Текст книги "Скрытые таланты"

– Просто я подумала, что ваш сын мог увлечься Кристал Брук, если его брак оказался неблагополучным.

– Это была отговорка. – Роланд стукнул кулаком по подлокотнику кресла. – Не более чем надуманный предлог для удовлетворения его эгоистической похоти к этой шлюхе.

В неподвижности Калеба затаилась угроза.

– Я предупреждал, чтобы вы ее так не называли.

– Вот еще! Мне наплевать, что она была твоей матерью, – распалился Роланд. – Она была дрянью, и это факт. И мне наплевать, что говорил Гордон, я никогда ни на минуту не верил, что у Патриции был роман.

– Патриция? – быстро переспросила Сиренити. – Так звали жену Гордона?

– Чудесная молодая женщина. – Взгляд Роланда был пронзителен.

– Красивая молодая женщина, – пробормотал Франклин. – Утонченная, элегантная, воспитанная.

– Она была урожденная Клэрвуд, – внесла свою лепту Филлис с видимым удовольствием. – Из Клэрвудов Новой Англии, знаете ли. Старые деньги. Род восходит к прибывшим на «Мэйфлауэре»88
  Корабль, доставивший в 1620 году в Плимутскую бухту первых английских поселенцев.


[Закрыть]. Гордон познакомился с ней, когда ездил на Восток навестить друзей по колледжу. После скандала она вернулась в семью. Вышла во второй раз замуж. За какого-то сенатора, кажется.

– Мы ничего больше о ней не слышали после ее отъезда из Вентресс-Вэлли, – добавил Франклин шедшим как бы издалека голосом.

Калеб даже не слышал, что говорили Филлис и Франклин. Все его внимание было целиком обращено на деда.

– Значит, отец утверждал, что у Патриции была любовная связь?

– Это была ложь, – резко ответил Роланд. – Он выдумал это обвинение, чтобы оправдать свои собственные поступки.

– Ложь, одна лишь постыдная ложь, и ничего больше, – злым эхом откликнулся Франклин.

Сиренити склонила голову набок и подумала над этим.

– Вы уверены?

– Разумеется, уверен, – стоял на своем Роланд. – Силы небесные, Вентресс-Вэлли и сейчас небольшой городок, а тридцать четыре года назад он был еще меньше. Жене Гордона Вентресса было бы невозможно завести роман, чтобы об этом тут же не стало известно кому-либо из членов семьи.

– Даже если бы это было так, даже если бы у Патриции и был роман, то это ничего не меняет, ровным счетом ничего! – выкрикнул Франклин. – Вот что здесь важно. Гордон не имел права выставлять семью на позор и подвергать ее унижениям ни при каких обстоятельствах. Этому просто нет оправдания.

Роланд пристально смотрел на Калеба.

– Франклин прав. Я ни на одну секунду не поверю, что у Патриции был роман, но даже если и был, это оправдывает безответственности Гордона.

Франклин бросил на Калеба полный гнева взгляд.

– Твоего отца чрезмерно баловали с самого рождения. Роланд прощал ему все, что бы он ни сделал. Роланд настаивал, чтобы у него было абсолютно все. Пока я рос, я все время видел, что моего кузена воспитывают так, словно он представляет собой что-то особенное, словно он – просто юный принц, ожидающий коронования и возведения на трон клана Вентресов. А мне доставались лишь объедки.

– Довольно, Франклин, – твердо сказала Филлис. – Что было, то было. Нам всем известно, к чему привела избалованность Гордона. Важно то, что его поступкам нет оправдания. – Она метнула на Калеба сердитый взгляд. – Как и твоим, неблагодарный мальчишка. Когда я думаю о том, что все мы сделали для тебя, мне просто плакать хочется.

Чувство безысходности охватило Сиренити. Она встретилась глазами с Калебом.

– Мы никогда не узнаем правды, – проговорила она. – В некотором роде это ведь и не наше дело, верно? Что бы ни случилось между твоим отцом и Патрицией, это все в прошлом, где и должно остаться. Нам надо думать о будущем.

– А как насчет будущего нашей семьи? – требовательно спросил Роланд.

Губы Франклина сжались в тонкую линию.

– Очевидно, твоего внука это не волнует.

– Я всегда знала, что этим все кончится, – пробормотала Филлис. – С самого начала я видела, что Калеб так по-настоящему и не стал членом нашей семьи. Я знала, что он лишь терпел нас, чтобы извлекать пользу из денег и положения Роланда. Я чувствовала, что он никогда не любил никого из нас, сколько бы мы для него ни делали.

Лицо Роланда выражало непреклонность.

– Это все зашло достаточно далеко, Калеб. Ты ведешь себя так, как вел себя Гордон в тот день, когда сказал мне, что собирается жениться на Кристал Брук. И я скажу тебе сейчас в точности то же самое, что сказал тогда ему.

– И что же это? – спросил Калеб.

– Если ты пойдешь на этот позорный брак, я вычеркну тебя из завещания. Клянусь Богом, вычеркну. Ты не получишь ни цента из принадлежащих Вентрессам денег.

Сиренити заметила, что Филлис и Франклин были ошеломлены этой угрозой. Калеб устало усмехнулся.

– Неужели вы на самом деле думаете, что я буду сильно переживать, если вы лишите меня наследства? Хотите знать правду? Это будет для меня огромным облегчением.

– Облегчением? – У Франклина отвисла челюсть.

– Это даст мне свободу, – сказал Калеб.

– Как ты можешь так говорить? – ахнула Филлис. – Подумай о том, что ты потеряешь.

Калеб коротко и без интереса взглянул на нее.

– Мне не нужны деньги деда. В прошлом году мой личный доход от «Вентресс венчерс» был почти равен совокупному доходу всей семьи. Если я захочу, в будущем году он может стать еще выше. – Его губы сурово сжались. – Уверяю тебя, тетя Филлис, деньги – это самая незначительная из моих проблем.

– Я не могу этому поверить, – прошептал Франклин. – Ты не можешь говорить такое серьезно. После всего, что Роланд для тебя сделал? После всего, что сделала для тебя наша семья? Возьмешь и уйдешь от целого состояния, даже не оглянувшись?

– Как мне представляется, единственное, от чего ухожу, это тридцать четыре года непрерывной расплаты за грехи, как при шантаже. Так что это действительно будет облегчением.

– Шантаж? – Роланд вскочил на ноги. – Что это еще за чертовщина? Что это значит?

Калеб встал перед Роландом, слегка расставив ноги.

– Всю свою жизнь я расплачивался за то, что сделали мои родители. Мне не позволили забыть ни на минуту, что это я был причиной скандала и всей трагедии, постигшей семью.

– Минуточку, черт побери… – зарычал Роланд.

– Мне всегда ясно давали понять, что если бы не было меня, то все могло кончиться по-другому. Mожет, от Кристал Брук удалось бы откупиться. Может, мой отец в конце концов опомнился бы и вернулся домой, к жене. Кто знает? Но ничего этого не случилось, потому что родился я.

– Ты все не так понял, – прошептал Роланд.

– Неужели? Сколько раз вы говорили мне, что боитесь повторить со мной те же ошибки, которые вы сделали в отношении моего отца? Сколько раз вы говорили, что я во всем должен быть лучше, чем был отец? Что я должен доказать, что не испорчен дурной кровью моей матери?

– Ты не понимаешь, – раздраженно бросил Роланд.

– Сколько вы прочитали мне наставлений о долге и обязанностях перед семьей? Сколько раз вы называли мою мать шлюхой?

– Кристал Брук и была шлюхой! – яростно завопил Франклин. – Она все погубила!

Калеб даже не взглянул на него, продолжая неотступно смотреть на Роланда.

– Всю жизнь я занимался тем, что старался исполнять ваши желания. Но, что бы я ни делал, этого всегда было мало, верно? Я мало выигрывал матчей и мало получал призов – недостаточно, чтобы удовлетворить вас. Мало делал денег для семьи.

– Но послушай, – гневно заговорил Роланд, – если я и был немного строг с тобой, то это для твоего же блага.

– Нет, это было для вашего собственного блага, – возразил Калеб. – Вы пытались использовать меня, чтобы исправить ошибки прошлого. Вы заставили меня платить за них. Это и есть шантаж. А в отношении шантажа несомненно одно: он никогда не кончается. Но я ведь могу и перестать платить. Именно так я и собираюсь поступить.

У Роланда затряслись губы. Он отвернулся от Калеба и указал пальцем на Сиренити.

– Ну, так знай: если ты покинешь этот дом, чтобы уйти с этой женщиной, то можешь больше сюда не возвращаться.

– Я здесь с первого дня был нежеланным пришельцем, – тихо произнес Калеб. – Мне позволили остаться из милости. Вам пришлось довольствоваться мной, потому что, кроме меня, у вас не осталось ничего.

– Проклятие, ты говоришь в точности так, как твой отец, – сквозь зубы процедил Роланд.

– Дурная кровь всегда сказывается, не так ли. – Калеб протянул руку Сиренити. – Пошли отсюда, Сиренити.

От подступивших слез у Сиренити защипало глаза. Словно ты на борту «Титаника» и знаешь, что должно случиться, но не в силах предотвратить надвигающуюся катастрофу. Она медленно вложила свою руку в руку Калеба.

Он направился к двери, таща ее за собой.

– Это все она. – Франклин почти подпрыгивал от возбуждения. – Это она во всем виновата.

– Мне очень жаль, – прошептала Сиренити.

– А мне – нет, – сказал Калеб. Он коротко кивнул Долорес, появившейся в дверях. – До свидания, Долорес.

– Пожалуйста, не надо так делать, Калеб, – умоляюще произнесла Долорес.

– Я вынужден так поступить. – Калеб остановился и оглянулся на Роланда. – Вам не следовало доводить меня до крайности. Я, вероятно, так и продолжал бы вечно расплачиваться, уступая шантажу. Так и продолжал бы лезть из кожи вон, исполняя ваши желания. Но вы сделали одну ошибку. Вы попытались встать между мной и тем единственным, что нужно мне.

Роланд смотрел на Калеба глазами, в которых бушевала неистовая ярость.

– Давай, убирайся отсюда. Забирай свою потаскушку и больше никогда не возвращайся.

– Пошли, Сиренити, – пробормотал сквозь зубы Калеб и потянул ее за собой в коридор.

– Минуточку. – Она отчаянно цеплялась за дверной косяк, продолжая смотреть в глаза Роланду. – Приезжайте пообедать с нами в четверг. Это послезавтра. Пожалуйста. Я приготовлю овощи с карри. Вам понравится.

– Сиренити, да прекрати же, наконец! – Калеб сильно дернул ее за запястье, и ему удалось оторвать ее руку, мертвой хваткой вцепившуюся в косяк двери.

– Уиттс-Энд, – крикнула Сиренити, пока Калеб тащил ее по коридору. – Час езды. А там просто спросите любого, где я живу. Если пойдет снег, остановитесь в Буллингтоне. Мы приедем за вами. У меня есть цепи на колеса.

– Черт побери, Сиренити, замолчи сейчас же! – Калеб уже открыл наружную дверь.

– Мы будем ждать вас, мистер Вентресс! – крикнула Сиренити. – В шесть. Если хотите, приезжайте раньше. Можете остаться и на ночь. Места хватит.

Калеб вытащил ее на крыльцо.

– Проклятие. – Он с грохотом захлопнул входную дверь и стал спускаться с крыльца к «ягуару». – Какого дьявола? Что на тебя нашло?

– Пробую изменить прошлое.

– Кое-кому это наверняка не понравится.

Глава 16

Мягкие аккорды вальса проникли в беспокойные сновидения Сиренити. Казалось, что музыка звучит теперь гораздо ближе, чем раньше.

Она прижимает к себе младенцев и нежно баюкает их, ожидая, когда откроется дверь наполненной солнцем белой комнаты.

Сиренити вздрогнула и проснулась. Оказалось, что она в постели одна. Приподнявшись на локте, она посмотрела на настольные часы. Три часа утра. Она нахмурилась. Звуки вальса все еще доносились издали, хотя сон рассеялся.

Сиренити откинула одеяло и выбралась из постели. Стеклянный занавес задрожал, сыграв целую симфонию для колокольчиков с молоточками. Она засунула ноги в шлепанцы и потянулась за халатом. Звуки вальса стали слышны громче, когда она шла по короткому коридору в гостиную. В доме было холодно. Прогоревшие угли в печи давали очень мало тепла.

Ее встретил мягкий свет лампы, когда она остановилась в арочном проеме, ведущем в гостиную. Калеб в одних джинсах сидел на диване. Волосы его были взлохмачены, словно после неспокойного сна. Несмотря на холод, он был босиком.

Он сидел, подавшись вперед, поставив локти на колени. Перед ним на кофейном столике стояла открытая шкатулка Кристал Брук. Он внимательно следил за судорожными движениями крошечных танцоров.

– Я не ожидал, что разбужу тебя, – сказал Калеб, не отрывая глаз от шкатулки.

– Не страшно. Тем более, что я не очень хорошо спала. – Мягко ступая, Сиренити вошла в комнату и опустилась на диван рядом с ним.

– Это тоже из-за меня. Мне не следовало вовлекать тебя в эту сцену у деда в доме.

– Я же сама настояла, чтобы ты взял меня с собой.

Калеб наблюдал за фигурками танцоров.

– Знаешь, он не приедет в четверг обедать.

– Ну, если не приедет, я снова приглашу его на воскресенье.

– Ты зря теряешь время.

– Может, да, а может, и нет. – Сиренити спрятала руки в рукава халата и наклонилась вперед, чтобы посмотреть на шкатулку. Газетные вырезки во внутреннем отделении были все так же аккуратно сложены. – О чем ты думаешь?

– Об одной вещи, которую сказал сегодня Франклин.

– Он сегодня много чего говорил. Он, похоже, думает, что его долг – сохранять прошлое свежим и живым. Какой это печальный и озлобленный человек!

– Печальный и озлобленный?

– Именно такое впечатление он и производит, – сказала Сиренити. – Сегодня у него было какое-то странное выражение в глазах, когда он говорил о твоем отце и о Патриции.

– Я думаю, что Франклин всегда завидовал моему отцу. И, конечно, он очень часто говорил мне, какой красавицей была Патриция Клэрвуд. Безупречная леди, как любит напоминать мне тетя Филлис. Она всегда говорила о ней как о женщине, которая должна была быть моей матерью.

– Женщина, у которой, возможно, была любовная связь за спиной твоего отца, – в раздумье проговорила Сиренити.

– Роланд и Франклин правы. Даже если у Патриции был роман с другим мужчиной, это не оправдывает поступка моего отца. Ему бы следовало сначала развестись с Патрицией, а потом уже делать ребенка Кристал Брук.

– Ну, как я уже говорила сегодня, это все в прошлом. Там пускай и остается, Калеб.

– И мне бы этого хотелось. – Калеб смотрел на миниатюрные вальсирующие фигурки, пока не замерли звуки музыки. – Но прошлое почему-то вернулось и неотступно меня преследует.

– Это из-за меня. – Сиренити тяжело вздохнула. – Если бы не я, этой ужасной сцены между тобой и твоими родными никогда бы не было.

– Ошибаешься. – Калеб повернул голову и посмотрел на нее. Его глаза лихорадочно блестели. – Никогда больше такого не говори. Я уже столько живу среди призраков – с того дня, когда Роланд привез меня в Вентресс-Вэлли. Я так привык к ним, что и сам уже начал превращаться в призрак.

Сиренити испуганно посмотрела на него:

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ничего. – Калеб взял в руки шкатулку и снова завел музыкальную пружину. – Это больше не имеет никакого значения.

– Нет, имеет. – Она тронула его за руку. – Ты и сейчас чувствуешь, будто превращаешься в призрак?

– Нет. – Он поставил шкатулку обратно на стол. Фигурки задергались под звуки вальса. – В последнее время я очень остро ощущаю себя живым. – Он слабо улыбнулся. – Я ощущаю себя так впервые за много лет. И все благодаря тебе.

Он потянулся к Сиренити и привлек ее к себе. Она сразу же почувствовала в нем бурный прилив страсти. Ее подхватил мощный поток мужской энергии и силы. И понес вдаль на крутой волне растущего возбуждения.

– Калеб.

– Ты даже не можешь себе представить, какое это потрясающее ощущение. Как славно звучит мое имя, когда ты вот так его произносишь. – Калеб повалился назад на подушки дивана, не отпуская Сиренити. – Как это здорово хотеть женщину так сильно, как я хочу тебя.

– Я рада, что ты хочешь меня. – Сиренити приникла к его обнаженной груди и запустила пальцы ему в волосы. Вспышка его желания вызвала у нее глубоко внутри ответный всплеск. Ее обдало жаром, дыхание стало неровным.

Калеб жадно впился ей в губы. Поцелуй становился все глубже, пока она не задрожала в ответ. Тогда его губы стали ласкать ее шею. Он потянул за пояс ее халата. Когда халат распахнулся, он сунул под него руки, сдвинул подол ее ночной рубашки до самой талии и накрыл ладонями ее ягодицы. Его пальцы жадно и нежно стали мять податливую плоть.

Сиренити резко втянула в себя воздух. Она почувствовала, как под ней шевельнулась его нога. Он поднял колено. Грубая ткань его джинсов шершаво прошлась по внутренней стороне ее бедер, обжигая кожу, открывая путь его прикосновениям. Животом она ощутила пульсацию его рвущейся на волю эрекции.

– Ты такая мокрая, что я чувствую это даже сквозь джинсы, – пробормотал Калеб. – Я хочу тебя сейчас. Пока не сошел с ума.

Она улыбнулась, глядя на него сверху вниз.

Он порывисто сел, подхватил ее на руки и встал с дивана. Сиренити поцеловала его в плечо и прочесала пальцами волосы у него на груди.

Калеб обогнул подлокотник дивана и сделал два шага в направлении коридора. Тут он остановился и застонал.

– Проклятие, я не успею добраться до спальни.

Он опустил Сиренити на пол. Она еле держалась на ногах и в поисках опоры прислонилась к спинке дивана, облокотившись на нее обеими руками. Послышался звук расстегиваемой «молнии».

Она отвела в сторону свесившиеся ей на глаза волосы, и ее взору предстало тело Калеба во всей красе наивысшего возбуждения. Пакетик из фольги был уже вскрыт, и в считанные секунды он был готов.

– Я хочу быть в тебе. – Его голос превратился в хриплый шепот. Глаза горели огнем чувственного голода.

Он придвинулся вплотную, встал между ее ногами. Обхватил ее за талию и приподнял. Сиренити задохнулась и еще крепче вцепилась в спинку дивана. Неотрывно глядя ей в глаза, он мощным толчком вошел в нее.

Сиренити выгнулась и негромко вскрикнула, когда он стал частью ее. Голова ее запрокинулась. Он поцеловал ее шею, крепче сжал ей бедра и начал двигаться в ней. Его неистовое желание распалило в ней ответную страсть. Она почувствовала, как нижнюю часть ее тела охватывает это фантастическое ощущение стягивания, сжатия. Инстинктивно она подалась ему навстречу. Ее ногти впились в обивку дивана.

– Обхвати меня ногами, – пробормотал Калеб ей в шею. – Прижмись крепче. Да. Вот так. И еще. Да. Да. – Одной рукой он нащупал маленький, упругий бутон у нее между ног.

Она тихо вскрикнула, когда начались нежные судороги.

В следующее мгновение Калеб остановился и замер, достигнув своей вершины. Сиренити ощутила, как раз за разом содрогается его тело.

Откуда-то до нее опять донеслись звуки вальса.

Теперь ближе. Совсем близко.

Много позже Калеб пошевелился на диване. Он нахмурился, ощутив, что в комнате стало холоднее. Надо бы встать и расшуровать печку, подумал он. А еще лучше, наверно, будет забраться в постель вместе с Сиренити под груду одеял. Они оба замерзнут, если останутся здесь на диване надолго.

Он почувствовал, как она шевельнулась на нем. Одна гладкая нога проскользнула у него между бедрами. Небольшой пухлый сосок переместился по его груди. Калеб улыбнулся. Подумав, он решил, что у них вряд ли есть шанс замерзнуть. Тепла, которое они совместно генерировали, хватило бы, чтобы снабдить энергией большой кусок северо-западного побережья в середине зимы.

Черт возьми, я просто здорово себя чувствую после часа любви с Сиренити. В мире нет ничего лучше этого ощущения.

– Калеб?

– Да? – Он запустил руку в ее потрясающие волосы.

Она подняла голову и заглянула ему в лицо своими таинственными, как у феи, глазами.

– Ты так и не рассказал мне, о чем тогда думал. Что-то связанное с Франклином. И вообще, что тебя заставило выскочить из постели?

Калеб вспомнил о шкатулке, оставшейся на кофейном столике. Он повернул голову на подушке и долго смотрел на нее. Музыка умолкла несколько минут назад. Танцоры неподвижно застыли над старыми газетными вырезками, в которых прятались тени его прошлого.

В голове его снова заворочались беспокойные мысли, вытесняя до того владевшее им ощущение тепла и довольства.

– Я не мог уснуть, потому что меня преследовали мысли о том, что сказал Франклин. О двух сделках, которые, по его словам, были у него с Эстерли.

– А что с этими сделками?

– Он утверждал, что в обоих случаях в точности следовал инструкциям. – Калеб неохотно выбрался из-под теплой, уютной тяжести Сиренити, плотно укутал ее в халат и сел рядом с ней. – Он припарковывал машину, уходил в аллею.

– И оставлял деньги в бардачке. – Сиренити потуже затянула пояс. – Наверно, Эмброуз мог два раза съездить в Вентресс-Вэлли и подобрать деньги, которые вымогал, но я все равно никак не могу заставить себя поверить, что он это сделал.

Некоторое время Калеб молчал. Потом встал и подошел к печке. Открыл дверцу и сунул в топку полено. Вернулся к дивану, сел и снова стал задумчиво рассматривать шкатулку.

– Я могу поверить, что он сделал это один раз, – сказал наконец Калеб тихим голосом. – Но не дважды.

– Не понимаю.

Калеб взял шкатулку и посмотрел в зеркальце, которое было приклеено к внутренней стороне крышки, обтянутой голубым атласом.

– Если верить дяде Франклину, а это, в лучшем случае, рискованно, учитывая его последние «достижения», то он имел с Эстерли дело в двух случаях.

– И что?

– А то, что если он сказал правду, когда в тот день утром звонил мне сюда, то получается, что второе требование шантажиста поступило уже после смерти Эстерли.

– Вот это да! А ведь ты прав.

– По словам Франклина получается, что кто-то забрал деньги из его машины значительно позже, чем Эстерли упал с этой лестницы.

Сиренити сидела совершенно неподвижно, зажав в кулаки концы пояса.

– Действительно, что-то многовато здесь бродит призраков в последнее время.

– Мне самому начинает так казаться.

– Как ты сказал, мы не можем быть до конца уверены, что Франклин говорил правду о том, как его шантажировали, а тем более о времени выплаты вторых пяти тысяч долларов, – осторожно заметила Cиренити.

– Не можем, – согласился Калеб. – Он мог и солгать. Хотя ведь уже признался, что заплатил пять тысяч долларов в первом случае. Зачем ему лгать о второй сделке?

– У меня почему-то не сложилось впечатления что Франклин врал хотя бы в одном случае из двух. Но ты знаешь его намного лучше, чем я. Что думаешь ты?

Калеб встретился с ней глазами в зеркальце.

– В то время я не задумался над этим. Было много всего другого.

Сиренити зябко вздрогнула.

– Это уж точно.

– В тот момент, во время выяснения отношений, Франклин мог думать только о том, что все начало выплывать наружу и оборачиваться против него. Его уже уличили в одной лжи, так что вряд ли ему стоило продолжать в том же духе. Какой был бы в этом смысл?

Сиренити кивнула.

– Тем более что он считал свои действия оправданными. Ведь фотографии-то существовали. Конечно, его миленький планчик пошантажировать меня провалился, но шокировать весь клан этими фотографиями ему тем не менее удалось. Так что он добился таки того, на что мог рассчитывать.

– Две шантажные сделки, одна до смерти Эстерли и еще одна после. – Варианты истолкования этого факта неотступно кружили в голове Калеба. – Двое шантажистов или один?

Сиренити нахмурилась.

– Ты думаешь, что за всем этим с самого начала мог стоять кто-то другой, а не Эмброуз?

– Может быть и так.

– Вот в этом для меня больше смысла. Эмброуз просто никак не тянул на шантажиста. Выклянчивать деньги – это да, но вымогать – нет и нет.

– Мы вернулись к тому выводу, к которому уже приходили, – сказал Калеб. – Кто-то еще помимо Эстерли знал об этих фотографиях, обо мне и моем прошлом.

– Больше всего меня тревожит вот что: твой дядя явно убежден, что в обоих случаях имел дело с Эмброузом Эстерли. А фотографии могли быть только у Эмброуза и больше ни у кого.

– Ладно, допустим, что шантажист каким-то образом завладел фотографиями и выдал себя за Эмброуза. Франклин ведь ни разу не встречался с ним лично, так? И с Эстерли он тоже не был знаком. – Калеб задумался. – Во всяком случае, речь идет о мужчине. Это нам известно. Франклин сказал, что по телефону с ним разговаривал мужской голос.

– Ну, не знаю. У некоторых женщин тоже бывает очень низкий голос.

– Например, у Джесси.

Сиренити быстро затрясла головой.

– Нет, я просто не могу поверить, что она способна на такое.

Брови Калеба поползли вверх.

– Посмотри правде в глаза, Сиренити. Ты никогда и не сможешь поверить, что кто-то из твоих друзей, живущих здесь, в Уиттс-Энде, может оказаться способным на такое дело.

– Ты прав.

– Судя по тому, что я слышал от тебя и всех и каждого здесь в округе, Джесси знала Эстерли лучше, чем кто бы то ни было. Он все оставил ей. Будучи его единственным близким другом и наследницей, она имела доступ к его архиву до и после его смерти.

– Я не могу себе представить, чтобы Джесси вдруг занялась вымогательством. Она одна из немногих здесь, в Уиттс-Энде, кто прилично зарабатывает на жизнь своим искусством.

– Если Эстерли продал первый набор снимков за наличные, чтобы приобрести фотоаппаратуру, он мог по секрету рассказать об этом Джесси, – сказал Калеб. – После его смерти она могла увидеть, какие возможности открываются при данной ситуации, и решила продолжить с того места, где он остановился.

– Нет.

Калеб посмотрел на нее.

– Тогда подумай, кто еще здесь, в Уиттс-Энде, отвечает нашим критериям. Кто еще мог иметь доступ и к твоим фотографиям, и к информации о моем прошлом?

Взгляд Сиренити остался твердым.

– А почему это обязательно должен быть кто-то из живущих в Уиттс-Энде?

Калеб молчал целую секунду.

– Потому что все началось здесь, в Уиттс-Энде, – ответил он наконец. – От логики никуда не уйдешь. Все началось с того, что Эстерли направил тебя ко мне, чтобы ты наняла меня в качестве консультанта.

– Это не значит, что все проистекает из Уиттс-Энда, – возразила она.

– Но другого разумного объяснения нет. – Он перевел взгляд на шкатулку. – Я почему-то все время думаю, что ответ где-то здесь. Все всегда возвращается к этому.

– К шкатулке?

– Это все, что мне досталось от нее. – Калеб осторожно сунул руку в шкатулку и извлек стопку потрепанных вырезок. – Может, здесь что-нибудь обнаружится. Какое-то имя. Новое направление, которое мы можем попробовать.

– Я возьму одну половину, а ты другую. – Сиренити взяла у него часть вырезок. – Надо составить список всех имен, упоминавшихся в связи с тем давним скандалом. Кто знает? Может, комy-то из нас удастся за что-нибудь зацепиться.

– Ладно. – Калеб встал и отправился на поиски ручки и бумаги. Найдя их, он принес все на кофейный столик. Потом пошел на кухню и налил два маленьких стаканчика бренди.

Он не знал, как Сиренити, но у него было такое чувство, что нелишне будет капельку подкрепиться перед предстоящим решением головоломки.

Полчаса спустя список был готов. Он вышел не очень длинным; и большинство имен было Калебу знакомо. В него были включены имена всех членов его семьи, жены Гордона Патриции, горсточки жителей Вентресс-Вэлли, а также одной-двух второстепенных политических фигур, имевших влияние в то время, а ныне давно покойных.

Сиренити изучала список.

– Все эти люди могли знать о твоем прошлом, но среди них нет никого, кто мог бы знать обо мне и о снимках, которые сделал Эмброуз.

– Этого мы точно не знаем. Надо будет нанять частного детектива, чтобы проверить некоторые иа этих имен, – сказал Калеб.

Сиренити тревожно вскинула на него глаза.

– Если ты пошлешь в Вентресс-Вэлли человека, который будет задавать вопросы о том давнем скандале, то обязательно поднимется шум.

– Неужели ты думаешь, что это меня остановит? – Нахмурившись, Калеб рассматривал порванную атласную подкладку, выстилавшую крышку шкатулки. – Сейчас меня волнуют только ответы. И я собираюсь получить их.

– Я понимаю, – тихо проговорила Сиренити. – Просто хотелось бы сделать это как-нибудь иначе. И так уже немало испорчено.

– Знаешь, здесь есть что-то странное. – Калеб взял шкатулку в руки. – Я собираюсь это разломать.

– Вижу и могу понять. Знаешь что, Калеб? Я думаю, что кровь действительно сказывается. Стоит тебе встать на определенный путь, как ты становишься в точности таким же упрямым, как твой дед.

Он быстро взглянул на нее.

– Ты не поняла. Я собираюсь ломать не прошлое, а всего лишь эту шкатулку.

– Шкатулку?

– Этот разрыв в подкладке какой-то странный. Какой-то слишком уж аккуратный. Как будто подкладку разрезали бритвой или ножом. Все другие дыры от износа.

Сиренити внимательно посмотрела на разрез в выцветшем голубом атласе подкладки.

– Ты правда думаешь, что здесь что-то особенное?

– Да.

Калеб взял зеркальце за уголок и одним движением оторвал его от внутренней стороны крышки. Вместе с ним оторвался и большой лоскут тонкого голубого атласа.

Наружу выпала спрятанная за подкладкой черно-белая фотография. Она легла лицевой стороной вверх на ящичек для колец.

Калеб смотрел на лежащую перед ним фотографию трех человек. Среди них – Кристал Брук. Она в скромном платье с высоким воротом, по моде тридцатилетней давности. Широкополая шляпа элегантно сидит на ее платиновых волосах. Наклонив лицо, она улыбается ребенку, которого держит на руках.

Рядом с ней стоит Гордон Вентресс, нежно обняв ее за плечи одной рукой. Он смотрит прямо в объектив фотоаппарата с безошибочно узнаваемой улыбкой счастливого отца.

– Калеб. – Сиренити наклонилась вперед, чтобы лучше видеть, и глаза ее сияли от радостного удивления. – Это же семейный портрет. Это ты и твои родители.

У Калеба не нашлось ни одной умной фразы. И он не мог глаз оторвать от фотографии.

– Похоже на то.

– Настоящий семейный портрет. – Сиренити засмеялась от восторга. – Это совершенно потрясающе. Какой же ты счастливчик – у тебя теперь есть фотография, где вы сняты все втроем. Посмотри, как счастливы твои родители. Они просто сияют. Ясно, что они очень любили и друг друга, и тебя.

Калеб все смотрел и смотрел на фотографию, пока не заметил, что видит ее нечетко, расплывчато. Oн раздраженно помигал несколько раз, и его обычно превосходное зрение полностью восстановилось.

– Интересно, почему ее засунули за подкладку.

Сиренити чуть повела плечом.

– Я вполне могу себе представить, что твоя мать спрятала ее туда, чтобы сохранить на память, а потом забыла об этом.

– Должно быть, дед не видел ее, когда клал в шкатулку вырезки. Если бы нашел, то обязательно бы уничтожил.

– Наверняка ты этого не знаешь, – мягко сказала Сиренити. – Во всяком случае, нет смысла гадать о том, что мог бы сделать Роланд тридцать четыре года назад.

Калеб постарался подавить этот поток непонятных эмоций, грозивший захлестнуть его. Давать какую-то волю чувствам тоже неплохо время от времени, но эти чувства иногда могут чертовски мешать. Его спокойствие, методичность и логика начинали давать сбои, когда вмешивалась эмоциональная сторона его натуры.

Усилием воли он вернул себе ясность и четкость мысли.

– Фотография интересна, но это не основная зацепка.

– Наверно, ты прав.

– Сиренити? – Калеб убрал фотографию в шкатулку и закрыл крышку.

– Да?

Он сделал глубокий вдох и ощутил, как медленно и тяжело пульсирует у него в венах кровь.

– Ты выйдешь за меня замуж?

Ее рот открылся в беззвучном восклицании. Казалось, у нее что-то случилось с горлом.

– За тебя замуж? – Ее голос звучал выше, чем обычно. – С какой это стати ты хочешь на мне женитъся?