Текст книги "Царь Димитрий. Загадки и тайны Смутного времени"

* * *

Когда известие о воцарении Димитрия дошло до Кракова, польский «краль» Сигизмунд отправил в Москву видного воеводу Александра Гонсевского. Официально посольство Гонсевского должно было поздравить Димитрия от лица польского короля. Сигизмунд также приглашал молодого русского царя на свою свадьбу с эрцгерцогиней Констанцией Австрийской. Но всё же более важной задачей Гонсевского было склонить Россию к союзу с Речью Посполитой и совместной войне против Швеции.

В один из августовских дней на приёме в Грановитой палате посол озвучил предложение короля о союзе и войне против северного соседа. Это предложение вызвало ропот и возбуждение чинов Боярской думы, заседавших здесь же вместе с царём. Димитрий, услышав предложение поляка, серьёзно задумался и явно не торопился с ответом. Затем подозвав к себе Басманова и Отрепьева, стал тихо совещаться с ними. Посол и люди из его окружения замерли в ожидании и лишь изредка переговаривались между собою.

Посовещавшись недолго со своими приближенными, Димитрий отвечал, что к войне со Швецией Россия не готова, тем более, что последняя война со шведами была для русских удачна. Ныне же Русская земля сильно пострадала от внутренней смуты, связанной с переменой власти и воцарением законного государя. Однако от союза с Речью Посполитой Россия не отказывается, ибо союз этот необходимо нацелить против Османской державы. Этот ответ был явным внешнеполитическим успехом молодого царя, доказавшего свою самостоятельность в принятии важных решений и отстаивавшего независимость России от претензий и предложений навязчивых соседей.

Когда Димитрий окончил свою речь, на лице Гонсевского и лицах посольских чинов выразилось недовольство и недоумение. Чины Боярской думы облегчённо вздохнули. Все понимали, что воевать со Швецией, владевшей превосходным флотом (вторым по своей боеготовности и оснащённости в Европе), отличными портами и крепостями на своих южных и юго-восточных рубежах, первоклассной, хорошо обученной сухопутной армией, было совсем неразумно. Но даже в случае победы Речи Посполитой и России над Швецией, зачем нужен был России столь сильный западный сосед. Ведь после победы «шведский сын» (претендент на шведский трон) Сигизмунд Польский устранил бы своего сродника «узурпатора Карла», занял его место и объединил бы Речь Посполитую со Швецией. И тогда Россия на своих юго-западных и северо-западных рубежах получила бы небывало мощного соперника, владевшего землями от Чёрного моря до Северного Ледовитого океана.

Кроме того, в королевском послании, озвученном Гонсевским, польский король титуловал царя Димитрия только «Великим князем Московским». Это явно не понравилось молодому государю, и он высказал то послу, указав, что именуется «Цесарем» и «Императором». Гонсевский вновь явил мину неудовольствия на лице и откланялся. Приём был окончен. Поляки удалились. Однако посольство продолжило переговоры и повело активную переписку с Сигизмундом.

* * *

В доме князя Василия Мосальского царевна Ксения жила с июня по конец июля. После венчания на царство (30 июля) Димитрий приблизил её к себе.

Была ли между ними близость и переросла ли она в любовь?

Димитрий велел поселить Ксению в тех же покоях дворца, где она жила в правление её отца и брата. Первую неделю после возвращения Ксении в Кремль, молодой царь всего лишь два раза ненадолго заходил к ней в окружении своих приближённых. И только в середине августа он пришёл к ней вечером один. Девушка заметила, что он слегка хмелён. Но когда они заговорили, она поняла, что он выпил для храбрости.

– Всё печалиши ся, красота ненаглядная? – тихо спросил девушку Димитрий, садясь на скамью близ стола в небольшой трапезной палате её покоев.

– Сердце печаль объяла. Хотя печалься, не печалься, государь, а вспять содеянного не воротить, – отвечала Ксения с тоской в дивных своих очах.

– Возьми сердце мое в содруги свои, государыня, Ксения. Томится сердце мое о тебе, душа моя, и хочет биться рядом с сердечком твоим. Хощу, чтобы стук сердца моего слышен был в груди твоей, чтобы слышало сердечко твоё, как печалуется сердце мое о тебе, – с трепетом прошептал молодой государь.

– Вижу и слышу, государь, что жалеешь меня, но не пойму, чего хочешь ты, и к чему клонишь, – наливаясь румянцем ланит и уст, прошептала Ксения.

– Дышать тобою хощу! Пить тебя, хощу как пиют крепкий мёд! – страстно прошептал Димитрий.

– Что речеши, государь мой, Димитрий!? Словеса твои яко патока, но очи твои яко у кречета на ловле, – слабея телом и всеми членами своего естества, шептала Ксения.

Димитрий властно охватил её голову и посмотрел в глаза. Она не сопротивлялась ему.

* * *

Скрежеща сталью угроз и льдом упрёков, русско-польская дипломатия вновь скрестила свои клинки. Старый хитрый лис король Сигизмунд решил испугать молодого русского царя Димитрия ложным известием о том, что Борис Годунов жив и скрывается в Англии. Сигизмунд обещал помощь Димитрию в борьбе с Годуновым. Димитрий не спасовал и через Гонсевского отвечал королю примерно так:

– Хотя немало не сомневаемся мы в смерти Бориса Годунова, и потому не боимся с этой стороны никакой опасности, однако с благодарностью принимаем предостережение королевское. И потому всякий знак расположения его приятен для нас.

С другой стороны, Отрепьев и пан Ян Бучинский посоветовали Димитрию возобновить связь с рокошанской шляхтой, отправив послание в Самбор. Пан Зебржидовский, получив письмо от русского царя, во всеуслышание объявил, что царь Димитрий шлёт на помощь рокошанам большое войско под началом Василия Шуйского. Это был сильный козырь в отношениях с Сигизмундом, и тот прикрыл рот.

* * *

Димитрий почти не вспоминал о Марине. Раннее чувство близости и единства с той женщиной уступило место ещё более значительному и великому чувству нежной страсти и стремлению быть с Ксенией. Чувство волшебной лёгкости в ногах, коленях, в руках и даже в перстах не оставляли его с той первой их ночи. Эта же лёгкость и воздушность вселились в ум и словно сгладили острые углы и грани предметов, сделав их поверхности зыбкими, плавными и приятными на ощупь. Казалось, что всё и вся улыбается ему, несмотря на хмурую осень, непогоду и редкие проблески солнца. Ему виделось, что чувства эти усиливались изо дня в день, из недели в неделю, и наконец, через месяц-другой превратились в настоятельную потребность, жизненную необходимость постоянно общаться с любимым человеком. Эта потребность и необходимость согревали душу изнутри, а снаружи одевали её тёплыми, непробиваемыми доспехами счастья, защищавшими от стрел неудач, разочарований, огорчений, обид. И Димитрий с трепетом одевал и носил эти доспехи счастья, внутренне удивляясь чудодейственной силе любви и наполненности жизни. От этой полноты он стал называть Ксению «милая». Она отвечала ему тем же. Он почти никогда не оставался у неё на ночь, но порой она приходила к нему под покровом ночи и оставалась с ним до утра.

Порой «милым» становилось тесно и душно в дворцовых покоях. И если на дворе устанавливалась холодная, но сухая и солнечная погода, они шли на воздух. Как правило это происходило вечером, на закате. До позднего часа они прогуливались по бровке кремлёвского холма вдоль спуска к стене у Москвы-реки. С реки был слышен плеск волн и это успокаивало, освежало их влажной, речной прохладой. А река жила и шумела своей жизнью: скрипом уключин и плеском вёсел, движением лодок и дощаников, отдалённым стуком колёс с мостов и переправ. Молодые люди в ночи слушали эти шумы, и угадывали место, с которого шёл шум.

Зачастую Димитрий рассказывал Ксении забавные истории из своей юности. Он делился с ней своими воспоминаниями и впечатлениями по-детски наивно. Она же, то улыбалась, то вдруг неожиданно роняла слёзы и всхлипывала. Она даже смеялась, когда он рассказал ей о нырках на Мезенской губе, но заплакала, когда рассказал о том, как его юнцом постригли в монашеский рясофор в Крыпецком монастыре. Ксения улыбалась, когда он рассказал ей о том, как приручил и объездил красивую молодую кобылицу по кличке «Тина». Димитрий думал, что её позабавит история о том, как его кобылица провалилась с ним под лёд и то, как он вытаскивал её у правого берега Днепра в Киеве. Но история эта вызвала у неё удивление и даже испуг. Он хотел рассказать далее, как заболел после ледяной купели и про то, что благодаря этой болезни о нём узнал и признал его князь Вишневецкий, но понял, что Ксения не готова к такому рассказу. Как-то милая спросила, помнил ли он свою матушку в годы отроческих и юношеских странствий и скитаний, писала ль она ему, давала ль знать о себе. Он отвечал, что не помнил и не знал матери… Его ответ вновь вызвал тихие слёзы Ксении.

Поскольку они гуляли вечерами и всё более в темноте, то им казалось, что их не видит никто. Однако Басманов во главе вооружённых слуг и своей челяди неусыпно следил за ними и охранял покой молодых людей. Порой он настойчиво убеждал Димитрия, чтобы тот перед ночной прогулкой вздевал под кафтан кольчугу и приторачивал к поясу ножны с ногайским ножом. Молодой государь иной раз и сопротивлялся тому, иной раз и внимал совету своего верного слуги.

Матушке Димитрия, конечно же, вскоре донесли об увлечении сына. Она не осуждала его, но высказала своё недовольство:

– Грех, сынок, жить так-то с женою без венца и благословения родительского. Но ты так долгонько был и вырос без меня, потому и благословения моего не испросил. Избаловалси поди в ляхах. Слыхивала, де и там-то жил с литовской девкой Мнишковной, а она ведь латынянка – еретичка. Исповедовал сие, а и нет?

– Исповедовал, матушка, – смущённо и кратко отвечал Димитрий.

– Отговорить-то тя от Годуновской дщери, не отговорю, всё одно не послушаеши меня. Но помяни слово мое; многие годы род наш – Нагих с Годуновыми в которах пребывал. Ещё и при батюшке твоем государе Иоанне судились твои дядья с Годуновыми, – поучала мать.

– То уж забылось давно, матушка. Да и Годуновы, Сабуровы, да Вельяминовы все в опалах и в ссылках ноне, – отвечал Димитрий.

– Ежели бы не так-то, и ты б на царство не пришёл и на стол царский не воссел. Гляди, не змею ль пригрел на персях своих!? Не Юдифь ли привёл на ложе свое? – укоряла мать.

Но и эти доводы не смущали молодого государя.

* * *

Близилось предзимье. Государственные дела то и дело отвлекали молодого царя от любовных утех. Уже в начале августа папа Павел V вновь обратил серьёзное внимание на события, происходившие в России. До него дошли депеши нунция Рангони, где тот рассказывал о венчании Димитрия. Папские грамоты полетели в Польшу: к польскому королю, к кардиналу Мациевскому, к Юрию Мнишеку, где папа Павел убедительно просил их предпринять шаги для возобновления переговоров с молодым царём Димитрием и Московским Патриархатом о церковной унии между Римом и Русской Православной Церковью. Рангони спешно послал в Москву Луиджи Пратиссоли – одного из своих секретарей.

Пратиссоли был принят Димитрием в конце октября. Когда молодой русский государь выслушал римского посла, то отвечал, что подумает о предложении папы и ответит ему письмом. Он действительно через несколько дней послал с письмом, состоявшего при нём польского патера Андрея Лавицкого, к самому папе Павлу. Это послание целиком было посвящено политике, где об унии не было не сказано ни слова. Царь Димитрий предлагал папе Павлу план совместного крестового похода против Османской империи. Россия должна была выступить как инициатор военного союза и выставить войско числом более двадцати тысяч. В этот союз предполагалось привлечь Речь Посполитую и Римскую (Австрийскую) империю. Димитрий писал папе о том, что уверен о вступлении в состав союза в ближайшее время римского кесаря (императора) и просил папу содействовать привлечению к союзу польского короля. В конце послания стояла подпись: «Император Димитрий».

Узнав об этом письме к папе, возликовали патриарх Игнатий и его сподвижники из среды греческой церковной иерархии: Митрополит Арсений Элассонский, митрополит Дионисий Палеологус, архиепископ Амиклонский Феодосиий с ближними старцами, и все иные чины греческих посольств от трёх Вселенских патриархов.

В Москве началась подготовка к походу против Османской империи и Крыма.

* * *

На дворе холодная и сырая ночь конца октября. Злой западный ветер гонит тяжёлые тучи над Москвой. Тучи то застят, то открывают ущербный лунный диск, сияющий тусклым, холодным светом. Но в домах и теремах москвичей, в царском дворце хорошо истоплены печи. В царской опочивальне сухо и тепло. На роскошном ложе, покрытым розовым шёлком двое – Димитрий и Ксения…

Государь рассказывал милой женщине о своих замыслах – совместном походе с римскими немцами, с литвой и ляхами в Крым на османов и татар.

– Мыслю, римский кесарь, да и король ляшский долго собираться не станут, егда уведают, де немалое войско русское у рубежа Крымского обретается, – рассказывал Димитрий.

Ксения, молча выслушивала его, лёжа на правом боку, опираясь на локоток и подперев голову правой дланью. Она некоторое время молчала, обдумывая что-то, затем неожиданно произнесла:

– Помысли и об ином, государь мой, яко отпустиши верные войска от себя за тысячу вёрст, какой повод дашь для заговора супротивникам своим – князьям, да боярам.

Молодой царь задумался и вымолвил не сразу:

– Надлежит писать и посылати на Дон и на Запорожье к казакам, де идти охочим людям из них на Москву на службу царскую.

– Казаков ты, позовёшь, государь. Но не след спешить ти и отсылати верное войско от себя из Москвы в дальний поход. Надо ти выждать время, прочно угнездиться на отцовском столе. А потом уж года через три-четыре, лет ли через пять… – рассуждала Ксения.

– Нешто поход на вражину – крымского царя – не дело утверждения царского, душа моя? – возразил Димитрий.

– Когда шёл ты, государь на Москву, весь люд православный поднялся за тебя. Княжата, да бояре, видя таковое, боялись тя. Ныне же, как улеглось всё, и воцарился ты, осильнели князья да бояре вновь. А сие – великую тревогу внушает, – пояснила женщина.

– Да, поменяло ся, осильнело боярство. Особливо Шуйские вознеслись. Да и яз не лыком шит! – скрипнув зубами отмолвил Димитрий.

– Молод ты, государь, неопытен. Батюшка мой покойный, горазд в сём деле был, а и тот князей, да бояр опасался, потому и чина царского принимать сразу не пожелал, всё обдумывал, да обгадывал. Только с третьего подхода согласился, егда всем собором излюбленные головы, чины духовные и люд московский его о том упросили, – пояснила Ксения.

После этих слов Димитрий с удивлением воззрел на желанную женщину, но только покачал головой и промолчал.

* * *

Подробности о событиях и тайнах жизни московского двора дошли и до Сандомира, да ещё и обросли сплетнями. Марина, узнав об увлечении своего жениха, сначала возмутилась и сгоряча решила письмом укорить Димитрия, да и отказать ему. Но, однако, её отец и духовник уговорили молодую женщину не делать опрометчивых шагов. В своём письме Юрий Мнишек, переживая и тревожась за будущее своей дочери, письмом упрекал жениха за его связь с царевной Ксенией: «Поелику известная царевна, Борисова дочь, близко вас находится, то благоволите, ваше царское величество, вняв совету благоразумных с сей стороны людей, от себя её отдалить. Ведайте, ваше царское величество, что люди самую малейшую в государях погрешность обыкновенно примечают и подозрение наводят».

Димитрий, получив письмо, прочёл его несколько раз, задумался, а потом порвал. Однако тревожные мысли не оставляли его. Он решил посоветоваться с матушкой и испросить совета у своего духовника – владыки Арсения. Вечером он послал к ним и просил их о встрече в Вознесенском монастыре.

* * *

Через день Димитрий прибыл в Вознесенскую обитель. Туда же приехал и владыка Арсений. Разговор произошёл в монастырской книгохранительной палате, куда вход иным монахиням был разрешён только с ведома матери-игуменьи. Инокиня Марфа сидела на стульце перед столом, на котором стояла чернильница с перьями, и лежало несколько рукописных богослужебных книг. Одета она была в серый монашеский куколь, а голова её была покрыта белым платком. Неяркий утренний свет пробивался сквозь оконца и освещал её исхудавшее, бледное лицо, ещё резче оттеняя черты его. Пред образами теплилась лампада.

Молодой государь, войдя в палату, поклонился матери и, поцеловав её руку, испросил благословения. Та благословила. Некоторое время они молчали. Она пристально, с любовью и тревогой взирала на него. Димитрий явно чувствовал себя неуверенно и собирался с мыслями. Только было начали они разговор, как пришёл и владыка Арсений. Он благословил обоих, и разговор потёк сам собой.

– Ведаю, сыне, получил ты письмо из Сандомира? – спросил владыка.

– Получил, отче. Но лутче бы не дошла до мя грамотца сия.

– Чему надлежит быти, того не миновать, – промолвил Арсений.

– Сколь веревочке не виться, всё одно конец будет, – добавила мать-царица.

– Сердцу, прикажешь ли!? – с мольбой и болью в голосе и в очах произнёс Димитрий севшим голосом.

– Неспокойно на Москве, сыне. Князи и знать стремятся подмять власть царскую. Сил у тя немного. Ты не на Сечи, не на Дону и даже не в Путивле. Пишет тебе Мнишек. Шли к нему, зови его и жди. Ляхи и православная Литва будут те подмогою на Москве, – увещевал владыка.

– Годуновых, да Салтыковых, да Вельяминовых и слуг единомысленных им из ссылки и опалы возверну, будут и оне мне опорой, – отвечал Димитрий.

– Поймёт ли тя народ русский, православный. Ведь добре помнят все «несчастливое царство Борисово», – подметил Арсений.

– Другое дело, сынок, выбор твой поспешный, неравный. Вот ежели б сватал ты дщерь ли, сестру королёву, аль бо кесареву. От слова своего не откажеши ся. Но и дщерь Годуновская не пара табе. Нет ныне у Годуновых ни на Москве, ни в Русской земле поддержки, – произнесла матушка.

– Внемли, сыне, про тя и дщерь Годуновых всякие слухи по Москве недобрые ползут, злая молва идёт. А Шуйские, да Голицыны, да Мстиславские и прочие соглядатаи их разносят, да ухищряются. Мое слово те – отпусти жену сию в дом князя Мосальского, где и ранее жила после водворения из Кремля. А там время покажет… – дал совет владыка.

– Сынок, поостерегись слухов. Побереги себя и нас всех, – молвила мать-царица.

Государь тяжело вздохнул, незаметно смахнул слезу, согласно кивнул головой.

* * *

Под Москвой шло формирование войска во главе с боярином Ф. И. Шереметевым. К середине ноября выпал снег, который так и не стаял. Вскоре встал надёжный санный путь, русское войско во главе с боярином Шереметевым выступило из окрестностей Москвы к Серпухову. В декабре оно должно было подойти к Туле, а затем двинуться далее. Весну войско готовилось встретить уже на южных рубежах в сохнущей и зеленеющей степи под Царёвом-Борисовом, где легко было прокормить коней. Главной целью этого соединения должно было стать овладение Азовом.

В составе войска было пять тысяч копий и сабель. Из них две тысячи верных Димитрию стрельцов и три тысячи детей боярских с боевыми холопами. Был собран и большой обоз, да придано 20 орудий разного калибра на станках и на колёсах. К войскам, собранным под Москвой, и двинувшимся к Серпухову, выехал сам молодой царь, чтобы дать наказы воеводам и убедиться в боеспособности войска.

Для усиления войскового соединения Фёдора Шереметева в Новгородской земле воеводы провели созыв дворянского ополчения. Новгородские помещики обязаны были выставить около восьми тысяч сабель: дворян, детей боярских и боевых холопов. Новгородским служилым приказали прибыть в Москву в конце апреля, а затем отправиться на юг вслед войскам Шереметева.

Накануне царь Димитрий определил состав посольства в Польшу во главе с дьяком Афанасием Власьевым. Посольству предстояло вернуться к вопросу о сватовстве к Марине Мнишек. Для того, чтобы сватовство было представлено, как требовала традиция, сватам необходимо было предъявить невесте и её семье портрет жениха.

* * *

Последняя встреча Димитрия и Ксении была и страстной, и трагичной…

Лишь когда страсть отпылала, Димитрий рассказал ей о своём разговоре с матушкой и владыкой Арсением. Ксения, узнав всё, сжалась в комок и задрожала всем телом, будто в болезненном ознобе. Димитрий, как мог, успокаивал и ласкал её. Так продолжалось более часа. Наконец, девушка стала успокаиваться и приходить в себя. Тут из очей её полились слёзы.

– Ведала яз, что не быть нам вместе, мой милый. Разумела, что разлучат нас, не дадут счастия испить до дна! – изрекла она со слезами в очах.

– Супротив благословения родительского и священнического не смогу пойти, – отвечал Димитрий.

– Не благословение тому виной, свет очей моих! Разлучает меня с тобою мир сей. А в миру правят мужи неправедные – князья мира сего.

– Не рви сердце мне, душа моя! – взмолился Димитрий со слезами в голосе.

– Чует мое сердце, не увидимся мы боле, государь мой, – отмолвила Ксения, утирая слёзы.

– Буду жив, Аксеньюшка, узрю ещё и чадо, что родишь мне. Ныне же не можем быть мы вместе. Прости мне мой грех!

– Бог простит, и я прощаю. Прости и ты мне, милый. Зрит Господь; ни в чём не согрешила я пред Ним и пред тобою.

На следующий день Ксения была тайно удалена от двора и вновь переселилась в дом князя Мосальского.

* * *

«Временник» дьяка Ивана Тимофева так описывает эти события: «А бдительно охраняемую девицу, он, после своего вступления в город, как рабу, без всякого царского чина, с ласковым принуждением вывел из царского дворца и в частном доме угождавшего ему и приближенного к нему нового вельможи, без её согласия, срезал, как недозрелый колос, – одел в монашеские одежды. И было бы удивительно, если не было ей чего-либо тайно-оскорбительного от отступника».

Шуйские настойчиво распространяли слух, де Ксения была изнасилована Расстригой, якобы отличавшимся общеизвестным сластолюбием. Князь Иван Катырёв-Ростовский, принуждённый лгать во спасение своей жизни и жизни своих близких, посвятил этому событию «немало горьких строк». По его более позднему и явно надуманному сообщению: «Царевну же Ксению, дщерь царя Борисову, девицу сущу, срамотне счиниша над нею и девство её блудом оскверниша…».

Видимо введённый в заблуждение позже и канцлер Великого княжества Литовского Лев Сапега, описывая судьбу семьи Бориса Годунова, писал: «Бог отомстил через этого человека на сыне Борисове, ибо и сына, и мать приказал удавить, а что он сделал с дочерью… ‹зачёркнутый текст›… а о других вещах не годится и говорить».

Более сдержанный в своих суждениях голландский купец Исаак Масса писал, что Расстрига «в течение некоторого времени проявлял свою волю над дочерью царя Бориса Годунова». Но самое интересное, что Ксения жила при царском дворе почти пять месяцев. Это было необычно для оклеветанного, якобы не отличавшегося постоянством Димитрия (позднее объявленного Шуйскими и их сподвижниками Лжедмитрием).

* * *

Римскому секретарю Луиджи Пратиссоли в Москве не удалось даже начать переговоры о церковной унии. 15 ноября ему пришлось отправиться с письмом обратно в Краков к нунцию Рангони. В письме царь просил представителя папы ходатайствовать в Кракове и в Риме разрешения для Марины Мнишек причаститься по православному обряду в день её венчания. Царь также просил для Марины разрешения соблюдать воздержание по средам. Об унии вновь не говорилось ни слова.

Папе ничего не оставалось делать, как поверить в искренность русского царя. Теперь ставкой в борьбе за унию стала Марина Мнишек. Сам папа писал в ответ Димитрию, что его брак с Мариной – дело в высокой степени достойное его великодушия и благочестия. Данным поступком, по мнению папы, Димитрий удовлетворил всеобщему ожиданию.

* * *

Тем временем в Самборе был получен портрет жениха.

Возвратимся к теме о портретном изображении Отрепьева. Напомним слова исследователя А. Широкорада: «На гравюре изображён малопривлекательный мужчина – приземистый, намного ниже среднего роста, непропорционально широкий в плечах…» и т. д.

Уточним! Это – портрет-гравюра, который многие именуют портретом Отрепьева. На нём изображён воинственный молодой человек, одетый толи в гусарский ментик с коротким рукавом, толи в расшитую казачью епанчу. На поясной перевези слева у него приторочена сабля. Правая рука упёрта в пояс. Изображение поколенное. Единственный подлинный оттиск этого изображения находился в собрании князя Владимира Чарторижского. Он был представлен на Краковской выставке 1856 года, где А. Пилинским была снята его фотолитографическая копия. Существенное отличие этого портрета от иных состоит в том, что на нём названный человек изображен еще и в мохнатой шапке («мурманке» – как называет её известный исследователь Ровинский).

По бокам гравюры расположен текст 18 Псалма. Внизу портрета – отдельная доска с гравюрой, изображающей битву Поляков с Москвичами и пространной надписью: «Веденные из великих Кончиц Юрием Мнишком, воеводою Сандомирским, мужественные и смелые поляки, вступились за обиду Господина и владетеля Московского Дмитрия Ивановича, сильно громили Москву. А хотя Поляки кровью печатали стены Московские, однако другие, хоть в малом количестве, самоуверенно и Царю обещая, хотя бы в недостатке не отступать, пока душа в теле. Воевода же, в то время преданный приятель царский, сожалея об его горе, прибавлял ему польского народа, утешая также теми обещаниями, что скоро посадит его на царство с помощью Божьей: что недолго свершилось. Ибо московский люд тревожился, видя польский люд выносливым на голод и всякую нищету, хотя их немного было. Тем мужественнее били и громили Москву: а Борис-изменник, так как ему не шло по его воле, отовсюду дурные вести (получал), народ ему всюду побеждали, сам отравился и издох (и) жена с сыном его. Так что Москва, увидев, встревожившись собою, Димитрия Ивановича Господином признала и приветствовала». Подпись к портрету такова: «Коронован лета Христова 1605 имея 24 года и таковым, как выше видишь. Франц Снядецкий, живописец Краковский, в печать отдал».

Итак, эту гравюру исполнил не Лука Килиан, а Франц Снядецкий, живописец Краковский. Гравюра же знаменитого художника Луки Килиана (1579–1637) была выполнена в Аугсбурге в 1606 году на основе оригинала Снядецкого и была схожа с изображением человека, которого уже не было в живых.

Напомним, что и возраст 23 года (что был указан исследователем А. Широкорадом) на первоначальной (поколенной) гравюре Снядецкого отсутствует. Там стоит надпись: «24 года и таковым, как выше видишь…» и относится она к концу 1605 года.

Вероятно, уже Афанасием Власьевым в Кракове 24 ноября 1605 года по случаю бракосочетания Марины с Российским царём были изданы поздравительные брошюры. В них использовались (с гравюр Снядецкого) плечевые изображения Российского царя и Марины Мнишек. Причём изображение персоны Российского царя давалось без шапки. Опять же основой для этих изображений на брошюрах послужили портреты-гравюры, некоего человека (в Москве) и Марины Мнишек (в Сандомире), сделанные Францем Снядецким. Итак, кто же изображён на портрете?

* * *

Среди поляков, гостивших в Москве осенью – зимой 1605 года, находился гравёр-живописец Франц Снядецкий. Ещё накануне отъезда к войскам молодого царя Снядецкий и был представлен ему. Димитрий беседовал с ним и поручил ему исполнить свой гравированный портрет, за что обещал щедро наградить художника. Но вскоре сам государь отъехал к войскам. Отъезжая, велел Отрепьеву, похожему на него, позировать Снядецкому. Так на белый свет и появилась известная гравюра Отрепьева, с пояснениями Снядецкого. Свой возраст Григорий назвал художнику сам.

Русское посольство во главе с Власьевым добралось до Кракова к исходу второй трети ноября. В составе посольства был и Франц Снядецкий. Отдельные члены посольства добрались и до Сандомира. Снядецкий был среди них. Вот тогда по поручению Власьева он и исполнил гравюру Марины Мнишек.

В Кракове Власьева принял и сам король Сигизмунд. Одним из вопросов, который пришлось обсуждать Власьеву с королём, был вопрос о военном союзе и войне с Крымским ханством и Османской империей. Однако Сигизмунд не торопился обсуждать этот вопрос с русским послом. А вот вопрос о сватовстве Димитрия к Марине Мнишек вызвал у короля особый интерес.

Сигизмунд стал объяснять Власьеву, что русский государь может вступить в брак более соответствующий его величию и что он, король, не преминет помочь ему в этом деле. Сигизмунд предлагал Димитрию в жёны свою сестру или княжну Трансильванскую. Однако Власьев отвечал, что царь Димитрий верен своему слову по отношению к Марине и не изменит своего решения. Здесь и возникает вопрос; если Сигизмунд III знал, или сомневался в том, что русский царь Димитрий является самозванцем, предложил бы он самозванцу руку своей сестры?

* * *

Между тем в Польше, в декабре 1606 года, кроме посольства Афанасия Власьева появился ещё один посланец из России. Это был тайный гонец Боярской думы – некто служилый иностранец-швед Петр Петрей. Бояре выбрали его потому, что Петрей лично был известен польскому королю Сигизмунду III. При свидании с королём Петрей заявил, что русский царь не тот, за кого себя выдаёт. Он привёл факты, надуманные боярами, доказывающие самозванство Димитрия. Швед рассказал и о «признании инокини Марфы», которая якобы повинилась перед боярами в том, что «узнала» в Димитрии сына. Петрей сослался и на мнение посла Гонсевского, который также недавно возвратился из Москвы и усомнился в личности Димитрия.

Встреча с Петреем отложилась в памяти польского короля, и, вероятно, удивила его. Сам Сигизмунд позднее подтвердил, что именно в дни свадьбы с герцогиней Констанцией, в первых числах декабря 1605 года, московские бояре вступили с ним в переговоры с целью организации заговора и свержения русского царя.

* * *

Молодой царь, вернувшись из Серпухова, всё более проникался государственными делами и заботами. Разлука с Ксенией и тоска по ней ещё более усугубляли в нём стремление уделять внимание государственным делам. Димитрий сознавал, что России необходим единый Свод государственных законов. По его приказу дьяки Земского приказа составили Сводный Судебник, в основу которого были положены постановления Судебника и Стоглавого собора государя Иоанна IV, включавший статьи о положении низших сословий государства.

Уже 7 января 1606 года Боярская дума под давлением молодого царя и его окружения утвердила новый «приговор о холопех». Всем было известно, что уже царь Борис запретил господам передавать «кабальных» (закабалённых, попавших в зависимость от господина при жизни, но не рождённых в холопстве) в собственность по наследству. Смерть господина рвала путы личной зависимости холопа. Такой порядок был неудобен для бояр и дворян. Для бояр этот порядок был особенно невыгоден, ибо бояре могли содержать при своём дворе десятки холопов. Господа искали множество способов нарушить такое положение дел. В кабальную грамоту князья и бояре стали вписывать рядом со своим именем имена сына или младшего брата в качестве совладельцев холопа. Подобные злоупотребления вызывали возмущение кабальных, отказывавшихся считать себя пожизненными холопами-рабами. Новый «приговор» царя Димитрия категорически запрещал писать кабалы на имя двух владельцев сразу и предписывал освободить кабальных, ставших жертвой беззакония. Первоначально новый указ Димитрия был встречен Боярской думой враждебно. Но молодой царь с помощью своих сторонников настоял на своём и родовитое боярство, скрипя сердцем, пошло на уступки. Под действие нового закона попадали все категории холопов. Но наибольшее значение приговор имел для «боевых послужильцев». Послабления по отношению к ним вполне объяснимы: боевые холопы были единственной группой феодально-зависимого населения, которая располагала и владела оружием. Боевые холопы составляли неотъемлемую часть вооружённых сил России[82]82
  Уступки холопам явно противоречили интересам боярства и после смерти Димитрия «приговор о холопех» был предан забвению. Со временем и само имя царя Димитрия было вымарано из текста указа о холопах.


[Закрыть]. И это царь Димитрий понимал очень хорошо.