Текст книги "Несущая смерть"

49
Или вообще ничего

Казалось, город проснулся еще до восхода солнца.

Ярко горели огни кузницы, грохотал по железу молот, и вздымались ввысь клубы угольного дыма. Члены стаи Края вечных бурь получили такие же доспехи, какие были у Кайи, нагрудники и шлемы с глазными прорезями из черного стекла. Они парили над Йамой, наполняя изумлением павшее духом население. Во главе неслась Юкико, доставляя помощь обездоленным, заверяя, что все будет хорошо. И, хотя люди были до глубины души потрясены тем, что мир закачался у них под ногами, они восприняли слова Танцующей с бурей с некоторым воодушевлением, поскольку из-под рукава ее одеяния, обдуваемого ледяным ветром, выглядывала татуировка клана Кицунэ.

Теперь дочь Лиса держала в своих руках будущее нации.

Раненых гайдзинов вывезли из крепости, переправили через реку и вернули соплеменникам на противоположном берегу Амацу. Хана взирала на переправу, сидя верхом на спине Кайи, и следила, чтобы ни одна из сторон не предпринимала попыток насилия. Соотечественники встретили воинов яростными объятиями, бросая удивленные взгляды на девушку и грозового тигра. Лицо Ханы было каменным, но холодный взгляд за темными стеклами очков противоречил сердцу, обливающемуся кровью в груди.

Каори разговаривала с оставшимися повстанцами и с Мисаки о мятеже. Она наблюдала за приготовлениями к похоронам убитых Кагэ – Мичи, Акихито и Даичи, а также собратьев, которые погибли в неравных схватках. Но в моменты затишья удалялась в сад в сопровождении Петра. Они беседовали о разных мелочах, незначительных перед лицом этого запредельного хаоса.

О мелочах, которые иногда заставляли Каори улыбаться.

Блэкбёрд засел в покоях Мичи и выходил только для того, чтобы вежливо попросить еды или питья. Щенок следовал за здоровяком по пятам, постоянно виляя хвостом.

Пальцы Блэкбёрда были перепачканы чернилами. Как и уши щенка.

Экипажу Землекрушителя вернули кожи и все остальное, кроме мехабаков, и попросили гильдийцев собраться в руинах капитула Йамы. Каждый был волен уйти, если пожелает. Однако Кенсай остался под охраной, самопровозглашенный Первый Бутон был заперт в одной из гостевых комнат Кицунэ-дзё.

Йоши же сидел на корточках на крыше, рядом стояла неоткрытая бутылка дорогого саке. Несмотря на царившее вокруг движение, взгляд юноши был прикован к темноте, сгущавшейся на южном горизонте.

Мысли Йоши были где-то далеко, вернув его в обычную жизнь простого человека, заставив снова и снова вспоминать его любовь.

Руки Йоши сжались в кулаки.

Боль пронзала грудь с каждым вздохом. Мягкий ковер и кровать с шелковыми простынями – единственное из оставшихся истинных наслаждений. На стене висело какое-то произведение искусства, а у дверей гостевой комнаты дежурили охранники. В плоти зияли пустотой штыковые разъемы, как рты, жаждущие ввода информации. Тишина в голове была такой черной и такой пугающей, какой он никогда не знал.

Он остался один. Впервые за долгое время.

Совершенно один.

– Дядя.

Голос заставил Кенсая открыть глаза, прогнал мутные сны из головы. Никакое не видение о величии после Пробуждения. А сбивающий с толку, извращенный бред, суета, подчеркнутая беззвучным гимном, ужас, слишком огромный, чтобы увидеть его мысленным взором…

– Дядя.

Кенсай захрипел и сел на кровати.

– Я слышал тебя, Киоши-сан.

– Это не мое имя.

Кенсай уставился на юношу, застывшего в дверном проеме, худого, бледного, с затуманенным взглядом, с глазами, запавшими в серые впадины. Он застыл у двери, обмотанный бинтами, с опущенными плечами и расширенными зрачками.

Если бы Кенсай не знал его так хорошо…

– Прости меня, Кин-сан. От старых привычек сложно избавиться. Как и от тебя, похоже.

– Вы продолжаете называть меня именем отца.

– Это и твое имя. Его дали тебе, когда твой отец умер. Благородный сын…

– Носил бы его с гордостью. Знаю.

– Но ты ведь не благородный сын? Ты – дворняжка, предавшая семью из-за любви к нечистой шлюхе. Если бы Киоши мог видеть тебя сейчас…

– Я пришел сюда не для того, чтобы ссориться, дядя.

– Тогда зачем? Чтобы поиздеваться? Покаркать над моим телом?

– Рассказать правду.

– Тебе неведомо значение этого слова.

– Я предупреждал вас, чтобы вы не доверяли Инквизиции.

– Значит, решил позлорадствовать?

– Мертвые земли, которые мы помогли создать, дядя. Сажая лотос в каждом уголке. Отравляя почву, разорвав ее широкими трещинами. Поливая кровью невинных. Такова была часть плана Инквизиции. И Первого Бутона. Нас обманывали. Каждого.

– Нет, как раз ты нас…

– Гильдия основана выжившими из клана Змеев. Все мы – вы, я, Инквизиция – в нас течет кровь Змеев. Но истина известна лишь узкому кругу. Разве вы не задавались вопросом, почему Тодзё никогда полностью не доверял вам? – Кин покачал головой, провел забинтованной рукой по глазам. – Они оказались учениками госпожи Идзанами, дядя. Как и наши предки. И были полны решимости сделать все, чтобы Вестница конца Эндзингер восстала из ада и погубила мир.

– Да ты что, парень, совсем спятил? – сплюнул Кенсай. – Змеи, Темная Мать?

Кин повернулся и кивнул кому-то за дверью.

– Заходите.

Порог гостевой комнаты переступили двое мужчин с коротко стриженными волосами и штыковыми креплениями на запястьях. Люди волокли чье-то тело. За ними проследовал еще один, держа в руках мешок с разводами и пятнами.

Мужчины положили труп на ковер, а грязный мешок у ног Кина. Перед уходом незнакомцы одарили Кенсая ядовитыми взглядами.

Труп был относительно свежий, хотя некоторые его части оказались раздавлены в кашу. Кенсай отметил, что кожа имеет серый оттенок, как у наркомана-курильщика.

– Ты притащил сюда труп любителя лотоса, чтобы напугать меня? – фыркнул Кенсай. – Если это угроза, то она пролетела мимо цели, мальчик.

Поморщившись, Кин наклонился и сорвал уваги с трупа. Кенсай увидел, что грудь покойника усеяна штыковыми разъемами для подключения мехабака. По правой руке, покрытой синяками и ссадинами, тянулась красивая татуировка – свернувшаяся кольцами и смертельно опасная змея, тщательно прорисованная чернилами на белой как мел плоти.

– Перед вами труп Инквизитора, захваченного при падении капитула Йамы. Кицунэ сожгли тела еще двоих после раскола. Все помечены одним и тем же ирэдзуми. Клан Змея. Слуги госпожи Идзанами. Вот кто они, дядя.

– Один труп – еще не легион.

Кин потянулся к грязному мешку и с размаху перевернул. По ковру, кувыркаясь, покатилась отрубленная голова с мрачной ухмылкой. Синюшная кожа, оскаленная зазубренными клыками пасть урода, ржавые железные кольца в широком плоском носу и заостренных ушах. Кенсай видел такое же изображение на лицевых щитках железных самураев Шимы.

Демон из глубин ада.

– Óни… – прошептал он.

– Из-за скандала, разыгравшегося на борту Землекрушителя, вы ничего не заметили, но монстр выполз из мертвых земель Кицунэ вместе с дюжиной собратьев. Но их уничтожила «нечистая шлюха», которую вы так сильно презираете. Когда взорвался Главдом, трещины увеличились, Пятно разрослось в размерах. И только боги знают, что сейчас выползает из дыры.

Кенсай уставился на голову демона, не проронив ни слова.

– Мы воспитаны на вранье, дядя. Каждое мгновение вашей жизни заполнено ложью. Чистота. Гильдия. Кожа крепка, плоть слаба. Но это уловки, чтобы вернуть в Шиму Вестницу конца Эндзингер.

Кенсай нахмурился и покачал головой.

– Но мое видение…

– То, что будет? – вздохнул Кин. – Возможно, в Палате Дыма и есть своего рода истина, которую еще надо отыскать. Думаю, те, кто проникал в далекое будущее и лицезрел конец всего, – все они оказались теми, кто сошел с ума в момент Пробуждения. Те, кого Инквизиция просто сварила бы в чанах, прежде чем смогли бы поведать об увиденном.

– Нет… невозможно…

– Вы слышали Ее, дядя. Точно. Синдзи мне уже рассказал. Когда открылись Врата ада, Ее песня зазвучала, отдаваясь эхом внутри любого, на ком был мехабак. Она и вам пела. И теперь ваши сны и видения исчезли. Остался только Ее голос.

В сердце Кенсая зародился ужас. Отразился в его глазах – и во взгляде Кина.

– Вы были рождены для лжи, дядя, – продолжал юноша с мольбой. – И вас нельзя винить за то, что вы верили. Но сейчас у вас есть шанс исправить ошибки Гильдии. Помогите мне.

– Помочь тебе? – прошептал Кенсай.

– Вы должны отремонтировать Землекрушитель и отправиться на юг, чтобы сразиться с ордой Йоми. Закрыть врата, угрожающие поглотить все семь островов с их обитателями.

Кенсай уставился на свою раскрытую ладонь, на штыковое крепление на запястье, потом перевел взгляд на отрубленную голову с незрячими глазами. Где-то в глубине черепа он ощутил беззвучный ритм, ползущий по тому самому месту, где раньше жили сны. И почувствовал, как коснулись кожи чьи-то холодные губы.

Он знал.

Каким-то образом знал всегда.

– Убирайся, – прошептал он.

– Дядя, помогите мне. И себе…

– Убирайся! – Кенсай вскочил с кровати, сорвав шелковые простыни, не обращая внимания на боль. Он рухнул на пол, пальцы скрючились, напомнив формой когти, лицо исказилось.

Кин смотрел на него с жалостью, и Кенсай закричал, завыл, превратившись в жалкое существо из слабой плоти и хрупких костей, страстно желая, чтобы его снова заключили в оболочку из прохладного металла. Непроницаемую. Невидимую. Желая скрыться за совершенством литой латуни чистой красоты, спрятав отвратительную плоть.

– Не смотри на меня так! – выл он.

– Простите, дядя, – пробормотал Кин. – Мне очень жаль.

Кенсай свернулся калачиком, дергаясь в такт удаляющимся шагам Кина, царапая когтями испятнанный красным ковер. Он не мог дышать и ничего не видел, пол под ногами рушился, позволяя ему проваливаться все ниже, в черноту, залитую кровью тысяч людей. В пасть, широко распахнутую, зазывающую. В утробу мира, рожающую чудовищ, глотающую хрупкие истины, на которых была создана его реальность, оставляя Кенсая наедине с вопросом, на который он не мог найти ответа.

– Кто я?

ТЫ ПОМНИШЬ ПЕРВЫЕ СЛОВА, КОТОРЫЕ МЫ СКАЗАЛИ ДРУГ ДРУГУ?

Они сидели на вершине стен Кицунэ-дзё, окруженные стаей Края вечных бурь. К счастью, снегопад прекратился, укрыв землю ядовитыми сугробами глубиной в четыре дюйма и набросив черные покрывала на трупы, раскиданные по улицам Йамы. Хана схоронилась где-то в библиотеке Кицунэ, пытаясь найти записи о Такехико и его подвигах. Шая примостилась неподалеку, наблюдая за Юкико, размахивая из стороны в сторону хвостом, будто на что-то злилась. Девушка провела руками по доспехам Буруу, поглаживая пальцами стыки между пластинами на плечах и шее – его любимом месте.

Конечно, помню, брат.

И ЧТО Я ТОГДА СКАЗАЛ?

Ты спросил, кто я.

И ТЫ ОТВЕТИЛА, ЧТО ТЫ – ЮКИКО.

Больше я ничего не сумела придумать. Наверное, я тогда и не знала ответа. Не представляла, кто я и кем стану.

НО ТЕПЕРЬ ЗНАЕШЬ?

Могу сказать лишь одно: без тебя я была бы никем, брат. Я бы давно превратилась в пепел и кости.

КЕМ ТЫ СТАНЕШЬ, КОГДА Я УЙДУ?

Юкико посмотрела на Шай, следившую за ней прищуренными янтарными глазами. Девушка подумала о Крае вечных бурь, о маленьком комочке перьев и когтей, ожидающем Буруу, – о сыне, с которым он летал в течение краткого, благословенного часа, прежде чем снова сражаться на войне, которую затеял вовсе не он. Она понимала, что роковой момент настанет – однажды грозовой тигр оставит ее и вернется к прежней жизни, к своей недавно обретенной семье.

Юкико была уверена, что даже если им каким-то образом удастся одолеть Эндзингер, потом все равно настанет минута прощания.

Нечестно просить тебя остаться. У тебя есть стая, которую ты должен возглавить. Семья, детеныш – и его нужно растить. И я хочу, чтобы ты был счастлив. Но когда ты возвратишься в Край вечных бурь… у меня разобьется сердце… ты ведь знаешь?

Грозовой тигр оглядел разрушенный ландшафт, и в его груди прогрохотал вздох.

ЭТО РАЗОБЬЕТ СЕРДЦЕ И МНЕ.

Но ты должен улететь.

ДРУГОГО ПУТИ НЕТ.

Да, так и есть. Но не проси меня не плакать, когда соберешься в Край вечных бурь. Ты столько для меня значишь, брат. Ты – моя кровь и плоть, и я люблю тебя всем сердцем и душой.

И Я ТЕБЯ.

Юкико обняла Буруу за шею, прижалась щекой к стали, в которую грозовой тигр был закован. К тому, во что она его превратила. В оружие. И в глубине души она осознавала, что попросила достаточно.

А КЕМ ТЫ СТАНЕШЬ, КОГДА Я ПОКИНУ ТЕБЯ?

Юкико вздохнула. Покачала головой.

Ну… Учителем? Лидером? Матерью? Как много ролей…

НЕТ. НЕ ТО.

Арашитора заурчал.

КЕМ ТЫ ХОЧЕШЬ СТАТЬ?

– Юкико! – раздался мужской голос.

Девушка посмотрела вниз, во внутренний дворик и увидела Гиндзиро и дюжину железных самураев, вокруг которых сгрудились бусимены.

– Генерал?

– Пришло сообщение с Последнего острова! Тигры собираются. Похоже, готовятся к нападению. Ты с нами?

ХИРО.

Она надвинула защитные очки на глаза и занырнула в Кеннинг. Воздух разорвали яростные рыки – самцы и самки сразу ответили на зов. Юкико вытащила катану, изогнутая сталь громко и радостно звякнула.

Продолжая смотреть на лезвие, девушка кивнула Гиндзиро.

– Ведите. Мы последуем за вами.

Войска Кицунэ разместились на двух мостах, ведущих с Последнего острова.

В вышине кружились Юкико и стая Края вечных бурь, то взмывая в воздух, то пикируя к земле, – картина великолепного величия, о которой историки Кицунэ будут говорить веками. В тот день, когда в Йаму пришли Танцующие с бурей.

Войска Тора собрались на другом берегу реки: ряды воинов-бусименов, знаменосцы, железные самураи в доспехах цвета кости. Штандарты Тигров были кроваво-красными. Воины приготовились отразить атаку.

Кровь Кицунэ должна была снова пролиться в тщетной битве против собратьев, в то время как истинная угроза надвигалась с юга.

От этой мысли у Юкико в жилах вскипела кровь. Она стиснула зубы, слушая, как полевые командиры докладывают генералу Гиндзиро. Войско Тора насчитывало около тысячи человек, и мосты являлись самым уязвимым местом. Сюрикеномёты Кицунэ срубили бы противника, как листья лотоса, в тот самый момент, когда они устремятся вперед – казалось, Тигры желали последней, самоубийственной битвы, чтобы привнести хоть немного славы в обреченное начинание.

– У Тигров мало неболётов, генерал, – сказала Юкико. – Их воздушная поддержка не продержится и минуты против стаи грозовых тигров. Береги людей. А мы разберемся с Тора.

Войска Тигров расступились, как вода, и к краю моста протопала элита Казумицу. Буруу зарычал – долгая рокочущая нота ненависти, от которой заскрипели доспехи тигра. В первых рядах Юкико увидела Хиро, с вымазанной пеплом кожей. Мечи его были в ножнах, а какой-то самурай, сопровождающий юношу, нес белый флаг, сообщая о намерении провести переговоры.

– Кто это? – спросил Гиндзиро.

– Тора Хиро, даймё дзайбацу Тигра, – выплюнула Юкико. – Ни один человек не заслуживает более жалкого конца, чем он. Если вы нас извините, то мы на минутку отойдем и дадим ему то, что он заслуживает.

– Может, он и марионетка, но он все еще даймё. Поэтому я буду следовать традициям Бусидо. Выслушаю, что он скажет. – Гиндзиро кивнул свите и в окружении железных самураев направился к мосту.

Юкико ехала рядом с ним на спине Буруу, и воздух потрескивал от статического электричества. Девушка смотрела на Хиро через голое пространство долины с камнями, одетыми в снежные шапки, между которыми мрачно завывал голодный ветер.

– Кицунэ Гиндзиро, – проговорил Хиро, прикрывая кулак.

– Тора Хиро, – поклонился генерал. – Рад познакомиться.

– Ходят слухи, что вы намерены выступить на юг, чтобы противостоять легионам демонов, выползающим из-под руин Главдома.

– Вам многое слышно в вашей клетке, Хиро-сан. Мое почтение, Хиро. Но вы правы. Когда вы и ваше войско превратитесь в прах у моих ног, мы повернем на юг и встретимся лицом к лицу с истинным врагом, продолжая удивляться вашей глупости.

Хиро взглянул на Юкико, лицо юноши напоминало маску, одна рука лежала на рукояти цепной катаны.

– Прошу прощения, генерал, но мы не хотим воевать против вас. Мы намерены встать рядом с вами, плечом к плечу.

Когти Буруу разбили каменные плиты в щебень, и арашиторы резко взмыли в вышину, разбудив гром своими крыльями.

– Будь ты проклят, лживый Хиро! – выпалила Юкико. – Ты и твое войско убили Мичи и тысячей других воинов клана Кицунэ. И если бы не подвиги горстки храбрецов, большинство из которых сейчас мертвы, ты бы поднимал тост за завоевание города, налив вино в черепа мертвецов.

– Юкико. – Хиро посмотрел на девушку, но его опасные зеленые глаза сейчас были жесткими и холодными. – Теперь дело не в нас с тобой.

Над головой вновь прогремел гром, клыкастые ветры вгрызлись в пропасть, разверстую между ними.

Юкико стиснула зубы. Испытывая искушение просто протянуть руку и сжать…

– То, что ты сказала о смерти… – Хиро оглядел руины, которые сам же и создал. – Ты не ошиблась, Юкико. Я приехал сюда, чтобы умереть. Я не думал о том, что будет потом. Мне хотелось лишь одного – снова почувствовать себя чистым. Но я оказался слеп. Как и все мы. Мы не видели мира, который создали, и не распознали монстров, которым служили. И теперь Она восстает, по крайней мере, так мы слышали. Мать демонов. Именно о ней и говорится в «Книге десяти тысяч дней». И если благодаря следованию правилам Кодекса мы в конце концов прибыли сюда, в гиблое место, где разверзлась преисподняя, то есть ли хоть что-то хорошее во всем этом? В Кодексе? В наших жизнях?

– Кто рассказал тебе об Эндзингер? – спросила Юкико. – Что Она восстает?

– Я.

Юкико обернулась, из рядов Лис вышла Каори, бледная, закутанная в черное.

– Прости меня, сестра, но ты же говорила, что надо забыть прошлое. С Тора мы сильнее, чем без них. А в предстоящие дни нам понадобятся объединенные силы.

Хиро кивнул.

– В «Книге десяти тысяч дней» люди молятся небесам о спасении. Но я думаю, что мы сможет спасти самих себя.

– Значит, теперь ты приказываешь элите сражаться бок о бок с нами? – зарычала Юкико, посмотрев на Хиро. – Но еще совсем недавно с радостью уничтожил бы нас!

– Я больше никому не приказываю, – ответил Хиро. – Каждому воину у меня за спиной предоставлен выбор. И каждый выбрал борьбу. Как и я. Ради будущего страны.

– Вчера тебя совершенно не заботило будущее.

Хиро выдали глаза: быстрый взгляд на живот Юкико, затем снова на лицо.

– Вчера я не был в этом заинтересован. – Хиро пошел по мосту, пока не оказался лицом к лицу с Юкико и Буруу.

Затем юноша вытащил цепную катану, с явным трудом снял левую руку с перевязи, порезал ладонь и протянул ее Юкико. Кровь струйкой брызнула на камень, разбившись на крошечные дымящиеся капельки.

Она моргнула. Вгляделась в Хиро.

И заговорила.

– Между нами ничего не изменилось. Ты должен это понимать.

– Согласен. Но я хочу, чтобы они росли в мире, который помогаю создавать и я. Даже если они никогда не услышат моего имени, я буду знать, что отдал все, пытаясь обеспечить им восход солнца завтра. Вот за что стоит бороться.

Юкико простояла неподвижно целую вечность. Вокруг нее завывал ветер. Улетая вдаль на мили, оставляя позади целые жизни.

И наконец Юкико вытащила клинок, который ей дал отец, раскрыла ладонь и взяла руку Хиро в свою.

– За это стоит бороться, – ответила она.

Хиро опустил взгляд на кровь, пролившуюся между ними.

Затем посмотрел Юкико прямо в глаза.

– До конца.

Что будет, то будет.

Чему быть, того не миновать. Кин стоял в вестибюле, прислушиваясь к отдаленному шуму двигателей и шипению плавильных печей, в голове сквозь туман пробивалась только эта единственная мысль. Здание капитула, казалось, потеряло сознание, но не полностью, а наполовину. Оно было наполнено эхом отдаленных звуков жизни, слишком разреженных, чтобы имитировать шумную, гудящую атмосферу дома, в котором вырос Кин. Накануне вечером повстанцы перезапустили уцелевшие машины, и команда, обслуживающая каркас Землекрушителя, согласно указаниям Синдзи, соединяла воедино компоненты по наспех начерченным планам внутренностей-деталей, раскиданных повсюду.

В помещение вошел Синдзи, новый атмоскафандр юноши поблескивал в тусклом свете.

– Нервничаешь? – спросил он, наблюдая, как Кин расхаживает взад-вперед, сжимая и разжимая кулаки.

Кин пожал плечами, ничего не сказав. Ожоги до сих пор отдавались в теле удушливой болью, а скафандр казался тяжелее, чем все, что он когда-либо носил в жизни. Голову словно набили черным бархатом, заглушавшим почти все мысли, отдаваясь на языке горьким привкусом увядших цветов.

– Ты в порядке? – спросил Синдзи. – Или новая кожа тебе не подошла? Можем поискать…

– Не надо, эта прекрасно сидит. – Его голос отдавался эхом, будто доносился издалека.

Кин посмотрел на серебристо-серые завитки на перчатках и наплечниках, и в позвоночник мягко проникли холодные пальцы дежавю.

– Но мне бы хотелось, чтобы ты нашел что-нибудь менее показушное.

– Это скафандр кёдая. Большинство собравшихся – обычные сятеи. Ты был Пятым Бутоном, сыном уважаемого рода. После смерти Первого Бутона они будут обращаться к лидерам среди старших братьев.

– Брата ли они во мне увидят? Или предателя, который низложил Землекрушителя?

– Ты отключил их от мехабаков, Кин. И освободил от кошмарной песни. Если они будут сомневаться, то уже ничто не поможет.

Кин прикусил губу, испытывая страстное желание протереть глаза. На языке вертелся вопрос: неуместный, даже опасный. Хотя он продирался через огонь и кровь вместе с Синдзи, он до сих пор не был уверен, стоит ли ему кое-что озвучивать…

– Что ты видел, Синдзи? В ночь Пробуждения?

Юноша наклонил голову, медленно и размеренно дыша. Прошла минута, и промежутки между вдохами были заполнены воспоминаниями, каждый раз преследующими его.

– Да какую-то неразбериху, – пожал он плечами. – Ребенка из железа, который извивался, лежа на спине. Раздавался белый шум. Мимо проносились зеленые поля. Ничего такого, в чем можно найти хоть какой-то смысл. Инквизитор, который инструктировал меня, казался довольным, но я разочаровался. Самые благословенные гильдийцы, когда просыпались, видели то, что будет, ясно как божий день. Переживали величайший момент жизни снова и снова. И пока у меня не открылись глаза и я не понял, насколько Гильдия лицемерна, все было действительно круто.

– Это не так.

– А почему ты спросил, Кин-сан? И что было в тебя?

– Этот самый момент. И место. Я видел, что находится в конце… коридора. Я уверен.

– То есть наступает… твое то, что будет?

Кин кивнул.

– Мне ничего такого не хочется, – признался он. – И никогда не хотелось. Но тем не менее я здесь, на краю пропасти и не имею ни малейшего понятия, что говорить.

– Может, тебе надо попробовать сказать правду. Черт возьми, уверен, всем понравится.

– И зачем им слушать?

– А что они делают в твоих снах? Слушают?

Кин ничего не ответил, уставившись на черные узоры, мелькающие за закрытыми веками.

Синдзи похлопал собрата по руке.

– Давай. Они ждут. Если сейчас грядет твое то, что будет, от него уже никуда не деться. Лучше взгляни ему в глаза, когда оно придет за тобой, а потом пни по яйцам.

Кин прерывисто вздохнул и склонил голову, чувствуя тошноту в животе. Юноши протопали по коридору из пористого желтого камня, и песня машин эхом вибрировала в костях Кина. По телу катился пот, заставляя болью вспыхивать места ожогов, и когда он ступил на платформу, кожа показалась ему неимоверно тяжелой.

Искры и огонь, горькие стоны железа и яркие вспышки латуни. Они собрались внизу, целый океан кожи атмоскафандров: каждый гильдиец, служивший на Землекрушителе или флоте Тора, каждый мятежник, выживший после восстания в Йаме. Их оказалось больше сотни – мастеров-политехников, лже-особей и лотосменов. И все они смотрели на Кина безликими лицами, и глаза горели в темноте, как погребальные свечи.

На платформе находилась Мисаки, паучьи конечности покачивались, как перья на ветру. Она кивнула юношам и спустилась вместе с Синдзи на нижний уровень машинного отделения, оставив Кина одного под этими сверкающими, кроваво-красными взглядами.

Воздух потрескивал от ожидания, страха, гнева, вызывая привкус аккумуляторной кислоты на кончике языка. Содержимое желудка подступало к гортани.

Кин изо всех сил старался, чтобы голос не дрожал:

– Братья и сестры Гильдии Лотоса. Брат Синдзи попросил, чтобы сегодня вечером я сказал вам правду. Но я подумал и решил, что нам нужно поговорить о лжи. С ложью мы рождались, лгать нас учили с первых дней нашей жизни. Вранье мы проглатывали, извергали и постоянно увековечивали. Прикрыв глаза красным стеклом, защитившись от мучений атмоскафандрами из латуни с заводными механизмами, мы были слепы к страданиям других. Мы без устали повторяли ложь о том, что кожа крепка, а плоть слаба. – Кин потянул за металлические доспехи, в которые был заключен, и кончики пальцев зазвенели о латунь. – Я призываю вас выглянуть за пределы стен и поискать, в чем слабость бескожих. Слабость людей, которые, выпрямившись во весь рост, встали на защиту родного города, когда их атаковали корчеватели-кусторезы и неболёты, которые вспыхивали в небе и горящими падали на землю. Флот Тора разрывал бескожих в клочья, но они жертвовали собой, чтобы замедлить продвижение Землекрушителя. Теперь они близко, но готовятся выступить на юг и встретиться лицом к лицу с тьмой, сгущающейся и гибельной. Покажите мне слабость плоти. Покажите силу тех, кто привел нацию на край гибели.

В полумраке поплыл тревожный шепот, эхом отражаясь от каменных стен.

– Нам лгали. Наши руководители. Инквизиция. Те, кто видел, как восстанет Эндзингер, обратив мир в ничто. Но, что еще хуже, мы лгали себе. Поставив Гильдию выше людей. Вознеся принцип чистоты над жизнями невинных детей. Орошая урожай лотоса кровью гайдзинов. Мы все запятнаны. Враньем и кровью. Я не знаю, можно ли смыть позор хоть когда-нибудь. А смогут ли они простить нас за то, что мы сделали?

Но в одном я уверен: сейчас у нас есть шанс многое изменить. Вместе с Кицунэ и Танцующими с бурей мы сумеем направить Землекрушителя на юг и загнать демонов обратно в преисподнюю. Мы в долгу перед бескожими. Но, что не менее важно, мы в долгу перед собой. Мы должны сказать себе правду: мы ничем не лучше тех, кто находится за пределами этих стен. А страдания в Шиме и Морчебе создали именно мы. И мы должны признать, что были неправы, а потом должны помочь все исправить.

Вы – моя кровь. Нас воспитывали так, чтобы мы видели друг в друге братьев и сестер. Но мы также одной крови с мужчинами и женщинами, находящимися снаружи. И я как брат прошу вас прислушаться ко мне. Поверить, что из этого может получиться что-то хорошее, и бороться дальше.

В машинном отделении воцарилась глухая тишина, единственным звуком был стон двигателей и жужжание металлических ртов.

Наконец во мраке раздался одинокий гулкий голос, пронесшийся от одного угла к другому.

– И ты будешь во главе? – воскликнул командор Рей. – Ты – тот, кто предал нас?

– Первый Бутон мертв! – закричал кто-то еще. – Да и все, что мы знали, тоже мертво!

По толпе пронесся ропот, по литой латуни пробежала рябь.

Синдзи повернулся к собравшимся, и его возглас перекрыл шепотки.

– А кого бы вы хотели видеть во главе? – воскликнул он. – Кто вас спас? У кого были глаза, чтобы увидеть правду, и воля постоять за нее? Кто низверг Землекрушителя? Кто спас вас от безумия? Только он один, и вам известно его имя! – Синдзи указал вверх. – Кин-сан!

Слова разносились в пространстве, как огонь по мокрому труту: сначала плевки и дым, но постепенно пламя разгоралось, а затем вспыхнуло ярким факелом.

Кин услышал, как они повторяют его имя. И так было всегда. Эта чаша перед ним, решение, которое он поклялся никогда не принимать. Он не хотел такого – никогда не хотел. Кин желал, чтобы они стояли на собственных ногах, говорили своими голосами. Они слишком долго влачили существование в качестве обезличенных и были уже не в состоянии ощутить свободу, от которой у них перехватило бы дыхание.

– Кин-сан! – ревели они. – Кин-сан!

Он посмотрел через перила, где вершилась его судьба, где разворачивалась его жизнь, нить за нитью.

Все. Снова. И снова.

И снова.

Сотни красных, как закат, глаз уставились на него с обожанием, которое даже не скрывало стекло. Море латунных ликов, гладких и невыразительных, заливало самые темные уголки. Каменные стены, по которым стекают капли влаги, песнь двигателей, поршней и шестеренок звучит монотонным гулом, периодически сбиваясь с ритма, внедренного в основание черепа, пустившего корни, царапающего нутро.

Они звали его по имени.

Словно вспоминая па давно забытого танца, Кин широко раскинул руки, огоньки глаз собравшихся отражались в гранях его кожи. Он уставился на кончики пальцев, манжеты рукавиц, края наплечников, украшенные тиснением из серой филиграни с голубоватым оттенком. Новое облачение для тела – кожа высокого ранга, привилегий и авторитета. Все, что они обещали, все, чего он боялся, – сбылось.

Стало правдой.

Истиной.

Они – сятеи – повторяли его имя, воздев руки над головой. И даже когда он задержал дыхание, чтобы заговорить, слова звучали в сознании, как похоронная песня, и он чувствовал, что остатки души ускользают вверх, исчезая во тьме.

Толпа замолчала. Он смотрел на алые точки, величиной с булавочную головку, светящиеся в полумраке, которые раскачивались и мерцали, как светлячки на зимнем ветру.

И он закричал – яростно, металлическим голосом, приглушенным латунью на губах.

– Не называйте меня Кин! Это не мое имя! – Он почувствовал, как его губы скривились в улыбке. – Зовите меня Первый Бутон.

Радостный вопль разнесся по машинному отделению, сорвавшись с латунных губ и железных легких, ужасный, бесформенный вой, от которого внутри у него все перевернулось. Он оборвал его взмахом руки, и его голос зазвенел в тишине, обрушившись подобно удару молота. Улыбка стала шире, сердце бешено колотилось, пока он карабкался к свету, к выходу, который видел, к последней истине, о которой ему всегда хотелось рассказать в этом сне наяву.

Он рванул застежки на шее, стянул шлем и отшвырнул прочь. Он ощущал в воздухе застарелый запах чи и крови, а на языке – тяжелый привкус железа. Он слышал вздохи и видел изумление собратьев при виде обнаженной плоти.

– Я – Первый Бутон, и вот мой первый и последний приказ. – Он смотрел на толпу, а истина пела у него в венах. – Гильдии Лотоса пришел конец. Она расформирована. Навсегда. Мы не будем замыкаться в латунных скафандрах. И не будем наполнять небеса ядом, реки – смолой, а землю – пеплом. Мы станем частью мира. Не над ним. Не за его пределами.

Бутонов и сятеев уже никогда не будет. И мастеров-политехников, лотосменов, или чистильщиков. Есть просто братья и сестры. Все мы – сироты. Объединенные мимолетной скорбью о смерти нашего прошлого и надеждой на рождение будущего.