Текст книги "Несущая смерть"

23
Тысяча красных солнц

НАС БЫЛО ТРОЕ. ЭШ, ДРАК И Я.

Шима осталась далеко позади, грязным пятнышком на горизонте, ледяной ветер насквозь продувал шерстяную одежду и непромокаемую накидку, в которую завернулась Юкико. Они летели над бурей, и воздух был таким разреженным, что каждый вдох словно резал ножом по горлу, а мороз ощутимо кусал за щеки. Девушка прижалась к теплу Буруу – последнему огню в мире, ставшем совершенно черным и холодным.

Ты был младшим?

ДА. ДРАК – СТАРШИМ. ОН БЫЛ ПОЛОН ГОРДОСТИ И ОГНЯ. Я СМОТРЕЛ НА НЕГО СНИЗУ ВВЕРХ, КАК БУДТО ИЗ-ЗА НЕГО НАСТУПАЛИ РАССВЕТЫ И ЗАХОДИЛА ЛУНА. ЭШ – СРЕДНИЙ СЫН. ВЕЧНО НЕУВЕРЕННЫЙ В ТЕНИ ДРАКА. И СТРЕМЯЩИЙСЯ САМОУТВЕРДИТЬСЯ.

Юкико чувствовала печаль тигра, тот же пепельно-красный оттенок, который ощущала, когда думала о своем брате. По тому, как Буруу говорил, она поняла, что Драк и Эш мертвы, и яростно обняла его, изливая на друга всю любовь, на которую была способна.

Прошло много времени, прежде чем она смогла сформулировать мысль, горевшую в голове.

Что с ними случилось?

Буруу вздохнул, сощурившись от пронизывающего ветра.

МЫ РОСЛИ. ОХОТИЛИСЬ И ДРАЛИСЬ, КАК ДЕЛАЮТ БРАТЬЯ. МЫ, СЫНОВЬЯ ХАНА, ЖАЖДАЛИ ПРОЯВИТЬ СЕБЯ. НИКОГДА МЫ НЕ БЫЛИ ТАК СЧАСТЛИВЫ, КАК ТОГДА, КОГДА К НАМ ИЗ МОРЧЕБЫ ПРИБЫЛИ ЗАЛЕТНЫЕ. МОЛОДЫЕ САМЦЫ ЛЕТЕЛИ НА ЗАПАД, ПЕРЬЯ И МЕХ БЫЛИ ЧЕРНЫ КАК НОЧЬ.

Они решили сражаться с вами?

ТОЛЬКО ДО ПЕРВОЙ КРОВИ. МЫ ПРОВЕРЯЛИ СИЛЫ ДРУГ ДРУГА. АРАШИТОРЫ НЕ УБИВАЛИ ДРУГИХ АРАШИТОР, И В НАШИХ ГЛАЗАХ ОНИ БЫЛИ ДЕТЬМИ РАЙДЗИНА. МОРЧЕБЦЫ ОХОТИЛИСЬ НА НИХ РАДИ ШКУР, ПОКА ОТ ЗАЛЕТНЫХ НЕ ОСТАЛОСЬ НЕСКОЛЬКО СТАЙ. МЫ ВСЕ БЫЛИ БРАТЬЯМИ НА ГРАНИ ВЫМИРАНИЯ.

И что произошло?

Юкико увидела мысленные образы: огромный кроваво-красный океан, взбаламученный вечной бурей. Из бурлящих брызг поднимался шпиль из сверкающего обсидиана с плоской вершиной, похожий на гвоздь, вонзающийся прямо в соленую воду.

Юкико узрела его название в сознании Буруу. Кровавый камень. Здесь собирались молодые самцы, черные и белые, летом, когда утихала буря и голод первых морских драконов гнал их подняться поближе к поверхности. Детеныши этих созданий копошились в океане, пробиваясь сквозь пену длинными сверкающими серебром хвостами. А грозовые тигры вступали в схватки, кровь лилась дождем и доводила драконов до исступления.

Наступило пятое лето юного Буруу, перья и мех еще были сероватыми, и полосы пока не почернели. Эш стал практически взрослым самцом, а Драк был достаточно крупным и считался самым возмужалым: когда в следующий раз у какой-нибудь самки начнется течка, он наверняка начнет бороться за право спариваться.

Однажды братья втроем сидели на Кровавом камне и наблюдали, как с востока прилетают Залетные с перьями черного цвета, как шпиль под лапами Буруу. Он ощутил и знакомые, и новые запахи – всего полдюжины. Тигры приземлились на плоскую вершину, принюхиваясь и оправляя перья, прежде чем улечься отдохнуть. Самцы Края вечных бурь не спешили начинать военные действия – соревнования иногда длились неделями.

Буруу поглядывал на молодых самок, кружащих под облаками. Они представляли собой впечатляющую картину, стараясь казаться отчужденными и незаинтересованными, но каждый знал, зачем они здесь – в поиске потенциальных партнеров из стаи Края вечных бурь. И они разжигали любопытство черных Залетных из Морчебы.

Среди самок он обратил внимание на одну, с серым мехом, украшенным едва заметными полосками, она ныряла и пролетала сквозь облака, катившиеся по небу волнами. Буруу смотрел, словно загипнотизированный, его хвост двигался беспорядочными, взволнованными дугами.

Кто она?

ШАЙ.

Она прекрасна.

И Я ТАК ДУМАЛ.

Залетные зашевелились, пританцовывая на радость самкам, что заставило самцов Края вечных бурь зарычать, вздыбив шерсть, бросая ревущий вызов. Буруу заметил среди чужаков юного тигра – он был особенно горделив, с гладкой головой, жестоко изогнутым клювом и горящими изумрудно-зелеными глазами. Он прорычал, что его зовут Сукаа и он первенец Торра, Хана Залетных. И хотя на вид он был едва ли старше Буруу, тигр не потерпел бы вызова от тех, кто не был рожден сильнейшими из стаи Края вечных бурь. Расхаживая взад-вперед, он требовал, чтобы с ним сразились сыновья здешнего Хана.

Драк проводил его взглядом. Самец действительно оказался очень молод. Не представлял вообще никакого спортивного интереса. Средний брат, всегда стремившийся к борьбе Эш, вызов принял. И пара поднялась в воздух, две гладкие, широкие тени летят на ветру, перекатываясь вместе с раскатами грома и кружа, как голодные волки вокруг куска окровавленного мяса.

Арашиторы внизу одобрительно взревели, и вскоре пара столкнулась в воздухе, с визгом проносясь по небу бело-черной кометой. Сукаа отличался быстротой и свирепостью, но Эш оказался старше и вдвое сильнее. Вскоре стало очевидно, что схватка была односторонней. Брат Буруу поиграл с заносчивым юнцом, гоняя противника, как кошка играет с мышью, основательно смутив высокомерного сына Хана, а потом, наконец, пустил ему кровь одним мощным ударом в бок.

Это был хороший удар, и все поняли: Сукаа заработал впечатляющий и в то же время унизительный шрам на долгую память о встрече.

Самки издали радостный рев, когда Эш вернулся к Кровавому камню под одобрительные крики родной стаи. Залетные мрачно зыркали на них, недовольные, что сын Торра столь основательно избит. Сукаа остался наверху, надутый и сердитый, и вскоре к битве присоединились два других самца – словно белая и черная молнии на горизонте.

Взгляды всех тигров прикованы к соревнованию. Никто не наблюдал за тем, как проигравший сын Хана до сих пор кружит в вышине.

Никто не видел, как он резко нырнул вниз.

Буруу увидел его в последние секунды, метнулся к брату и предупреждающе взревел. Эш взглянул вверх, отпрянул, но… поздно, слишком поздно. Сукаа обрушился на него, расплющивая о камень, ломая кости.

И, выпустив когти вместе с леденящим кровь воплем ярости, Сукаа ударил Эша по незащищенной морде.

Брызги крови. Крики боли. Вой возмущения. Драк и Буруу бросились на труса, сбив самца со спины своего брата. На них налетели Залетные, и вскоре вершина Кровавого камня превратилась в бурлящую схватку: сверкали глаза, летели во все стороны алые брызги. Сукаа с трудом вырвался из эпицентра, израненный, истекающий кровью, и поднялся в воздух.

Стая Залетных последовала за ним. Они помчались на восток, и самцы Края вечных бурь преследовали противников на протяжении многих миль, но затем прекратили погоню.

Вернувшись к Кровавому камню, Буруу и Драк кинулись к брату. Эш с трудом поднимался на лапы. Морда оказалась изодрана в клочья, щеку изуродовали три глубокие царапины. Там, где совсем недавно был глаз Эша, зияла рваная кровоточащая дыра.

Боги мои…

СУКАА. НЕГОДЯЙ! ЕСЛИ БЫ НЕ ОН…

Его наказали?

НЕ БЫЛО ЗАКОНА О СХВАТКАХ НА КРОВАВОМ КАМНЕ, НО ВСЕ, КТО БИЛСЯ, ПОНИМАЛИ: ЕСТЬ ПРЕДЕЛЫ. ДА, МЫ БЫ ОСТАВИЛИ ШРАМЫ И САМИ БЫ ИХ ЗАПОЛУЧИЛИ. НО НЕ ТАК. ЭША ИСКАЛЕЧИЛИ. НИ ОДНА САМКА НЕ ЗАХОТЕЛА БЫ ЕГО, ДАЖЕ ЕСЛИ БЫ ОН СМОГ ПОБЕДИТЬ В СХВАТКЕ ЗА ПОЛУСЛЕПУЮ ПОДРУГУ. КАКОЕ БУДУЩЕЕ ЕГО ЖДАЛО?

И что сделал твой отец?

ОН? НИЧЕГО, ЮКИКО.

Буруу опустил крылья, приблизился к тучам.

ВООБЩЕ НИЧЕГО НЕ СДЕЛАЛ.

Когда наступила ночь, она крепко уснула, обняв тигра за шею. Над облаками было холодно, в горле першило, зубы стучали, как у праздных слуг. Буря усиливалась по мере того, как они подлетали все ближе к месту рождения Буруу.

Прошлое скрутилось кольцом у грозового тигра в сознании и терпеливо выжидало, как гадюка. А Юкико свернулась калачиком и прижалась к нему, слушая ритмичный скрип металлических крыльев. Песня поршней и шестерен напомнила о Кине, стоящем на арене Кигена с неприкрытой болью в глазах, когда она обвиняла его в предательстве.

«Я дал вам слово. Я сделал крылья для Буруу. Я бы никогда не предал вас, Юкико. Никогда».

Никогда…

Юкико подумала об их поцелуе на кладбище, о коротком чудесном начале, когда мягкие, словно перышки, губы коснулись ее собственных. И как все это в конце концов истлело, как прах.

Частично Юкико полагала, что ей следовало бы опечалиться из-за того, что могло бы случиться, но не произошло. Ей стоило бы чувствовать себя виноватой, ведь она оторвала Кина от всего, чем он был, а потом убежала играть в героя и оставила его одного.

Но она подумала о Даичи, который, вероятно, превратился в удобрение в каком-нибудь чане с иночи. И об Исао и других, погибших во время нападения на Киген, об Аише, лежащей в кровати в окружении ужасных машин, умоляющей Мичи убить ее.

А потом она подумала о грядущем кровопролитии, с глухим грохотом приближающемся к Кицунэ-дзё. И стиснула зубы, сжала кулаки и прошептала имя Кина, как проклятие.

Неважно, чем это закончится, Кин. Неважно, кто будет жить, а кто умрет. Я увижу, как ты заплатишь за свои деяния.

Она провела замерзающими костяшками пальцев по горящим глазам.

В десять раз больше.

ТЕБЕ СЛЕДОВАЛО БЫ ПОСПАТЬ.

Юкико моргнула, почесала Буруу за ухом и сообразила, что ее пальцы в перчатках уже онемели. Она заметила крошечные кристаллики инея у тигра на перьях.

Долго нам еще лететь до Края вечных бурь?

РАЗВЕ ТЫ НЕ ЧУВСТВУЕШЬ ЭТОГО В КЕННИНГЕ? НЕУЖЕЛИ НЕ МОЖЕШЬ ПРОСТО ПРОТЯНУТЬ РУКУ И ДОТРОНУТЬСЯ – ДАЖЕ НА РАССТОЯНИИ?

Я не пробовала.

ТЫ ДО СИХ ПОР БОИШЬСЯ СВОЕЙ ЖЕ СИЛЫ.

А разве это неправильно? Я ее не понимаю. Отец никогда не говорил мне, что она может быть такой. Иногда я действительно вынуждена отгородиться. Я постоянно чувствую, как дар нарастает за стеной, которую я возвела. Мне больно даже сейчас, когда я просто говорю с тобой о силе. И я боюсь того, что произойдет, если я ее отпущу. Я боюсь причинить боль тебе.

Она опустила взгляд на живот, скрытый пластинами из покрытого узорами железа.

Я боюсь причинить боль им.

СИЛА ИСХОДИТ ОТ БОГОВ. ОНА НЕ ПРИЧИНИТ ВРЕДА.

Ты прямо как Мичи. Боги не имеют к силе никакого отношения.

ТЫ ЕДЕШЬ НА СПИНЕ ГРОЗОВОГО ТИГРА. Я – ДИТЯ РАЙДЗИНА.

Глупости! Твоего отца звали Скаа. Ты создан из плоти. Из мяса и костей, как и все мы. Ты дитя бога не более, чем я.

ТОЧНО.

В этой истории нет богов, Буруу. Никакие руки не тянутся с небес, чтобы помочь нам или навредить. Есть только мы. Мы и враг.

ТЫ БУДЕШЬ ДУМАТЬ ПО-ДРУГОМУ, КОГДА ПОЧУВСТВУЕШЬ ИХ.

Кого?

НАЙЮ. ААЭЛЯ. ОТЦА И МАТЬ ДРАКОНОВ. ДРЕМЛЮЩИХ ПОД ПЕСНЬ СУСАНО-О. В ВАШЕМ МИРЕ БОГИ НЕ БЛИЖЕ, ЧЕМ В КРАЮ ВЕЧНЫХ БУРЬ, СЕСТРА. ЗА ИСКЛЮЧЕНИЕМ, ВОЗМОЖНО, АДА, КОТОРЫЙ ВАШ ВИД УСТРОИЛ В ШИМЕ.

Ну, я их не чувствую. Мы слишком далеко.

ПОСЛУШАЙ, Я ОЩУЩАЮ В ТЕБЕ СИЛУ. ОНА ПОКОРИТСЯ ТЕБЕ, ЕСЛИ ТЫ РЕШИШЬСЯ ЗАЯВИТЬ НА НЕЕ СВОИ ПРАВА. СТАНЕШЬ ТАНЦУЮЩЕЙ С БУРЕЙ, ВЕЛИЧАЙШЕЙ ИЗ ВСЕХ, ЕСЛИ ПОЖЕЛАЕШЬ.

Не пожелаю.

ТЫ БОИШЬСЯ.

Ты бы тоже боялся.

В СТРАХЕ НЕТ НИЧЕГО ПОСТЫДНОГО, КРОМЕ ТЕХ СЛУЧАЕВ, КОГДА МЫ ПОЗВОЛЯЕМ ЕМУ УПРАВЛЯТЬ НАМИ. ДА, БЫВАЕТ БОЛЬНО. И ЭТО ПУГАЕТ ТЕБЯ. НО СИЛА СПОСОБНА СДВИНУТЬ ВОЛНУ, КОТОРАЯ НАКАТЫВАЕТ НА НАС.

Откуда такие познания?

Я УВЕРЕН, ЧТО ЭТО ЧАСТЬ ТЕБЯ. ЕСЛИ ТЫ НЕ ОВЛАДЕЕШЬ ЕЮ, В КОНЦЕ КОНЦОВ ОНА ЗАВЛАДЕЕТ ТОБОЙ.

Юкико вздохнула и зарылась пальцами в шерсть тигра.

ПОПРОБУЙ.

Я не хочу причинять боль…

ПРОСТО ПОПРОБУЙ.

Ладно.

Юкико снова глубоко вздохнула, чувствуя Буруу внутри головы, жар, вплетенный в тепло ее лона. И, закрыв глаза, сконцентрировалась на стене, которую возвела между собой и силой. Плотина чистой воли, сдерживающая дар в разуме. И, сосредоточившись на крошечной трещинке, через которую она позволила Кеннингу просочиться, сжала кулаки и шагнула внутрь.

Ураган огня. Пылающий в душе тысячей красных солнц. Юкико почувствовала, как горит и разливается алое тепло с губ плоти на спину грозового тигра.

Ею овладел страх, бездна разверзлась под ногами и тянула к себе. Обдуваемая горячими ветрами, с трудом переводя дыхание, Юкико открыла глаза и принялась наблюдать за танцем огня… сжигающего, обволакивающего, принадлежащего животным и людям, которых она ощущала, когда в последний раз убирала стену. Но теперь все стало по-другому – то был жар не только Буруу и детей, растущих у нее в утробе, а еще тысячи жизней, сверкающих в волнах.

И с широко распахнутыми глазами, со слезами, струящимися по лицу, Юкико познала истинную огненную бурю.

Песнь всего мира.

Ритмичное существование – не просто отдельных искр, но самой жизни. Пульс совокупности, цельности творения.

Она могла чувствовать все.

Все.

Боги, как прекрасно…

Юкико потянулась к Краю вечных бурь, лежащему впереди, к вспышкам жара, гнездящимся и парящим вокруг отвесных гор. Она заметила следы морских драконов, змеями рассекающих волны, а затем узрела и самих драконов и одновременно ощутила их отголоски, тянущиеся длинными пылающими лентами, кружащими над исчадиями преисподней, обвившими основания островов. Огромные и похожие на рептилий, древние, как луна и звезды, дремлющие под колыбельную Сусано-о. Чешуя толщиной с городскую стену. Сердца, огромные, как крепости, перекачивающие кровь, как океаны, по венам, широким, как проспекты. Сила и величие, которых она никогда не представляла.

Я вижу.

От улыбки, расцветшей на губах, захотелось заплакать.

Буруу, я все чувствую.

Потянувшись назад тем же путем, каким они летели сюда, Юкико нащупала кончиками пальцев края Шимы. Она чувствовала, как Кайя, размытая на немыслимом расстоянии, беспокойно спит под карнизом Кицунэ-дзё. Как свернулся калачиком у ног Мичи маленький Томо, мечтая об ужине.

Юкико протянула руку над крепостью и почуяла пульсацию всего, что жило внутри: самураев на стенах, слуг, встающих раньше солнца, старого даймё в кабинете, гильдийцев, запертых в подземельях, даже ослепленного безумца, прикованного цепями в самой глубокой, темной камере и страдающего от лотосовой ломки.

Инквизитор.

Вместо глаз – кровавые дыры, черные, как трещины мертвых земель, которые увеличиваются с каждым сезоном и землетрясением и ведут вниз, вниз, лишь боги знают – куда.

«Боги знают – куда».

Он видит меня.

Инквизитор улыбался ей. Твердый, как железо, опутанный цепями, губы раздвигаются, обнажая испятнанные зубы. Пустые впадины там, где раньше находились глаза, замотаны окровавленной марлей, однако Юкико не сомневалась: он видит ее столь же хорошо, как и она – его.

Он смотрит на нее незрячими дырами цвета трещин мертвых земель, ведущих вниз.

Вниз.

«В конце концов, малыши уже здесь».

А за ними…

– Нет!

Юкико зажмурилась и спряталась за тотчас воздвигнутой стеной, вернув барьер на место. Губы и подбородок покрылись коркой замерзшей крови. Она прижалась к спине Буруу, дрожа от холода и чего-то еще. Волнение арашиторы было очевидным, но она не пустила тревогу тигра в себя, оставила снаружи и заперлась.

Кончики пальцев покалывало, а в голове звенело от песни жизни и воспоминаний о незрячих глазах, смотрящих прямо на нее.

Сквозь нее.

Буруу начал рычать и поскуливать, пока она, наконец, не приоткрыла щелочку и не позволила себе просочиться в разум грозового тигра: старое, знакомое тепло, потрескивание камина в любимой гостинице, когда устраиваешься поудобнее на подушках и знаешь, что тебе рады. Что ты – в безопасности.

ЧТО ТЫ ВИДЕЛА?

Не знаю.

Юкико покачала головой.

Нечто ужасное.

ЧТО?

Что-то грядет. Пока еще далеко. Я не сумела разглядеть. Но достаточно близко, чтобы почувствовать на вкус.

НЕ ПОНИМАЮ.

Я тоже, Буруу. Но нам нужно добраться до Края вечных бурь и вернуться в Шиму. Быстро.

Все это – Хиро, Землекрушитель. То, что мы делаем…

Юкико опять покачала головой, пытаясь забыть окровавленный, невидящий взгляд.

НАМ ОСТАЛСЯ ОДИН ДЕНЬ ПУТИ. МОЖЕТ, ДВА.

У нас будет мало времени, чтобы убедить арашитор полететь с нами…

УБЕЖДАТЬ БЕСПОЛЕЗНО. ТОЛЬКО ПРИКАЗЫВАТЬ.

Нет, Буруу. Я недавно сказала Мичи и тебе отвечу то же самое. Я не хочу использовать Кеннинг для принуждения…

ПРИКАЗЫВАТЬ БУДЕШЬ НЕ ТЫ, СЕСТРА.

Юкико почувствовала, как в груди тигра зарождается рычание. Раскаты грома отдавались гулким эхом.

ПРИКАЗЫВАТЬ БУДУ Я.

24
Внутри

Пётр стоял в грязном саду, в тяжелых сапогах, забрызганных черным, подняв глаза к облакам. Он пожевывал костяную трубку, порой бросая скорбные взгляды на спрятанный под курткой пустой мешочек, где совсем недавно хранились медовые травы. Лицо соткано из шрамов и рубцов. Кожа как у трупа.

Дождь прекратился, но в небесах гудел ледяной шквал, завывая среди стропил.

Хана наблюдала за Петром бессчетное количество мгновений, но жгучее любопытство наконец заставило ее заговорить.

– Пётр-сан.

Гайдзин посмотрел на Хану – льдисто-голубой глаз на его лице соседствовал с ослепительно-белым – и мгновенно уставился на землю.

Отступил назад, смущенно поклонился, приложив руку к сердцу.

– Зрячн… Зрячие, – пробормотал он.

Она спустилась в сад, листья и деревья – все было измазано черным дождем. В воздухе висела острая, как стекло, слегка ядовитая вонь, и горло защекотало от жжения. Хана сделала несколько шагов по грязи, встала перед Петром и заметила, как он напрягся, все же встретившись с ней взглядом.

– Нам надо поговорить, – начала она.

– Что говорить?

– Мой глаз. Мне нужно знать, что это значит.

Пётр пожал плечами.

– Значает, она – Зрячая.

– Но что конкретно? – спросила Хана.

– Она видит. – Пётр указал на небо, потом себе на грудь и на землю. – Она видит.

– Видит что?

– Не можно сказать. Никто не знать, пока она… проснуться.

– Но я не сплю… – нахмурилась Хана.

– Спит. – Улыбка сделала шрамы у Петра на щеках глубже. – Она спит, красивая девочка. Глаз еще закрытый.

– Хорошо, тогда разбуди меня.

– Мне? – Гайдзин напрягся, и в его голубом глазу появилось что-то, напоминающее страх. – Нет, не мне быть разбуждать. Она должна оставаться для белого. Должна быть хранить для себя. Не мне тронуть для нее, нет. Не можно. Никогда. Нет.

Хана опустилась на каменную скамью, схватившись за пряди на висках.

– Яйца Идзанаги, не понимаю, о чем ты, черт возьми, болтаешь…

– Другие Зрячн… Зрячие.

Пётр опустился на колени, в грязь, протянув руку, словно спрашивая разрешения прикоснуться к Хане.

Она не возразила, и он нежно дотронулся до кончиков пальцев девушки.

– Они разбуждать тебя. Они знать. Другие делать… она видеть.

– Другие… Такие же, как я?

– Как она. – Пётр резко отпустил ее руку, как будто обжегся. – Они показать. И знать.

– Но таких, как я, нет.

– Императрица, она Зрячие. Много… как красивая девочка. И здесь… – Гайдзин указал на восток. – Идут сюда. Армия не делала бы войну без них. Они видят. Видят много. Видят для победы.

– В Шиму идут Зрячие с силами гайдзинов?

– Должно быть, – кивнул Пётр. – Должно. Мало, сестра Катя. Может, потом больше еще.

Хана облизнула губы, потянулась под воротник к кожаному ремешку, висевшему на шее. Золотой амулет, который давным-давно подарила мать, – кулон в виде крошечного оленя с рожками в форме полумесяца.

Когда Хана вытащила его, Пётр остолбенел.

– Ты можешь сказать, что это значит?

– Где она находить?

– Мне его подарила мама. На десятый день рождения.

Пётр уставился на Хану, и в сапфировой глубине глаза блеснула жалость.

– Она Мостовой. – Пётр снова кивнул, медленно, тяжело. – Твой мама. Она Мостовой.

– Что?

– Мостовой – первый дом встречать Шима. Двадцать лет назад. Город Мрисс. Великий город, где твоя семья жить. Но ушел. – Вздох. – Все ушел.

– Они взяли ее в рабство. – После этой фразы во рту Ханы появился ужасный привкус – острый, металлический. – Ее отдали моему отцу за то, что он спас жизнь какому-то самурайскому лорду. Он оставил ее. Спрятал.

Воспоминания нахлынули шквалом: мать, мертвая, на полу, а рядом – отец. Правда о том, кем она была и кем стала, обрушилась на Хану, как удар молота.

– Изнасиловал ее.

Мать никогда не рассказывала о себе или о прошлом. Ни разу за все годы. Может, ей было слишком больно вспоминать. Наверное, ей было стыдно за то, кем она стала.

Стыдно за детей-полукровок, которых пришлось родить в адской дыре.

За нас стыдно…

Но нет, сейчас просто жалеет себя. Мать любила Йоши. И Хану тоже любила. Зачем же она тогда подарила Хане амулет, если не для того, чтобы внушить дочери хоть немного гордости?

Но если не говорить правду, слова не обретут форму?

Может, матери было невыносимо даже упоминать об этом?

– Мы заслуживаем того, чтобы знать, Пётр. – Хана хмуро уставилась на грязь под ногами. – Твои люди направляются сюда. Убивая и сжигая все на своем пути. Боги, какая-то часть меня надеется, что они уничтожат и нас.

– Не ее, нет. – Пётр казался искренне потрясенным.

Он посмотрел на ее волосы, светлые корни которых отчетливо проглядывали под краской из каракатицы.

– Убивать Тронутая Богиня? Нет. Великий позор. Черные знаки. Никогда бы касаться Зрячные убить. Никогда.

– Тронутая Богиней? – Хана подняла голову, и сердце забилось быстрее.

– Видеть. – Пётр вытянул руку. – Красивая девочка. – Поднял другой кулак высоко в небо. – Богиня. – Он свел руки вместе. – Зрячие. – Гайдзин закатал рукав, провел пальцем по голубым линиям вен под невероятно бледной кожей. – В ней.

– Во мне?

– В тебе, – кивнул Пётр.

Она бродила по дворцовым залам, прислушиваясь к своему голосу.

Мимо статуй Лиса-хранителя у каждого дверного проема, свернувшегося в кольцо на девяти развевающихся хвостах, с яркими и смеющимися каменными глазами. В те дни, когда ками Шимы ходили по земле, каждый благословлял свой народ прикосновением – даром из царства духов. Тигр наделял свирепостью, Дракон – храбростью, Феникс – стойким видением и артистической искрой. Лис преподнес самый причудливый дар из всех – сверхъестественную удачу.

Вообразив армию, топающую по мертвым землям к Кицунэ-дзё, Хана задалась вопросом, как долго продлится везение.

Она прошла по гранитным залам, мимо гобеленов, изображающих мифы Шимы. Смерть Богини Идзанами. Поиск, закончившийся неудачей, который организовал ее муж в подземном мире Йоми. Клятва жены убивать по тысяче жителей Шимы каждый день. Согласно легенде, Господь Идзанаги ответил: «Тогда я буду дарить жизнь полутора тысячам».

Всякий раз, когда Хана слышала историю, даже будучи маленькой девочкой, она всегда думала, что клятва Идзанаги будет слабым утешением для тысячи тех, кто уже умер в тот день.

Как много смертей. Была ли война делом рук богов, как сказала Мичи? Значит, Создатель и Вестница конца Эндзингер внесли свою лепту в разворачивающуюся катастрофу? Существовала ли Богиня гайдзинов каким-то образом внутри Ханы, как настаивал Пётр? Или все они – просто игрушки для бессмертных?

Или Юкико права? Неужели боги участвовали в этом не больше, чем ветер или дождь?

Они с Йоши росли бесклановыми, у Ханы никогда не было ками, которому можно помолиться. Никаких Драконов или Лисов, приглядывающих за ней.

Ни одна отчаянная мольба о куске еды или месте для ночлега не была услышана.

Если боги и существовали, из сточной канавы их оказалось довольно трудно разглядеть…

Хана взглянула на запястье, на бледно-голубые каракули, проступающие под кожей.

Может, я искала не в том месте.

Так она и бродила по верандам, пронизанным холодом, иногда заглядывала на кухню и прихватывала кусочек медового кекса по привычке, рожденной вечным голодом. Болталась повсюду с набитым ртом, быстро жуя. Слушала мелодию стали и железа, тихое бормотание воинов, разглядывающих сквозь стволы орудий войну, в которой они навряд ли смогут победить. Прислушивалась к топоту ног слуг, придворных, прячущихся по углам, оценивающих ее прищуренными глазами, – этот отброс общества, которая называет себя Танцующей с бурей.

Бледная тень рядом с чистокровной дочерью Кицунэ, убившей сёгуна, положившей конец династии и призвавшей к восстанию всю страну.

Притворщица.

Хана почти слышала их шепот.

Подделка.

Она подумала о брате. Лишь боги знают, где он сейчас. Обхватила плечи руками, задаваясь вопросом, стоит ли утруждать себя молитвой о безопасности Йоши божествам, которые никогда ей не отвечали. Все происходит чересчур быстро. А ей нужно за что-то держаться. За что-то крепкое, основательное, как горы.

И вдруг Хана услышала голос. Рокот баритона проник в живот и выпустил на свободу бабочек. Улыбка на губах стала шире, когда она завернула за угол в додзё и увидела его, стоящего в окружении целого леса тренировочных манекенов. Высокий, неухоженный, но красивый грубой мужской красотой: борода уложена в виде смешных шипов, татуировка Феникса на массивном бицепсе прорезана глубокими шрамами. Акихито.

Акихито и Мичи…

Девушка стояла на коленях рядом, с прекрасным ярким румянцем на щеках и парой тренировочных мечей в руках, а манекен перед ней практически плакал от облегчения, вызванного минутной передышкой.

Мичи улыбалась, и пряди волос цвета воронова крыла прилипли к потному лицу. Акихито тоже улыбался, большие руки сжимали шкатулку из сосны, украшенную причудливыми тонкими узорами, – футляр для свитков с рельефным изображением цветущей вишни и иероглифами, означающими слово «истина».

Мичи взяла коробку, поклонилась, стоя на коленях, и засмеялась. И смех прозвучал, как музыка. Акихито неуклюже поклонился в ответ, покраснев, а девушка быстро поднялась, встала на цыпочки и поцеловала его в щеку, легко положив одну руку здоровяку на предплечье.

И бабочки в животе Ханы сложили крылышки и умерли, а сердце превратилось в кусочек льда, с лица исчезла улыбка, и не осталось ничего. И никого.

И она – никто.

Она уходила так быстро, как только могла, стараясь не переходить на бег, взглянула на запястье, где тонкой голубой ниточкой прямо под кожей бился пульс.

И никто, кроме меня.

Пару часов спустя она стояла перед зеркалом, и глаз щипало из-за осветлителя волос. Воздух пропитался банным паром, полотенце было дважды обернуто вокруг тела, тоненького, как палец, из-за многолетних лишений. Хана уставилась на себя, взгляд скользнул вверх от ступней к едва заметному, но изящному изгибу бедер, к почти плоской груди.

Кожаный ремешок на шее, крошечный олень с рожками в форме полумесяца, встретивший ее взгляд с невысказанными вопросами в глазах.

Заостренный подбородок на плутовском лице. Точно такой же, как у брата. И как у матери. Лоскут кожи поверх пустой глазницы, оставшейся после Джентльмена – босса якудза с мертвым взглядом и клещами в руках. Воспоминание о нем заставило девушку задрожать. При мысли о Дакене глаз наполнился слезами. А образ Джуро заставил их пролиться. Мягко светящаяся радужка цвета розового кварца, раскрывающая тайну ее происхождения.

О том, кем она была на самом деле.

Танцующая с бурей?

Или Зрячая?

Взор ее упал на волосы, мокрые и прилизанные. В памяти вспыхнули детские воспоминания о том, как мать красила их. С того самого времени, как она научилась говорить, Хану заставляли притворяться кем-то другим. Золотистые локоны скрывали черной краской, молочно-белую кожу оправдывали фантазиями о наследии Кицунэ. То была жизнь во лжи. Которую повторяли так часто, что Хана начала в это верить.

И Хана стала настолько одержима желанием скрыть правду, что до сих пор не узнала, в чем в действительности та заключалась. Кроме Кеннинга. Кроме нечистоты, которую гильдийцы приносили в жертву у Пылающих камней.

Но наконец-то с правды об ее крови сорвали черную вуаль. И теперь Хана открыто смотрела на нее: непослушные рваные локоны, приглаженные тяжестью воды после ванны, ниспадали на высокие скулы и обрамляли глаз из сияющего розового кварца.

Красивые светлые волосы.

И в ее сознании прогремел гром. Забились, словно сердце, крылья. Рожденная бурей ярость разрасталась внутри подобно урагану.

Хана захотела стать не просто тенью Танцующей с бурей, не просто девушкой, на которую другие смотрят только когда нет рядом Юкико.

С момента рождения Хана боролась. За каждый вздох. За каждый огрызок или клочок. Но сейчас на волоске висело будущее целой страны. И если Пётр не лгал, она обладала силой, с помощью которой можно было действовать.

И даже выяснить, кто она такая на самом деле.

Увидеть. Понять.

Хана провела пальцами по изначально светлым волосам, уже не скрытым краской, глядя на девушку, которая в ответ смотрела на нее. Девушку, которую она пока не знала. И никогда не трудилась узнать. Но она всегда находилась, надеясь увидеть сегодняшний день.

Прочувствовать правду. И этот момент.

Сквозь бурю Хана потянулась к далеким мыслям Кайи.

Ты хочешь полететь со мной?

– ВСЕГДА. КУДА? —

Хана дотронулась до зеркала, прижав ладонь к стеклу. Девушка, которую она не знала, сделала то же самое.

Домой.

От стены станции Киген эхом отдавалось шипение поршней, яростных струй водяного пара, клокочущих выхлопных газов. Вдоль платформ выстроились мальчики со свежими лицами, в доспехах без единой царапины, с новым, только что выкованным оружием в руках, кашляющие от клубящегося дыма. На глазах – защитные очки с темными стеклами, чтобы скрыть испуганные взгляды. Рты прикрыты платками грязно-алого цвета, чтобы спрятать бескровные лица. Взводы бусименов, набранных в трущобах старого доброго Кигена, которым обещали регулярное питание, место, которое можно было хотя бы называть домом, и дело, настолько славное, что за него стоило умереть.

Йоши наблюдал за ними, пока поезд, содрогаясь, тормозил, и качал головой.

Железнодорожные линии еще работали, доставляя солдат на север. Но когда поезд помчался обратно в Киген, вагоны были практически пусты, и несколько звонких монет, вложенных в ладонь кондуктора, позволили Йоши купить место в скоростном составе, идущем на юг. И вот он здесь, ступил на платформу, нырнул в толпу, которая скоро станет «фуражом для машин», натянул на голову широкополую шляпу в форме чаши и поблагодарил всевозможных богов, которые могли его услышать, что это не он вытянулся в струну здесь, в строю на платформе, а – они.

– Желаю удачи, джентльмены, – пробормотал он, пробираясь сквозь лес копий.

Возможно, кто-то из мальчиков и услышал его, но никто не ответил.

Йоши вышел на задымленный бульвар, испытывая искушение вдохнуть поглубже, но знал, что позже пожалеет об этом. Посмотрел на город, где вырос, на переулки, где прежде бегал, на улицы, которые называл домом. На полуразвалившиеся выгребные отстойники Даунсайда, окутанного выхлопными газами и грехом. На искореженный перерабатывающий завод, плюющийся в серые грозовые тучи черными струями. На пятиугольную башню капитула Кигена. На Рыночную площадь и Алтарь чистоты, где гильдийцы сжигали детей, оглашающих криками небеса.

Йоши увидел, что все стены оклеены плакатами, помеченными печатью Первого Бутона.

«В выходные дни каждому верноподданному гражданину, который идет путем праведности и добродетели и приведет любого нечистого для суда на Пылающих камнях этого города, будет выдана одна и две трети меры чи и сумма в пять железных кука».

Туда-сюда сновали люди, спрятав клинки под одеждой. На улице валялся сломанный автоматический глашатай Гильдии, рассыпав заводные кишки по разбитой мостовой. Среди дыма и пепла бродили нищие монахи, обещая утешение, но не принося его. Из переулка раздались крики – ритмичный гимн насилию. Голодный ребенок взывал к миру, которому было абсолютно все равно.