Текст книги "Скрытые таланты"

– Нет, – прошептала она, вырываясь из его объятий. – Не надо.

– Почему нет? – Он не хотел спорить. Он был в состоянии думать лишь о том, как уложить Сиренити в постель. – Пару дней назад у меня сложилось впечатление, что ты передумала и хочешь, чтобы мы занялись любовью.

Она сердито посмотрела на него, торопливо поправляя халат.

– Не имеет значения, чего я хочу или не хочу. По крайней мере сегодня. Это было бы, без сомнения, полной противоположностью тому, что твой дед считает хорошими манерами. Его поколение не одобряет подобных вещей. Будет правильно, если мы отнесемся с должным уважением к его взглядам и привычкам.

– Черт побери, Сиренити, я же сказал тебе, мне плевать на то, что он подумает.

– Да, я знаю, но я гостья у него в доме и считаю, что должна вести себя по его правилам. Он производит впечатление очень старомодного человека. Он бы, вероятно, счел совершенно неприличным с нашей стороны заниматься сексом здесь, в этой спальне, где ты спишь с детства.

Калеб понял, что она говорит это вполне серьезно.

– Хотя деду перевалило за восемьдесят, он не страдает старческим слабоумием. Держу пари на что угодно: он думает, что мы с тобой спим.

– Дело не в этом, – сказала она, направляясь к двери на веранду. – Дело в том, что он такой человек, который ожидает, что его внук будет вести свои лю6овные дела, соблюдая приличия и такт. Именно так делалось в его время.

– А ты откуда знаешь?

– Ладно, перестань. Это же очевидно. – Она остановилась, взявшись за дверную ручку. – Скажи мне правду. Ты когда-нибудь занимался любовью с другой женщиной под этой крышей?

Калеб одной рукой облокотился на крышку бюро и несколько секунд молча разглядывал ее. Он чувствовал, что не на шутку сердит. Он хотел сделать следующий шаг в их отношениях. А Сиренити почему-то вдруг заупрямилась. Если бы на ее месте была любая другая женщина, то он заподозрил бы, что она играет с ним в кошки-мышки. Но Сиренити – это Сиренити. Он не мог представить себе, чтобы она с успехом играла в такую игру.

– Нет, – сказал Калеб. – Никогда.

– Вот видишь? До сих пор ты считал необходимым соблюдать приличия, приезжая сюда. Ты должен это признать.

Калеб подумал над этим, потом пожал плечами.

– Пожалуй, ты права. – Временами Сиренити бывала чертовски проницательна. Действительно, во всех немногих случаях, когда он привозил сюда свою женщину, чтобы познакомить ее с Роландом, он считал своим долгом вести себя с безупречностью, которой от него и ожидали.

– Это в общем-то маленький городок с присущими таким городкам ценностями, – лекторским тоном произнесла Сиренити. – Твой дед прожил здесь всю жизнь. Ты здесь вырос. Все тебя знают. Не надо быть социологом, чтобы понимать, что некоторые вещи никогда не меняются в маленьких городках.

– Если уж ты так настроена уважать обычаи маленького городка, то зачем явилась ко мне в комнату? – спросил Калеб.

Она густо покраснела.

– Я пришла сюда, потому что мне обязательно надо было поговорить с тобой. Я хотела, чтобы ты дал мне честное слово, что ты не используешь меня для каких-то своих целей.

– Сиренити…

– Но теперь, когда мы так приятно поболтали и я знаю, что ты не затеял никакой сомнительной игры со своей семьей, мне действительно пора вернуться к себе в комнату.

– Сиренити… – терпеливо повторил Калеб.

– Что? – Вцепившись одной рукой в отвороты своего халата, она тихо открыла застекленную дверь и выглянула в темноту. Ей явно не хотелось, чтобы кто-нибудь заметил, как она украдкой пробирается обратно в свою комнату.

– Просто я думал, тебе приятно будет узнать, что их было немного.

– Кого было немного? – спросила она, обернувшись через плечо.

– Женщин. И я был всегда исключительно тактичен.

Она широко улыбнулась.

– Я знаю. И это одно из того, что мне нравится в тебе, Калеб. У тебя высокие критерии во всем.

– Но я не один такой, – сказал он. – Не так ли?

– Не один. У меня тоже свои критерии. – Она шагнула за порог в холодную темноту и тихо закрыла за собой дверь.

Калеб подошел к двери, беззвучно открыл ее и стал смотреть, как Сиренити торопливо идет вдоль веранды к двери своей комнаты. Когда она благополучно дошла до нее и скрылась внутри, он снова закрыл свою дверь и прислонился к ней с тихим стоном глубоко прочувствованного сожаления.

Он подумал о состоянии своего сильно возбужденного тела и решил, что ему будет очень трудно заснуть. Похоже, это становится неприятной привычкой. В самое ближайшее время ему придется что-то предпринимать, чтобы повернуть этот сумасшедший роман в нормальное русло.

Он в раздумье посмотрел на бюро, куда спрятал пластмассовую шкатулку Кристал Брук. Потом пересек комнату и выдвинул ящик. Он долго стоял и смотрел на безвкусную коробочку. В голове у него эхом отдавались сказанные Сиренити слова. Представляю, как она ею дорожила и как дорожишь ею ты – ведь для тебя это память о маме.

Сиренити ошиблась, подумал он. Эта шкатулка ничего для него не значит. В один прекрасный день он возьмет и выбросит ее.

Калеб поставил обутую в сапог ногу на нижнюю перекладину забора, которым был обнесен выгул, положил руки на верхнюю и стал рассматривать великолепного серого жеребца с чувством удовлетворения, присущим наезднику.

Он с детства был приучен разбираться в лошадиных статях, и у него не вызывало сомнений, что этот араб – призовая лошадь. Уиндсейлер был одним из лучших племенных жеребцов, которыми когда-либо владел Роланд Вентресс. Этот жеребец был потомком Уиндстара, и это было видно. В его больших темных глазах светился древний лошадиный ум, а изящество и грация сквозили в каждой точеной линии его тела, созданного для воплощения выносливости и мощи.

– Хорош, а? – спросил Роланд, подходя и становясь рядом с Калебом.

– Очень впечатляет. – Калеб смотрел, как Уиндсейлер жует сено.

– Все его жеребята получаются породистыми, – сказал Роланд. – У всех его экстерьер и его выносливость. И во всех видна стать Уиндстара. Кровь сказывается.

– Вы так всегда и говорили.

Роланд прислонился к верхней перекладине забора.

– Эта не похожа на других.

– Вы имеете в виду жеребят этого сезона?

– Я не имею в виду лошадей. Я говорю о Сиренити Мейкпис.

Калеб усмехнулся про себя.

– Не похожа.

– Ты к ней относишься более серьезно, чем к предыдущей?

– Более серьезно?

– Черт возьми, не играй со мной в игрушки, сынок. – Роланд сузил глаза. – Ты же понимаешь, о чем я говорю. Ты собираешься на ней жениться или нет?

– Я сообщу вам, как только решу, – вежливо ответил Калеб.

– Тебе давно уже пора остепениться и завести семью. Черт побери, у меня в твоем возрасте уже был двенадцатилетний сын.

– Я сознаю это, сэр.

– Проклятие, в последнее время разговаривать с тобой – все равно что разговаривать с каменной стеной. Каждый раз, когда я вижу тебя, с этим обстоит все хуже и хуже.

– Что вы хотите от меня услышать? – спросил Калеб.

– Ты знаешь, что я хочу от тебя услышать. – Роланд ухватился за перекладину забора. – Я хочу, чтобы ты сказал, что собираешься жениться на хорошей женщине и начать делать детей. Я ведь не вечно буду жить. До того, как сойти в могилу, я хочу знать что растет еще одно поколение Вентрессов.

– Мои двоюродные рожают детей направо и налево. Вчера у вас на дне рождения была масса Beнтрессов.

– Это не одно и то же, и тебе, черт возьми, это прекрасно известно. – Роланд кипел негодованием. – Мне не следовало позволять тебе эту затею с «Beнтресс венчерс». Надо было настоять, чтобы ты вернулся сюда, в Вентресс-Вэлли. Все пошло не так, после того как ты открыл собственный бизнес.

Калеб пожал плечами. Они оба знали, что в деле «Вентресс венчерс» мнения Роланда никто не спрашивал. Решение о том, чтобы основать собственное дело, Калеб принял задолго до окончания колледжа. Он знал, что ни за что не останется жить в Вентресс-Вэлли.

«Вентресс венчерс» полностью принадлежала ему одному, а таких вещей у него было очень немного. Он вел дело так, как считал нужным, и ни перед кем не отчитывался, кроме себя самого.

– Что вы имеете в виду, говоря, что все пошло не так? – спросил Калеб.

– Я почувствовал, что после этого ты стал как бы отдаляться от меня. – Изборожденное морщинами лицо Роланда исказила гримаса гнева и разочарования. – Черт возьми, я не знаю, как это объяснить. Когда я оглядываюсь назад, то понимаю, что все началось еще раньше, до того, как ты основал «Вентресс венчерс». Все началось в тот день, когда ты уехал в колледж, верно?

– Не понимаю, о чем речь, – сказал Калеб. – Уж не хотите ли вы сказать, что я пренебрег своими обязанностями по отношению к семье?

– Нет, черт побери. Ты по-прежнему делаешь все правильные ходы, но теперь это выглядит так, будто ты просто дергаешь за веревочку и нажимаешь на кнопки.

– Ну, это не слишком конкретно, – сухо возразил Калеб. – Наверно, неплохо было бы уточнить, что вы имеете в виду. Может, вы недовольны тем, как я вложил деньги семьи?

– Да нет же, черт возьми. – Роланд бросил на него сердитый взгляд. – Финансовое положение семьи сейчас выглядит лучше, чем раньше, и ты это знаешь. Сегодня у Вентрессов больше денег, чем когда бы то ни было.

– Меня удивляет, что вы это признаете.

– А почему это должно тебя удивлять? Ты сделал то, что от тебя и ожидалось. И не одной только нашей семье пошло на пользу то, что ты взялся вести наши финансовые дела. Вся наша долина стала более процветающей благодаря тем новым предприятиям, которым ты помог встать на ноги.

– Тогда чем же конкретно вы недовольны?

– Неужели до тебя не доходит? – Роланд махнул рукой в сторону дома и конюшен. – Какой смысл во всем этом, если я не могу быть уверен, что новое поколение продолжит род Вентрессов? Я потерял сына из-за этой шлюхи, она украла его у семьи и соблазном заставила забыть об ответственности. Единственное, что у меня осталось, это ты.

Калеб посмотрел на часы.

– Долорес будет ждать нас к завтраку.

– Этот проклятый завтрак никуда не денется, – проворчал Роланд. – Меня уже давно беспокоит одна вещь, и я подумал, что, может быть, пора выложить карты на стол. Мне надо задать тебе один вопрос, и я хочу, чтобы ты ответил на него честно. Я учил тебя быть правдивым, и, насколько я знаю, ты никогда мне не лгал. Не начинай и теперь.

– Что за вопрос?

– Мы оба с тобой знаем, что только ты один способен исправить вред, который эта шлюха нам причинила тогда, много лет назад, – сказал Роланд. – Только ты один можешь передать мою кровь дальше в будущее. И я спрашиваю тебя: ты сделаешь это?

– Не называйте ее шлюхой.

Роланд посмотрел на него непонимающим взглядом.

– О чем ты толкуешь, черт побери?

Калеб сжал перекладину забора с такой неистовой силой, что сам удивился, почему дерево не треснуло, но ему удалось заставить свой голос звучать очень ровно. Он почему-то вспомнил выражение восторга на лице у Сиренити, когда она рассматривала шкатулку минувшим вечером.

– Я сказал, не называйте ее шлюхой, – спокойно повторил Калеб. – Как бы там ни было, Кристал Брук была моей матерью.

Роланд был ошарашен.

– В чем дело? Ты что, ума лишился? Ведь ты знаешь, кто она была такая. Я достаточно часто говорил тебе это.

– Да, говорили. И, возможно, вы правы. Но я ее сын и не хочу, чтобы кто бы то ни было называл ее шлюхой, или сукой, или потаскухой.

– Да ты просто спятил, мой мальчик! Какая муха тебя укусила?

– Кто знает? Может, это дурная кровь начинает в конце концов проявляться во мне. Извините меня, сэр. Я собираюсь пойти позавтракать. Сегодня мне предстоит долгий обратный путь – я должен вернуться на объект, который консультирую.

Он повернулся и зашагал к дому.

– Не смей поворачиваться ко мне спиной, Калеб Вентресс, – закричал Роланд. – Это я взял тебя к себе и вырастил. Я дал тебе семью. Дал тебе крышу над головой. Научил тебя всему, что должен знать мужчина. Клянусь Богом, ты будешь относиться ко мне с уважением.

Калеб остановился. Медленно повернулся и посмотрел на человека, в жертву которому принес почти все свои юношеские годы.

– Да, сэр.

– Что это значит?

– Это значит, что я отношусь к вам с уважением, сэр. И всегда буду так относиться.

Глаза Роланда сверкали бессильной яростью. Он потребовал от Калеба подтверждения в том, что тот должен уважать его, и получил такое подтверждение. Но оба понимали, что этого недостаточно.

Когда-то между ними было нечто большее, подумал Калеб. Порой у него бывало тревожное ощущение, что это нечто все еще существует. Но Роланд никогда и ничем не давал понять, что хочет, чтобы Калеб любил его, так что если в их отношениях и была какая-то теплота, то она просто улетучилась.

– Тогда ответь на мой вопрос, – потребовал Роланд. – Намерен ты или нет произвести на свет моих внуков, чтобы гарантировать будущее нашей семьи?

– Разве я не давал вам всегда все, что вы хотели? – тихо спросил Калеб. – Разве не делал всегда все, что вы просили?

– Тогда почему ты этого не делаешь? – взорвался Роланд.

– Сначала еще надо найти женщину, способную простить мне подпорченную родословную.

Сиренити остановилась перед огромной застекленной витриной, стоявшей в маленькой столовой, куда подали завтрак, и стала с интересом рассматривать ее содержимое. На каждой полке рядами стояли сверкающие призы, красовались голубые ленты, знаки отличия и гравированные дощечки. Несколько наград были за искусство верховой езды. Награды за бойскаутскую деятельность. Кое-что за меткость стрельбы. Множество наград за академические достижения периода учебы в колледже.

– Боже мой, Долорес, неужели Калеб на самом деле выиграл все эти призы?

– Конечно, а как же?

– Поразительно. – Сиренити рассматривала блестящий приз, стоявший в конце одного ряда. Он был получен за победу в чемпионате по бейсболу. Калеб был, видимо, питчером.

Долорес ставила стеклянные вазочки с грейпфрутами перед каждым прибором на накрытом к завтраку столе.

– Этот мальчик обычно приносил домой столько всяких отличий, наград и призов, что трудно поверить. Если он ставил себе целью что-то, то у других ребят не было почти никаких шансов.

– Я и не подозревала, что в Калебе так силен дух соревнования.

– По-моему, вовсе нет. Он предпочитает делать что-то свое, отдельное, как говорится. Моя мать, которая проработала тридцать лет в этом доме, говорила, что ни разу не видела, чтобы он радовался победе.

– У него определенно было их немало, этих побед.

– Это уж факт.

– Интересно, почему он не держит некоторые из этих призов у себя в офисе в Сиэтле?

– А зачем бы он стал это делать? – Долорес поставила на стол последнюю вазочку с грейпфрутом. – Все знают, что Калеб добивался этих наград не для себя. Он добивался их для деда. Поэтому, наверно, и решил, что им надлежит храниться здесь, в доме его деда.

– Похоже, я начинаю понимать весь расклад. Бедный Калеб.

Долорес метнула на нее острый, многозначительный взгляд.

– Ваша правда. Моя мать клялась, что временами ей просто хотелось плакать, когда Калеб приходил домой с каким-нибудь призом. Она говорила, он никогда им не хвастался, как это делают мальчишки. Никогда не говорил о нем. Никогда не казался взволнованным. Он просто отдавал приз деду и отправлялся дальше, к следующей цели, которую ставил перед ним мистер Вентресс.

– А что говорил дед, когда Калеб приносил ему свои награды? – тихо спросила Сиренити.

– Когда Калеб побеждал, мистер Вентресс очень ясно давал понять, что мальчик просто делал то, что от него и ожидали. Но что приходилось терпеть бедному парнишке те несколько раз, когда ему не удавалось занять первое место! – Долорес покачала головой. – Мать говорила, что брала на себя смелость упрекать мистера Вентресса в том, что он, но ее мнению, слишком сурово обращается с мальчиком, но он всегда говорил в ответ, чтобы она не совалась не в свое дело. Говорил, что не намерен повторять ошибки, которые совершил в прошлый раз.

Сиренити резко повернулась.

– В прошлый раз?

– Видимо, он имел в виду те ошибки, которые допустил, как он считает, в воспитании своего сына Гордона, – спокойно сказала Долорес. – Иногда бывает труднее простить себя, чем кого-то другого. А Вентрсссы, видит Бог, могут быть упрямы как ослы.

– Какие же это ошибки?

Долорес нерешительно помолчала.

– Спросите об этом у Калеба. Я и так уж слишком разболталась. И если вы все-таки решите порасспросить его, сделайте мне одолжение.

– Какое одолжение?

– Не говорите, что это идет от меня.

Глава 9

– Как вам Ариаднин джем, мистер Вентресс? – спросила Сиренити.

Роланд посмотрел на нее с дальнего конца стола, за которым было неестественно тихо. В противоположность вчерашнему официальному торжеству сегодняшний круг гостей был небольшим. Только тетя Калеба Филлис и его дядя Франклин были приглашены к завтраку. Они изо всех сил старались поддерживать разговор, но непробиваемое молчание между Калебом и его дедом с успехом подавляло все усилия.

– Неплохо. – Роланд откусил еще кусок тоста, который намазал джемом. – Напоминает мне тот, какой делала моя мать. Приятный и терпкий. Не слишком сладкий. Похоже, сейчас почти все кажется мне слишком сладким.

– Что правда, то правда, – сказала Филлис с робкой улыбкой. – Возьмите современные готовые завтраки. Почти все так насахарены, что вкусом напоминают конфеты.

Сиренити встретилась глазами с Калебом.

– Это подсказывает мне идею из области маркетинга. Мы будем рекламировать варенье и джемы Ариадны специально для гурманов. Скажем, что они созданы исключительно для людей с изысканным вкусом. Как ты считаешь?

– В этом что-то есть. – В голосе Калеба было столько же восторга, сколько у капитана корабля при виде айсберга. Он взял свою чашку с кофе и отпил глоток. – Ты уже собрала вещи, готова к отъезду?

– Да. – Конец попытки завязать разговор на эту тему, подумала Сиренити. И решила сменить тактику. – Мистер Вентресс, я не могла не заметить вон тех наград в витрине у вас за спиной.

– Их получил Калеб, – сказал Роланд.

– Да, я знаю. Я видела везде его имя. Вы, должно быть, очень им гордитесь.

Роланд нахмурился.

– Калеб знает, что от него требуется. И всегда знал.

– Вижу, что его даже выбирали выступающим на выпускной церемонии, – продолжала Сиренити сердечным тоном. – Я тоже выступала на школьном выпускном вечере от своего класса. А еще меня назвали выпускницей с наибольшими шансами на успех.

Калеб слегка поперхнулся своим кофе и поспешно поставил чашку на стол. Сиренити озабоченно нахмурилась.

– С тобой все в порядке?

– Все нормально. – Он встал. – Я хочу выехать как можно скорее, Сиренити.

Она в удивлении вскинула на него глаза.

– А я думала, что ты собираешься показать мне конюшни. Я хотела посмотреть на лошадей.

– В другой раз. Ехать нам долго, а в метеосводке передали, что к вечеру в горах может пойти снег.

– Ерунда. Для снега еще слишком рано.

Калеб посмотрел на нее из-под полуопущенных век.

– Мне бы не хотелось в пути останавливаться и возиться с цепями, если можно обойтись без этого.

Сиренити подавила вздох.

– Я буду готова через пять минут.

– Пойду за чемоданами. – Калеб стал обходить длинный стол.

– Помощь нужна? – спросил Франклин. – Гарри на заднем дворе. Он тебе поможет.

– Справлюсь сам. – Калеб пошел к двери. Сиренити улыбнулась Роланду, чей подбородок казался отлитым из чугуна.

– Большое спасибо за гостеприимство, мистер Вентресс. Мне было очень приятно у вас.

– Благодарю вас за подарок, – сказал Роланд. Он смотрел вслед Калебу. – Надеюсь, вы сможете приехать еще как-нибудь.

– Мне бы очень этого хотелось. – У Сиренити мелькнула внезапная мысль. – Калеб, не забудь шкатулку твоей мамы. Кажется, я видела, как ты вчера вечером положил ее в один из ящиков бюро.

Царившая до сих пор в маленькой столовой атмосфера сдержанной напряженности вдруг приобрела оттенок готовой разразиться катастрофы. Долорес с подносом в руках застыла на пороге кухни. Глаза Филлис округлились от полученного шока. Франклин помрачнел еще больше. Роланд не шелохнулся. Сиренити поняла, что сказала как раз то, чего не следовало говорить. В этом-то и состоит загвоздка здесь, во внешнем мире, подумала с досадой она. Не успеешь оглянуться, как уже что-то ляпнешь и все испортишь. Она виновато посмотрела на Калеба и стала соображать, как теперь выбраться из ямы, в которую они оба угодили по ее милости.

С некоторым облегчением она увидела, что Калеб явно не почувствовал никакой неловкости от ее ляпа. Его лицо не отразило ровным счетом никакой эмоции. Он задержался в дверях и задумчиво взглянул на нее.

– Спасибо, что напомнила. Надо не забыть положить ее в чемодан.

Филлис и Франклин обменялись тревожными взглядами.

Роланд мертвой хваткой вцепился в свой нож для масла.

– Не знал, что ты все еще хранишь эту старую шкатулку. Ты никогда не упоминал о ней. Я думал, ты избавился от нее много лет назад.

– Да что вы! Разве Калеб мог бы так поступить? – спросила Сиренити. Что сделано, то сделано, подумала она. Нет смысла делать вид будто она не знает о шкатулке. – Он мне говорил, что она принадлежала его матери. Видимо, он очень ею дорожит. Он никак не мог бы просто взять и выкинуть ее.

Первой оправилась от шока Филлис.

– Да, разумеется. Просто Калеб никогда не казался нам человеком сентиментального склада. Правда, Франклин?

– Правда, – буркнул Франклин. – Не казался.

– Это меня удивляет, – сказала Сиренити, радуясь тому, что разговор вроде бы снова возвращается в нормальное русло. – То, что Калеб очень чувствительная натура, я поняла с первого же дня знакомства. А у меня на такие вещи хорошая интуиция.

– Неужели? – спросил Франклин.

– Факт. – Сиренити тихонько засмеялась. – Не так уж трудно было вычислить, что в глубине души Калеб добрый и чувствительный. Много ли найдется преуспевающих деловых консультантов высокого класса, которые будут готовы подписать контракт ради спасения какого-то маленького городка вроде Уиттс-Энда? Особенно когда нет абсолютно никакой гарантии, что он получит хотя бы грошовую выгоду от этого проекта.

Все взгляды обратились к ней.

– Нам пора ехать, – произнес от двери Калеб. Без дальнейших слов он вышел из комнаты.

Ровно пятнадцать минут спустя Калеб повернул ключ в зажигании «ягуара». Мощный двигатель мгновенно ожил, замурлыкал. Пока Калеб выезжал на дорогу, Сиренити помахала небольшой группе людей, стоявшей на ступенях. Роланд, Филлис, Франклин и Долорес подняли руки жестом вежливого, сдержанного прощания.

Сиренити откинулась на спинку сиденья.

– Извини меня, пожалуйста, за этот дурацкий промах. Не понимаю, что заставило меня ляпнуть о шкатулке твоей матери перед всеми.

– Не стоит об этом вспоминать.

– Просто не верится, что я это сделала. Самая же ведь так старалась вчера вечером, чтобы никто не увидел, как я иду к тебе в комнату. И даже целую лекцию тебе прочитала о том, что нельзя оскорблять чувства твоего деда нарушением приличий, помнишь?

– Помню.

– И надо же мне было сделать эту глупость за завтраком – по-идиотски напомнить тебе упаковать шкатулку.

– Ну и что?

– А то. Теперь ясно, что я испортила то хорошее впечатление, которое старалась создать. – Сиренити с досадой посмотрела на него. – Теперь и твой дед и все остальные в доме наверняка думают, что я провела ночь с тобой.

Калеб коротко взглянул на нее с непроницаемым выражением.

– Из-за этого ты и расстраиваешься? Думаешь, что если у всех, кто сидел за столом, почти отвалились челюсти сегодня утром, то это из-за твоего намека на визит ко мне в спальню?

– Я всегда гордилась тем, что могу жить в двух мирах, когда это необходимо, но, если честно, у меня это не очень здорово получается. Когда я слишком долго задерживаюсь в твоем мире, то обязательно порчу все дело. – Сиренити мрачно осматривала свою одежду. Нa ней были те же брюки с отворотами, в которых она приехала вчера, блузка и свитер, выбранные но тому же каталогу. Она была почти уверена, что одета как полагается, но одежда – это еще не все. Никто не знает этого лучше, чем она.

– Ты ничего не испортила, – спокойно сказал Калеб. – По крайней мере не в том смысле, как ты думаешь.

Сиренити вздохнула с облегчением.

– Так ты не считаешь, что твой дед серьезно обиделся, когда узнал, что мы, возможно, провели ночь в одной постели, находясь у него в доме?

– Сомневаюсь, что он хотя бы задумался над этим аспектом. Особенно после того, как ты заговорила о шкатулке.

– Да ты что? Это первое, что должно было прийти ему в голову. Ему и всем остальным, кто был в комнате. – Сиренити закатила глаза. – Ты же видел их реакцию.

– Шкатулка вон в той небольшой сумке на заднем сиденье. Расстегни «молнию» и вынь ее.

– Ладно, только зачем? – Сиренити отстегнула свой ремень, встала коленями на сиденье и, перегнувшись через его спинку, дотянулась до сумки.

– Я хочу, чтобы ты сама увидела, почему все немножко напряглись, как только ты упомянула о ней.

Услышав этот убийственно нейтральный тон его голоса, Сиренити поняла, что опять по беспечности ступила на топкую почву. Ее взявшаяся за «молнию», рука замерла.

– Калеб, если это что-то личное и тебе не хотелось бы об этом говорить, то я прекрасно все понимаю.

– Доставай шкатулку.

Она вздохнула и расстегнула «молнию». Голубая с золотом шкатулка лежала поверх аккуратно сложенного серого свитера. Сиренити осторожно вынула ее и закрыла сумку.

– Что теперь мне делать? – спросила она.

– Открывай.

Сиренити с сомнением осмотрела шкатулку.

– Я не уверена, правильно ли это будет. У меня такое чувство, будто это меня не касается.

– Ошибаешься, – сдержанно сказал Калеб. – С этого момента касается. Открой шкатулку и загляни внутрь.

У Сиренити задрожали пальцы. Эта невинная на взгляд шкатулка из голубого пластика вдруг показалась ей зажатой в руке гранатой.

– Тут ключик, чтобы заводить музыку.

– Заведи, если хочешь.

Сиренити так и сделала. Заведя пружину, она отстегнула запор и подняла крышку. Заиграла музыка.

– Вальс, – прошептала Сиренити.

– Что ты сказала?

– Шкатулка играет вальс. – Она завороженно смотрела на две крошечные пластмассовые фигурки мужчины и женщины, которые закружились в судорожном механическом танце.

– Это не имеет значения. Посмотри, что внутри шкатулки.

Изнутри шкатулка была обтянута дешевым голубым бархатом. За зеркальцем, укрепленным на внутренней стороне крышки, атласная подкладка была сильно порвана.

Никаких украшений в шкатулке не было. Вместо этого она была наполнена старыми, пожелтевшими газетными вырезками. Они казались такими хрупкими, что Сиренити боялась к ним прикоснуться.

– Что это такое? – спросила она.

– Мое прошлое. – Калеб даже не взглянул на открытую шкатулку. Глаза его были прикованы к дороге. – Дед отдал мне шкатулку с вырезками в день моего восемнадцатилетия. Он хотел знать наверняка, что я не забуду свою мать.

– Как мило с его стороны проявить такую заботу о тебе.

Калеб криво усмехнулся.

– Это уж точно.

Сиренити осторожно развернула первую из сложенных вырезок и внимательно всмотрелась в зернистую черно-белую фотографию.

– Это твоя мать?

– Да.

На снимке была изображена эффектная платиновая блондинка в коротком, обтягивающем фигуру, расшитом блестками платье. Клиновидный вырез платья доходил, казалось, до самого пупка. Экстравагантный покрой открывал лишь внутренние полукружия ее грудей, но это обстоятельство создавало чувственную иллюзию, которая явно импонировала фотографу. Прекрасные глаза женщины смотрели добродушно-дерзко. Словно она знала, что мужчины находят ее сексуальной, и это ее забавляло. Под интенсивным макияжем, затемнявшим полные губы и увеличивавшим глаза, нетрудно было заметить тонкую лепку лица и сияние юности.

– Калеб, она была прекрасна, – выдохнула Сиренити. – И такая очаровательная. Мне кажется, у тебя ее глаза.

– Говорят.

Сиренити рассматривала фотографию с растущим восхищением.

– Она была фотомоделью?

– Читай заметки.

Сиренити просмотрела заголовки на вырезках, большая часть которых была из газеты «Вентресс-Вэлли ньюс». ВЕНТРЕССУ УГРОЖАЮТ ШАНТАЖОМ. ВЕНТРЕСС ПРИЗНАЕТ ЛЮБОВНУЮ СВЯЗЬ С ПОРНОМОДЕЛЬЮ.

Она взяла следующую вырезку. ОЧАРОВАШКА С ЦЕНТРАЛЬНОГО РАЗВОРОТА НАЗЫВАЕТ ВЕНТРЕССА ОТЦОМ СВОЕГО РЕБЕНКА. ВЕНТРЕСС ПОДАЕТ НА РАЗВОД.

– Читай дальше, – спокойно произнес Калеб. – Там все расписано. Шантаж, любовная связь, развод, автокатастрофа – все.

Сиренити стала читать быстрее, единым духом проглатывая всю печальную историю. Она задумалась над статьей, где излагалась суть шантажа. Ее желудок судорожно сжался.

– Кто-то пытался шантажировать твоего деда?

– Шантажист прислал ему фотографии Кристал Брук. Среди них были снимки, для которых она позировала в обнаженном виде. Было также несколько снимков, где она и мой отец занимаются любовью на пляже в Санта-Барбаре.

– Боже милостивый!

– Дед отказался платить шантажисту. И тот отправил фотографии в редакцию «Вентресс-Вэлли ньюс». Редактор и дед давно были в ссоре. Снимки были опубликованы, а остальное, как говорится, принадлежит истории.

– Боже мой, Калеб, как ужасно для всех, кого это коснулось. – Сиренити кончила читать и аккуратно сложила вырезки. – Теперь понятно, почему у тебя крыша поехала, когда я сказала тебе, что кто-то пытается меня шантажировать снимками с обнаженной натурой. Это словно кто-то взял и швырнул тебе в лицо прошлое твоих родителей, верно?

Калеб искоса бросил на нее сердитый взгляд.

– Никакая крыша у меня не поехала.

– Поехала, да еще как. И теперь я знаю почему.

– Черт побери, Сиренити.

– Ты начинаешь выходить из себя, – заметила она. – Но это, пожалуй, лучше, чем когда ты впадаешь в состояние зомби.

– "Состояние зомби"? Какое еще, к чертям, состояние зомби?

– Это когда ты становишься холодным-прехолодным и на лице у тебя отсутствует всякое выражение. Ты ведь здорово умеешь скрывать свои чувства, правда? Должно быть, много практиковался.

– Я не принадлежу к эмоциональному типу людей. – Калеб раздельно и четко произнес каждое слово.

Сиренити бережно закрыла шкатулку. Звуки вальса умолкли.

– Ты не считаешь, что твоя реакция была весьма эмоциональной?

– Я бы сказал так: новость о существовании фотографий, где ты предстаешь обнаженной, застала меня врасплох.

Сиренити виновато усмехнулась.

– Могу себе представить. Прости меня, Калеб. Я не должна была говорить тебе все эти ужасные слова.

– Ты имеешь в виду такие, как «снобизм», «косность», «высокомерие» и «негибкость»? – Бpoви Калеба слегка приподнялись. – Не беспокойся, я уже абсолютно все забыл.

– Так же, как я забыла, что ты назвал меня наивной и легковерной. – Кончиком пальца Сиренити провела по крышке шкатулки, где проходила линия полустершейся позолоты. – Непонятно, зачем твой дед отдал тебе эти вырезки. Он не производит впечатления жестокого человека. Возможно, жесткий и негибкий, вроде тебя в некотором смысле, но не жестокий.