Текст книги "Перешагнуть через пропасть. Гедонистическая инженерия против уныния, одиночества и разобщенности"
Автор книги: Джейми Уил
Жанр: Личностный рост, Книги по психологии
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)
Глава четырнадцатая
Команда «Омега»
Мем про Христа
Когда я был юным аспирантом без гроша в кармане и жил в Боулдере в штате Колорадо, моим любимым бюджетным развлечением были походы в местный книжный магазин. Я покупал себе кофе в картонном стакане объемом с ведро и бродил между стеллажами в поисках случайных находок. Как-то вечером на втором этаже проходила бесплатная лекция местного профессора раввина Соломона Шехтера, и я решил послушать.
Шехтер рассказывал о своей молодости, когда он был хасидским раввином в Канаде, в Манитобе. В 1962 году он открыл для себя, по его словам, «сакраментальную ценность лизергиновой кислоты» и отошел от традиции, чтобы изучить буддизм, суфизм и все, что идет вразрез с культурным мейнстримом. В те дни подобное движение переживало расцвет, и Шехтер с удовольствием присоединился.
Но тут во время паломничества к Стене Плача в Иерусалиме Шехтера постиг кризис веры. Он молился, чтобы Господь направил его – продолжать изучение буддизма или практиковать суфийский мистицизм. Каждый раз, когда он задавал подобные вопросы, голос в голове твердил: «Соломон, ты же еврей!» Шехтер уклонялся от прямого ответа и начинал спорить, что Будда и Аллах имеют больше отношения к его опыту, а жизнь в коммуне хиппи ближе к подлинному единению душ. Но голос не унимался: «Соломон, ты же еврей!»
В конце концов Шехтер сдался, вернулся в Штаты и основал одно из ответвлений движения иудеев-реформистов. Его сторонники вернули в богослужение обновленные элементы хасидизма и Каббалы, добавив песни, танцы, мистицизм и медитацию из других мировых традиций. Межрелигиозные изыскания позволили Шехтеру внести свой небольшой вклад в наследие предков – взглянуть на него свежим взглядом и вдохнуть в него новую жизнь и для себя, и для тысяч других людей.
Рабби Шехтер был смешной, обаятельный и очень остроумный. Я хорошо понимал, каково это – отказаться от своей традиции и исследовать другие религии, которые представляются более интересными, не такими закоснелыми и в целом более верными, чем его наследие. Я вернулся домой, взял банку пива, включил музыку и уселся на потрепанную циновку, которая была у нас вместо кушетки. И вдруг, стоило мне уставиться на собственную внутреннюю Стену Плача, из глаз у меня хлынули слезы. Я понял, что невзирая на упорное изучение всего неевропейского – даосизма, буддизма, суфизма, индейской культуры, – я безнадежно погряз в иудеохристианской традиции. Моя мать принадлежала к англиканской церкви, но вспоминала об этом только на Пасху и Рождество, мой отец был сомневающимся атеистом, который ходит в церковь за компанию, если надо. Мы уехали из Англии, когда я был еще маленьким, и меня отправили в католическую школу, где я десять лет наблюдал их странные обычаи – конфирмацию, исповеди, обескураживающе-жуткое богослужение Крестного пути. Как бы пренебрежительно я ни относился ко всему этому, весь мой жизненный опыт, все истории взросления, которые я любил, и «Над кукушкиным гнездом», и «Чужак в чужой стране», и «Хладнокровный Люк», строились на одном и том же архетипе трагического героя, жертвующего собой. Это доминирующий мотив западных писаний, музыки и изобразительного искусства вот уже 2000 лет. Я не мог увернуться от него, даже если бы захотел. Честно говоря, никто из нас на это не способен. Даже неверующие.
Вот что я оплакивал тем вечером. Тщетность любых попыток притвориться, будто у меня есть выбор.
Я понял, что Будда слишком трансцендентен, чтобы захватить меня целиком. Пассивный, милостивый, непостижимый, он был словно Роджер Федерер просветления. Сиддхартха был богатеньким принцем, который отказался от всего ради просветления – и обрел его. После чего наладил прямую связь с космосом, сидя под огромным фикусовым деревом. Его этос – философское озарение – вызывал восхищение, но его патос – горький жизненный опыт – был, по моему мнению, слабоват. Все давалось ему без малейших усилий, поэтому я не мог найти в его биографии отражения собственных сомнений, одиночества и смятения.
Лао-цзы, легендарный даосский мудрец, был для меня невнятным мифом. В легендах он предстает полностью сформировавшимся – смеющийся мистик, – и нам не говорят, как он дошел до этого. Словно чувак из фильма братьев Коэнов «Большой Лебовски», Лао-цзы просто есть. Он существует вечно. Он вечно в пути. Любое мирское страдание – всего лишь результат плохой согласованности с Дао. Любые блага – результат смирения перед Дао. Хотя я и сегодня считаю, что нет ничего лучше даосизма, когда ловишь поток в горах и океанах, лично мне он плохо помогает справляться с коловращением жизни на равнине.
Если Будда и Лао-цзы виделись мне слишком трансцендентными и внеисторическими, то Мухаммед, наоборот, казался слишком имманентным и историческим. Ведь он был военачальником, генералом, блестящим стратегом. Подобно Шерману с его Маршем к морю во время Гражданской войны, Мухаммед во главе своего войска разбивал противника в пух и прах. Его законы были средневековыми и почти не обновлялись. Экстатическая поэзия Хафиза и Джалаледдина Руми предсказуемо вдохновила меня, но догматы их веры в целом не нашли у меня отклика.
При всем при том бюрократические благоглупости и ханжеские наблюдения мейнстримового христианства вызвали у меня еще меньше восторга. Даже поверхностное прочтение истории говорит о столетиях беспощадного контроля и коррупции, плохо прикрытых громкими заявлениями во имя Господа. А мой жизненный опыт говорил, что все эти благочестивые старушки по воскресеньям, священники-извращенцы, лапающие мальчиков-хористов, малолетние врунишки и обманщики, которые по средам толпятся в очереди на исповедь, чтобы им отпустили эти грешки, – все это не давало почувствовать себя в церкви как дома.
Потом я прочитал книгу принстонского профессора Элейн Пейджелс, получившую Национальную книжную премию, – «Гностические евангелия». Профессор Пейджелс была среди тех, кто первым переводил свитки Наг Хаммади в Оксфорде, поэтому из первого ряда наблюдала, как открывали забытые евангелия от Фомы, Магдалины и других. Фантазеры эпохи нью-эйдж и авторы дешевых книжонок вроде «Кода да Винчи», ни в чем себе не отказывая, выдумывали разные разности об эзотерическом христианстве, а Пейджелс тем временем предлагала нечто другое – скрупулезный академический анализ оригинальных текстов и их значения для христианства I века[379]379
Пейджелс, Элейн. «Гностические евангелия». М., Карьера-пресс, 2014.
[Закрыть].
Пейджелс последовательно, раз за разом показывает, как столпы веры – от первосвятительства папы римского и епископов и чуда первосвящения до непорочного зачатия – стали результатом бешеных схваток за власть и руководство организацией. Все, что я считал теологией, обернулось политикой. «Расшатавшаяся основа» подарила мне отдушину, позволила переосмыслить собственный опыт. Ведь Элейн Пейджелс показала, что исторического Христа как конкретного человека не существовало. Наше представление о нем и о том, что он символизировал, невосстановимо изменилось, пройдя сквозь призму человеческих интересов и исторического контекста.
Кто это был – Сын Божий, ниспосланный на Землю, чтобы избавить нас от первородного греха, или простой смертный, достигший просветления? А может быть, совсем простой смертный, не достигший ничего особенного? Или вымышленный персонаж, на скорую руку сляпанный из ближневосточных солнечных богов и мистических культов так, чтобы всем нравиться? Или шифр, аллегория, скрывающая обряд инициации для мистика? Был ли он на самом деле?
За то, чтобы смягчить остроту этих вопросов, пролито море крови и чернил, причем, как правило, с куда большей уверенностью и с куда меньшим любопытством, чем стоило бы для пользы дела. Но вдруг мы все в своем стремлении к определенности – будь то за или против – упускаем из виду что-то фундаментальное?
Ведь нет никаких сомнений, что идея Христа – мем про Христа, охватывающий все версии, и бога, и человека, и мифа, – повлияла на ход последних 2000 лет человеческой истории сильнее, чем практически любой исторический персонаж. Поэтому она достойна признания и уважения сама по себе при всей своей неоднозначности.
Конечно, в истории были деятели, изменившие ход событий. Обращение императора Константина в христианство бросило на защиту очередной иудейской секты, обреченной на вымирание, мощь всей Римской империи. Успех европейских колонизаторов, на который едва ли можно было рассчитывать, распространил эти идеи по всему миру на острие меча. Не случись этих мелких капризов судьбы, мы, вероятно, вообще не запомнили бы того парня. Но они случились, и мы его помним.
Этому я тоже научился, когда читал книгу Пейджелс: что под двумя тысячелетиями человеческой бюрократии, догмы и политики скрыта тайная традиция личного просветления. И это одна из самых значительных глав вечной битвы между прометейцами и жрецами. Только в этом случае жрецов представляли апостол Павел и первые отцы церкви, а прометейцами были первые посвященные в сознание Христа, гностики. Это они украли огонь у богов, и это их распяли за их же старания.
Гностики, пылающие страстью и обогащенные опытом общения с божественным на уровне «Я – Я» и «Я – Ты», избрали несколько нетрадиционную стратегию роста. Они верили в максиму «по плодам их познаете их», и чтобы примкнуть к ним, нужно было доказать, что ты того стоишь, словами и делами – то есть гностики принимали в свои ряды только тех, кто этого хотел. Проповедниками и священниками нередко были женщины. Широкое распространение получили искусство, музыка и даже сакральный секс. Это были искатели-мистики, а не строители организации.
Однако апостол Павел и ортодоксальные отцы церкви предпочитали иной подход. Они дальновидно заключили, что если принимать только тех, на кого снизошел Дух Святой, далеко не уедешь. Поэтому их стратегия роста была ближе к бизнес-плану магазина «Тысяча мелочей» – запасти побольше и продать по дешевке. Добро пожаловать все – и евреи, и гои, независимо от духовных достижений, – а копилка для пожертвований у нас во-он там, не проходите мимо. В стиле фильма «Американцы»: главное, нахапать побольше, а небеса подождут.
Об этом распутье на пути христианства нам никогда не расскажут в воскресной школе. В результате мы получили организованное христианство, в котором тех, кто поистине приобщился ко Христу, бросили на обочине. Я не хочу сказать, что 2000 лет организованной религии – полный пшик и что за это время ни разу не появлялись истинно верующие, а церковь никогда не служила мощной объединяющей силой для социума. Да, появлялись, да, служит до сих пор.
Однако я хочу сказать, что давным-давно, в те первые годы, в христианстве произошел раскол между догматической властью и эмпирической свободой, который с тех пор определяет историю и веру. И, вероятно, настала пора вернуться и двинуться нехоженой дорогой.
* * *
Взглянем правде в глаза: христианство как бренд столкнулось с проблемами нечеловеческого масштаба. Для верующих на этих костях еще осталось вдоволь мяса. Но для невоцерковленных, для пуганых ворон, для приверженцев других конфессий? Одни объедки, которых не хватит, чтобы пробудить энтузиазм и обеспечить духовное возрождение. Даже и пытаться было бы ошибкой.
Однако еще большей ошибкой было бы отмахнуться от христианства насовсем. Мем про Христа последние 2000 лет распространялся почище любого вирусного ролика. Он набрал колоссальный импульс, вызывает мощный резонанс и создал общие точки отсчета, понятные жителям всех уголков планеты.
Лично меня в истории Иисуса из Назарета особенно поражает одно обстоятельство, имеющее мало отношения к каноническому Писанию. Я прочитал практически всю Библию, но не как книгу, а в отрывках и пересказах в мировой классике – от Шекспира и Данте до Дилана. Самсон и Далила. Жена Лота. Каин, бьющий Авеля камнем по голове. Авраам и Исаак катят по 61 шоссе. Многочисленные Вербные воскресенья. И Тайные вечери. Нередко бывает, что, проследив эти аллюзии к сюжетам из Писания, обнаруживаешь всего несколько туманных строчек. Никакой драмы, никаких второстепенных персонажей, никаких ярких красок, которые мы так живо помним. Если проделывать это регулярно, поймешь одну важную вещь – этот текст веками служил трамплином для изобразительного искусства, песен и историй, и в этом иудеохристианская традиция доступна не одним лишь верующим – это всемирное наследие. Оно поистине принадлежит нам всем.
Поэтому, хотя плохая новость состоит в том, что у нас почти не осталось времени до того момента, когда мир окончательно лишится Смысла, есть и благая весть: ответы на некоторые вопросы все это время были у нас под носом.
С нашей стороны будет просто безумием не воспользоваться этим в полной мере.
Все приглашенные на брачный пир
Проблема отвратительного брендинга христианства не давала мне покоя с того вечера в обществе раввина. Я постоянно ловил себя на том, что меня влечет к архетипу Иисуса из Назарета, но при этом мне противно практически все, что может предложить организация, основанная во имя Его. Я чувствовал себя в западне – христианский мистик, потерявший опору и запертый в темнице. Итак, перед нами сюжет о человеке из плоти и крови, который сумел ощутить в себе пламенеющую истину и попытался поделиться ею с миром, сколько бы ни предавали и ни высмеивали его все те, кому он хотел помочь, и при этом был вынужден в одиночку преодолевать собственные сомнения, отчаяние и неуверенность. Вообще-то это больше напоминает человеческий опыт, который все мы должны так или иначе пережить, чем более трансцендентные легенды, которые я встречал в других традициях. Еще удивительнее было то, что метафоры «жизни во Христе», находившие у меня особенно сильный отклик, те, которые трогали мое сердце, когда я был сломлен, и давали мне силы двигаться дальше, были вообще не христианские. Однако суть христианского учения воплощалась в них лучше, чем в том, что я слышал в приходской школе.
Пема Чёдрён, буддийская монахиня, пишет в своей книге «Все рушится»: «Жить в полную силу, быть человеком в полную силу и оставаться пробужденным – значит всегда ощущать, что тебя выбросили из гнезда… Жить – значит быть готовым умирать снова и снова»[380]380
Chodron, Pema. When Things Fall Apart. Shambhala, 1998.
[Закрыть]. Это у меня в голове укладывалось. Здесь неопределенность и аннигиляция были заданы как точка отсчета, как показатель, что все нормально, а не как признак, что что-то идет неправильно.
Леонард Коэн, дзен-иудей, пишет в своем «Гимне»: «Бей в колокола, которые еще звонят, забудь о своей совершенной жертве, все треснуло, треснуло пополам – и в трещину льется свет»[381]381
„Leonard Cohen – Anthem.“ Genius. https://genius.com/Leonard-cohen-anthem-lyrics.
[Закрыть]. От этих слов у меня мурашки бегут по коже. Коэн разрешил мне не идти войной на все, что во мне сломано, а радоваться ранам. Весь этот мотив стойкости и благородства, поклонение твердости человеческого духа – концепция не чисто западная. У японцев есть два взаимосвязанных слова, обозначающих искупление несовершенством: «ваби саби» – ущербная красота, и «кинцуги», – искусство реставрации керамики при помощи золотого клея. «Ваби саби» – это философия несовершенства и эфемерности всего сущего, понимание которой делает жизнь еще изысканнее. А «кинцуги» берет эту абстрактную философию и заземляет ее в материальное, подчеркивая уникальность рисунка трещин на каждом разбитом сосуде. Оно делает зримой «трещину, в которую льется свет» у Коэна. Вот уж аллилуйя так аллилуйя.
Своя версия этого понятия есть и у китайцев. У них это называется «чунси»: «чун» означает «промывать», а «си» – «радость». Так что «чунси» – буквально «купание в радости», убеждение, что радостью можно смыть любое несчастье. Связь экстатического воздаяния с катартическим страданием, по-видимому, составляет неотъемлемую часть иммунной системы любой культуры на планете – это карта, по которой мы находим дорогу домой.
Элис Уокер, иногда – буддистка и неизменно – язычница, пишет, как приветствовали друг друга маргинальные афроамериканские художники в Атланте времен законов Джима Кроу: «“Все приглашенные на брачный пир!” – говорили они и пожимали друг другу руки или обнимались. Иногда они смеялись, произнося эти слова, а иногда и плакали, но то, что они все были приглашены на брачный пир самой Жизни, оставалось незыблемым»[382]382
Walker, Alice. The Temple of My Familiar. Mariner Books, 2010, p. 169.
[Закрыть].
Отзвуки этой темы слышны везде, куда ни взгляни. Жизнь тяжела, но прекрасна. Она одновременно и трагическая, и магическая. Как поется в песне, нас сбивают с ног, но мы снова поднимаемся. Это не какая-то особая традиция, а хлеб насущный, которого много не бывает. Мы все приглашены на брачный пир. Мы все приглашены на брачный пир самой Жизни.
Неуправляемый полет к точке Омега
Интереснейший пример подлинно глобальной мифологии подарил нам Пьер Тейяр де Шарден, вольномыслящий иезуитский священник. Он поставил себе цель навести мосты между мирами религии и науки, но в итоге настолько возмутил отцов церкви, что они изгнали его из родной Франции в Китай[384]384
O’Connell, Gerard. “Will Pope Francis Remove the Vatican’s ‘warning’ from Teilhard De Chardin’s Writings?” America Magazine. November 21, 2017. https://www.americamagazine.org/faith/2017/11/21/will-pope-francis-remove-vaticans-warning-teilhard-de-chardins-writings.
[Закрыть]. Некоторые особенно спорные его сочинения оставались под запретом даже после смерти создателя. Как гласило одно церковное коммюнике, они содержали «такие двусмысленности и даже серьезные ошибки, что это оскорбляет католическую веру». Наш долг – «защитить умы, особенно юные, от опасностей, которые таят в себе сочинения отца Тейяра де Шардена».
А еще он был палеонтологом и обожал искать древние останки. Он участвовал в раскопках доисторического «пекинского человека» в Китае и «пилтдаунского человека» в Англии (который впоследствии оказался мистификацией). Хотя Тейяр де Шарден заслужил похвалы биолога-эволюциониста Джулиана Хаксли, брата Олдоса, его смелые теории то и дело злили биологов и физиков. Иногда его идеи заходили слишком далеко или опровергались новыми открытиями в естественных науках или богословии. Многие серьезные ученые считали его чудаком-романтиком.
Несмотря на презрение тех самых хранителей веры и просвещения, которых он пытался объединить, Пьер Тейяр де Шарден своими идеями будоражил воображение нескольких поколений писателей и художников. На него ссылается писатель-фантаст и мистик Филипп К. Дик, а также Энни Диллард, Артур Кларк, Фланнери О’Коннор и Дон Делилло. Представления Тейяра де Шардена об искуплении в конце времен вдохновили художника-сюрреалиста Сальвадора Дали на создание гигантского шедевра «Вселенский собор».
Более полувека попытки Тейяра де Шардена вместить эволюцию человека в контекст сотворения мира находили широкий резонанс. Иудеохристианская доктрина называла четкую точку Альфа – начало времен. Но вот что касается точки Омега, «конца света», тут все было туманно. Разумеется, все помнили бредовые видения Иоанна на Патмосе, описанные в книге Откровения, но там говорится не об изящной концовке, а о беспощадном вмешательстве в историю человечества. Находились и всяческие адвентисты Седьмого дня и им подобные, дожидавшиеся Второго пришествия, но долгожданные назначенные дни приходили и уходили, и так повторялось раз за разом.
Тейяру де Шардену все виделось иначе. В дополнение к биосфере – совокупности всего живого – и к атмосфере, окутывающей нашу планету, он ввел третий элемент, ноосферу, буквально «царство сознания». Тогда, в начале ХХ века, эта идея казалась читателю отвлеченной, даже мистической. Сегодня, в эпоху практически безлимитной цифровой информации, мгновенно распространяющихся мемов и постоянной взаимосвязанности человечества, идея царства общего сознания перестала быть гипотетической. Ноосфера, наше глобально взаимосвязанное, постоянно открытое и общедоступное пространство сознания, обеспечивает существование семи из десяти крупнейших корпораций на планете. Оптоволоконная связь и вай-фай – наши общие нейроны. Биты и байты – новый алфавит нашего цифрового логоса. Тейяр де Шарден представлял себе, что эволюция приучит нас все лучше сознавать одновременно и свою индивидуальность, и взаимосвязь. Ноосфера непрерывно растет. По мысли Тейяра де Шардена, кульминацией этого роста в конце концов должна стать точка Омега – буквальный конец истории. «Если кооперирование нескольких миллиардов клеток в мозге может породить нашу способность мыслить, то еще более допустима идея, что какое-то кооперирование всего человечества или его части предопределит то, что Конт называл сверхчеловеческим верховным существом»[385]385
Тейяр де Шарден, Пьер. «Феномен человека». – М., «Прогресс», 1965. Де Шарден здесь цитирует Дж. Б. С. Холдейна, а именно его эссе «Неравенство среди людей» (The Inequality of Man).
[Закрыть], [386]386
Здесь и далее пер. Н. Садовского.
[Закрыть], [387]387
Тейяр де Шарден, Пьер. «Феномен человека». – М., «Прогресс», 1965.
[Закрыть].
Процесс превращения всех нас в великое сверхчеловеческое существо Тейяр де Шарден назвал христогенезом. Мы буквально составим единое тело Христово. Для нашего современного обостренного индивидуализма главное, что Тейяр де Шарден не считал, что мы сольемся в какой-то безличный борг из «Звездного пути» или коллективное сознание. Более того, ему виделось что-то прямо противоположное. Точка Омега представлялась ему мигом, когда все мы одновременно возликуем, осознав свое единство и взаимосвязанность. «…Сосредоточение сознательного универсума было бы немыслимым, если бы… он не собрал в себе все отдельные сознания, при этом каждое сознание продолжает осознавать себя в конце операции, и даже… каждое из них становится там больше собой и, значит, тем больше отличается от других, чем больше оно приближается к ним в Омеге»[388]388
Там же.
[Закрыть].
Если мы хотим сформулировать Смысл 3.0, закладывающий универсальный фундамент, на котором можно выстроить что угодно, воздавая должное уникальности разных культур, сообществ и обычаев, похоже, это очень полезная структура, и ее стоит принять в расчет. Чем сильнее мы связаны, тем в большей степени можем и даже должны сохранять свои различия. Мистический плюрализм. Трансцендентный гуманизм. Все сколько-нибудь более определенное рискует со временем скатиться в фашизм.
Примерно об этом же писал и буддийский учитель Тхить Нят Хань из Вьетнама: «Следующим Буддой станет сангха», – имея в виду, что следующее Великое Пробуждение возглавит не какая-то отдельная аватара (Будда или Христос), а община верующих – сангха[389]389
Thich Nhat Hanh “The Next Buddha May Be a Sangha.” Inquiring Mind. November 04, 2020. https://www.inquiringmind.com/article/1002_41_thich-nhat_hanh/.
[Закрыть]. Эта версия нашего спасения коллективна и инклюзивна.
А что же будет, когда мы вырастем и перестанем ждать Второго Пришествия? Что будет, когда мы сможем сами приблизить Пришествие Номер Сколько Угодно, когда столько людей услышат зов, что в этом уже не будет ничего особенного? При таком развитии сюжета тело Христово в конце времен будет состоять из всех нас.
Приверженцы философии вознесения часто фантазируют, что Омега – это избавление от страшной участи в последний момент. Соблазнительно опрятный способ решения целой кучи наболевших проблем. Тейяр де Шарден был не столь оптимистичен. Он сомневался, что найдется кому присоединиться к такому движению, даже если мы сможем распутать головоломку бытия прежде, чем взорвем планету.
«Отказ от Омеги или принятие его?.. – спрашивал он. – Может возникнуть конфликт… ноосфера, достигшая определенной точки объединения, снова разъединится на две зоны, соответственно притягиваемые двумя антагонистическими полюсами поклонения. На зону мысли, которая никогда не была полностью единой. И на зону всеобъемлющей любви, оживляющую и в конечном счете выделяющую, чтобы ее завершить, лишь одну часть ноосферы – ту, которая решится “сделать шаг” за пределы себя, в другое»[390]390
Тейяр де Шарден, Пьер. «Феномен человека». – М., «Прогресс», 1965.
[Закрыть].
Это вполне соответствует всему, что мы рассмотрели в первой части книги, – расколу между приверженцами глобальноцентрической Бесконечной игры и этноцентрической Конечной игры. Бесконечная игра, признающая право каждого играть и стремящаяся вовлечь в себя все больше и больше игроков, – это практическое выражение «всеобъемлющей любви» по Тейяру де Шардену. Те, кто отказывается сделать шаг и предпочитает остаться разделенным, – это сторонники конечной игры, стремящиеся победить за счет того, что кто-то проиграет, и присвоить все призы.
Картина, при которой кто-то берется за дело, а кто-то не хочет или не может, прекрасно накладывается на пирамиду личностного роста Абрахама Маслоу. Согласно его модели, в основании лежат базовые потребности выживания, а каждая следующая ступень пирамиды – принадлежность, самореализация и так далее вплоть до само-трансцендентности (возврату к простому служению ближнему) – меньше предыдущей. Идею христогенеза по Тейяру де Шардену вполне можно считать верхней ступенью пирамиды Маслоу, самотрансцендентностью, когда люди объединяются, чтобы удовлетворить общее желание помогать друг другу. С такой точки зрения мифопоэтическая точка Омега на самом деле лишь вишенка на торте общепринятых этапов человеческого развития. Эти слова только звучат сказочно, поскольку лишь немногие из нас успели туда добраться.
Мысль, что преобразующие перемены произойдут за счет небольшой группы, «доли ноосферы», отражена и в политических науках. Эрика Ченовет из Гарвардской школы имени Кеннеди, как известно, установила, что для достижения переломного момента трансформации в истории движения за права человека было достаточно охватить всего 3,5 % населения[391]391
Robson, David. “The ‘3.5 % Rule’: How a Small Minority Can Change the World.” BBC Future. May 14, 2019. https://www.bbc.com/future/article/20190513-it-only-takes-35-of-people-to-change-the-world.
[Закрыть]. Для нынешних экологических и социальных движений это число приобрело какое-то мифологическое значение.
Скептики предполагали, что крупномасштабные взаимосвязанные кризисы, с которыми мы сегодня столкнулись, вероятно, говорят о какой-то проблеме на порядок больше, чем исторические случаи, на которые опирается Ченовет в своих трудах. В конце концов, одно дело твердо настаивать на своем праве сидеть на передних сиденьях автобуса, у которого в баке хватит бензина, чтобы вовремя доехать до пункта назначения, и совсем другое – пытаться превратить этот автобус в вертолет, когда он летит с обрыва.
Но поскольку нам не набрать 3,5 % омегианцев – тех, кто полностью согласен с этой идеей и с радостью готов привлекать новых игроков в бесконечную игру, – похоже, для нас это может стать достойной конкретной целью. Давайте доберемся до нее как можно скорее, а там проведем инвентаризацию.
Пьер Тейяр де Шарден вполне конкретно представлял себе, что произойдет, когда мы прилетим в точку Омега с ее окончательным подведением итогов. Это будет гонка трех интересных кривых: жизнеспособности планеты, количества сторонников объединения и количества сторонников разделения. «По этой последней гипотезе, более соответствующей традиционным апокалипсисам, вокруг нас, быть может, одновременно поднимаются в будущность три кривые: неизбежное убавление органических возможностей Земли; внутренний раскол сознания, все более разделяющегося к двум противоположным идеалам эволюции; положительное привлечение центром центров тех сердец, которые обратятся к нему», – писал он. То есть мы будем сидеть на краешках стульев и ерзать, не зная, чем кончится вся эта бешеная космическая гонка на выживание. «И кончина Земли произойдет в тройной точке, в которой… эти три кривые встретятся и достигнут строго одновременно своего максимума. Смерть материально исчерпавшей себя планеты; разрыв ноосферы, разделившейся по вопросу о форме, в которую необходимо облечь свое единство, и одновременно, придавая событию все его значение и всю его важность, освобождение того процента универсума, который сумеет сквозь время, пространство и зло тщательно синтезироваться до конца»[392]392
Тейяр де Шарден, Пьер. «Феномен человека». – М., «Прогресс», 1965.
[Закрыть].
Надо воздать должное старому иезуиту. Он не заблуждался. Стоит просмотреть сегодняшние заголовки с последними новостями о таянии ледников, неукротимых лесных пожарах и пандемии, о непримиримых противоречиях в обществе и бешеных войнах в СМИ, и сложится впечатление, будто до конца времен и вправду рукой подать. А три кривые – стабильность планеты, число игроков в бесконечную игру и в конечную игру – стремительно мчатся к тройному пересечению. Прошли те времена, когда мы нога за ногу тащились в Вифлеем: мы летим туда сломя голову. Тем из нас, кто вырос на историях о Мордоре и Ородруине, об Х-крылых истребителях и «Звезде Смерти», о маглах и пожирателях смерти, все это видится вполне нормальным. Мы привыкли к сюжетам о повстанцах и мятежниках, которые спасают галактику от абсолютного зла в самый последний момент, когда остается один шанс на миллион. Чуть-чуть менее напряженная концовка уже не рассматривается как достойное завершение Величайшей истории на свете.
Примерно это нас теперь и ждет.
Как тренироваться воскресать
Если согласиться с предположением Тейяра де Шардена, что конец времен может ознаменоваться глубоким осознанием общности всего человечества, встает вопрос, где искать точку Омега. GPS-навигаторы ее не знают. Если точка Омега существует, она находится где-то там, куда не проложены пешеходные дорожки. Проще найти Нетландию. Как объясняет Питер Пэн Венди, единственный способ попасть туда – «направо вторая звезда и прямо, пока не настанет рассвет». GPS-навигаторы тут не помогут, но космическая навигационная система в нашем сознании – поможет.
Обновив навигационное программное обеспечение, мы обнаружим, что у точки Омега есть вполне точные координаты. На углу вековечной и никогдашней. На перекрестке кайроса и хроноса.
Древние греки выделяли две разновидности времени, совсем не похожие друг на друга. Хронос – линейное, дискретное время, которое показывают часы. Оно неумолимо течет из прошлого через настоящее в будущее. Горизонтальное движение в пространстве. В наши дни мы особенно накоротке с хроносом: нам вечно его не хватает, жизнь мчится мимо в зеркале заднего вида. Суета и скукота одновременно. И каких бы мы ни достигали успехов и как бы ни жалели о прошлом, даже частичку хроноса не вернешь.
А еще древним была знакома идея кайроса – сакрального времени, глубокого настоящего. Оно объединяет все мгновения, прошлое-настоящее-будущее сливаются в один однородный священный момент. Кайрос – это жизнь в райском саду вне линейного времени и его неустанного течения к энтропии и распаду. Кайрос – это вертикальная axis mundi, полюс мира, опора, на которой уравновешена наша хроно-логия.
Интерпретации этой системы координат малоизвестны и спрятаны глубоко в эзотерических традициях. Розенкрейцеры (буквально «адепты Розы и Креста»), гностики и даже представители других авраамических религий, в частности ислама, считают, что «распятие» – это не буквальное описание смертной казни, а аллегория мучительного превращения в сторонника Омеги.
Согласно таким тайным традициям, христогенез возможен только в результате добровольного решения открыться навстречу вневременному кайросу, оставаясь укорененным в мимолетном хроносе. А живое, бьющееся, страдающее сердце может сделать это только в этом месте, на пересечении того и другого.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
