Электронная библиотека » Екатерина Шапинская » » онлайн чтение - страница 26


  • Текст добавлен: 27 мая 2015, 02:20


Автор книги: Екатерина Шапинская


Жанр: Культурология, Наука и Образование


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 26 (всего у книги 44 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Большинство исследователей считают, что постмодернизм представляет собой своего рода реакцию на универсалистское видение мира в модернизме, которое связано с верой в линейный прогресс, абсолютную истину, рациональное планирование идеальных социальных порядков и стандартизацией знания и производства. Существует и другое мнение, согласно которому постмодернизм, как и модернизм – универсальное явление, возникающее на определенных этапах развития культуры. Постмодернизм воспринимает культуру и социум как фрагментированные, пронизанные различиями, противящиеся универсальным дискурсам. Несмотря на то, что постмодернизм противится всем универсальным теориям, он сам образовал теорию, которая обладает достаточно отчетливыми признаками и характеристиками. Возникновение постмодернизма в культурной жизни связано с радикальным переломом в культуре в 60-е гг. XX века, со спадом модернистского движения, которому предшествовал необычный расцвет импульса высокого модернизма во всех областях художественной жизни. На смену ему приходит набор разнородных явлений в художественной культуре – поп-арт, фотореализм, новый экспрессионизм, синтез классических и популярных стилей в музыке, новая волна в кино, «новый роман».

В известной дискуссии между такими крупными философами XX века как Ж.-Ф. Лиотар и Ю. Хабермас последний считал, что задачей мыслителей Просвещения было развитие объективной науки, универсальных морали и права и автономного искусства в соответствии с их собственной логикой. Развитие рациональных форм социальной организации и рациональных способов мышления содержало в себе обещание освобождения от иррациональности мифа, религии, предрассудков, произвола власти. Сегодня мы видим возвращение всех этих черт культуры и общества, но во «вторичном» варианте, пропущенных через многочисленные медиарепрезентации и формы популярной культуры. Теоретики же постмодернизма основываются на исчерпанности проекта Просвещения, постулируя тем самым разрыв в культуре, возникновение качественно новых культурных моделей. На сегодняшний день вряд ли можно говорить об исчерпанности модернизма, скорее о его возвращении, но не в виде нового слова в культуре, а одного из «-измов», которыми полна культурная история человечества и которые легко уживаются в «новой целостности», в новом, пока еще не определенном, но уже существующем культурном пространстве.

Если в 60-е гг. прошлого века возникают различные контркультурные и анти-модернистские движения, которые принимают характер глобального сопротивления гегемонии модернистской культуры, то начало нынешнего века характеризуется соседством самых разных культурных форм, не вступающих в отношения оппозиции. С другой стороны, в этом казалось бы аморфном и фрагментарном пространстве в отдельных его сегментах продолжают торжествовать традиционные бинаризмы, что особенно заметно в популярной культуре. Бинаризм и иерархия, характерные для традиционной культурной рефлексии, уступают место в постмодернизме и пострукту-рализме понятию множественности, не основанной ни на каком единстве. Образно это выражено в термине «ризома» Хотя дискурс постмодернизма был полон идеями о растворении традиционных бинаризмов в «посткультурном» пространстве, они продолжают заявлять о себе настойчиво и находят поддержку в массовом сознании.

В постмодернистской культуре происходят значительные изменения в культурной практике и дискурсивных формациях, которые отличают постмодернистское понимание культуры как от модернистского, так и классического. Унифицирующие идеи модернизма постепенно уступали постмодернистскому плюрализму стилей и включению фрагментов из различных стилей, эпох и культур. Особенно характерно в этом отношении ризоматическое движение. В результате видения мира как ризомы исчезает универсализм, теряют смысл бинарные оппозиции, столь важные для структурализма. Но мы уже показали возвращение бинарных оппозиций в пост-постмодернистские культурные практики. Означает ли это, что и теоретический дискурс должен вернуться к терминологии структурализма, во всяком случае, при рассмотрении тех культурных пространств, которые наиболее подвержены бинарной логике? Анализируя в этой книге тексты, взятые из разных областей современной культуры, мы приходим к выводу о том, что бинарные оппозиции находятся в динамическом состоянии, постоянно распадаясь и, в то же время, восстанавливаясь или образуя новые оппозиции, соответствующие быстро меняющемуся контексту. Для понимания процесса распада традиционных бинаризмов обратимся к некоторым процессам, подробно описанным в теории постмодернизма.

Наиболее значительным влияние постмодернизма на культурные практики и культурологический дискурс оказалось в постмодернистской процедуре децентрации. В области культуры децентрация означает отказ от этноцентризма в пользу плюральности и равноправия культур. Наиболее освободительным и привлекательным аспектом постмодернистского мышления является его внимание к Другому. В то время как «просвещенный» модернизм говорил от лица «других» (колониальных народов, этнических меньшинств, религиозных групп, женщин), в постмодернизме подчеркивается «многоголосие» различных культурных миров, существующих в децентрированном культурном пространстве. Наиболее драматично процесс децентрации проходит по отношению к человеку, что связано с кризисом личностного начала. Отказавшись от понятия «центр», постмодернизм фрагментировал и человека, сделав его нетождественным самому себе. Особенно ярко выражен этот процесс в литературе, где уже в 1968 г. Р. Бартом был провозглашен тезис о «смерти автора», послуживший исходным пунктом для уничтожения «центральной» фигуры автора, субъекта как такового в постмодернистских литературных текстах. В наши дни этот процесс соответствует фрагментации культуры и трансформации модели цельной личности в модель множественной идентичности. Это не может не влиять и на исследования культуры, где множественная идентичность становится источником сложно сплетенных нарративов, где интертекстуальность становится уже не изнанкой, а лицом текста, о чем мы упоминали выше.

Еще одним постмодернистским термином, повлиявшим на сегодняшнюю культуру, является симулякр. Понятие симулякра представляется нам весьма важным для нашего исследования, так как мы имеем дело с репрезентациями, а отношение репрезентации и действительности носит весьма сложный характер. Исследуя многочисленные образы «другости» в культурных текстах, мы можем заметить, что по мере вхождения в «посткультурное» пространство, которое мы условно отнесем к рубежу тысячелетий и первым годам XXI века, образ Другого все больше приобретают характер конструкта, во многом разделяющего черты симулякра. Это происходит даже в документальных жанрах, весьма распространенных в наши дни и пользующихся мощным технологическим аппаратом для создания «реалистических» симулякров различных эпох и культур. Получивший широкое распространение в художественной практике постмодернизма, концепт симулякра имеет особое значение в той ситуации, когда философское, общекультурное и художественное творчество образуют общее поле, а философские установки постструктурализма находят выход в сфере искусства. Симулякры возникают в результате уничтожения и последующего воспроизведения более высокого порядка соотнесения с реальным в структурной системе. Каждый порядок имеет закон (естественный, рыночный, структурный), преобладающую форму (подделка, производство, симуляция, распространение), демонстрирует определенные семиотические черты (произвольность, серийность, кодификация) и предполагает преобладание различных типов семиотических процессов (корруптированный символ, икону, лингвистический знак, индекс). Индустриальная революция сделала возможной механическую репликацию серийных знаков. Эти «иконические симулякры самих себя» были повторяющимися и операциональными. В постиндустриальную эру механическая репродукция уступила место универсальной семиотической операции в соответствии с метафизическими моделями кода. Товар непосредственно производится как некий знак, как знаковая стоимость, а знаки – как товары. Возникает связь знака и товара, в которой сочетаются разные формы стоимости. Бодрийяр анализирует четыре ступени, которая исторически прошла репрезентация на пути к чистой симуляции. На первой ступени знак был отражением базовой реальности (стадия научного, или референциального языка, возникновения буржуазного знания). На второй ступени знак маскирует и искажает базовую реальность (стадия идеологии как ложного сознания). Третья ступень характеризуется маскировкой отсутствия базовой реальности и, наконец, на конечной ступени знак вовсе не связан ни с какой реальностью, он – чистый симулякр самого себя, Французский ученый также рассматривает новый аспект теории символического обмена с точки зрения различных «обманок» (изображений, создающих иллюзию) и таящегося в них соблазна, который всегда и всюду противостоит производству. Соблазн, совращение оказываются «символически эффективными», так как они заменяют производство и бросают вызов репрезентативным знакам. Занимая позицию «радикального символизма», Бодрийяр выдвигает ряд антисемиологических положений, утверждая, что символический обмен не имеет ничего общего со знаком, что выразилось в его знаменитом лозунге: «Знаки должны сгореть!» Внутренние противоречия знаковой теории Бодрийяра связаны и с теми сложными процессами, которые происходили в структурализме, семиотике и литературной критике в 60-70-е гг. С одной стороны, Бодрийяр критикует понятие знака, принадлежащее лингвистической традиции, с другой, он сам использует ряд семиотических процедур. Акцент, который делает французский ученый на понятия симуляции и симулякра, сделали его весьма влиятельным как среди теоретиков, так и практиков постмодерна, однако сам он выступает против таких качеств постмодернизма как отсутствие глубины и «мягкие идеологии». Он называет постмодернистскую культуру «экскрементальной», где в качестве экскремента выступают деньги. Анализируя американское общество, он приходит к выводу, что его основными чертами являются скорость, движение, кинематографические образы и технологические приспособления, что приводит к триумфу следствия над причиной, мгновенности над глубиной времени и поверхности над глубиной желания. При отсутствии постоянства в этом фрагментированном и эфемерном мире все – от литературы до товарооборота – превращается в языковую игру, в мир гиперреальной симуляции. В результате происходит полная заменяемость ранее противоположных терминов – красивого и уродливого в моде, правого и левого в политике, истинного и ложного в масс-медиа, полезного и бесполезного на уровне объектов, природы и культуры, на любом смысловом уровне. Несомненно, симулякру принадлежит почетное место в пост-постмодернистской культуре, он «натурализовался», заменив собой референта из области «реальности», которая трансформировалась в гиперреальность, медиареальность и тому подобные порядки «постреальности». Отсюда формирование представлений о культуре как наборе популярных медиатекстов или туристических репрезентаций, которые вполне удовлетворяют массовое сознание. Репрезентации экзотической «другости» становятся расхожим товаром туристической индустрии. В то же время человеку свойственное любопытство и стремление к расширению горизонтов своего мира. Для его удовлетворения создаются новые наборы симулякров, разработчики которых идут, в основном, двумя путями. С одной стороны, это попытка найти еще не представленные в массмедиа уголки «реальности» (в глубинах океана, в плохо изученных горных или пустынных районах) и преподнести их в привлекательной упаковке очередной «тайны планеты». С другой, это игра с любовью людей к фантастическим образам, которые в популярной «пост-культуре» предстают как многочисленные монстры, пришельцы, химерические существа, обладающие всей суперреалистичностью и красочностью симулякра. То, что за этими «пустыми знаками» не стоит никакого реального референта, давно никого не смущает.

Несмотря на видимое многообразие тематики теоретических исследований в области постструктурализма и постмодернизма и на отрицание постмодернизмом возможности универсальной теории, с ростом числа работ этого направления все чаще появляются и различные модели схематизации как исследований, так и самих черт постмодернистской культуры. Так, предлагается выделить три основных набора значений, связанных с понятием «постмодернизм»:

1. Утопический, который предполагает движение культуры и текстов за пределы бинарных категорий, что прослеживается в работах Деррида, Лакана, а также феминистских исследователей, которые требуют покончить с оппозицией маскулинного и фемининного.

2. Коммерческий постмодернизм связан с новой стадией многонационального потребительского капитализма, на которой частная сфера не противостоит публичной, высокая культура – популярной. Эта позиция разработана в трудах Бодрийяра, который уделял большое внимание медиатизации современной культуры, в которой нельзя разделить человеческое тело и телевизионную машину.

3. Постмодернизм и его эстетические практики рассматриваются как «сопротивляющиеся и трансгрессивные», что соединяет воедино основы модернизма и постмодернизма, так как в модернизме, во всяком случае, на определенной стадии, также присутствует сопротивление и трансгрессия.

Все эти концепции постмодернизма сосуществуют в одну историческую эпоху и в одном культурном пространстве, что дает нам основания для выделения основных черт постмодернистской культуры. Многочисленные практики постмодернизма, в особенности художественные, подтверждают обобщения, сделанные исследователями постмодернизма. Несмотря на широту проблематики, различные акценты и индивидуальные предпочтения и особенности исследователей, можно сказать, что все исследования связаны между собой тем, что они коренятся в сходной культурной ситуации, которая преобладала в конце XX века в большинстве западных стран и имела большое влияние и за пределами западного мира.

Ф. Джеймисон выделяет в своей работе «Постмодернизм и общество потребления» (1983) следующие моменты, которые мы попытаемся рассмотреть с точки зрения их влияния на культурологический дискурс сегодня и на репрезентации «другости»:

1. Постмодернизм предполагает стирание старой грани между «высокой» и массовой культурой. Эту черту отмечают как постмодернистские теоретики, так и представители школы «культурных исследований». Последняя, несомненно, оказала сильнейшее влияние на культурологический дискурс, прежде всего потому, что необыкновенно расширился предмет культурологических исследований. Коль скоро в орбиту аналитика попало множество маргинальных или исключаемых ранее текстов и артефактов, надо было найти и возможности вербализации этого нового поля деятельности. Один путь – это путь введение новой тематики в традиционный философский дискурс. Пример тому – прочтение текстов популярной культуры с точки зрения классической философии, т. е. расширение рамок академического дискурса до популярной культуры. Примером этого служит серия книг «Философия поп-культуры», в которую входят работы философов, анализирующих различные популярные тексты, причем единственным критерием отбора является широкий успех у публики. В эту серию входят самые разные книги – от выдержавших за десятилетие более 20 переизданий «Симпсонов и философии» до последних тома серии – «Хаус и философия» и «Сумерки и философия». В орбиту внимания авторов серии попали «Звездные войны» и «Гарри Поттер», хип-хоп и Боб Дилан, а также одна из наиболее популярных серий о вампирах С. Майер. К этим работам мы обратимся при исследовании репрезентаций «другости» в современных текстах культуры. Идея «культурных исследований» о равнозначности всех текстов культуры нашла здесь полное воплощение. Вопрос о ценности таких исследований для культурологического дискурса остается спорным – не является ли несколько неуклюжим конструктом соединение проблематики популярных телесериалов с концепциями Ницше, Платона, Сартра и т. д.? Понятно, что прибегая к такой стратегии авторы стремятся показать универсализм проблематики современной популярной культуры, но действительно ли они являются универсальными или представляют собой лишь ограниченные во времени тренды?

С другой стороны, мы видим широкое включение элементов «высокой культуры» в пост-постмодернистские тексты, где цитирование становится уже не знаменем нового учения, а повседневной практикой. Известнейшим для отечественного читателя примером такого рода текстов может послужить творчество В Пелевина, в особенности его «Македонская критика французской мысли». Эта тенденция настолько распространена, что все претендующие на интеллектуализм вербальные и экранные тексты пестрят различными отсылками и намеками на некие аутентичные смыслы, поддающиеся расшифровке в зависимости от степени информированности читателя/зрителя.

2. «Постмодернизм» следует использовать как периодизирующее понятие, несмотря на теоретические проблемы в использовании такой категории. Сегодня мы говорим о постмодернизме как об историческом периоде, который обозначен Джеймисоном как поздний капитализм. Постмодернизм стал объектом интенсивной философской и культурологической рефлексии, можно говорить о формировании мета-языка, на котором стало принять писать и говорить о постмодернизме. Широко стали применяться термины, связанные с постмодернистской теорией и практикой – ризома, симулякр, шизоанализ, деконструкция и т. д. Вопрос заключается в определении границ постмодернизма в культуре и выявлении тех его черт, которые эта культурная эпоха оставила в качестве своего следа в культуре в целом. Другая возможность – воспроизводство черт постмодерна с приставкой «нео-»(или «пост-», как в нашем случае). Если мы рассмотрим постмодернизм как завершившуюся эпоху, то вполне закономерно возрождение его черт в «осовременном» виде, что может привести к сдвигу от посткультуры к неокультуре, основанной на пока призрачной новой целостности. Это проявляется и в реконструкции старых бинаризмов, относящихся к понятию «Другой», и в возрождении многих традиционных нарративов, основанных на традиционной оппозиции «Свой/Другой» в популярной культуре.

3. Постмодернизм проявляет четыре основные черты:

• Новое отсутствие глубины современной теории и имиджа (или симулякра)

• Ослабление чувства истории, что проявляется в шизофреническом характере и структуре темпоральных искусств.

• Новый эмоциональный тон, «интенсивность», который заменяет прежние способы соотнесения с объектом.

• Центральное место новых технологий, которые связаны с новой экономической мировой системой.

Для наших дней все эти черты вполне приемлемы, в особенности распространение Интернета, создавшим новые виртуальные сообщества и изменившего представления о времени и пространстве. Интернет-революция является слишком важной темой, чтобы обсуждать ее в небольшой по объему статье, поэтому ограничимся лишь утверждением, что она стала пространством новой «пост-культуры» и, возможно, той новой целостностью, которая ощущалась как ностальгическая мечта в эпоху «развитого постмодернизма». Эта новая эпоха предсказывается исследователями, ставшими свидетелями бурной динамики в области массовых коммуникаций. Ф. Джеймисон, как мы отмечали выше, рассматривает культуру постмодернизма как исторический феномен, соответствующий определенной стадии развития общества, по его определению, «позднего капитализма». Его концепция постмодернистской культуры носит социологический характер и может быть сопоставлена с анализом особенностей современной культуры, культуры «постиндустриального общества» известным американским социологом Д. Беллом. Рассматривая сферу культуры как область значений, воображения, воплощенного в литературе и искусстве, нравственных и духовных понятий, Белл не отрывает происходящих в ней процессов от общих оснований постиндустриального общества. К последним он относит центральную роль теоретического знания, создание новой интеллектуальной технологии, переход от производства товаров к производству услуг, изменения в характере труда, возрастание роли женщин в обществе. С этой позиции можно рассмотреть постмодернизм как культурное состояние постиндустриального общества. Эти мнения, при всей их противоречивости, обусловлены различным пониманием базовых терминов – как «модернизм», так и «постмодернизм» являются понятиями многозначными, зачастую амбивалентными, что и ведет к разночтениям в их трактовке.

Рассмотрев некоторые положения теории постмодернизма, а также ряд его художественных практик, мы можем, подводя итоги, утверждать, что они вполне актуальны в исследовании Другого. При этом следует принимать во внимание невозможность однозначного определения и оценки постмодернизма и постструктурализма, их внутреннюю противоречивость и конфликтность, что и делает сегодняшний культурологический дискурс, который сочетает в себе черты до-, пост– и пост-постмодернистской ситуации, столь сложным и состоящим из многочисленных дискурсивных универсумов. Все вышепречисленные черты постмодернистской культуры вполне адекватно представлены в весьма быстро сформировавшемся дискурсивном пространстве. Но какие из этих концептов историчны, а какие универсальны? Какие смогут помочь в конструировании внятной картины пост-постсовременного культурного состояния? Возвращаясь к нашему эпиграфу, вспомним, что важно то, куда мы хотим прийти – удовлетворит ли нас блуждание по постмодернистским интертекстуальным ризомообразным пространствам или же мы будем стремиться найти новую логику «посткультуры», которой еще предстоит обрести свое имя.

В культурологических исследованиях, основанных на философии постмодернизма, проблемы «различия», маргинальных культур и меньшинств концептуализируются в терминах фикциональности, фрагментации, коллажа, и эклектизма, проникнутых ощущением неустойчивости и хаоса. В этом видении мира и культуры проблема маргинальных сообшеств теряет свой дистинктивный характер, становясь одним из фрагментов общекультурного коллажа. В то же время мы наблюдаем другие процессы, как в повседневном бытии культуры, так и в теоретической рефлексии, связанные с интенсификацией голосов маргинальных культур, не удовлетворяющихся возможностью коммерциализировать свою идентичность или инкорпорировать ее фрагменты в доминантную культуру. Большинство интеллектуальных рефлексий и теорий, направленных на установление границ идентичности, продуцируется внутри самих этих идентичностей и вступает в полемику с эгалитаристскими импульсами глобализаторских устремлений.

Несмотря на перечисленные выше черты культурной ситуации, в которой размываются границы традиционных понятий, необходимость человека в Другом, как на уровне индивида, так и группы, настолько велика, что «другость» продолжает оставаться одной из ведущих составляющих как социокультурной реальности, так и области репрезентаций. Известный социолог XX века З. Бауман отмечает эту необходимость Другого для человеческого существования. «Из всех различий и разделений, позволяющих мне наблюдать «перерывы постепенности», воспринимать различия там, где иначе мог быть плавный переход, подразделять людей на категории в зависимости от их отношения и поведения, одно различие проявляется сильнее и больше влияет на мои отношения с другими, чем все остальные… – различие между «Мы» и «Они» – этот не определения двух отдельных групп людей, а название различия между двумя совершенно разными отношениями: эмоциональной привязанностью и антипатией, доверием и подозрительностью, безопасностью и страхом, общительностью и неуживчивостью. «Мы» – группа, к которой я принадлежу. Я хорошо понимаю, что происходит внутри группы и, поскольку я это понимаю, я знаю, как мне действовать дальше, чувствую себя уверенно, как дома… «Они», напротив, – это та группа, к которой я не могу и не хочу принадлежать. Мое представление о происходящем в ней весьма смутно и отрывисто, я плохо понимаю ее поведение, поэтому ее действия для меня большей частью непредсказуемы и отпугивают» [14, с. 46].

Бауман излагает традиционную позицию отторжения по отношению к Другому и подчеркивает, что она основана на незнании и непонимании Соответственно, в эпоху расширения коммуникаций до масштаба глобальной паутины, казалось бы, незнание должно быть преодолено. И это действительно так в случае других, «экзотических» культур, о которых снято невероятное количество фильмов и с которыми можно познакомиться благодаря массовому туризму. Но наблюдается и противоположный процесс – вторжение культуры Другого в том, что было четко отграниченной «своей» территорией. К Другому можно относиться с любопытством, даже с восхищением, пока он не угрожает нашей собственной безопасности и комфорту. Отсюда недоверчивое отношение к чужакам, которое отмечает З. Бауман.

«Есть достаточно причин, чтобы относиться к чужакам с подозрением, как к потенциально опасным. Они были бы относительно безобидными для нас и оставались бы посторонними, согласившись с тем, что наша жизнь – для нас, а их жизнь – это их жизнь, и «вместе нам не сойтись»; если бы, другими словами, мы могли не обращать на них внимания, даже когда они появляются в поле нашего зрения. Но беспокойство катастрофически нарастает по мере того. Как различия перестают быть такими четкими, как раньше, и теряют все больше ясность. То, что вначале, возможно, рассматривалось как объект для шуток и насмешек, теперь возбуждает враждебность и даже агрессивность» [14, c. 67].

Бауман, таким образом, утверждает жизнеспособность оппозиции «Свой/Другой» даже в условиях размывания ее границ, что ведет не к вписыванию «своих» и «других» в один общий культурный контекст, а к увеличению жесткости в оппозиции. Отторжение Другого является одним из видов отношения к нему, который продолжает присутствовать и в (пост) современной культуре, несмотря на все описанные нами выше процессы фрагментации, децентрации и т. д.

Но существует и другая стратегия по отношению к Другому, которую мы назовем «присвоением». В этом случае страх перед Другим переходит в желание сделать его частью самого себя, что также уменьшит опасность, которую он несет для нашего существования. Это «присвоение» осуществляется не столько на индивидуальном уровне, сколько на уровне культурной индустрии, которая стала самым мощным средством превращения Другого в один из сегментов культуры потребления, для которой нет ни «своих», ни «других», а лишь более или менее прибыльные артефакты или образы. «Другость», ставшая доступным предметом потребления уже не страшна, а через некоторое время и не интересна. Этнические стили, субкультурные атрибуты, мифологизированные герои – все они, пройдя через машину культурной индустрии, сохраняют «другость» лишь в виде привлекательного товара, который легко может быть «вписан» в вашу жизнь. Как отторжение, так и присвоение основаны на базовом непризнании Другого как полоноправного участника диалога или полилога, но, тем не менее, они продолжают преобладать в культуре, которая нуждается и в «своих», и в «других». Эта культура требует установления отношений с Другим, который не хочет быть ни присвоенным, ни отторгнутым, но существовать на своих собственных условиях. «Мир, в котором мы живем, представляется нам в основном населенном чужаками; это мир универсальной отчужденности. Мы живем среди чужаков, для которых мы сами – чужаки. В таком мире нельзя чужаков запирать или держать в страхе, с ними надо уживаться» [14, c. 67].

Таким образом, мы видим три основные отношения, которые присутствуют в культуре и обществе по отношению к Другому – отторжение, присвоение и сосуществование. Мы постараемся показать, что в культурных текстах представлены все эти модели, причем в постмодернистских текстах акцент смещается на снятие жесткости субъектно-объектноой оппозиции, в то время как тексты популярной культуры направлены зачастую на усиление черт «другости», на ее последующее отторжение. В культурных текстах мы также сталкиваемся со всеми выше проанализированными подходами к Другому, и политика репрезентации акцентирует тот или иной подход в зависимости от господствующего в «легитимной», официальной культуре отношения, что соседствует и субверсивными стратегиями текстов, выходящих за рамки массового культурного производства. Многочисленные репрезентации Другого в культурных текстах, как «рефлективных», так и фикциональных, становится основой представлений о Другом, позволяет сделать встречи с Другим в реальной жизни исполненными понимания и помогающими обрести собственное «Я» и вступить в Другим в отношения интерсубъективности.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации