несколько сотен верховых. И двух секунд не прошло, как раздался громкий свист, и верховые пустили коней через Красную площадь к Фроловским воротам. Мало кто из стрельцов успел разрядить свой мушкет или пищаль, а верховые тут как тут с саблями наголо начали сечь и теснить стрельцов. Опешившие стрельцы побежали…

* * *

Ксения что-то тревожно шептала Димитрию в его сне. Он пытался успокоить её, развеселить, но это не удавалось ему. Наконец она склонилась к его уху и очень явственно прошептала:

– Милый встань, проснись, немедля седлай коня и скачи вон из Москвы.

Димитрий проснулся, встряхнул головой, потёр очи. По обыкновению, он проснулся на заре. Голос, произнёсший слова, услышанные во сне, казалось был похож на голос Ксении, но Димитрий чувствовал, что всё же это был иной голос. Молодой государь сел на постели, посидел. На душе было тревожно. Поднялся, сходил по малой нужде, натянул сапоги на босу ногу, накинул поверх нижнего белья на плечи подкафтанье и, позёвывая, вышел во внутренние покои дворца. Басманов, как был в кафтане и при сабле на поясе, так и прилёг ночью на широкой лавке у стены, положив подушку под голову. Спать он не спал, но время от времени забывался лёгкой дремотой. Услышав шум шагов из внутренних покоев, а походку государя он знал хорошо, Басманов отряхнул остатки сна, поднялся на ноги и в пояс поклонился Димитрию.

– Как спалося табе, государь наш? – спросил боярин.

– Спаси Христос! – отвечал Димитрий. – Всё ли спокойно в Занеглименье, боярин?

– Всё слава Господу. Ночью недобрых вестей не было, – отвечал Басманов.

– Ложись ко, Пётр Федоровичь коли так. Да поспи ещё часок-другой.

– Наше дело служивое, государь. Ишо поспим, как поутихнет на Москве, али уж на том свете отоспимся, – мрачновато пошутил боярин.

– Типун табе на язык, Федорович. Ложись ко, да выспись.

С этими словами Димитрий прошёл на Красное крыльцо. В проёме дверей стражники-иноземцы в кирасах с копьями в руках и тяжёлыми мечами у поясов, приветствуя государя, склонили головы, щёлкнули каблуками сапог. Царь отвечал им лёгким поклоном. На Красном крыльце государя поджидал дьяк Власьев. Димитрий огляделся. Холодная, кровавая заря расплескалась по горизонту на востоке. С реки тянуло прохладой и сыростью.

Здрав буди государь наш! – вымолвил дьяк с поклоном. Царь поклоном отвечал на приветствие. Недолго порасспросив дьяка о переписке с Веной, с Краковом и с Римом по поводу воинского союза против османов, он отпустил его.

* * *

Тем временем, зазвонили в колокола на звоннице Ильинского храма. Потом подняли сполох в торговых рядах. Завладев воротами в Кремль, заговорщики ударили в колокола на Иване Великом. Москвичи спозаранку спешили за покупками. У торговых рядов на Пожаре (на Красной площади) собралась уже немалая толпа.

Димитрий, вернувшись в царские покои, с удивлением услышал набат. Тут же он послал Басманова узнать, отчего поднялся шум. Дмитрий Шуйский и другие бояре, оказавшиеся утром в царских палатах и не спускавшие глаз с царя, стали успокаивать его, де в городе, верно, начался пожар. Набат всё нарастал. По всему городу забили в «набаты градские», затем ударили в колокола в Успенском соборе. Послышались крики: «Кремль горит! В Кремль! В Кремль!» Москвичи со всех сторон спешили на Красную площадь, не подозревая, что же створилось в Кремле.

Шум и набат поднял на ноги поляков и литовцев в Занеглименье. Схватив оружие, ко дворцу бросилась литва. Роты, стоявшие на постое близко к центру города, в полном вооружении в боевых порядках с развёрнутыми знамёнами выступили в сторону Кремля. Стремительная и организованная атака литовцев и поляков могла ещё выручить Димитрия. Но заговорщики-бояре давно были готовы упредить грозящую им опасность с этой стороны.

– Братия, ляхи и литва хотят побитии царя и бояр! Не пущайте супостатов в Кремль! Бейте поганых латынян! – орала во всю глотку боярско-княжеская челядь.

– Ратуйте, братия, за веру православную! Бейте ляхов! – кричали переодетые в монашеское платье боярские слуги.

С Красной площади во все стороны поскакали глашатаи, призывая народ бить латынян-иноземцев. Призывы пали на подготовленную почву. Народ, вооружившись чем попало, преградил литовцам и полякам все дороги в Кремль. Улицы, ведущие туда, были немедленно завалены брёвнами. У этих завалов закипели ожесточённые, кровавые схватки москвичей с ляхами и литвой. Литовские паны с их вооружёнными слугами и наёмные польские роты, свернув знамёна, отступили к своим казармам…

* * *

Шум на площадях в Кремле и возле него усиливался. Димитрий, сильно взволнованный происходящим, предчувствуя что-то недоброе, вновь послал Басманова узнать, что же происходит. Тот, вернувшись, сообщил, что народ требует лицезреть царя. Димитрий, понимая, что происходит неладное, не пошёл на Красное крыльцо, но выглянул в окно и осмотрелся. Соборная площадь и площадь перед дворцом были полны вооружённых до зубов конных и пеших воинов. Распахнув оконные створы, царь помахал рукой, но в ответ раздалось несколько выстрелов. Пули ударили в стену и в свод оконного проёма. Димитрий отпрянул.

Увидав это, Басманов решил спасти положение, и смело вышел на Красное крыльцо, где собрались бояре. Именем царя он стал просить воинский люд успокоиться и разойтись. Многие люди прибежали ко дворцу, ничего не ведая о заговоре. Здесь же оказалось несколько десятков стрельцов, из внешней охраны Кремля, также не понимавших, что происходит и готовых повиноваться своему стрелецкому голове – Петру Басманову. Но Басманов совершил ошибку – он вышел вперёд, оставив заговорщиков позади себя. Видя, что толпа колеблется, и люди не понимают, что происходит, бояре решили положить конец затянувшейся игре. Голицын прошептал на ухо Татищеву. В мгновение ока тот вытянул из-за голенища сапога ногайский нож, ударил Басманова в спину под левую лопатку и заорал:

– Петька Басманов подкупленный вор и иуда! Ворота в Кремле открыл ляхам и литве царя и бояр погубить!

Верный царёв слуга с удивлением и болью в очах развернулся в сторону убийцы, и, хватаясь за рукоять сабли, пал на колени, а затем стал заваливаться на бок. Кровь обагрила кафтан на спине.

– «Бедный государь мой!», – прохрипел Басманов, упав на землю.

То были его последние слова, услышанные командиром иноземной стражи. Изо рта царского слуги потекла алая струйка крови. Иван Куракин ударом сапога столкнул дёргающееся тело стрелецкого головы с крыльца под ноги вооружённой челяди. Стрельцы и народ опешили. Но боярская челядь и новгородцы бросились добивать Басманова. Димитрий с ужасом наблюдал за происходящим из окна. Тогда лишь понял он, что это – заговор и обратился за помощью к охране из наёмников-немцев.

* * *

Расправа с Басмановым послужила сигналом к приступу. Новгородцы и боярская челядь ворвались в сени дворца и обезоружили копейщиков, охранявших дворец. Туда же ринулись и десятки москвичей, не вполне понимавших, что происходит, но желавших убедиться, что царь жив. Димитрий с небольшой кучкой наёмников заперся во внутренних покоях. Двери трещали под ударами нападавших.

– Государь, беги, пока ми сдес. Удержим их силой оружия! – прокричал Димитрию один из офицеров-наёмников.

Димитрий, вдруг вспомнил утренний сон, явление Ксении и её слова. Согласно кивнул головой офицеру и побежал к покоям Марины. Добежав до дверей в её опочивальню, он ударил в них обоими кулаками. Створы дверей оказались плотно заперты. Никто не ответил. За дверями была гробовая тишина. Отчаянно стуча в двери, он кричал:

– Сердце моё, измена! Не выходи из опочивальни!

Тут он услышал грохот. Понял, что двери во внутренние покои сорваны с петель и обрушены. Следом послышался звон скрещенных клинков, боевые крики и мат. То наёмники вступили в схватку с заговорщиками. Мысль молодого царя работала лихорадочно и быстро. Понимая, что Марину и её окружение заговорщики не тронут, а возьмут в заложники, он побежал в сторону баньки. Воспользовавшись потаённым ходом, покинул дворец и попал в каменные палаты на «взрубе». Палаты располагались высоко над землёй. От окон до земли было около семи саженей. Но Димитрию не приходилось выбирать. Сотворив крестное знамение и прочтя молитву «Царю Небесный», он распахнул оконные створы. Перекинул ноги за окно, развернулся лицом к оконному проёму, ухватился дланями за подоконник, и, опускаясь, повис на руках.

– Эх, не послушался тебя, Ксенюшка. Надоти было ране!.. – мелькнуло в его голове.

Слегка оттолкнувшись коленями от стены, решительно разжал кисти рук. Сердце зашлось от ужаса падения вниз… Удар! Жгучая боль в десной стопе… Сознание на несколько минут померкло…

* * *

Стражу у ворот, закрывающих ход во внутренний дворик, неподалёку от каменных палат, нёс верный государю караул. Здесь были и стрельцы, пришедшие из Северской земли и обосновавшиеся в одной из стрелецких слобод. Они слышали, что на Соборной площади творится что-то невообразимое, но не оставляли своего поста, готовясь оборонять ворота. Увидев, что из окна каменных палат на землю с большой высоты выпал человек, они подбежали к упавшему. Сразу узнали в нём государя. Полили ему на лицо водой из фляги. Придя в себя, Димитрий стал умолять стрельцов «оборонить его от Шуйских». Теперь государь уже точно знал, с какой стороны придётся очередной удар. Подняв царя с земли, стрельцы бережно внесли его в палаты ближайшего дома.

Между тем мятежники, не обнаружив государя во дворце, принялись искать его по всему Кремлю. Удача ускользала из их рук. Москвичи всё более прибывали в Кремль. Шуйские и Голицыны орали во всю глотку на своих холопов и челядь, гоня и рассылая их во все стороны. Наконец один из слуг Голицыных узнал от стрельцов, что охромевшего государя спрятали в доме за каменными палатами. Ватага заговорщиков и новгородцев с обнажёнными саблями и шестопёрами в руках ринулась туда. Но тут они нарвались на вооружённый отпор. Караульные стрельцы дружно выпалили по нападавшим. Несколько человек из них замертво пали на землю. Нападавшие отпрянули назад. Положение заговорщиков вновь, заколебалось, как чаша весов. Тогда кто-то из новгородцев по подсказке Василия Шуйского заорал:

– Стрельцы, кого тут прячете!? Чего тут стоите!? Ляхи и воры стрелецкую слободу запалили, жён и детей ваших грабят и истребляют! Пожар по всей Москве!

Многие московские стрельцы заволновались и стали оставлять караул у ворот. Не ушли только северцы. Заговорщики вновь бросились на поредевший караул и смяли его.

Попав в руки врагов, молодой государь отчаянно цеплялся за жизнь. Ему вывернули руки за спину и поставили на колени.

– Изменники, воры! Что творите, безумные! Отведите меня на Лобное место, поставьте пред очи православного люда и священства, и они решат, чему быти, – кричал Димитрий.

– Кто ты таков, чтобы мы слушались слов твоих!? Упроси своих ляхов, чтоб спасли табя! – с издёвкой отвечали ему холопы Шуйских и Голицыных.

– Есть ли средь вас хоть един православный христьянин!? Пусть позовет и приведет сюда мою матушку! Дайте хоть с ней увидеться пред смертию! – в отчаянии просил Димитрий со слезами на глазах.

– Инокиня Марфа, отреклася и не признает табя сыном своим! – выкрикнул Василий Голицын, отнимая у государя последнюю надежду на спасение.

Слова Голицына положили конец колебаниям. Новгородцы содрали с поверженного царя платье, оставив его в исподнем. Полностью оттеснив стрельцов и немногих москвичей, прибежавших сюда, около сотни заговорщиков окружили Димитрия плотным кольцом. Одни осыпали его ударами по голове и спине. Другие, измываясь над ним, выкрикивали:

– «Кто ты такой, сукин сын!? Таких царей у меня хватает дома на конюшне!»

* * *

Вот как описывает ту страшную и трагическую ситуацию отечественный историк советского времени Р. Г. Скрынников:

«Василий Голицын не мог отказать себе в удовольствии наблюдать за расправой над самозванцем. Василий Шуйский вёл себя осторожнее. Он понимал, сколь изменчиво настроение народа, и остался за пределами дворца. Разъезжая по площади перед Красным крыльцом, боярин призывал чернь „потешиться“ над вором. Предосторожность Шуйского не была лишней. Даже такие противники Лжедмитрия, как И. Масса, признавали, что самозванец, если бы ему удалось укрыться в толпе, был бы спасён, ибо „народ истребил бы всех вельмож и заговорщиков“. Не ведая о заговоре, многие москвичи полагали, что поляки вознамерились умертвить царя, и бросились в Кремль спасать его.

Толпа москвичей продолжала расти, и заговорщики, опасаясь вмешательства народа, решили покончить с самозванцем. После переворота много говорили о том, что первый удар Лжедмитрию нанёс то ли дворянин Иван Воейков, то ли сын боярский Григорий Валуев»[90]90
  Скрынников Р. Г. Смута в России в начале XVII века. Иван Болотников. Л., «Наука». 1988. С.38.


[Закрыть].

* * *

На повторную просьбу Димитрия привести его на Лобное место, дозволить говорить с народом и испросить последнего духовного благословения московский купец Мыльников закричал:

– «Нечего давать еретикам оправдывать ся, вот я дам тебе благословение».

С этими словами он изо всех сил ударил Димитрия палкой по голове. Царь лишился чувств и упал. Тогда Воейков и выстрелил из своей пищали-ручницы в сердце молодому государю[91]91
  С того дня проклята та фамилия, отмеченная цареубийством и в 1918 году.


[Закрыть]. Заговорщики спешили довершить дело. Они продолжали колоть, рубить и расстреливать Димитрия, распростёртого на полу, даже после того, как он перестал подавать признаки жизни.

А московский люд ещё шумел на Соборной площади, хотя стрельцы и разбежались по своим домам. Страшась народного гнева, бояре объявили с Красного крыльца, будто «вор сам повинился в том, что он не истинный Димитрий, а расстрига Григорий Отрепьев». Люди опешили. Гробовая тишина воцарилась на площади. Затем обнажённый труп царя выбросили из палат на улицу и сразу поволокли к обители, где жила инокиня Марфа. Монахиню силой вытолкали на крыльцо. Обезображенное тело Димитрия предъявили его матери.

– Узнаешь ли сына свово? – осклабившись, пьяным и сиплым фальцетом спросил её Василий Голицын пред скопищем вооружённых до зубов, хмельных новгородцев и вооружённых холопов.

– Об том надобно было спрашивать, когда жив он был. А ныне он уже не мой, – с достоинством отвечала инокиня и, утирая слёзы, удалилась с крыльца в свою келью.

* * *

Тайна беззакония вновь воплотилась в ходе антигосударственного боярского заговора и мятежа. Вслед за тем прах убиенного русского царя-мученика был предан поруганию… Завершая настоящий труд, зададимся вопросом: «Мог ли действительно иметь место, изложенный ход событий?». И, несмотря на предсказуемый ответ «осведомлённых специалистов» – «исследователей» этого вопроса: «Де, такого не могло быть, потому, что не могло быть никогда!», ответим: «Никогда не говори: „Никогда“!»