Текст книги "Царь Димитрий. Загадки и тайны Смутного времени"

Кроме того, развитию конфликтов в московском обществе изучаемого периода благоприятствовало еще одно, указанное автором обстоятельство – стремительное становление и развитие со второй половины XVI века казачьего сословия. Казак виделся Соловьевым как «беглец… из общества», который не мог «согласить своих интересов с интересами государства» (Там же. С. 282.), постоянно действуя вопреки этим интересам. Казак здесь – некий социально-психологический тип. Обладатели «казацкого характера», недовольные своим состоянием, примкнули к вступившим в пределы страны «украинцам». Смута, считает автор, была выгодна людям такого рода с их «противуобщественным» бытом. Потому Смута у Соловьева может быть рассмотрена как борьба двух начал – общественного и антиобщественного, борьба земских людей – собственников, заинтересованных в стабильности, с «казаками» – людьми безземельными и «бродящими», стремящимися к жизни за счет общества.

Если рассмотреть концепцию Смуты этого автора в свете его общей теории русской истории, которая легла в основу «государственно-юридической школы», то Смутное время – один из рецидивов пережитков родового строя, когда каждый человек по-прежнему ощущал себя не членом общества, а «особе», в то время, как внешне процесс государственного строительства казался завершенным. Последние события Смуты стали первым этапом процесса формирования подлинного государственного общества, который завершил уже Петр I.

Последствия Смуты занимают центральное место в трудах двух крупнейших последователей Соловьева – В. О. Ключевского и С. Ф. Платонова.

Ключевский в своем «Курсе русской истории» применил новые подходы к событиям Смутного времени, предложив сместить акценты в сторону изменения характера взаимодействия государственных институтов (прежде всего, царской власти) с обществом нового типа, нарождающимся в России. Автор видел своей задачей «обзор событий Смутного времени в их последовательном развитии и внутренней связи» (Ключевский В. О. Курс русской истории. М. 1904. С.285.). Так была создана стройная концепция «постепенного вхождения в Смуту всех слоев тогдашнего московского общества».

Исследование Ключевского опирается на исторические источники и документы.

Деятельность боярства в первые годы после смерти Федора Ивановича заложила, по мнению Ключевского, фундамент будущих потрясений. Главным же толчком к общественно-политическому кризису стало насильственное пресечение правящей династии и узурпация трона, с одной стороны, а с другой – обнаружившаяся со временем полная неготовность тогдашнего московского общества к новым политическим реалиям. Обстоятельства вытесняли представления о царе, как о хозяине всей земли, о поголовном «холопском» статусе всего населения страны. Приходило сознание того, что не может быть государства без народа; взамен старому стереотипу, что государство может быть без народа, но не без царя.

Одновременно с этим фактором, Ключевский отмечает и другие, подготовившие почву для социального взрыва. Это – тяжелое экономическое положение после царствования Грозного, политические устремления боярской верхушки, несправедливое распределение государственных повинностей, порождавшее социальную рознь. К ним также относится плохое состояние «общественной нравственности», прямым олицетворением которой был в глазах современников образ действий самих верховных правителей, начиная с Ивана IV.

Ключевский, как человек своего времени (времени конституционных мечтаний интеллигенции), особое внимание уделял метаморфозам политического сознания людей эпохи. Во-первых, одной из причин Смуты он видел отсутствие у «выбранного царя» – Годунова – желания дать какую-либо «запись», ограничивающую его власть. Во-вторых, итогом событий рубежа XVI–XVII веков является не только появление новой династии, но также и изменения в мировоззрении – формирование представлений об обществе, как о неотъемлемой составляющей государства, прекращение отождествления государства и персоны царя. Политическими последствиями Смуты автор считает расстройство системы местничества и, как следствие этого, изменение структуры общества в целом (усиление роли среднего и мелкого боярства и дворянства, упадок боярства, как политической силы), возрастание (на определенное время, для поддержания авторитета новой династии) роли Земских соборов.

Еще более полно раскрыл сложный внутренний кризис второй половины XVI века, вылившийся позднее в Смуту, С. Ф. Платонов. В отличие от Ключевского, который считал началом Смуты 1605 год, Платонов ввел ее отсчет со смерти царя Федора, и, в отличие от своих предшественников, особое внимание обратил не на канву событий, а на борьбу родовых группировок при дворе. Потому он и предложил исследование на уровне персоналий и их личных взаимоотношений на фоне различия политических интересов.

Исследование причин Смуты привело автора к мысли о том, что «Смута имела корни в московской жизни, а не была сюрпризом», подготовленным московскому государству «польскими кознями и папской интригой». (Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве. М. 1995. С.82.) В государстве время переживаемого тяжелого перелома – это конфликт между властью и земледельческой аристократией, с одной стороны, и конфликт между землевладельческим классом и крестьянством – с другой. Эту проблему поставят во главу угла в советской историографии исследователи: Греков, Корецкий, Маковский, Скрынников, Зимин и др.

Платонов впервые отмечает, как важнейшую черту эпохи, запустение центральных областей вследствие земельной политики «опричных времен»; говорит об особом развитии «украинного» казачества в рассматриваемую эпоху и об особой, скорее отрицательной, его роли в ходе Смуты.

Такие черты времени, плюс династический кризис, стали фундаментальными причинами начала социальных катаклизмов. «Сильное правительство, – пишет Платонов, – могло бы господствовать над положением дел… но лишь только в Москве сменил Грозного царя слабый и больной царь Федор, болезненные процессы в общественном организме стали выходить наружу». (Там же. С.122.).

В целом, Платонов продолжает традиции изучения Смутного времени, заложенные Ключевским. Это касается и общей концепции Смуты, и анализа ее итогов, в качестве которых он называет качественное изменение общественного сознания, отход от традиционного понимания характера царской власти и роли народа в государстве, политическое «поражение» как старой боярской аристократии, так и казачества.

Труд Платонова вызвал ряд положительных отзывов в научных изданиях. В процессе работы автор учитывал мнение и переписывался с другими исследователями, в том числе и с графом Шереметевым. (Платонов С. Ф. Письма С. Ф. Платонова графу С. Д. Шереметеву о Смутном времени. Архив русской истории. 1993, № 3, С. 177–186.).

Рецензенты отмечали, что Платонов не был сторонником внешнеполитического характера самозванческой интриги, как, например, Д. И. Иловайский, и на первый план выдвигал внутриполитические проблемы, ставшие почвой для социального конфликта. Однако, некоторые историки (среди них на первом месте следует отметить В. С. Иконникова) справедливо замечали отсутствие необходимых для такого полного исследования характеристик основных действующих лиц Смутного времени.

Эту задачу взял на себя и успешно решал граф Сергей Дмитриевич Шереметев. Его работы представляют собой разработку отдельных сюжетов, казавшихся автору ключевыми для той эпохи. Но этим сюжетам присуще то, что, в конечном счете, не хватает практически всем исследователям – психологических портретов деятелей времени и психологической характеристики их поступков. Подробно о работах графа Шереметева о Смутном времени будет рассказано ниже.

В работе Н. И. Костомарова «Смутное время Московского государства» приводится широкий источниковедческий материал, на основании которого автор приходит к выводу, что причину «московской трагедии» следует искать за границей – в Польше и Риме. Там специально был создан Отрепьев с «легендой» достоверно убитого Димитрия, и сам самозванец прекрасно знал, какая у него роль в этом «действе». Внутреннее развитие России, по мнению Костомарова, «вообще идущее чрезвычайно последовательно, но его разумный ход будто перескакивает через Смутное время…», то есть эпоха катаклизмов вовсе не была подготовлена событиями предыдущих десятилетий, а была принесена извне. (Костомаров Н. И. Смутное время Московского государства в начале XVII века: исторические монографии и исследования. кн. П. СПб. 1904.).

С таким взглядом полностью согласен и Д. И. Иловайский. В своей работе «Смутное время Московского государства» он прямо называет виновниками кризиса поляков и иезуитов. Смута в его представлении – «адский замысел против Московского государства» (Иловайский Д. И. Смутное время Московского государства. М. 1894, С.3.). Самозванство он представляет как главную черту времени, а «заводчики» ее в России – Мнишики, Вишневецкие и Сапеги. «Идея самозванства витала в воздухе – как внутри Московии, так и за ее пределами».

Другое кардинальное отличие концепции Костомарова – это утверждение, что Смута ничему не научила русское общество. «Чаще всего в истории за потрясениями такого рода следовали важные изменения в политическом, общественном и нравственном строе той страны, которая их испытала. Наша смутная эпоха ничего не изменила, не внесла в государственный механизм, в строй понятий, в быт общественной жизни, в нравы и стремления… Таким образом, рассмотрев разные стороны русской жизни, мы приходим к заключению, что смутная эпоха не произвела коренного переворота во внутреннем мире исторической жизни русского народа и русской земли…» (Костомаров Н. И. Указ. соч. С.779.). Тезис этот довольно спорный, однако же внешние влияния (им уделял особое внимание и С. Д. Шереметев) в эпоху Смуты интересовали многих исследователей (в частности, И. С. Беляева).

Ближе всех к пониманию и изучения событий Смутного времени с позиций, близких С. Д. Шереметеву, стоял К. Н. Бестужев-Рюмин – автор «Русской истории». Одна из глав этой работы была посвящена проблемам рассматриваемой эпохи (Бестужев-Рюмин Н. К. Русская история, гл.10 «Обзор событий от смерти царя Ивана Васильевича до избрания на престол Михаила Федоровича Романова» Журнал Министерства народного просвещения, 1887, №№ 7,8.). Исходя из представлений о закономерности кризиса конца XVI – начала XVII вв., автор пишет: «…в беглецах в пограничную Северскую землю и в казаках разных наименований… было уже готовое войско… Новый порядок только еще создавался в русской земле, еще не примирились с ним окончательно те, кто не успел забыть старого… боярство ожило в своих надеждах ввиду возможного пресечения династии… В старых вечевых городах… ожили старые предания… Правительство Годунова было непрочно, выбор Годуновых на царство хотя и свершился в самых торжественных формах, но в полную искренность выбора едва ли многие верили…» (там же, с. 94.). Наряду с внешними факторами (благодаря особым отношениям с Польшей, Швецией и Австрией) была создана взрывоопасная ситуация, «…но для успеха всех этих разнообразных стремлений… необходимо найти общее знамя. Таким знаменем мог стать только представитель старой династии…» (там же, с.95.).

Бестужев-Рюмин выдвигал на передний план две основные, на его взгляд (а также и на взгляд С. Д. Шереметева), проблемы в исследовании эпохи – события 1591 года в Угличе, а также связанный с ними вопрос о происхождении и личности Димитрия (самозванца?).

В неопубликованной статье «О задачах русского историка» в числе других проблем отечественной истории, требующих разработки, он называл «уяснение личности Лжедмитрия I и установление его подлинности, так как под наслоением клевет, подтасовок, подлогов, скрывается тайна, освещающая весь последующий период нашей истории» (Шереметев С. Д. О задачах русского историка, РГАДА. Ф. 1287. Оп.1.Д. 4323.).

С. Ю. Витте в своих воспоминаниях пишет: «11 декабря 1891 года. Заезжает ко мне граф Сергей Шереметев… сообщает о занимающем его теперь разыскании исторических документов, доказывающих, что Самозванец был не Лжедмитрий, а настоящий царевич. Со стороны графа Шереметева подобное исследование может быть неуместно». Действительно, не один Витте считал труды графа «наскоками дилетанта на русскую историю», но интерес к определению личности Лжедмитрия проявляли Петр I и Екатерина II, Николай I и Александр III. Еще в XVIII веке историк Герард-Фридрих Миллер считал Лжедмитрия истинным Дмитрием, но говорил: «Я не могу высказать свое убеждение в России…» (Русская старина. 1897. Т.XVIII. С.320.).

В 1823 году Н. М. Карамзин сообщил М. П. Погодину только что сделанное им открытие… Это открытие должно было разрушить установившееся понятие об убиении царевича Дмитрия по приказанию Годунова (Карамзин Н. М. Воспоминание о поездке в Троице-Сергееву Лавру. М. 1825. С.235.). Но, по выходе очередного тома «Истории государства Российского», М. П. Погодин, как и все остальные читатели, прочитал официальную версию событий в Угличе. (Необходимо заметить, что труды писателя и историка М. П. Погодина оказали заметное влияние на формирование исследовательского метода графа Шереметева. Вслед за Михаилом Петровичем граф на многие исторические процессы и события смотрел сквозь призму субъективных причин. Если Погодин реформы Петра I объясняет, как отдаленное следствие гибели царевича Дмитрия, то вслед за ним и Шереметев считает, что история – «целый курс психологии в лицах».) Не имел твердой точки зрения на личность Лжедмитрия и Н. И. Костомаров. В 1864 году он писал: «У нас общепринятое мнение о самозванце есть то, что он был чернец Чудова монастыря Гришка Отрепьев. Между тем, до сих пор остались неразобранными, неисследованными и непроверенными места из источников, на которых основано это мнение». (Костомаров Н. И. Кто был первый Лжедмитрий? СПб. 1864. С. 1.).

Так случилось, что человек, известный в истории как Лжедмитрий I, практически не оставил после себя ни вещественных, ни документальных следов. Сохранился синодик Макарьевского Унженского монастыря, где в списке царей между царем Федором Ивановичем и Михаилом Романовым помещено имя инока Леонида, хотя в том же синодике для иноков было выделено особое место. (РГАДА. Ф. 1287. Оп. 1. Д. 4449. Л. 41.).

В архиве Ватикана хранилось донесение папского нунция К. Рангони о личности появившегося претендента на престол. Впоследствии оно бесследно исчезло. Но осталось мнение епископа Арсения Елассонского: «Царь этот, будучи образованным и мудрым, мудро управлял и царствовал, подражал царям, прежде него бывшим, и в особенности стремился, чтобы превзойти их во всяком царском деянии и успехах, полюбив, однако, более славу человеческую, нежели славу Божию». (Там же. Л. 1.).

А что же граф Шереметев? В Российском государственном архиве древних актов хранятся его неопубликованные работы «Угличское событие», «Море Студеное», «Расстрига». Эти работы, а также переписка графа с Александром и Николаем Барсуковым, К. Н. Бестужевым-Рюминым и другими единомышленниками дают возможность попытаться в полной мере оценить новизну научного метода исследователя. Он в процессе работы обращался за помощью в архивных розысках к Н. К. Никольскому – одному из крупнейших исследователей истории монастырей, в том числе Севера России, автору книги «Кирилло-Белозерский монастырь и его устройство во второй четверти XVII века». Это был запрос о дьяках Огурцове и Истомине. Ответ на этот запрос должен был заложить фундамент под новую гипотезу (Никольский Н. К. Письмо Н. К. Никольского графу С. Д. Шереметеву о дьяках Кирилло-Белозерского монастыря Огурцове и Истомине 8 июля 1893 года. Архив русской истории, 1995, вып. 6. СС. 170–180.). Еще одни корреспондентом графа Шереметева был И. С. Беляев, который занимался архивными поисками документов Смуты, особенно по Угличу. Беляев разделял сомнения графа в правоте официальной версии о судьбе царевича Димитрия. (Беляев И. Д. К вопросу о смерти царевича Димитрия. Русская старина, 1913, № 4.). Огромный интерес вызывает и переписка С. Д. Шереметева с Н. К. Бестужевым-Рюминым (Н. К. Бестужев-Рюмин Письма Н. К. Бестужева-Рюмина С. Д. Шереметеву о Смутном времени. – СПб., 1898.).

«Письма…» писались в период с 1892 по 1896 гг., в самый разгар подготовки С. Д. Шереметевым своего труда по угличским событиям и позволяют определить ход и динамику процесса исследования. В конце концов, Бестужев-Рюмин принимает концепцию графа, однако в переписке предлагает ему ряд своих вопросов, в том числе и о роли патриарха Филарета в Тушине.

Ответам на них посвящено «Угличское событие», написанное с благословения Бестужева-Рюмина, отмечавшего, что «путь, выбранный Вами, самый надежный. Если до сих пор Смутное время оставалось книгой за семью печатями, то причиной было отсутствие детальной разработки; в такой разработке на первом плане стоят взаимные отношения деятелей, разумеется, на общих основаниях условий времени…» (Н. К. Бестужев-Рюмин Письма Н. К. Бестужева-Рюмина С. Д. Шереметеву о Смутном времени. – СПб., 1898. С. 8.). Этот методологический посыл был в полной мере реализован графом в своих трудах…

С. Д. Шереметев, современник расцвета «государственно-юридической школы», по своим методологическим взглядам и манере исследования был близок к М. П. Погодину. Его исследования отличали психологизм, личностный подход к описанию исторического процесса, основным объектом его разработки становились судьбы людей на арене исторических событий. Отсюда и проблематика его работ о Смутном времени, где нет целенаправленного стремления рассмотреть социальные процессы, политическую борьбу. (Правда, попытка такого рода, естественно, рассматривается, но она не является главной в исследовании). Здесь нет и оценки глобальных сдвигов в общественном сознании и в истории государственных институтов (как у Ключевского, Платонова), а есть стремление разобраться в психологии поступков героев Смутного времени.

«Сложное и загадочное Угличское событие, – писал С. Д. Шереметев, – …побуждает исследование других путей, других „беспристрастных показаний“, вопрошая даже землю, ради некоторого частного освещения отдельных событий Смутного времени». (Шереметев С. Д. От Углича к морю Студеному //) Подобная формулировка глобальной исследовательской задачи определила всю теоретическую и методологическую основу исторических изысканий графа, посвященных Смутной эпохе.

Интерес графа к сюжетам Смутного времени объясняется во многом и тем, что его предки принимали активное участие в этих событиях. Петр Никитич Шереметев сражался с войсками самозванца, но не был лишен сомнений в правильности своего выбора. Известны его слова: «Трудно воевать с природным государем». Василий Петрович Шереметев был стольником на свадьбе Лжедмитрия и Марины Мнишек. Считается, что при его участии был убит Прокопий Ляпунов. Иван Петрович Шереметев одно время воевал в войске атамана И. М. Заруцкого. Федор Иванович Шереметев принимал участие в обороне Кром против Самозванца, но, как и многие другие, в мае 1605 года принес ему присягу. Он поддерживал патриарха Гермогена, считавшего необходимым избрать на царство русского царя, но, как член «Семибоярщины», подписал приглашение на русский престол польского королевича Владислава. На всем протяжении «осадного сидения» в Кремле он заведовал Казенным двором. Именно Федор Иванович в 1613 году склонял Земский собор к избранию царем Михаила Романова (Барсуков А. П. Род Шереметевых. Т. I–VIII, СПб., 1881–1904.). В 1618 году Федор Иванович вел переговоры с Польшей о заключении мира. За это он получил награды: шубу соболью с золочеными пуговицами; кубок серебряный и золоченый; прибавку к жалованью в размере ста рублей; вотчину в 500 четвертей земли. (Временник императорского Московского общества истории и древностей Российских. Кн. 5. М. 1850.).

Не один год работал граф над интересующей его темой. Он придавал ей большое значение и считал, что отголоски Смутного времени проникли и в XVIII век. «Царевич Алексей и его злополучное „дело“ до сих пор еще не выяснены, но важно то, что по признанию одного из главных заговорщиков, Суздальского архиепископа Досифея, главою заговора был никто другой, как царевич Дмитрий Углицкий. Он будто бы явился Досифею, указывая ему необходимость подняться на Петра». (Шереметев С. Д. Заметка по поводу Семибоярщины. СПб. 1906. С. 17.). Слухами о его исторических изысканиях «полнилось» научное сообщество. В июне 1892 года друг Шереметева, предводитель дворянства Можайского уезда Алексей Константинович Варжневский писал ему: «Как продвигается твое „Угличское событие“? Москва полна о нем слухами. Тебя даже в ереси обвиняют. Но ты не обращай внимания…» (РГАДА. Ф. 1287. Оп. 1. Д. 78. Л. 14.). Шереметев не обращал внимания на слухи, окружающие его многолетний труд по истории Смутного времени в России, но довести его до конца и опубликовать ему так и не удалось.

Спустя почти два десятилетия писатель и историк К. Валишевский заметил: «Смерть маленького Дмитрия в Угличе научно не доказана. Я позволю себе еще прибавить, что хотя историческая критика в России, по соображениям не строго научного характера, все еще далека от признания этого предварительного сведения, а все же в последнее время несколько приблизилась к нему. И может быть, решительный шаг (в изучении Смутного времени) был бы уже сделан, если бы книга графа Шереметева – труд долгих лет – вышла в свет, но вряд ли можно надеяться, что она может быть издана в ближайшем будущем и что мы познакомимся доподлинно с теми документами и новыми обстоятельствами, на которых основано убеждение автора, находившегося в наиболее благоприятных условиях для того, чтобы черпать прямо из источников, даже таких, которые недоступны большинству ученых». (Валишевский К. Смутное время. 1911. С. 51.). Что же увидел Сергей Дмитриевич в тех исторических документах, которые до него видели и изучали многие и многие историки? Какими новыми материалами, позволившими по-другому взглянуть на то далекое время, воспользовался он?

Основными сюжетами исторических исследований графа становятся политическая борьба придворных группировок после смерти Ивана IV, внешние контакты Московского государства и «государевых людей» – как официальные, так и на уровне частных сношений, в период до и после рокового события в Угличе, а также гипотеза о спасении якобы убиенного царевича и вывозе его в один из северных монастырей на Двине. Особое внимание граф будет уделять «женскому фактору» в подоплеке исторических событий, а также, каким образом земельные владения и их распоряжение могут влиять на расстановку политических сил.

Для решения этих задач необходимо было широкое использование архивных документов (особенно часто автор использовал писцовые книги по городам и уездам, а также документы из Московского архива Министерства юстиции и Московского архива Министерства иностранных дел). Наработки на их основе по сюжетам Смутного времени привели автора к формированию не только новой, оригинальной точки зрения на события в Угличе, но также и к созданию нового подхода к подбору и исследованию источников в рамках историко-краеведческой разработки той или иной проблемы. Профессиональные историки живо интересовались трудами графа. «Вчера посетил нас В. О. Ключевский и сказал нам, что очень желает познакомиться с ходом Ваших исследований по Смутному времени… У Ключевского ум проницательный и бездна познаний по этой части и, сколько мне известно, самый метод Ваш ему весьма по душе». (РГАДА. Ф. 1287. Оп. 1. Д. 70. Л. 161.). Это сообщал Сергею Дмитриевичу его близкий друг Николай Платонович Барсуков. Историк по образованию, он переживал за успехи Сергея Дмитриевича на историческом поприще. «…Радуюсь, что Вы познакомились с Иконниковым… Из всех русских ученых он ближе всех к Вашему воззрению на Расстригу…» (Там же. Л. 228.). А вот и мнение самого Н. П. Барсукова: «Стоит только вспомнить, что Ваши труды по Смутному времени суть творческие, но вместе с тем они есть кропотливое собирание источников, и если бы Вы пожелали, то могли бы издать несколько книг по этому предмету». (Там же. Л.71.). Историк И. С. Беляев свой труд «Следственное дело об убиении Дмитрия-царевича в Угличе 15 мая 1591 года» (М., 1907.) посвятил графу С. Д. Шереметеву. Интересно отметить и факт использования самим Беляевым методики исследования Сергея Дмитриевича, который объясняет исторические события в том числе и межличностными отношениями: «Может быть, спасение Шуйского от плахи последовало благодаря заступничеству Нагих, заплативших тем дань за ловкое поведение их бывшего следователя». (Беляев И. С. Следственное дело об убиении Дмитрия-царевича в Угличе 15 мая 1591 года. М., 1907. С. 6.).

Н. И. Костомаров же писал: «Вопрос о том, кто был этот загадочный человек, много занимал умы и до сих пор остался неразрешенным. Его поведение было таково, что скорее всего его можно было признать за истинного Дмитрия». (Костомаров Н. И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. М., 1990. С. 629.).

Непосредственно события в Угличе 15 мая 1591 года подробно разобраны в работе С. Д. Шереметева «Угличское событие». С. Д. Шереметев, следуя советам К. Н. Бестужева-Рюмина и отчасти призыву В. С. Иконникова пересмотреть все наработанные по этому историческому сюжету данные, предлагает в своем исследовании обратиться к личностям – непосредственным участникам событий, – и их действиям «с особой исследовательской тщательностью». В ходе разработки данной проблемы С. Д. Шереметев выдвигает гипотезу о том, что царевич Дмитрий, вопреки официальной версии комиссии Шуйского, не зарезался при игре «в тычку» сам в припадке «падучей», а также не был убит подосланными из Москвы Михаилом Битяговским и Осипов Волховым, на чем настаивало подавляющее большинство современных С. Д. Шереметеву исследователей, а был тайно вывезен на север Московского государства, в один из монастырей, а именно в Антониево-Сийскую обитель на Двине, с которой у Углича имелись связи. Тело же в гробу, предъявленное комиссии, принадлежало вовсе не царевичу, а «невинно убиенному мальчику из городского посада, который пал жертвой большой политической игры».

Следственное дело по поводу убийства царевича Дмитрия изучалось не единожды и многими. Неоднократно указывалось и на спорные моменты в деле, начиная от внешнего вида и состава документов (подчистки, помарки, подписи на обороте листов, отсутствие в деле такого важного документа, как описание тела убитого царевича) и заканчивая содержанием. Свидетели по-разному говорят о самой смерти царевича: Андрей Нагой утверждает, что его «убили», патриарх Иов – сто «не стало Божьим судом», а слуги – «убили», а кто – «не ведают». Не совсем благополучно обстояло дело и с телом убитого царевича – мало кто его видел, слишком быстро перенесли тело в собор и собор закрыли (С. Д. Шереметев говорит о преднамеренности этого поступка со стороны родственников царевича). Участник следственной комиссии Андрей Луп-Клешнин «затрепетал, оцепенев, стоял неподвижно, обливаясь слезами» (К. Н. Бестужев-Рюмин посоветовал С. Д. Шереметеву убрать это «ненаучное» свидетельство), увидев, по мнению исследователя, подлог одного ребенка другим… Вскоре после этого, указывает С. Д. Шереметев, окольничий удаляется в Пафнутьев Боровский монастырь, а незадолго до смерти принимает схиму с обетом молчания.

Давно известны были исследователям воспоминания иноземцев – очевидцев событий. Скептически относились некоторые из них к заявлению Жака Маржерета об убийстве «подложного принца»: «Как считают, мать и некоторые другие вельможи, зная об опасности, которой младенец мог подвергнуться, изыскали средство подменить его и подставить другого на его место». С. Д. Шереметев по-новому посмотрел и на сообщение Джерома Горсея о его встрече с Афанасием Нагим в ночь после убийства: «…Царь и Совет отослали меня на время в Ярославль… Однажды ночью я получил свою душу Богу, думая, что мой час пробил. Кто-то застучал в мои ворота в полночь. Вооружившись пистолетами и другим оружием,… я и мои пятнадцать слуг подошли к воротам… „Добрый друг мой, благородный Джером, мне нужно говорить с тобой“. Я увидел Афанасия Нагого… „Царевич Дмитрий мертв, дьяки зарезали его около 6 часов, один из слуг признался на пытке, что его послал Борис, царица отравлена и при смерти, у нее вылезают волосы, ногти, слезает кожа. Именем Христа заклинаю тебя, помоги мне, дай мне какое-нибудь средство! Увы! У меня нет ничего действенного“. Я не отважился открыть ворота, вбежал в дом, схватил банку в чистым прованским маслом и коробку венецианского порошка… я отдал все через забор, и он ускакал прочь». Связав этот факт с фактом отсутствия в следственном деле показаний Афанасия Нагого, С. Д. Шереметев сделал вывод, что родственника царицы Марии в день снятия показаний действительно не было в Угличе.

С. Д. Шереметев считал Афанасия Нагого «самым необходимым лицом в начале задуманного мероприятия», то есть спасения царевича. Не могла остаться чуждой делу и мать, царица Мария Нагая. Без нее и ее согласия нельзя было приступить к делу. Чтобы начать такое сложное и небезопасное дело, ей нужен был человек вполне надежный, и таковым был, прежде всего, старший из Нагих, Афанасий Федорович. Он должен был посвятить себя этому делу и исчезнуть. С. Д. Шереметев считал, что он исчез из Углича 15 мая…

По мнению исследователя, не было в городе и убитого царевича; этот вывод он сделал, проанализировав вклады в крупнейшие монастыри. От царя Федора, известного современникам своим благочестием и искренней любовью к младшему брату, не поступило ни одного заупокойного вклада по царевичу Дмитрию; в то же время, были сделаны крупные вклады на помин души Михаила Битяговского, одного из главных убийц по официальной версии. И еще одна из тех самых «деталей тщательной разработки», подмеченная С. Д. Шереметевым – могила «убиенного царевича» в Угличе была заброшена настолько, что когда понадобилось везти тело в Москву, его едва отыскали. Объяснение этому С. Д. Шереметев видит только в одном – и глава следственной комиссии Василий Шуйский, и Борис Годунов, и царь Федор знали, что убит не царевич, а подставное лицо.

Около десяти работ С. Д. Шереметева посвящено Смутному времени. Все они были ступеньками, по которым он поднимался к заветной цели – написанию подробного исследования о судьбе царевича Дмитрия. Непосредственно об убийстве в Угличе им были написаны работы «По поводу родословия Нагих» (СПб., 1900 г.) и «От Углича к морю Студеному» (СПб., 1900 г.), в неопубликованном варианте – «Море Студеное» (РГАДА. Ф. 1287. Оп. 1. Д. 4466.). Основными трудами историка по этой теме стали «Расстрига» (РГАДА. Ф. 1287. Оп. 1. Д. 4449.) и «Угличское событие» (Там же. Д. 4410–4414.). Эти рукописи хранятся в Российском государственном архиве древних актов.