Текст книги "Царь Димитрий. Загадки и тайны Смутного времени"

Следом, 1 февраля 1606 года последовал указ царя о крестьянах. Указом предписывалось, что бояре и дворяне могут искать и возвращать в свои усадьбы и вотчины только тех крестьян, что бежали от них за год до великого голода или спустя год после голодных лет. Возврату подлежали и те крестьяне, что бежали в голодные годы «с животы» (с имуществом), следовательно, не от крайней нужды и не от страха голодной смерти. Кроме того, действие закона не распространялось на тех крестьян, которые бежали в годы голода «в дальние места из замосковских городов на украины и с украин в московские городы… вёрст за 200, и за 300 и больши». На указанном расстоянии к югу от Москвы находились Рязанская, Тульская, Воронежская, Орловская, Курская, Белгородская, Харьковская, Черниговская и прочие украины (окраины). Но дело было в том, что голод поразил в основном нечернозёмный центр и потому крестьяне бежали в голодные годы на плодородный юг. Потому закон 1606 года закреплял беглых крестьян за новыми владельцами «хто его (беглого) в голодное время прокормил». Этот закон был выгоден, прежде всего, южным помещикам-дворянам и детям боярским, которые первыми поддержали Димитрия, при вступлении его в пределы Южной России.

Так или иначе, но Димитрий попытался объективно оценить ситуацию, определявшую положение низших сословий и насколько возможно законодательно улучшить это положение.

* * *

В январе 1606 года после Петрея в Краков прибыл ещё один гонец Боярской думы Иван Безобразов. Он якобы должен был вручить Сигизмунду грамоты московского царя. Кроме официального поручения ему предстояло выполнить секретное задание, полученное им от вождей боярско-княжеского окружения – тайных врагов царя Димитрия. Любая огласка в этом вопросе могла привести на плаху и самого посла и тех, кто его направил.

Безобразов был принят в королевском дворце и «от имени своего государя» испросил у Сигизмунда «опасную» грамоту на проезд в Польшу великих послов из Москвы. Пока грамоту готовили, Безобразов тайно дал знать королю, что имеет секретное сообщение для него от имени бояр Шуйских и Голицыных. Король доверил вести секретное дело пану Гонсевскому. Свидание Безобразова с Гонсевским было тайным, но ближайшее окружение короля быстро узнало о переговорах. Гетман Станислав Жолкевский поведал о них в своих мемуарах. Словом, известия эти были переданы из уст третьего лица и потому вызывают значительные сомнения.

Устами Безобразова московская знать извещала короля о намерении избавиться от молодого царя, которого называла вором и самозванцем. Мало того, московские князья и бояре предлагали царский стол королевскому сыну Владиславу. Гонец говорил о царе в таких выражениях, которые поразили даже опытного Гонсевского. Безобразов якобы укорял короля в том, что тот пропустил на Московский престол человека низкого и легкомысленного, жаловался на жестокость Димитрия, его распутство и пристрастие к роскоши, и что «обманщик не достоин Московского царства».

Однако наступил уже 1606 год. В тот год польско-литовские магнаты и шляхта замыслили заварить рокошь (мятеж) и свергнуть «шведского сына» Сигизмунда III. В Польше и в Литве уже повсеместно распространился слух о том, что царь Димитрий готов поддержать польских и литовских рокошан деньгами и оказать им военную помощь. Потому польский король держался в деле переговоров с московскими боярами очень сдержанно и ничего не обещал.

* * *

От пристального взгляда молодого царя не спрятались, не остались без внимания и дальние Сибирские земли населённые многочисленными, неизвестными Европе народами, которые всё более прирастали к России. И Россия по размерам своим и статусу всё более походила на империю. Расширение территории государства Российского на Восток происходило стремительно, естественным путём, несмотря на страшную Гражданскую войну, развернувшуюся в центре его Европейского ядра.

После майских событий 1606 года представители всех правивших династий России целенаправленно повелевали чиновникам всех рангов выявлять, жечь и уничтожать архивы и любые документы, связанные с правлением царя Димитрия.

Тем большую ценность представляют те немногочисленные и редчайшие материалы, которые сохранились в архивах Сибири. В далёком Томске затерялась грамота «царя Димитрия Ивановича», помеченная 31 января 1606 года. Великий государь оказал милость населению этого недавно отстроенного сибирского города, велев объявить «жалованное слово» «служилым всяким людям, что царское величество их пожаловал, велел их беречи и нужи их рассматривати,… и они б, служивые и всякие люди, царским осмотрением и жалованием по его царскому милосердию жили безо всякие нужи». В своей грамоте царь оговаривал условия службы и получения жалования служилыми людьми.

Чуть позже, государевы чиновные люди, отправленные в Томск, получили задание собрать татар и остяков – «лучших» людей по нескольку человек от каждой волости. Необходимо было узнать об их нуждах, собрать жалобы, а уж потом заняться вопросом сбора налогов – «ясака». Причём молодой царь велел «ясаки имать рядовые (обычные), какому мочно заплатить, смотря по вотчинам и по промыслам; а на ком будет ясак положен не в силу (непосильный) и впредь того ясака платить немочно, и государь то велел сыскать, да будет ясак положен не по делу, и в том им тягость… веле им в ясаках льготить. А з бедных людей, кому платить ясаку немочно, по сыску имать ясаков не велел, чтоб им сибирским всяким людем ни в чём нужи не было… чтобы жили в царском жалованье в покое и тишине безо всякого сумнения».

Таким образом, не только великороссы – первопроходцы и колонисты новых земель, но и коренные народы Сибири входили в сферу опеки и внимания нового российского самодержца.

* * *

2 марта 1606 года из Сандомира в Москву отправился свадебный поезд в составе двух тысяч человек. Из них более полутора тысяч являлись профессиональными воинами или военными слугами и вооружёнными холопами. Практически все имели огнестрельное оружие: пистоли, пищали, мушкеты. 18 апреля этот поезд вступил на Русскую землю около города Орши. Шляхта вела себя настороженно и предупредительно в отношении к русскому населению. Через два дня в Лубно Михаил Нагой и князь Василий Мосальский приветствовали Марину от лица государя. Они уверили её, что государь Дитмитрий ничего не пожалеет для удобства и приятности её путешествия. Действительно, на западном направлении – на пути к Москве построили 540 мостов. В Смоленске Марине устроили великолепный приём. Она въехала в город в санях, обитыми соболями, запряжённых двенадцатью лошадьми. Для переправы через Днепр понадобились паромы. Однако один из них, слишком перегруженный, стал крениться посреди реки, а затем потонул. Погибло пятнадцать человек. Это событие испугало поляков. Многие были подавлены в ожидании очередной трагедии.

* * *

Экономическое положение страны в правление Димитрия улучшилось. Воспоминания о голоде ушли в прошлое вместе с царствованием «несчастливого царя» Бориса. На рынках вновь появились дешёвые: мука, рожь, пшеница, гречиха, овёс и прочие зерновые. Недорогими стали говядина, свинина, баранина и птица. Однако финансовая система оставалась неустойчивой. Разорённое войной население южной России не могло исправно платить налоги, образовались большие недоимки.

Молодой государь прекрасно понимал, что получил царский венец из рук восставшего войска и восставшего простонародья южных украин. Памятуя о той помощи, которую оказали Димитрию путивличи в войне за престол, молодой царь освободил население Путивля и Путивльской волости от всех налогов на десять лет. Димитрий осознавал, что заговорщики-бояре, воевавшие под Кромами сначала против него, а потом перешедшие на его сторону, лишь временно согласились принять его как самодержца, для того, чтобы устранить Годуновых.

Тем более отношения молодого царя с Боярской думой неизбежно стали меняться с того времени, как он распустил верные ему войска и стал управлять страной традиционными методами. Оказавшись на престоле, Димитрий столкнулся с теми же трудностями, что и его отец. В условиях военного времени он мог распоряжаться жизнью и смертью воинских и ратных людей, попавших к нему в плен, перешедших на его сторону, изменивших ему. Но в столице с каждым месяцем ситуация всё более менялась не в его пользу. Боярство затаило зло на молодого царя также и за то, что тот издал закон об освобождении холопов и беглых крестьян.

Димитрий понимал, что двух-трёх тысяч добровольцев из среды казаков, освобождённых боевых холопов, ратных литовцев и поляков, вставших на постой в Замоскворечье и в Занеглименье, ему явно не хватало для того, чтобы утвердиться в Москве. Силы бояр, князей и их вооружённой челяди явно превосходили силы сторонников молодого царя в несколько раз. Но сподвижники уверяли Димитрия, что население московского посада и стрелецких слобод не останется равнодушным к судьбе законного и справедливого государя. Отрепьев и Басманов клялись и обещали, что в случае угрозы царю со стороны бояр и князей сами поднимут посадский люд и стрельцов против царских супротивников.

Но на тайном совещании, прошедшем во дворце в начале марта решено было направить дьяка Третьяка Юрлова, Григория Отрепьева и сотника Юрия Беззубцева с небольшим отрядом казаков на Дон и в Запорожье за подмогой. В тайной грамоте, которую должен был везти казачьим атаманам Григорий Отрепьев, Димитрий просил прислать к нему на Москву для службы и охраны царского двора два полка казаков – полк донцов и полк запорожцев числом по тысячи сабель. За службу при дворе царь обещал платить казакам немалые деньги. Мало того, и в Раздоры, и в Сечь царь обещал отправить обозы с запасами пороха, сукна и продовольствия. Грамота была составлена, запечатана печатями и передана Отрепьеву. В середине марта тот в сопровождении дьяка Третьяка Юрлова и сотника Беззубцева, с десятком верных казаков отправился в путь по дороге на Воронеж.

* * *

После ухода войск воеводы Шереметева на юг, иностранных наблюдателей и поляков всё более поражали московские порядки, при которых царь уже шагу не мог ступить без Боярской думы. Бояре не только решали с царём государственные дела, но и сопровождали его повсюду. Государь не мог оторваться от боярской опеки и перейти из одного помещения в другое без кого-либо из бояр. Везде были уши и глаза бояр и князей. Младшие чины думы оставались в постельных покоях царя до утра. Несмотря на все усилия Димитрию не удалось разрушить стародавние традиции, которые опутали его подобно паутине.

Польские и литовские сторонники видели, что их влияние падает вместе с влиянием государя, и горько сетовали на обычаи, вынуждавшие самодержца большую часть времени проводить в кругу бояр. Стремясь положить конец столь тесному общению царя со знатью, поляки обсуждали различные пути достижения этой цели. Так они предложили Димитрию перенести столицу из Москвы в какой-нибудь другой город – южнее или западнее. Димитрий лишь мрачно усмехнулся в ответ и покачал головой. Эти несбыточные предложения показывали, сколь плохо иностранные советники понимали действие российского государственного механизма. Царю Иоанну Грозному понадобилась опричнина, чтобы ослабить влияние знати на дела управления государством. Не обычаи сами по себе, а могущество знати определяло политические порядки в Русском государстве. Проект о перенесении столицы, что предлагали царю иностранцы, стало возможно осуществить лишь через сто лет (в 1703 году). Но за эти сто лет Россия прошла длинную часть пути эволюции своей политической системы и акматической фазы жизни суперэтноса.

* * *

Молодой царь, как мог, сопротивлялся боярскому давлению. Он стал нарушать старые обычаи и традиции. Порой на заседаниях Думы Димитрий со злой улыбкой высмеивал князей и бояр, которые годились ему в отцы, а то и в деды. Он укорял представителей думской элиты как людей необразованных, незнакомых с историей своей страны, несведущих в военном и инженерном деле, не знающих медицины, физики, астрономии. Царь предлагал им ехать в европейские страны, чтобы научиться хоть чему-нибудь. Но сколько бы Димитрий не проявлял вольностей, не поучал бояр, он видел и чувствовал, что в Боярской думе растет невидимое недовольство им, а возможно зреет и заговор. Боярство всё более и более сплачивало свои силы, оказывая давление на молодого монарха.

* * *

В апреле 1606 года, в годовщину своей победы и под Кромами, на званном пиру во дворце царь потчевал бояр изысканными угощениями. Правда, стоял Великий пост, но Димитрий в честь торжества распорядился приготовить и мясное блюдо. На пиру среди приглашённых присутствовали поляки, которые уже встретили Пасху по-новому – григорианскому календарю и потому уже вкушали мясо. Потому к постным блюдам на стол подали и жареную телятину.

Конечно, никто не принуждал говеющих православных есть мясо. Но тут князь Василий Шуйский стал тихонько пенять царю на нарушение церковного поста. Димитрий оборвал его. Неожиданно князя Василия вдруг поддержал Михаил Татищев, считавшийся любимцем царя. Ещё отец Татищева оказал немалые услуги покойному царю Иоанну Васильевичу, за что получил в опричнине чин думного дворянина. Михаил же служил ясельничем при дворе Бориса Годунова. В 1604 году он был послан в Грузию и не участвовал в войне с Димитрием на юге России. При возвращении в Москву он был обласкан молодым царём и получил чин окольничего. На пиру Татищев не только принял сторону Шуйского, но и в грубой, оскорбительной форме прилюдно выбранил государя за приверженность к латинским традициям и к «нечистой» пище.

Услышав такое, Димитрий изменился в лице. Лик его налился ярким румянцем. Глаза метали молнии. Сжав правую руку в кулак, он со всей силы ударил ей по ручке своего резного престола. В пиршественной палате наступила гробовая тишина. Димитрий встал и грозно молвил:

– За дерзость твою быть табе, продажный пёс, в ссылке – в северном граде Вятке и содержать тя будут там в порубе, да в цепях, потаив имя твое!

– Взять окольничего и заковать в цепи, – рявкнул Басманов.

Через полминуты Татищеву заломили руки за спину двое стрельцов. Он был выведен из палаты и отведен в темницу. Пиршество постепенно пошло своим чередом и о Татищеве вскоре забыли. Но молодой царь и его окружение поняли, что окольничий был подкуплен Шуйскими и умышленно устроил свару.

* * *

Вскоре, как и полагал Димитрий, за Татищева, как за ревнителя благочестия, вступились все думские бояре. Царю пришлось отменить приговор и вернуть опального в Москву. Случай с Татищевым в очередной раз проявил самовластие и силу боярско-княжеской элиты. Но молодой царь и предположить не мог, что заговор против него уже созрел и что даже сроки переворота уже намечены.

Главою московского заговора были князья Василий, Дмитрий и Иван Шуйские, братья князья Голицыны, князь Иван Куракин, бояре Михаил Скопин и Борис Татев, окольничий Михаил Татищев и Иван Крюк-Колычев, дети боярские Валуёв и Воейков, московские купцы Мыльниковы. К заговору были причастны и многочисленные представители боярско-княжеской элиты и аристократических родов: Мстиславских, Куракиных, Трубецких и прочих.

Слухи о боярском заговоре множились и, нет – нет, но доходили до ушей молодого царя. Но он не хотел в серьёз принимать их. Однако Димитрий всё же чувствовал нарастающую опасность и поставил во главе стрелецкого приказа доверенное лицо – Петра Басманова. Из надёжных стрельцов была сформирована и дворцовая охрана. Царь постоянно держал в Кремле до двух тысяч хорошо вооружённых стрельцов. По традиции внутренние покои дворца охраняли «жильцы» – дети боярские. Димитрий заменил их наёмной иноземной стражей.

* * *

Политические настроения в стране были достаточно сложны. Ещё весной 1605 года яицкие казаки отправились в разбойный поход в Среднюю Азию, не откликнувшись на призыв Расстриги-царевича, оказать ему помощь. Менее чем через год вольные казаки на Тереке «стали думать всем войском, чтобы идти на Куру-реку, на море (Каспийское) громить турских людей на судах…». После долгих споров на войсковом кругу терцы отказались от похода на Каспий и собрались искать царского жалованья на Москве… Вероятно до них дошли известия о том, что Григорий Отрепьев собирает казачьи отряды для царской службы в столице. Однако терские казаки выдвинули из своей среды самозванца – «царевича Петра», выдав его за сына покойного царя Феодора и Ирины. Это попахивало новым восстанием казачества и простонародья против засилья бояр. Самозванцем явился некий казак Илейка Иванов. Снарядив струги, терцы во главе с атаманом Бодыриным и «царевичем» пришли морем с низовьев Терека в устье Волги. Здесь они осадили Астрахань, но взять астраханские укрепления не смогли. Затем основная часть казачьих отрядов двинулась к Саратову. Чёрный народ стекался к «царевичу» толпами. Повстанцы заняли три небольших волжских крепости, захватив там пушки. Они упорно продвигались вверх по реке на север, громя по пути купеческие караваны. Под знамёна атамана Бодырина и «царевича Петра» собралось до 4-х тысяч человек.

Этот новоявленный «царевич» писал молодому царю Димитрию от имени всего терского казачества. Как справедливо отмечал исследователь В. И. Корецкий, переписка казаков-повстанцев с Димитрием носила дружественный характер. Казаки были настроены не против молодого царя, а против «лихих бояр», из-за которых они лишились царского жалования. И московская знать имела все основания опасаться появления новых казачьих отрядов в столице, что было на руку молодому царю. По словам служилого иностранца Якова Маржарета, царь Димитрий отвечал казацкому «царевичу», что если тот подлинный сын его брата Феодора, то будет желанным гостем в Москве; если же он не истинный, то пусть удалится прочь. К грамоте прилагалась подорожная, предписывающая воеводам выдавать «царевичу Петру» корм на всём пути в Москву. Не исключено, что это письмо молодого царя вызвало колебания у «царевича»-самозванца и временно задержало движение терских казаков к Москве… Легитимного государя явно не устраивал союзник-самозванец. Димитрий не хотел дискредитировать своё имя и происхождение общением с «вором», хотя и нуждался в помощи казаков.

Среди редких архивных материалов, сохранившихся со времён Смуты и случайно или по недосмотру не уничтоженных царскими чиновниками в период правления последующих династий, сохранились отдельны документы и фрагменты из переписки «царевича Петра» с Григорием Отрепьевым и с царём Димитрием. Они отражены в Актах Археографической экспедиции, собиравшей и публиковавшей редкие архивные документы в 30-е годы XIX века[83]83
  «Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографической экспедициею Имп. Академии Наук» (ААЭ), – серия документов по истории России, изд. Археографической комиссией (т. 1–4, СПБ, 1836–1838.).


[Закрыть]. Самозванец «Пётр» от лица войска терских казаков, двинувшихся в поход по Волге, писал в Москву: «Из-под Астрахани казаки пошли вверх Волгою к Гришке Ростриге двору, и дошли до Самары, и тут, де их встретили от Ростриги под Самарою с грамотою. И Третьяк Юрлов велел им идти к Москве наспех»[84]84
  Акты Археографической экспедиции. Т. 2. С. 175.


[Закрыть].

Видимо Отрепьев и Беззубцев, находившиеся где-то юго-восточнее Воронежа (у Большой излучины Дона), торопили терских казаков, так как до них доходили вести из Москвы о сложном положении молодого царя.

Пытаясь объяснить столь странную политическую ситуацию, даже исследователь Р. Г. Скрынников отмечает: «Неверно было бы заключить, что вольные казаки и приставшая к ним чернь изверились в Лжедмитрии… Повстанцы же рассчитывали найти общий язык с московским царём, даже после того, как выдвинули из своей среды нового самозванца. Но они готовы были посчитаться с „лихими боярами“. Последнее обстоятельство дало повод московским властям обвинить Лжедмитрия (после его смерти) в том, что „сам вызвал человека“, который „со множеством казаков явился на Волге и в крайней нужде мог оказать ему помощь“»[85]85
  Скрынников Р. В. Смута в России в начале XVII века. Иван Болотников. М.1988. С. 30.


[Закрыть]. Оставим это суждение на суд Истории и суд царя Небесного. Добавим к этому лишь то, что указанный факт дал в очередной раз повод московской знати объявить самого легитимного и законного государя самозванцем.

Ясно одно – весной 1606 года Григорий Отрепьев, дьяк Третьяк Юрлов и сотник Беззубцев предпринимали на юге России все возможные меры, чтобы вновь собрать на Дону, Волге и Тереке отряды казаков для службы царю Димитрию в Москве. Между терскими казаками и молодым царём весной 1606 года велась переписка, в которой Димитрий призывал терских казаков в Москву к себе на службу, хотя в то же самое время, предостерегал их предводителя от самозванства.

* * *

В ясный морозный вечер 190… года по Пречистенскому бульвару в сторону Арбата медленно, прогуливаясь, шли мужчина и женщина. Закатное солнце золотило купола храма Христа Спасителя.

– Как хорошо, что Вы вернулись в Москву, граф! Ведь именно здесь, как мне кажется, Вам и живется, и работается лучше, чем в северной столице, – произнесла уже знакомая дама.

– А знаете, откуда пошло мое особое к Москве отношение? Было мне лет 16… После долгого перерыва я ехал в Москву с дядей Сергеем Сергеевичем. И вот, когда разом показались крыши домов, колокольни и купола церквей, дядя перекрестился и запел из «Жизни за царя»: «Здравствуй, матушка Москва, золоченая глава!». С тех пор я ни разу не подъезжал к Москве, чтобы мысленно не припомнить этого напева, – рассказывал граф Шереметев.

– Да ведь и традиции Вашего рода во многом связаны именно с Москвой… – заметила женщина.

– А детская моя память сохранила старика с белой бородой, который в разговоре с покойной матушкой произнёс такие слова: «Любите Москву, не переставайте быть московскими…», – с улыбкой согласился Сергей Дмитриевич.

– А что же это за старичок? – поинтересовалась собеседница.

– Представьте себе, митрополит московский Филарет! Но завет его я запомнил… Да, незадолго до отъезда я получил от Великого князя Николая Михайловича книгу патера Пирлинга о Смутном времени и «проглотил» ее с величайшим интересом! – увлечённо стал рассказывать Шереметев.

– Подробности, граф, подробности! – произнесла дама.

– Так вот, я признаюсь Вам, что ждал ее с большим интересом; ведь я и раньше читал о предстоящем ее выходе, о том, что там будут представлены новые факты и документы…

– И что, книга разочаровала Вас? – спросила дама.

– Вся аргументация Пирлинга и его уверенность в том, что в Москве на царстве был Отрепьев, основана на письме об этом Вишневецкого. И в том, что молодой царь хорошо был знаком с монашеским бытом русских монастырей.

– По-моему, последнее только подтверждает Вашу мысль о претенденте и о его знании монастырской жизни… – рассудила собеседница.

– Но и это еще не все! Вся книга Пирлинга пронизана недовольством по отношению к тому человеку, который царствовал в Москве, – отметил Сергей Дмитриевич.

– Интересно, чем же он, католический священник, мог быть недоволен? – спросила собеседница.

– Так ведь разговоры об отречении Расстриги от Православия были только разговорами. Реальных шагов навстречу Риму он не предпринимал. И, если разгадка таинственного дела явлена в Риме, то в Риме «новом», то есть в Константинополе; но я предполагаю, что разгадка не здесь и не там, а у нас дома.

– Сергей Дмитриевич, у меня уже нет сомнений в том, что Расстрига-Отрепьев и Расстрига-Димитрий – разные люди. Но не совсем ясно, какая же роль отводилась Отрепьеву?

– Вы правы. Герои наших многозначных диалогов действительно оба были расстрижены из рясофорного монашества одним и тем же иерархом Православной Церкви и в одно время. А роль Отрепьева была совершенно определенная и значительная… Но свою особую роль сыграло и его имя. Посмотрите, после майской трагедии 1606 года и Годуновы, и Шуйские, и Романовы убитого называют Отрепьевым, а ведь интересы они преследовали разные и каждые – свои, – пояснял Шереметев.

– В чем же дело? – спросила дама.

– Во-первых, все они знали, что в Москве убили царя; во-вторых, раз предприятие не удалось, нужно думать о будущем, о новом царе, а от того, что было раньше, можно и отречься…

– Граф, а как же такие известные источники, как «Извет» Варлаама? – поинтересовалась собеседница.

– «Извет» подвергся жестокой критике со стороны такого маститого историка, как Платонов. И, если откинуть Варлаама, как участника событий, то останутся два лица: Отрепьев и Повадин, а ведь Борис Годунов писал Цесарю Рудольфу, что бежали трое… Кто же третий?

– Вам, граф, ответ на этот вопрос хорошо известен! – подметила дама.

– Благодарю Вас… Но мне необходимо прояснить до конца роль монастырей и людей духовного звания в этом деле. Не только светочей духовной жизни, за монастырскими стенами, не забывавшими интересы России, но и тех, чье участие было сокровеннее, тех, кто носил рясу подневольную, таящих в себе великую злобу, жажду мщения, не примирившихся с Годуновым и ожидавших нетерпеливо возмужания царевича Димитрия! А были и те, чьи имена известны только монашеские…

– Кто же это? – спросила собеседница.

– Например, Ферапонт, появившийся в 1591 году на Обноре и Монзе. Известно, что он тесно общался с Пафнутием Крутицким и Трифоном Вятским. Встречался и с Авраамием Амосовым. И еще интересный факт: он был автором «Плача всему дому его». Мне думается, что под именем Ферапонта скрывался Федор Федорович Нагой, отец царицы Марии, – предположил Шереметев.

– Знаете, Сергей Дмитриевич, мне вспомнились слова Ломоносова: «Вероятности отрещись не могу, достоверности не вижу…» Их можно отнести ко многим событиям этой загадочной истории. Мне все-таки не совсем понятны, как Вы их называете, женские влияния… Если я правильно представляю, это были: царица Ирина, Марья Григорьевна Годунова-Скуратова и, наверное, Ксения Ивановна Романова-Шестова?

– Совершенно верно… Царь Феодор не случайно не оставил завещания… Он предоставил на волю Божию избрание того, кто всего более имел на то право. Отстранилась от власти и царица Ирина, тем самым перекрыв путь к трону и Романовым, и Шуйским, ведь не представлялось возможным предъявлять права на престол, если от него отказалась та, на которую указал умирающий.

– Ведь между ними было и соперничество, – молвила дама.

– Соперничество Романовых и Годунова было на руку врагу и тех, и других. Это же был и враг угличского царевича – род князей Шуйских! Их соперничество престола ради не могло бы разгореться, если бы не было тайного оружия, а это была тень царевича! – уточнил граф.

– Простите меня, но ведь царствовал же Годунов! – воскликнула женщина.

– А вспомните его колебания, едва ли они были личиною… А при такой честолюбивой жене, как Марья Григорьевна, в конце концов отпали и они…

– А как же это допустила инокиня Александра – царица Ирина?

– Судьба того, кого за рубежом называли Bastard – Bruder была неизвестна… Но, если взвесить, кто в те годы нужнее был России – четырнадцатилетний царь-юноша, или зрелый государственный муж, то для пользы государства опытная рука Годунова-правителя была все ж желаннее…

– Так ведь в правление Годунова, в 1600 году в Москву пребывает посольство литовского канцлера Льва Сапеги…

– Да, и в это время Сапега решительно расходится с королем Сигизмундом. Мало того, положение короля, не любимого страной, было критическим. А тут альтернативой выступает не простой союз двух государств, а Уния… (России и Великого княжества Литовского-Русского, возможно и без Польши). Условия Унии были подробно изложены и заключали прозрачный намек на возможность перемены правления обоих государств. Будущее их виделось в отсутствии и Сигизмунда, и Годунова. Оговаривалась и роль того, кто будет верховным правителем этой Унии над обоими государствами…

– Это же целая программа!

– Эта программа включала и оборонительный и наступательный союз. И проект этот, смелый, широкий, увлекательный. Получается, что Расстрига на престоле являлся выразителем тех мечтаний, которыми преисполнен был проект.

– Но все-таки, граф, трудно было рассчитывать на удачу этого посольства? Царь Борис не мог не чувствовать подкоп под себя…

– Да, неудача была полная… Но, сорвавшись на Расстриге, Сапега готов был видеть осуществление прежних идей в лице царя московского – Владислава!

– Скажите, Сергей Дмитриевич, а Ваш предок, Федор Иванович Шереметев, мог встречаться с Расстригой?

– О, как многое он мог бы мне поведать в таком случае! Но, что я знаю совершенно точно, так это то, что Федор Иванович был близок князю Ивану Борисовичу Черкасскому, в доме которого оказывалось гостеприимство сыну боярскому Юрию Отрепьеву, «иноку Григорию». Отрепьев еще по Угличу не мог не знать и Семена Олферьева, сестра которого была замужем за одним из братьев Нагих. А главным авторитетом для указанных лиц был в то время Ростовский митрополит Варлаам Рогов, бывший настоятель Кирилло-Белозерского монастыря.

– Опять в нашей истории появился этот монастырь! – отметила дама.

– Да, «Север, Север, чародей…». Скажу Вам больше, Кириллов монастырь, в лице игумена Сильвестра, признал Дмитрия за московского царя, сына Ивана Грозного… Борис же затаил на монастырь обиду.

* * *

В последней трети апреля свадебный поезд Марины Мнишек достиг Вязьмы. Здесь Юрий Мнишек оставил дочь и поспешил в Москву, куда прискакал 24 апреля. В Москве он занялся приготовлениями к встрече дочери. Димитрий, сколь мог, помогал будущему тестю. Тем временем князь Василий Мосальский позаботился отправить Ксению из Москвы в одну из своих подмосковных вотчин.

Сама Марина и всё её сопровождение добрались до Москвы 2 мая. Прибытие польского вооруженного кортежа в столицу ободрило молодого царя. Он сам встречал свою невесту близ Москвы у Подхожего стана[86]86
  «Подхожий стан» находился на северо-западе близ Москвы на реке Ходынке. В этом месте останавливались посольства всех западных государств, готовясь к торжественному приёму в Москве.


[Закрыть]. В окружении молодого государя не было ни одного члена Боярской думы. Его сопровождали только ближайшие сторонники из среды казаков и поляков. Тем временем свадебный поезд остановился. Встреча была тёплой и дружеской. Польские шляхтичи и дамы почти в пояс кланялись государю. Тот, верхом, проезжая мимо сопровождавших и свиты своей невесты, отвечал всем наклоном головы.

Когда молодой царь поравнялся с возком Марины, то остановил коня и оставил седло. Он, словно верный рыцарь, обнажил голову и встал на одно колено, когда принимал руку невесты, выходившей из крытого возка. Когда Марина оставила возок, он поцеловал её запястье. «Рыцарство» и дамы улыбались и рукоплескали молодым. Затем разрумянившаяся и счастливая Марина вернулась в свой возок. Поезд тронулся далее. А Димитрий сел в седло и сопровождал его вплоть до Москвы.

Свадебный поезд въехал в Москву. Москвичи тысячами высыпали на улицы столицы и приветствовали царскую невесту радостными криками. Многие размахивали руками, шапками и платками. А Марина, высовывая голову и руку из возка, улыбалась и махала в ответ. Поезд разделился у Варварских ворот Китай-города. Большая часть возов и вооружённых верховых поляков во главе с воеводой Мнишком двинулась в Занеглименье. Там на Арбате и на Чертолье потеснили духовенство и монашество и расселили поляков. А невеста и её ближайшее сопровождение въехали в Кремль. По приказу царя для размещения родных невесты и свадебных гостей из кремлёвских дворов временно выселили духовных лиц и бояр.