Текст книги "Несущая смерть"

40
Опавшие цветы

– А-а-а, – улыбнулась Хана. – Прошу прощения.

Катя закивала в ответ. И, протянув руку, стянула защитные очки с лица Ханы.

Свет костра показался ярким, практически ослепляющим после мрака. А потом все пошло прахом.

Глаза у Кати чуть не выпали из орбит, губы приоткрылись, обнажив заостренные зубы.

Хана сперва подумала, что женщина собирается укусить ее, пока не увидела, как у той на глаза навернулись слезы, и Катя отстранилась, словно боясь прикоснуться к девушке.

Святая мать посмотрела на Хану через языки пламени, на ее лице смешались отчаяние и возмущение.

– В чем дело? – спросила Хана, переводя взгляд с одной Зрячей на другую. – Что случилось?

Мать Наташа что-то произнесла с горечью в голосе, но Хана все равно не смогла ничего понять.

Катя поднялась на ноги: глаза потемнели от ярости, с губ свинцовыми плевками срывались непонятные слова на морчебском.

– Что не так? – взвыла Хана. – Ради любви к богам, в чем дело?

Мать Наташа вытащила из складок своего одеяния изогнутый блестящий нож. Хана напряглась, когда женщина встала, и мысленно метнулась к разуму Кайи, чтобы позвать грозовую тигрицу на помощь.

Но по выражению лица Наташи было ясно: та не собиралась причинить Хане никакого вреда.

В ее глазах была лишь печаль, когда она, прихрамывая, обогнула очаг, держа лезвие плоской стороной вверх, чтобы девушка увидела свое отражение.

– ТЫ В ПОРЯДКЕ? —

О боги…

– ЧТО ПРОИСХОДИТ, ХАНА? —

Дрожащими пальцами Хана потянулась к лицу, и ее отражение сделало то же самое. Кожаная повязка, бледная кожа, пряди выгоревших светлых волос. Но под бровями, там, где девушка должна была увидеть радужную оболочку, сверкающую, как чистый розовый кварц, было только грязно-коричневое пятно.

Глаз прекратил светиться.

Катя выбежала из шатра, резко отдернув полог, и внутрь ворвался шквал черного снега. Хана взяла у Наташи лезвие, приложила к щеке, потерла глаз, безмолвно умоляя дать ей объяснение, сказать хоть что-нибудь, что придало бы смысл миру, который внезапно перестал существовать.

Мать Наташа опустилась рядом с ней на колени и, взяв Хану за руку, прошептала что-то на языке Шимы. Слова, от которых земля ушла у девушки из-под ног.

– Нет мужчина, – сказала она. – Зрячие. Нет мужчина.

– Боги, нет, – выдохнула Хана.

– Испорчена.

Хана скользнула в гладкое, как стекло, тепло Кайи, предупреждающе вскрикнув. Грозовая тигрица вскочила на ноги, ощетинившись, готовая ринуться в шатер и разорвать чужих женщин на куски.

Нет, Кайя! Акихито!

Хана заставила арашитору повернуться, посмотреть на Катю, когда та направилась к здоровяку. Она увидела, как женщина протянула руку за спину и выхватила один из ужасных серповидных клинков. Акихито шагнул к ней с поднятой боевой дубинкой, требуя объяснений. Кайя предупреждающе взревела и бросилась вперед, по перьям пробежала молния.

Но… люди слишком далеко…

Слишком поздно.

И когда Катя крутанулась на месте, рассекая шею Акихито от уха до уха, Хана закричала.

Александр дернулся, когда Катя перерезала горло здоровяку. Лицо женщины исказилось от ярости, сверкнули острые зубы.

А Зрячая заорала во всю глотку, призывая маршала и воинов к оружию – к оружию!

– Сергей! – взвизгнула она. – Нас предали!

Грифон взревел, поворачиваясь к шатру командарма и устремляясь в темноту, где были изолированы Хана и Наташа.

Александр выхватил боевой молот молний, включил подачу тока и взревел, когда по его руке, треща, прошло статическое электричество.

– Защитим Святую мать! – Он бросился к шатру, услышав внутри лай боевых псов.

Дюжина воинов добралась до шатра раньше него, и он кинулся во мрак, уже наполненный возгласами. Не только Ханы. Теперь оттуда доносились гортанные, захлебывающиеся крики людей, встречающих смерть, – бурлящий хор полей сражений и резни, который Александр слышал сотни раз прежде.

Парусиновую стену разорвало вылетевшим из шатра трупом, который сбил его с ног, а бездыханное тело разорвалось почти пополам. Прогремел гром, конструкция рухнула, крыша прогнулась внутрь, и пронзительные вопли заглушили хруст ломающихся досок.

Воины в тревоге надрывали связки, и в шатер вломилась еще дюжина с обнаженными молотами и мечами.

Раздался новый раскат грома, рев тайфуна и звук рвущейся парусины. Сверху в шатер прорвался белый крылатый зверь и разнес в клочья плотный холст, словно это был шелк.

Грифон взмыл в небо вместе с Ханой, оседлавшей его, и оба были окрашены кровью. В одной руке девушка сжимала клинок Зрячих, вымазанный красным, зверь ревел от ярости, а вокруг дождем сыпались стрелы.

Когда Александр, наконец, скинул с себя растерзанный труп, к нему с окровавленным серпом в руке приблизилась Катя.

– Катя, что, во имя Богини, здесь творится?

Женщина протиснулась мимо него в шатер, не проронив ни слова. Когда Александр ступил в руины, она начала причитать, споткнулась, подошла к краю очага и упала на колени рядом с трупом, лежащим среди других тел. Воины разных домов – Островские, Горайя, Дмитриевы, Зубковы – все солдаты Императрицы. Но их потеря была ничем – по сравнению со смертью женщины, лежащей у тлеющих углей, – матери Наташи, растерзанной боевыми псами, которые тоже отправились на тот свет.

В живых осталось только две собаки. Они быстро моргали, пребывая в плачевном состоянии, и жались в углу, с мордами, измазанными запекшейся кровью.

– Что она наделала? – стенала Катя, раскачиваясь взад-вперед. – Богиня, что она наделала?

– А что ты наделала? – требовательно спросил Александр. – Ты убила Акихито! Какого…

Сестра резко повернулась к нему, глаза ее метали молнии.

– Как смеешь ты произносить при мне его имя? Имя того, кто осквернил дочь Богини?

– Он… – сглотнул капитан.

– Нас предали, Александр. Твою племянницу лишили девства. Священного цветка, который сорвал мужчина.

– Эта девушка все равно моя кровь. Она…

– Она убила Святую мать!

– А ты зарезала ее любовника! Клянусь Тьмой, ты думала, что будет по-твоему…

– Александр Мостовой!

Этим ревом и прорвало красную пелену, застилавшую глаза капитана. Он обернулся – маршал Сергей стоял у входа в шатер, и на лице у него отражались ужас и ярость.

– Что, во имя Живой Богини, случилось?

– Нас предали, маршал, – запричитала Катя. – Девочка Мостовых и ее зверь убили мать Наташу.

– Именно после того, как сестра Катя прирезала ее любовника, – прорычал Александр.

– Любовника? – Островский нахмурился. – Но Тронутым Богиней нельзя…

– Девочка потеряла цветок, – прошипела Катя. – Глупый дядя оставил ее без присмотра в логове ублюдков и лжецов. Она уже не является носительницей благословения Богини. Все идет прахом. Узы, связывающие нас с шиманцами, разорваны.

Александр повернулся к командарму с просьбой успокоиться.

– Маршал, она остается уроженкой обеих стран, поэтому…

– Прикажите войскам атаковать, маршал, – выпалила Катя. – Соберите воинов и уничтожьте всех до единого – этих грязных свиней-работорговцев.

– А как насчет железного монстра? – с нажимом спросил Александр. – Как его свергнуть? Молитвами? Прошу прощения, сестра, но ты не стратег и не солдат.

– Я – Зрячая! – выкрикнула Катя в лицо капитану. – Я – слово Императрицы, обретшее плоть, теперь, когда мать Наташа мертва. И я говорю – атакуйте!

Александр покачал головой, пристально глядя на маршала. Сергей облизнул губы и с силой сплюнул. Снаружи раздавались звуки хаоса битвы, шум двигателей, огонь сюрикенов и крики. Люди рвали друг друга на куски. Потом послышался шквал раскатов грома, и рев множества звериных глоток наполнил небеса. Александр мельком взглянул на запад сквозь сорванную крышу и заметил дюжину черных и белых зверей, спускавшихся с туч, сеющих раздор, готовых извергнуть пламя. Корабли шиманцев падали на землю, и огонь тянулся вверх, чтобы поцеловаться с молнией.

Грифоны уже прибыли. И с ними Танцующая с бурей, Юкико. Какую цену мы заплатим за убийство ее друга? Сергей вздохнул, слегка поклонился Кате.

Сердце у Александра оборвалось.

– Как пожелает Императрица, – сказал маршал. И, повернувшись к Александру, отдал приказ атаковать.

– Ты понимаешь, что я чувствую их. – Первый Бутон поднял когтистую руку и постучал себя по лбу. – Прямо вот здесь.

Даичи вгляделся в темноту, различая силуэты дюжины других Инквизиторов по всему залу, молчаливых и черных, как тени. Он старался дышать ровно, поза была расслабленной. Хотя он и безоружен. В прошлом он ударом руки мог сокрушить кедровые доски, а ударом ноги – кирпич. То, что у него не имелось оружия, не означало, что он беспомощен…

– Кого чувствуешь? – спросил он.

– Каждого члена Гильдии, – прошипел Тодзё. – Лотосменов на броненосцах. Кенсая в его незначительном гиганте. Инквизиторов в зале, то, как в них борются неуверенность и вера. Знаешь, их мучают разные вопросы обо мне. Действительно ли я нахожусь… здесь. К чему все это ведет. А тебе, кстати, интересно? – Тодзё обвел взглядом пространство, тени, выдыхающие клубы дыма. Из усеянной щупальцами утробы вырвался глухой смех.

Махабаки, сгрудившиеся вокруг трона, застрекотали.

– Я даже смог почувствовать твоего друга, Даичи-сан. Маленького Кина. Еще до того, как Кенсай вырвал мехабак из его груди. Я вполне насладился зрелищем, затаившись на пороге мыслей. Такая вот странность. Инквизиция ожидает от него великих свершений, когда меня не станет.

Даичи услышал шорох: мужчины переминались с ноги на ногу, словно были чем-то недовольны.

– Любому из них стыдно признаться, но они рады, что это произойдет скоро. Ведь я их пугаю. Мне доступно то, что они не видят. Не могут. И не смогут.

Даичи прикидывал расстояние до Первого Бутона, раздумывая, как использовать непостижимые механизмы, чтобы взобраться на трон, протянуть руку, схватиться за шлем и крутануть…

Соберись с силами. Пусть он и дальше говорит.

– Ты чувствуешь их в своей голове? – Даичи подавил легкий кашель. – Каждый гильдиец подключен к какой-либо из проклятых машин? Как ты выносишь такой шум?

– С трудом. Но я занимаюсь этим уже… довольно давно.

– Насколько давно?

– Несколько веков? Да, примерно так… Когда я был моложе, считал годы, что не давало мне сойти с ума. Этакий обратный отсчет до перерождения. Пока я не осознал правду, о которой мы должны быть осведомлены.

– Правду?

– Чему быть, того не миновать. Что будет, то будет.

– Фатализм. – Даичи снова подавил кашель. – Я в курсе, каково это.

– И это известно каждому, который смотрел в лицо смерти. Мы с тобой очень похожи.

– Ты тоже смотрел в лицо смерти?

– Когда был молодым, – медленно, со скрипом кивнул Тодзё. – Когда мы впервые использовали таинство лотоса, чтобы узреть Истину. Мои легкие наполнились дымом, а глаза – слезами.

– И ты жил с полученным знанием двести лет?

– Жил? – Тодзё издал невеселый смешок. – Не слишком подходящее слово. Я не жил со времен, предшествовавших возвышению сёгуната. С тех пор, как двадцать четыре клана были поглощены четырьмя дзайбацу. А моя семья, жена и мой народ оказались уничтожены Кицунэ. Змеи, раздавленные под пятой.

– Не понимаю…

– Поймешь, – снова кивнул Тодзё. – Сейчас мы еще немного поговорим. Почувствуем себя старыми друзьями, прежде чем попрощаемся друг с другом в последний раз. Прежде чем ты сделаешь то, что сделаешь.

– Но что же?

– Ах, вечный вопрос: «Зачем я здесь?»

– И?.. – нахмурился Даичи. – Зачем я здесь?

Тодзё наклонил голову, в голосе явно слышалась улыбка:

– Чтобы принести мне смерть, конечно же.

– Полагаю, вы, должно быть, Кагэ?

Каори стояла неподвижно, как камень, с вакидзаси в руках, нацеленным на горло руководителя группы. Серебряные клинки лже-особи находились на волосок от яремной вены Каори, ее сонной артерии и глаз.

Лезвия мерцали, а эхо капель чи заполняло промежутки между вдохами.

– Вы – мятежники, – заявила Каори.

– Лишь несколько из них, – ответила лже-особь. – А вообще нас много.

– Как и нас.

– Я насчитала самую малость.

– Посчитай еще раз.

– Вы – Кагэ, которые остались в Йиши. – Лже-особь взглянула на Ботана и Маро. – Те, кто отказался последовать за Юкико в Йаму. Она рассказала нам о вас.

– Не сомневаюсь.

– Вы поднялись сюда по системе трубопроводов? Впечатлена вашей доблестью.

– В устах такого человека, как ты, это абсолютно ничего не значит.

– Меня зовут Мисаки.

– Твое имя не волнует меня, как и твоя похвала.

– Ты, наверное, Каори? Юкико сообщила нам о предательстве. О гильдийце по имени Кин. Не каждый из нас похож на него.

– Для меня вы все выглядите на одно лицо.

– Тем не менее нас кое-что объединяет. Или вы здесь для того, чтобы полюбоваться видом?

– Мы собираемся выжечь сердце Гильдии дотла. Уничтожить проклятую яму и все, что внутри.

– Тогда у нас общая цель. Но почему же наши клинки нацелены на глотки друг друга?

Повисла долгая тишина, наполненная далекими звуками клаксонов, каплями, ритмично падающими с промокшей одежды. Дыхание обжигало Каори легкие, пот заливал глаза, затуманивая мир. Мисаки просто смотрела на нее, клинки продолжали нависать над горлом Каори, а дыхание собратьев со скрежетом вырывалось из мехов на их оболочках.

Дыхание живых людей. Они думали, чувствовали…

– Каори. – Маро прочистил горло, и его голос прозвучал мягко и спокойно. – Возможно, в подобном союзе есть мудрость. Взрывчатка, которую они заложили, подтверждает правдивость их речей.

– Почему вы тут? – шепотом спросила Каори у гильдийки. – Правда… зачем?

– Чтобы все это разрушить.

– Ты говоришь о намерении. Но не о причине.

Мисаки взглянула на нее налитыми кровью глазами, маска на лице лже-особи ничего не выражала.

Когда Мисаки наконец открыла рот, голос у нее пылал страстью, в которую Каори с трудом могла поверить.

– У меня есть ребенок. Шуки. Ее отец покинул мир. Он мертв. Но его последними словами, с которыми он обратился ко мне, была мольба создать реальность, в которой наша дочь могла бы вкусить свободу. Она бы танцевала, а солнечные лучи играли бы на ее коже. Он погиб за мечту. И я, если понадобится, тоже умру, чтобы приблизить момент наступления этого будущего. И сделаю все возможное, чтобы обезопасить Шуки. Она должна дышать воздухом свободы. Я бы тысячу раз умерла, чтобы увидеть, как дочь проживает счастливую жизнь.

Каори моргнула, и уголки глаз защипало. Голос Мисаки, а мысли ее отца. Правда о том, что он сделал. Чем пожертвовал ради нее. Почему сделал свой выбор. Не Кина. Ни одного из них.

То был его выбор – и только его.

Мисаки коснулась вакидзаси Каори, отодвигая оружие девушки в сторону.

– Лотос должен гореть, Кагэ.

– Гореть, – эхом откликнулись ее спутники.

Каори вздохнула, протянула руку, и шепотом повторила:

– Гореть.

В воздух взмыли топтеры, раскачиваясь из стороны в сторону, как пьяницы на воющем ветру. Застучали барабаны, заревели осадные краулеры, по гусеницам с треском побежали молнии, описывая дуги в черном снегу. И с воплями ярости и жажды крови, прокатившимися по линии фронта, с флагами дюжины домов, поднятыми в отравленном воздухе, армия гайдзинов устремилась вниз по склону холма к городу Йама.

Лишь один человек стоял в одиночестве.

Пётр смотрел на тело Акихито, кровь которого до сих пор исходила паром на холоде. Как странно, что крупный и сильный мужчина вдруг стал выглядеть таким крошечным, а вся заключенная в нем энергия превратилась в пустой мешок с обвисшей плотью и сваленными в кучу костями.

Гайдзин поморщился, опустившись на колени рядом с телом Акихито, и металл на колене заскрипел. Пётр осторожно скрестил руки Акихито на груди и закрыл его невидящие глаза. Склонив голову, поцеловал кончики пальцев, прижал их ко лбу умершего и прошептал молитву.

– Прощай, мой друг, – вздохнул он. – Я так жалеть.

41
Образы потерь

Юкико чувствовала всех. Каждого. Они ждали в огне, пылающем за стеной, выстроенной в ее сознании. Арашиторы, черные и белые, роились в воздухе. А она сидела верхом на Хане, свирепом, гордом и остром, как меч. Она чувствовала облакоходов и железных самураев, которые сражались на борту неболётов. Пилотов корветов, ведущих воздушный бой сквозь ослепляющий дым. Солдат Кицунэ, умирающих, чтобы защитить родной дом. Воинов Тора, сражающихся, чтобы отомстить за сёгуна. И свирепых гайдзинов, которые спускались с холма, чтобы рассчитаться за гибель павшей Святой матери. И все эти люди и звери двигались, кружились, падали, горели и бурлили. Но один из огней пылал ярче остальных. Его пламя сияло в Кеннинге точно так же, как и ее, Юкико, посылая рябь по пылающей воде.

Это была Хана. Убитая горем. Разъяренная. Она кричала в унисон с Кайей, лавировавшей меж гайдзинскими винтокрылыми топтерами и гроздьями срывая их с неба.

Из носа у Юкико закапала кровь, а боль грозила расплавить основание черепа, но она потянулась сквозь шторм к Хане, пересекая море смерти. Как можно мягче проникла в голову девушки и увидела источник ее душевной муки: Акихито, лежащий на мерзлой почве.

О боги, нет…

Горе затопило сердце Юкико, почти остановив его. Она ощутила физическую боль. Удар в грудь острыми костяшками пальцев. Очередная частичка ее самой, которую забрала гребаная война. Украла еще одного человека, которого она любила. Аиша. Касуми. Отец. Теперь и Акихито. Боги небесные.

Юкико вспомнила сокрушительные объятия огромных ручищ, отрывающих ее от земли, – неуклюжие руки – но такие теплые и надежные. В сознании зазвучали плохие стихи здоровяка. А теперь его нет. Он лежит. Залитый кровью. Холодный, неподвижный.

Юкико потянулась к урагану из когтей и перьев, наполняя их яростью. Горькой, жгучей, как разбитое стекло, скорбью, жаждой мести, ослепляющей, раскаленной добела.

Они взревели в ответ, оглушительно и неистово.

Флотилия Феникса теперь атаковала неболёты Кицунэ сзади, расстреливая экипажи очередями сюрикенов. Арашиторы обрушились на них, как молоты с неба, когти острыми лезвиями разрывали воздушные шары, вой выпускаемого водорода перекрывал рев грозовых тигров, когда они налетели на рой из хрупкого дерева и металла, разрывая все в клочья.

Вражеские корветы ринулись в бой, и арашитора по имени Эйи попал под трехсторонний залп приближающихся кораблей, зверя изрешетило стальным градом, и он упал с неба. Стая взревела, потрясая облака возмущением, развернулась от больших кораблей и начала преследовать неболёты поменьше. Пилоты пытались направить грозовых тигров под удар тяжелых корабельных орудий. Воздух сверкал, наполненный сталью, превращавшей снежинки в черный туман.

Юкико и Буруу направились на восток, пролетая над равнинами за пределами Йамы. Посмотрев вниз, девушка увидела орду гайдзинов, бравших штурмовые мосты Тора через Амацу: в авангарде войска ревели осадные краулеры. Оглянувшись назад, она обнаружила, как Землекрушитель медленно приближается к Кицунэ-дзё, неболёты Лис сцепились с флотом Гильдии, а абордажные группы вступили в жестокую рукопашную.

Но боль Ханы зияла свежей раной, только усиливая острую печаль Юкико: страдание девушки невозможно было игнорировать.

Юкико наблюдала, как Кайя с Ханой на спине, подобно цепному лезвию чейн-катаны, маневрирует среди топтеров гайдзинов, сбивая их взрывами песни Райдзина.

Когда строй был полностью нарушен, тигрица принялась преследовать винтокрылые машины, вскрывая их, как любовные письма, и на землю, в облаках жгучего аромата, летели лишь останки. Но пилоты все равно продолжали сражаться, изрыгая молнии и преисполненные самоубийственной ярости.

А потом они заметили Юкико и Буруу, пикирующих с облаков: вторую рожденную в аду девушку на спине второго грозового тигра, и от этого зрелища доблесть обратилась в прах. Один за другим оставшиеся топтеры улетали, устремляясь обратно на восток по дымящимся небесам.

И в Кеннинге с губ Юкико сорвался крик, отдаваясь эхом в красном тепле между ними.

Хана, послушай меня!

Хана повернулась в седле, по краям доспехов сверкнули молнии. Лицо исказила злость, защитные очки сползли на шею, на щеках замерзли слезы.

Однако она отозвалась.

Они убили его! Они убили Акихито!

Юкико почти ощущала в воздухе запах горя. Она видела фрагменты воспоминаний в сознании Ханы: пара, лежащая вместе в темноте, ее голова – у него на груди, окутанная нежной силой.

На глаза Юкико навернулись слезы – из-за ее друга и Ханы, которая потеряла любимого почти сразу же, как нашла.

Но сейчас для скорби совсем нет времени, иначе придется оплакивать не только друзей, но и страну.

Хана, мне известно, что они сделали. Но еще тысячи умрут, если мы не остановим этот кошмар.

А мне плевать! По крайней мере, в аду у Акихито будет компания!

А как насчет твоего брата? Как насчет Йоши?

Его тут нет…

Хана, если мы потерпим неудачу сегодня, погибнет страна, понимаешь? В опасности – все. Гильдия будет процветать, а чистое и хорошее, что существовало в здешних землях, исчезнет. Как думаешь, Акихито хотел бы такого?

Ты не знала его так, как я…

Он находился рядом еще с тех пор, как мне исполнилось семь. Акихито держал меня за руку на похоронах брата. И хотя я не любила его так, как ты, не смей говорить мне, что я его не знала. Акихито бы хотел, чтобы ты сейчас сражалась, Хана. Не для того, чтобы отомстить за него, а чтобы спасти острова и все хорошее, что на них осталось.

Они смотрели друг на друга сквозь заснеженное небо, сквозь вонь черного дыма, огня и крови, какофонию двигателей неболётов и топот Землекрушителя, сквозь массу идущих на штурм гайдзинов, приближающихся к переправам, наведенным через реку войсками Тора. Хана плакала, и плечи ее вздымались, когда она пыталась отдышаться. Кайя рассекала воздух широкими кругами, ее хвост был вытянут, как хлыст.

– ЮКИКО ГОВОРИТ ПРАВДУ, ХАНА. ЕСТЬ ВЕЩИ, ХОТЬ И ОЧЕНЬ МАЛО, КОТОРЫЕ СТОИТ СОХРАНИТЬ. ОН БЫ ХОТЕЛ, ЧТОБЫ ТЫ СРАЖАЛАСЬ. —

Девушка опустила голову, смахивая замерзшие слезинки с ресниц. Юкико ощущала ее внутреннюю борьбу: отчаяние, ярость и злоба сцепились зубами и когтями со словами Кайи, Юкико и чувством долга, исходящим от самой Ханы.

Вот она колеблется на краю той же самой пропасти, которая чуть не поглотила Юкико, когда погиб ее отец. Но в конце концов Хана сжала горе в кулак и проглотила ржавый острый ком.

И Юкико поняла, почему Акихито полюбил ее.

Хана кивнула.

Я с вами.

Юкико указала на штурмовой мост через Амацу, к которому приближалась армия чужаков.

Отлично. Сначала атакуем гайдзинов, чтобы они не смогли попасть в Йаму. Затем разберемся с флотом Торы. Потом необходимо вывести из строя Землекрушитель.

Хана фыркнула.

Хай.

Юкико проскользнула в мысли Буруу – сплошной жар и закаленная сталь.

Ты готов, брат?

ВСЕГДА.

Вот и славно. Давай вырвем сорняк с корнем.

Его звали Владимир Григорьев. Матрос, второй класс. Пятнадцать лет.

Заявление о поступлении на службу представляло собой цепочку полуправд, скрепленных звеньями лжи, хотя на самом деле вербовщики не стали опрашивать мальчика слишком рьяно, когда узнали, что он из Кракаана. Именно там случилась резня, учиненная работорговцами, с похищением женщин, детей и полуживых мужчин из города…

Что ж, история стала легендой еще до того, как Владимир и разношерстная кучка выживших доковыляли до Тарнова на востоке.

Юноша хотел отомстить за потери, за всех, кто уничтожен. Посыл понятен каждому, и неважно, пятнадцать тебе или нет.

Владимир был сыном рыбака и считал, что если ему выпала честь служить в войсках Императрицы, то корабль оказался самым подходящим местом. Но он не предполагал, что будет так чертовски скучно.

Сборы и смотры были, безусловно, великолепными. Штурм города Кава оказался блестящим. Но теперь, когда высадка на берег завершилась, моряки маялись без дела. Корабли давно пришвартовали в дымящихся руинах гавани работорговцев, экипажи ожидали возвращения войск маршала Сергея. Владимир проводил дни, играя в азартные игры, прослушивая донесения с полей сражений или же стоя на дозорной вышке, с самокруткой в одной руке и подзорной трубой – в другой.

Небо было черным, море – серо-стальным, а ветер – студеным, как дыхание ледяного дьявола. Кто-то сказал, что работорговцы называют это скопление воды Бухтой драконов. Уставившись вниз, Владимир выдохнул струю дыма и покачал головой, удивляясь чужой глупости.

Внезапно в глубине моря шевельнулось что-то серебристое, длинное, похожее на хлыст. Вспыхнуло на мгновенье, а затем исчезло.

Владимир моргнул, нахмурился, глядя на волну, разбивающуюся о корпус судна гребнями высотой в десять футов. Новая серебристая вспышка промелькнула под носом корабля, быстрая, как Старец Мороз, длиной наверняка футов двадцать. Владимир опять выдохнул дым из замерзающих губ, набрал в грудь побольше воздуха, чтобы крикнуть, и поглядел на горизонт. Но слова застряли у юноши в горле, и на него ушатом холодной воды обрушилась паника.

Наклонившись, он врубил предупредительную сирену и завопил во всю мощь легких:

– По местам! Занять свои посты! Приливная волна!

Тревожные крики разносились по кораблю, а в голове юноши эхом отдавался вой сирены. Владимир почувствовал, как заработали двигатели, услышал барабанный бой сотен сапог, когда экипаж вскочил на ноги. Их «Григорий» начал двигаться, гребные винты взбивали волны в пену, нос неторопливо поворачивался, весь флот следовал его примеру, рулевые налегали на штурвалы и запускали двигатели, чтобы установить корабли лицом к угрозе, нависшей над горизонтом.

Владимир видел ее невооруженным взглядом: огромная, бурлящая стена воды, черная, как ночь. Юноша всмотрелся в подзорную трубу, и у него перехватило дыхание.

Владимир вытер иней с линзы и снова посмотрел в окуляр, изумленно сплюнул с губ ругательство.

– Живая Богиня, спаси нас.

Волна была поистине громадной. Но страшнее всего было то, что она состояла не только из воды, но и из зубов. Тысячи извивающихся существ кружились в ее глубинах, взбирались на гребни и врезались в поверхность – об этих созданиях экипажи аккумуляторной станции говорили со страхом и благоговением.

Морские драконы.

А затем Владимир заметил две огромные тени, длиннее, чем весь флот от края до края. Существа настолько гигантские и устрашающие, что в них было невозможно поверить: зубы высотой с дом, глаза похожи на огромные сияющие солнца. От их вида у юноши в душе проснулось нечто первобытное, что-то, рожденное долгими зимними ночами в его детстве.

Страх был бездонным, и сердце едва не выпрыгнуло из груди. А они всплыли на гребень волны: один – змей из сверкающего серебра, а второй – столь непроницаемо-черный, что казалось, шкура создания не отражала свет.

И тогда Владимир поймал себя на том, что истошно орет:

– Покинуть корабль! Богиня, помоги нам! Всем покинуть корабль!

Драконы.

Таких мир не видел уже тысячу лет. И они приближались.

Она чувствовала их, потянувшись через весь остров, лежащий между ней и восточными морями. К существам, которых разбудила, – дремлющим гигантам, свернувшимся калачиком в тепле Края вечных бурь, спящим под колыбельную Сусано-о. Но она была достаточно громкой. И сильной. Огоньки у нее в животе давали возможность слышать все это, пульс каждого существа, биение каждого сердца – песню жизни целого мира. И она проникла в их умы и закричала, и голос эхом разносился во тьме, пока колоссальные, как неболёты, глаза не распахнулись, пока массивные, как крепости, сердца не начали биться быстрее, пока те, что спали так долго – дольше всех живущих на земле, – не пробудились в глубинах и потребовали назвать ее имя.

И она ответила.

А они пророкотали, что ждали ее.

Теперь она видела их мысленным взором, наблюдая, как они поднимаются к поверхности. Как тянутся за ними водовороты.

Их провозвестники – цунами.

Бухта драконов – так однажды нарекли люди залив?

В те давние времена он оправдывал свое название.

Юкико и Буруу устремились вниз сквозь снежную бурю, Хана с Кайей летели рядом. Через мгновение они парили над штурмовым мостом, перекинутым через Амацу. Арашиторы ухватились за перила, пытаясь оттащить конструкцию в сторону от берега реки.

Сооружение оказалось невероятно тяжелым и, хотя Буруу и Кайя напрягались изо всех сил, им никак не удавалось сдвинуть мост с места.

– ТЫ СЛАБ, УБИЙЦА РОДА. ДАЖЕ НЕ ПЫТАЙСЯ. —

ЭТО НЕ МОЕ ИМЯ.

– НО ТВОЯ ПРАВДА. —

ТЕПЕРЬ Я ХАН КРАЯ ВЕЧНЫХ БУРЬ.

– А ЗДЕСЬ НЕ КРАЙ ВЕЧНЫХ БУРЬ. ДАВАЙ ЖЕ, ПОДНИМАЙ, БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ. —

Даже объединенной мощи грозовых тигров было недостаточно, чтобы сломать мост, поэтому Юкико позвала остальную часть стаи на помощь. Арашиторы отреагировали, и бело-черная туча временно покинула поле воздушного боя, устремившись к Хану и Кайе. Но войска гайдзинов находились очень близко, а на холмах повыше расположились лучники, да и молотобойцы с воем уже бросились в атаку. Каждый из них знал, что, если конструкцию сбросят в реку, придется вызывать инженеров, чтобы наладить переправу, но битва за Йаму закончится еще до того, как они прибудут.

И поэтому воины кинулись по склону, намереваясь разрубить Танцующих с бурей на куски.

– Назад! – крикнула Хана, обратившись к Юкико. – У Буруу нет доспехов!

Юкико и Буруу взмыли в небо, спасаясь от града падающих стрел, а Хана и Кайя атаковали солдат-гайдзинов. Тигрица захлопала крыльями, гайдзины схватились за уши и упали, как молодые деревца под лезвиями корчевателя-кустореза. Стрелы сыпались дождем среди черных снежинок, разлетаясь в щепки от раскатов грома.

Кайя загрохотала еще раз, совпав по времени со вторым залпом лучников. Стрелы разнесло на куски, и очередная волна гайдзинов пала, как лотосовые мухи зимой. Но горстка молотобойцев, спотыкаясь, продолжала идти, моргая и ослепнув от крови, лившейся из ушей. И они даже подняли оружие для атаки.

Буруу предупреждающе взревел, врезался в людскую волну, обрушив шквал когтей и клюва, Юкико взмахнула катаной, сидя у Хана на плечах. Даичи подарил ей клинок и назвал его Ярость. Как воплощение неистового гнева Юкико из-за смерти отца, из-за того, что земля умирала вокруг нее.

Но когда она сжимала клинок в руках, ей было просто жаль, что до этого дошло: ведь кровь проливается без всякой причины, поскольку все на поле сражаются ради одной цели.

И Юкико проникла в чужие умы, минуя преграды и ощутив песнь мира. Если бы она могла увидеть их, то сумела бы прикоснуться к ним, дотянуться сквозь бурю смерти и боль, бушующую в ее голове. И в итоге она наводнила сознание каждого мужчины, которого смогла разглядеть, образами древних драконов, с грохотом врывающихся в залив Рю, моряков-гайдзинов, спасающихся бегством на крошечных лодочках, цунами из зубов, разбивающих в щепки здания на берегу.

Овладевая первобытным страхом, который испытывали люди при виде гигантских чудищ, и передавая его солдатам. Этот ужас зародился в умах мужчин еще в детстве: тогда они, маленькие мальчики, прятались под одеялами, за окнами дул зимний ветер, а монстры под кроватями скребли длинными когтями доски пола.