Текст книги "Царь Димитрий. Загадки и тайны Смутного времени"

Слуга смело, без спроса, вошёл в трапезную, пал на колени пред Иваницким, простёр руки и с трепетом запричитал:

– Государь мой, Димитрий, погляди на меня, холопа твоего! Ты ли, государь, воистину здесь, среди нас?

Расстрига поднялся со стула. Посмотрел в глаза коленопреклоненному слуге и с болью в голосе спросил:

– Кто ты, раб Божий? Откуда знаешь и когда встречал меня?

Слуга подполз к Расстриге, обнял его колени и со слезами на глазах отвечал:

– Государь мой, яз – слуга твой – Власька Меншиков! Двунадесять лет тому назад оставил тя, не простившись, в Чирцовой пустыни на Мезенском лукоморье у моря Дышащаго. Из Углича привезли мы тя тогда в обитель вместе с Юркой Петровым Огурцом и Васькой Недорезом.

Расстрига внимательно всмотрелся в лицо Власия, а на его лице появилась улыбка. Он явно узнал слугу.

– Встань с колен, раб Божий. Се яз есть пред тобою. Как же ты оставил Чирцову пустынь, не простившись со мною? Ведь ты ж подвизался в спасении моём?

– Так уж благословили меня, государь мой. И не токмо тя, государь, но и родную землю оставил. Иначе закончить бы мне, да и Юрью и Ваське жизнь на дыбе, или под секирой. Васька у Чирцовой пустыни ушёл. А мы с Огурцом – на другой день. Яз – в Литву, государь, к Вишневецким. Их указал мне, и письмецо передал князю Адаму дядя твой Афонасий Нагой. Царство ему небесное! – молвил слуга, поднимаясь с колен, вытирая слёзы и крестясь.

– Как, уже ль помер дядя Афонасий?

– Помер, государь. Из Чирцовой пустыни перебрался в Сийскую обитель и там от помер. Уже два года, как отошёл в мир иной. Отписали мне о том монаси Сийския, – отвечал слуга.

– А что Вася Недорезов, а и содруг твой Юрий Огурцов? Живы ль?

– Живы оне, государь. Васька Недорезов по сей день в полунощных землях скрывается, прихода твоего дожидаясь, то доподлинно известно. А Юрка Петров Огурец, будучи грамоте обучен, прилепился того ж лета к первому дьяку Щелкалову и несколько годов при оном служил. А как приишло время и ён в Литву подалси. Таперь же у самого канцлера Льва Сапеги в услужении. А яз уж потом от князя Адама Вишневецкого с князем Константином перебрался сюды – в Сандомир. А исчо с Москвы год тому бежали в Литву дети боярские Хрипуновы, что в услужении у Романовых-Юрьевых были. Спасли ся от аспида-василиска Годунова! Таперь и оне здесь. Слава Господу! – радостно рассказывал Власий.

– Господь наш Исус Христос сберёг праведных слуг заступничеством своим, – творя крестное знамение, вымолвил Расстрига дрожащими устами и со слезами на глазах.

– Се достойно удивления, как эти русские встречаются, узнают друг друга и радуются своим землякам, – тихо по-польски шептал князю Вишневецкому на ухо Мнишек.

– Таково свойство большинства московитов, – согласно кивая головой, также тихо по-польски отвечал князь.

– Завтра же приведи ко мне Хрипуновых, хочу повидать, порасспросити и проведати про нужды их, – повелительно молвил Иваницкий.

Меншиков покорно и радостно поклонился Расстриге.

* * *

Весёлая ассамблея развернулась на следующий день в доме Мнишков. Иваницкий не ожидал, что увидит столь красивую молодую женщину так близко – рядом с собой. Первоначально хмель не позволил ему хорошо рассмотреть её. Однако он сразу заметил эту молодую «паночку». Она чем-то выделялась, хотя и была довольно далеко от него – среди молодых дам в другом конце палаты. Гости же пили вино, которое слуги разносили и наливали по бокалам, угощались фруктами, стоявшими на столиках у стен. Но потом под сводами палаты вдруг закружилась и разлилась весёлая музыка. Играли четверо музыкантов. Рожок, волынка, флейта и скрипка запели в унисон. Хорошо одетые молодые люди – «панычи» стали приглашать нарядных «паночек», кланяясь им, беря их за кисть руки и становясь с ними в круг.

Иваницкий уже успел познакомиться с нравами литовско-польского шляхетства и понял, что начинаются танцы. Стоя немного в стороне, он беседовал с Отрепьевым и с князем Константином Вишневецким. Тут та самая молодая дама, ранее особо замеченная им, направилась в их сторону. Отрепьев, стоявший рядом, смерил девушку глазами, с прищуром оценивая её великолепную фигуру и кланяясь ей. Но та, обойдя Отрепьева и Вишневецкого, направилась прямо к Иваницкому. Протянув с поклоном левую руку, она взяла его за запястье правой. Он невольно поклонился ей. Тем временем круг танцующих тронулся и поплыл посолонь. Иваницкий посмотрел ей в глаза. Она не отвела их, и они поплыли в общем хороводе танцующих, слегка притопывая стопами по каменному полу гостиной палаты. Он перехватил её левую руку своей правой и взял её за кисть, ощутив всем своим существом её амбре, почувствовав её душистую, влажную ладонь и её пальцы.

В танце он рассмотрел её лицо. Большой разрез глаз, долгий тонкий нос, выразительные, чуть припухлые уста, роскошные тёмно-русые волосы, красиво убранные в высокую причёску, волновали его. Но её большая грудь, скрытая платьем, возбуждала более всего. В первый раз в своей жизни молодой человек вдруг почувствовал страстное и безумное желание овладеть женщиной. В нём проснулся мужчина.

– Как зовут тя, благородная паночка? – спросил Иваницкий, кружа её в танце.

– Марина! – отвечала та, улыбаясь.

– Отчего не вызнаеши, яко звати меня? – вновь поинтересовался он минут через пять.

– Усем звестно, шо ты – Димитрий Иваны́цкий, сиречь сын Велыкого государя Московского Иоанна, – весело играя очами, отвечала она.

Он загадочно улыбнулся и склонил голову. Они долго танцевали потом, не отпуская друг друга весь вечер, разговаривали, шутили, смеялись. В перерывах, когда становилось жарко, пили прохладное красное вино. Лёгкий хмель волновал сердце, слегка туманил голову и от того обоим становилось ещё веселее и приятнее друг с другом. Только под конец ассамблеи Иваницкий вспомнил, что даже не спросил, кто она.

– Кто ты, Марина? Какого роду и звания твои отец и мать? – наконец решился узнать он.

– Я принадлежу древнему и знатному шляхетскому роду Мнишков. А отец мий – воевода Сандомирский Юрий Мнишек, – с улыбкой отвечала паночка обескураженному молодому человеку.

Тем временем Сандомирский воевода, попивая вино из большого хрустального бокала, в окружении своей супруги, слуг и друзей со вниманием следил за тем, что происходит между молодыми людьми.

* * *

С той памятной ассамблеи Иваницкий потерял покой. Они встречались ещё несколько раз, и каждая встреча была желанной, особой, неповторимой для обоих. Марина постоянно улыбалась Иваницкому и загадочно смотрела ему в глаза. Он в смущении опускал очи и чувствовал, как в его груди сумасшедше колотится сердце. Она часто протягивала ему свою руку, что было непривычно для него, ибо в России девы и жены не смели первыми подать руки мужчине. Она же брала его длань своими пальцами и вела за собой. Он послушно следовал за ней и трепетал от её прикосновений. Они гуляли в саду и в парке близ воеводского дома и подолгу беседовали. Марина расспрашивала его о жизни в России, он охотно рассказывал. О её прошлом он почти ничего не узнавал, да и не хотел знать. Он жил настоящим, мечтал о завтрашнем дне и чувствовал, что его будущее вершится сегодня, и будет связано с этой женщиной.

* * *

В своём новом загородном дворце близ Варшавы – новой столицы Речи Посполитой король Сигизмунд III Ваза созвал Совет. Был приглашён и литовский канцлер Лев Сапега.

– Я вполне убеждён, и тому достаточно свидетельств, ваше величество, что сей «претендент» на Московский престол никакой не самозванец, а доподлинный царевич – сын государя Иоанна IV, – по просьбе короля излагал свои соображения канцлер.

– Ну, а если великий канцлер всё ж ошибается относительно «претендента» и тот является самозванцем, так ли важно это для королевства, государь? – лукаво задал вопрос граф Замойский.

– Думаю, нам вообще не стоит заострять своё внимание на достоверности личности этого человека. Самозванец он или нет, не важно, – поглаживая клинообразную бородку, промолвил король. – Важнее другое! Его свели с Сандомирским воеводой. А Мнишек, насколько я знаю, является скрытым приверженцем готовящегося заговора и «рокоша»[63]63
  Легальное, узаконенное древними правами восстание и союз польской шляхты против короля.


[Закрыть] шляхты в южных и восточных воеводствах нашего королевства. Мне известно, что готовится рокошь и рокошанская шляхта резко настроена против нас.

– Государь, я считаю, мы должны поступать предельно честно, если хотим рассчитывать на человека, предъявившего права на Московский престол. Иначе, если вскроется подмена, и произойдёт переворот, нас ждёт война с Москвой. А нашему, уставшему от войн королевству, совсем не нужна война с двумя серьёзными врагами – на севере и на востоке, – с удивлением пожав плечами, промолвил Литовский канцлер.

Он явно намекал на то, что с 1600 года король с перерывами вёл военные действия против Швеции, стремясь вернуть себе шведский престол, которого был лишён восставшей против него шведской знатью.

– Однако наши успехи явлены в победном сражении под Кокенгаузеном в позапрошлом году (1601 год). В этой войне с изменниками и протестантами, захватившими власть в Швеции и лишившими нас престола, сам Господь оказывает нам помощь и поддержку, – с высокомерной улыбкой отвечал Сигизмунд канцлеру. – Проблема, как я думаю, заключается, прежде всего, в том, стоит ли нам поддерживать Сандомирского воеводу Мнишка и этого «претендента». Что делать с ними? – продолжал король, спрашивая окружающих.

– Государь, есть слух, что сам апостолик заинтересован в вопросе о появившемся «претенденте» и наследнике Московского престола, – подметил Замойский.

– Позиция Климента Алдобрандини по этому вопросу не устраивает нас и, думаю, не во благо интересам нашего королевства. Я хорошо знаю этих московитов. Мы вряд ли сможем перехитрить и подчинить, таким образом, нашим интересам Россию. Даже путём церковной унии! А именно на унию и рассчитывает наместник престола святого Петра. Да, и сама уния с русскими церковными ортодоксами нас не устроит. Другое дело – загнать московитов в угол, силой навязать им наши условия игры. И в этом вопросе мы найдем себе достойных союзников, – рассуждал Сигизмунд.

– Но выступит ли нашим союзником в этом вопросе кесарь Священной Римской империи, ваше величество[64]64
  С начала 1590-х годов Сигизмунд III проводил политику последовательного сближения с Габсбургами, что значительно ущемляло права многочисленного мелкого польско-литовского шляхетства и городских сословий.


[Закрыть]? Ведь всем известно, что в своей внешней политике кесарь проводит по отношению к Москве собственный политический курс. У Вены с Москвой есть свои интересы, и это, прежде всего, касается отношений с Оттоманской Портой, – вновь задал вопрос и изложил свою позицию граф Замойский.

– Это серьёзное дело, над которым ещё предстоит поразмыслить и предложить Вене наши условия, – обдумывая что-то, промолвил Сигизмунд. – Но важнее всего нынче решить проблему, которую породили эти смутьяны – Зебжидовский, Гербурт, и виночерпий Литвы Януш Радзивилл[65]65
  Вожди рокошанского движения.


[Закрыть]. И без того мало нам смутьянов в Швеции!

– Государь, а не будет ли правильно в данной ситуации свести и ознакомить «претендента» с вождями рокошан. Ведь они найдут много общего. И если рокошане убедят «претендента» и окажут ему посильную помощь, то это в значительной степени облегчит наше положение и создаст угрозу Москве. Хотя с московитами у нас уже заключено двадцатилетнее перемирие, – предложил граф Замойский.

– Что ж, пожалуй, это – выход для пара, накопившегося в кипящем котле нашего Варшавского правительства. Но не «хотя», как вы изволили выразиться граф, а «тем более». Потому, что если «претендент» и рокошане выступят совместно против Москвы и кесаря Бориса, мы тот час объявим в Москве, что это произошло без нашего ведома. Мы подчеркнём, что это произошло без какого-либо участия с нашей стороны. Это – смутьяны, которые выступили против своих законных государей. А в Москве за рокошь сажают на кол, и ссекают головы! Это вам ни Литва и Польша, ни Краков и Варшава! – промолвил король и благодарно взглянул на Замойского.

– Великолепно придумано, государь! Только кто возьмёт на себя такую роль и подвигнет рокошан на сближение с «претендентом»? Хитрый и скрытный Сандомирский воевода сразу заподозрит подвох, – вновь поставил вопрос Замойский.

– Пусть великий Литовский канцлер посодействует в этом, убедит и подтолкнёт Сандомирского воеводу к этому шагу. Нам нужно свести вождей рокошан с «претендентом» на Московский престол и поскорее избавиться от них и от него – направить их в поход на Россию. Тем более, и для него, и для них это – возможность реализовать свои замыслы! – подвёл итог Сигизмунд.

– Итак, государь, с вашего позволения я посещу Сандомир. Там я познакомлюсь с «претендентом» и буду содействовать его сближению с Зебжидовским. Ну, а для выяснения подлинности его происхождения у меня есть неопровержимые свидетельства, – с поклоном произнёс канцлер.

Сигизмунд поморщился, но всё же согласно склонил голову на предложение канцлера.

– Езжайте, канцлер. Да благословит Вас Господь. Решайте эту проблему, как угодно. Хотя последнее, из предложенного, для нас какого-либо положительного значения не имеет, – вежливо, но надменно произнёс Сигизмунд. – Скорее наоборот, – уже негромко, под нос себе, добавил он. – Впрочем, я намерен скоро побывать в Кракове и возможно сам встречусь с «претендентом», – добавил Сигизмунд уже довольно громко, так, чтобы канцлер услышал его.

* * *

Марина снилась Расстриге каждую ночь, являлась ему во сне полунагая и звала к себе, обвивая его своими руками и густыми, чёрными волосами. Он понимал, что полностью отдался её чарам, что она словно ведьма уже овладела его душой и телом. Он был не способен, да и не хотел сопротивляться этому колдовству.

Измученный ночными видениями, страдая от неутолённой страсти, молодой человек исповедовался Повадину, на что тот призвал его к усиленной молитве. Иеромонах напомнил неопытному в любви Иваницкому, что дело сие, по его мнению, «без ворожбы не обошлось». Кроме того, Расстриге не стоило забывать, что Марина Мнишек была латинянка, а он оставался православным. И что только через обращение её в православие был возможен их союз. Молодой человек соглашался, кивал головой, но на этом всё и заканчивалось. Он продолжал бредить Мариной и даже завязал с ней тайную переписку.

Марина сама написала Иваницкому и призналась в том, что хочет встретиться с ним наедине в известном ей месте близ Сандомира. Расстрига вострепетал и, скрыв письмо от своих сотоварищей, стал лихорадочно собираться в дорогу. Марина назначила ему встречу близ Сандомира в придорожном постоялом дворе, что на Мелецкой дороге за Вислой.

Они встретились там дождливым июльским вечером, выпили дорогого доброго вина и поднялись из корчмы на верха – в покои постоялого двора. Там молодые люди затворились и кинулись в объятия друг друга…

С того дня жизнь Иваницкого изменилась. Сумасшествие влюблённости продолжалось недели две или немногим более. Молодые люди забыли, кто они и откуда, что им надлежало делать и как вести себя. Состояние непреходящего счастья проникло, объяло их души и не отпускало из своих иллюзорных объятий. Им казалось, что отныне их любовное блаженство будет продолжаться вечно…

Порой, забыв о молитве или о еде, Иваницкий вдруг седлал свою лошадь и, не сказав никому не слова, улетал верхом на пол дня, а то и более. Это вызывало беспокойство и недоумение его соратников. Повадин, лучше других, замечал и понимал, как изменился его друг, что неладное происходит с ним, поделился этим с Отрепьевым. Тот также заметил, что Иваницкий изменился; стал не в меру беспечен, неосторожен, весел и забывчив. Оба они пытались «отговорить», «наставить», «предостеречь», «пробудить», словно спящего наяву, молодого человека. Но все их призывы и откровения Расстрига воспринимал с блаженной улыбкой и лёгкими насмешками, де, не о чём и говорить, всё хорошо, де, так тому и дóлжно быти…

Но для любящих сердец вскоре наступило холодное отрезвление. В конце июля князь Адам письмом вызвал Иваницкого к себе в Брагин.

* * *

Царь Борис поручил борьбу с повстанцами окольничему Ивану Бутурлину. Тот был одним из лучших воевод периода Ливонской войны и руководил Разбойным приказом. Бутурлин начал сбор войск и формирование отрядов для подавления восстания. Ему пришлось посылать войска в те уезды, где повстанческие отряды действовали наиболее активно, громя усадьбы бояр, помещиков и купцов. Наиболее ярко повстанцы показали себя в Коломенском (город Коломна), Волоколамском, Можайском Вяземском, Медынском, Ржевском уездах. Казалось, что охваченные восстанием территории окружали Москву со всех сторон. Наконец, «разбои» и «шиши» соединились и появились в непосредственной близости от самой столицы.

Уже с мая 1603 года москвичи стали свидетелями военных приготовлений, которые проводились лишь десять – пятнадцать лет назад. Можно было подумать, что городу вновь угрожает нахождение крымских татар. Царь Борис велел разделить столицу на несколько «концов» (секторов), поручив их оборону пяти боярам и семи окольничим. Всё лето Москва ожидала нападения. Отряды восставших стояли несколькими станами западнее столицы и выжидали, словно готовясь к нападению.

Наконец 16 августа царь Борис издал указ, предоставлявший «вольную» всем кабальным холопам, которым господа отказали в пропитании в годы голода. Правительство прибегло к последнему шагу и одновременно ловкому ходу, чтобы заставить восставших сложить оружие. Власти настойчиво звали холопов в Москву, где они могли бы получить «отпускные» в приказе Холопьего суда. Приказ принимал заявления холопов на веру в тех случаях, «когда государей их на Москве нет». Этим актом правительство в первую очередь апеллировало к боевым холопам. Часть холопов, сложив оружие, явилась в Москву, и воспользовалась указом. Однако время было упущено. Мало того, это мероприятие вызвало значительное недовольство Годуновым у дворян и детей боярских.

* * *

Новым Александрийским патриархом был избран Кирилл Лукарис. Он внимательно следил за ходом дел в Литве и Польше, следил за тем, что происходит с Иваницким, не выпуская его из виду. Известия из Литвы от князя Адама беспокоили его сильнее всего. Он поторопился отправить посольство к царю Борису, дабы предупредить вмешательство Рима в столь важное дело.

В августе 1603 года черниговские воеводы известили царя Бориса о прибытии по киевской дороге на рубеж «пришельцев греческих». То были греческие старцы из Иерусалима и из других святых мест: архимандрит Феофан, с ним келарь Иоаким и два диакона из храма Живоносного Гроба. Они ехали бить челом о милостыни и везли с собой в благословение государю от Святого Гроба камень мраморный, высеченный из Гроба, старым патриархом. Архимандрит вёз с собой ещё много разных подарков и реликвий Святой Земли, в том числе свечи и масло от Живоносного Гроба, Моисеево чёрное древо и грамоту от патриарха Софрония. Одновременно со старцами из Иерусалима на рубеж прибыли греки из Адрианопольского монастыря, митрополит Симеон из Цареградского Преображенского монастыря, старцы Святой Горы Афона из монастыря святого Симеона Столпника.

Черниговские воеводы задержали греческие посольства на рубеже, дали знать о том в Москву, а сами стали расспрашивать приезжих, что делается за рубежом. По их «сказкам» архимандрит Феофан при расспросе поведал, что у турецкого султана с кесарем римским неладно, «не мирно». А от князя Острожского, Василия слышали они, что король Польский и Литовский в Кракове, и при нём большое собрание людей. Мимо же Острога проезжал князь Адам Вишневецкий в свою вотчину, а «с ним был тот вор, который назвался царевичем». Они же вместе поехали к королю. Про казаков же и крымских ратных людей послы ничего не слышали. У князя же Вишневецкого в вотчине доселе живёт архиепископ Критский, которого тот весьма жалует, потому, что он ему отец духовный.

По царскому указу «пришельцы греческие» были задержаны в Чернигове под предлогом опасения морового поветрия. Но посольству выдали «добротные корма» (продовольствие и фураж). Воеводам же было наказано, чтобы пришельцев греческих «расспросили накрепко», через какие земли шли посылы и где встречали они мор и поветрие.

* * *

В августе в Самборе состоялась встреча Иваницкого и Вишневецкого с канцлером Львом Сапегой. Когда уже два виднейших магната Великого княжества Литовского – Вишневецкий и Сапега по древнему обычаю обнялись и расцеловались троекратно, когда уже шляхтичи из их окружения обменялись приветствиями и поклонами, тогда лишь из свиты великого канцлера вышел немолодой усатый служка в короткополом кафтане и, поклонившись в землю только Иваницкому, торжественно молвил:

– Дозволь, государь наш и Великий князь, слово молвити приветственное, здравственное!?

Шляхтичи из окружения Вишневецкого почтительно расступились при этих словах. Близ Иваницкого остались лишь Отрепьев и Повадин.

– Молви, раб Божий, – с долей смущения отвечал Иваницкий.

– Здрав буди, государь наш и Великий князь Димитрий Иоаннович! Помнишь ли, государь меня, холопа и слугу твоего? Служил тобе аз, егда везли мы тя – отрока в Чирцову пустынь на берег моря Белого. А потом уж служил при особе, первого дьяка государева Андрея Щелкалова – в монашестве старца Феодосия. И сопровождал аз старца и тобя государь в Новгород и во Псковскую землю. Правда, юн ты был тогда, да и на мне сряда была другая, да и при бороде был аз. А зовут меня Гюргий сын Петров, Огурцов – с улыбкой молвил служка.

На какое-то время Иваницкий напряжённо замирает. Он внимательно смотрит на обратившегося к нему человека и молчит. Пред его внутренним взором всплывают давно забытые образы людей, окружавших его в детские и отроческие годы. А из туманного отрочества, укрытого паволокой сказочного забытья памяти, является: Новгород, Торговая сторона, старец Феодосий и он – отрок ведут беседу. И вдруг в его памяти звучат слова:

«– Буде тогда моя воля, простил бы Новгород и помиловал!

– Доброе у тебя сердечко, государь наш, будешь царём русским, запомнит тебя народ православный! – молвит, улыбаясь, служка из окружения старца».

Иваницкий негромко повторяет эти слова вслух. А Петров, улыбается и кивает головой.

– Помню тебя, Юрий Петров! Молвил ты тогда в Новгороде Великом, что доброе сердце у меня, – радостно произносит Расстрига.

– Воистину, государь наш Димитрий, то было мною сказано! – падая ниц на колени, воскликнул Петров Огурец.

Паны и шляхта, окружавшие Иваницкого и его людей, почтительно склонились, обнажая головы. Даже великий канцлер и князь Адам сняли шапки и поклонились в пояс молодому человеку.

После приветствий и поклонов все двинулись в трапезную палату. Тут в сопровождении Иваницкого оказался и Меншиков, который обнялся и расцеловался с Петровым. Иваницкий уже не отпускал этих двух своих давних знакомых от себя. Они вспоминали то время, как вместе двенадцать лет назад добирались в полунощные земли на берега Белого моря. Потом Петров рассказывал, как старец Феодосий путешествовал со отроком в Новгород и во Псков. Из Пскова по благословению старца Феодосия был он послан с письмом к Льву Сапеге. Прибыв в Литву, Петров передал письмо и так и остался там, служить новому господину. Но и на то было дано благословение старца Феодосия.

Тем временем в трапезной начались переговоры между князем Вишневецким и канцлером Сапегой. Суть переговоров состояла в том, что Сапега убеждал князя в необходимости свести и познакомить Иваницкого с вождями рокошан. Предложение это первоначально вызвало большие сомнения у князя Адама. Но великий канцлер убеждал и настаивал, что сделать это надо. Вреда от союза Иваницкого с рокошанской шляхтой не будет. В случае похода на Москву, а такое исключать было нельзя, шляхта Юго-Восточной Польши и Литвы окажет военную поддержку «претенденту» на Московский стол и пополнит его войско гусарской и латной кавалерией. А сие важно, ибо войско это, в большинстве своём, будет состоять из лёгкой казачьей конницы и пехоты. Переговоры же следует начать с Сандомирским воеводой Юрием Мнишком. Тот-то уж всё устроит, если убедить его и подойти к решению вопроса осторожно, с умом. Эти доводы убедили князя Вишневецкого, и он дал добро на поездку Иваницкого к Мнишку.

Сапега и Иваницкий добрались до Сандомира в один из ещё тёплых сентябрьских вечеров. По приезде гостей разместили в воеводском доме. На следующий день на торжественном приёме Иваницкий встретился с Мариной. Он встал пред ней на одно колено, и поцеловал кисть её руки, чем прилюдно дал понять, что она его избранница. Следом он при всех просил руки Марины у её отца. Тот не отказал молодому человеку, но велел и не торопить события. После этого молодые люди стали встречаться официально. А великий канцлер начал конфиденциальные переговоры с воеводой Юрием Мнишком о встрече с вождями рокошан.

* * *

Переговоры между Львом Сапегой и Юрием Мнишком закончились успешно для первого. Воевода согласился исполнить просьбу канцлера. Мало того, Сапега и Константин Вишневецкий писали в Рим самому апостолику, и папа Климент благословил переговоры с рокошанами.

Иваницкий простился с Мариной в начале ноября и вместе с Юрием Мнишком и Вишневецким тронулся в Гощу, где была назначена встреча. В Гощу добрались к середине ноября. Туда же приехали вожди рокошанского движения. Встреча с рокошанами произошла в небольшой часовне Гощинского замка. С одной стороны, там присутствовали: Иваницкий, Отрепьев, Повадин, воевода Мнишек и князь Константин Вишневецкий, с другой: пан Николай Зебжидовский, пан Ян Щасный Гербурт, пан Станислав Стадницкий и виночерпий Литвы Януш Радзивилл. Ещё одной группой, участвующей в этих переговорах, был ряд духовных лиц из окружения Цареградского патриарха Рафаила, тайно возглавляемых митрополитом Дионисием Палеологусом.

Николай Зебжидовский изложил Иваницкому и Вишневецкому свои требования, которые намеревался затем предъявить королю. Он требовал подтверждения прав широких слоёв шляхты, религиозной терпимости, отмены Брестской унии 1596 года, проведения политики разрыва с Габсбургами и восстановления национальных интересов поляков и литовцев. Иваницкий и Вишневецкий признали законными эти требования и выразили готовность подписаться под ними.

Следом переговоры перешли на тему о возможном походе на Москву. Рокошане внимательно выслушали соображения Иваницкого и Вишневецкого по этому поводу и обещали поддержку Иваницкому. По мнению Зебжидовского и Гербута добровольно под знамена Иваницкого могли встать не менее полутора – двух тысяч конных латных шляхтичей. Пан Януш Радзивилл добавил, что сам приведёт в помощь Иваницкому тысячу латных литовских шляхтичей. В случае удачного завершения похода Иваницкий должен был выплатить шляхте хорошее жалованье. Ну а после венчания в Москве, в случае открытого вооружённого выступления против короля Сигизмунда III Вазы, Иваницкий обещал рокошанам военную помощь. Мало того, Иваницкий уверил рокошан в том, что окажет поддержку в выборе нового короля, угодного им. Правда, оговорено было и то, что кандидатом на королевский трон будет выбран тот, кто склонен поддерживать союз и дружбу с Россией.

Ещё одним важным вопросом, поднятым на том совещании, был вопрос, означенный Иваницким и представителями Цареградского патриархата. Он касался организации похода против османов и возвращения Константинополя в лоно христианских столиц Европы. После долгого обсуждения сроков рокошанские лидеры дали своё согласие на участие в этом священном деле. Самым весомым и убедительным оказалось то, что непосредственное участие в сём начинании намеревался принять участие сам французский монарх Генрих IV Бурбон.

Стороны составили письменный договор и скрепили его своими подписями. Первым под этим документом подписался Сандомирский воевода Юрий Мнишек.

* * *

По «сказкам» московской сторожи в отряде Хлопка было около 600 боевых холопов. По приказу Ивана Бутурлина 9 сентября окольничий Иван Басманов, охранявший порядок на Арбате и подступы к нему в «Скородоме», выступил в западном направлении в поход против «разбоев». Окольничий возглавил сотню лучших верховых стрельцов, а также сотню детей боярских и дворян.

15 сентября недалеко от села Большие Вязёмы навстречу Басманову вышел отряд «шишей»-пешцев человек сто с секирами и пиками, сделанными из кос, с рогатинами, цепами и кистенями. Воевода бросил «в напуск» на шишей конных детей боярских. Схватка была жестокой и кровопролитной, но дети боярские опрокинули разбоев. Басманов погнался за отступавшими. Дворянская конница гнала и секла пеших простолюдинов. Кто-то из повстанцев отчаянно сопротивлялся, выставляя страшное оружие перед всадниками и мордами их коней. И тогда дети боярские и дворяне брались за луки и пищали-ручницы, окружали сопротивлявшихся шишей, били их пулями и стрелами. Воевода Басманов что-то кричал во всё горло, пытаясь удержать стремительный напор своей конницы. Но его верховые неслись вдоль дороги в ту сторону, куда бежали шишы. Там-то и произошло непредвиденное. Когда основная масса дворянской конницы влетела в лощину, раздались ружейные залпы, конское ржание и крики. Случилось то, чего более всего боялся воевода – его дворянская конница попала в засаду. Теперь уже пешие холопы валили с коней и били детей боярских и дворян выстрелами пищалей, стрелами, шестопёрами, цепами, сажали их на копья и рогатины, гвоздили по головам, плечам и спинам дубьём и палицами. Басманов тронул коня в самую гущу боя, развернувшегося в лощине. Но как только он достиг орешника, пуля в лицо выбила его из седла.

Через четверть часа шишы-холопы пересилили верховых дворян. Израненные, окровавленные дети боярские и дворяне быстро оставляли лощину. И тут, стрелецкий голова ввёл в бой конных стрельцов. Те дружно выпалили по лощине и показавшимся из неё холопам. Завязалась перестрелка, в которой верх одержали стрельцы. Раненый Хлопко Косолап был взят в плен. Участь его разделили более ста раненных разбоев. На поле боя осталось ещё около ста пятидесяти убитых. Среди них был сам Басманов и около восьмидесяти человек из его отряда. Разбои, оставшиеся в живых, отступили и, по слухам, подались «в южные укрáинные земли» – в Северскую и в Комарицкую волости.

По указу царя Бориса было проведено тщательное расследование обстоятельств восстания, поскольку среди восставших находились слуги опальных бояр. Пленённый Хлопко был казнён через повешение.

* * *

В сентябре 190… года в Фонтанном доме Шереметевых в Петербурге за чашкой чая продолжался разговор двух уже известных персон…

– Ваше сиятельство, все-таки, что же происходило в церковной жизни на юге Великого княжества Литовско-Русского в конце XVI – начале XVII века? – поинтересовалась собеседница.

– Ох-ох… Если бы можно было так, детально и, главное, документально обосновано судить об этом… В то время реальной силой, поддерживающей там православие, было Львовское Успенское братство, в которое входили и Вишневецкие, Могилы, и князья Волошские… Кстати, князь Михаил Волошский в 1599 году в рядах запорожцев выступал против поляков. Тем более показательным является такой факт: в Синодик Сийского монастыря вписано имя этого князя, – стал разъяснять Шереметев со всё возрастающим интересом.