Текст книги "Колдовской ребенок. Дочь Гумилева"

Мост соединил им навстречу две свои разъятые по ночному времени половины.

Там, через воду, за ним, Васильевского острова уже не было, а простирались новые пределы – совсем новые и неведомые. Поэтому, въехав на мост, трамвай замедлил ход, а через его окна сделался теперь виден и слышен весь Петроград.

По Заячьему острову бойко скакали многочисленные зайцы, вспоминали своего героя, что прыгнул прямиком в руки Государю, дабы заключить на веки вечные особый договор о передаче этой земли людям, на самых почетных условиях для заячьего племени. Иногда они, впрочем, принимались плакать о чем-то своем, секретном, неимоверно жалобно, как только зайцы и умеют, но быстро утешались и продолжали свой ночной пляс.

Сфинксы вспоминали в эту ночь не жаркое солнце над Нилом и не смуглых людей в льняных одеждах… Нет, о, нет! Они вновь видели сизые морские валы, слушали, как шумят паруса корабля «Добрая Надежда». Странное странствие! Но они знали тогда, для чего следуют на свой пост на берег реки, что еще не родилась, не проклюнулась из ручейка в правление третьего Аменхотепа. Они знали, что несут молодому городу свою древнюю тайну, которая превратит его в вечную, непостижимую загадку.

Трогательно юное лицо ангела на Александрийской колонне, гениальное лицо Елисаветы Кульман теперь можно было разглядеть вблизи в обрамлении навсегда взлохмаченных ветром, откинутых назад коротких локонов. Но сейчас ангел улыбнулся, а локоны качнулись на ветру.

Трамвай вновь набрал скорости, и Лена поняла, что дорога по мосту завершается. Но она успела еще раз обернуться назад – туда, где белые статуи Летнего сада вели свои хороводы среди зеленеющих куртин.

Эпилог

Иван Роговиков оказался единственным, кто сопроводил на Пискаревское неестественно легкий гроб. Война не война, а власть совдеп, в незнакомом городе не знаешь, где в такой короткий срок сыскать священника. О панихиде ему придется позаботиться после.

«Прекратите безумствовать, молодой человек», – сурово сказал тем утром зачем-то все же приведенный им врач, тот самый Иван Петрович, с которым он был накануне у Лехновичей. Только много спустя Роговиков понял, каким подвигом милосердия по отношению к нему было то, что доктор одолел ради покойницы расстояние, незначительное лишь для него – здорового и молодого, огромное для изнуренного старика.

«Почему я не пришел хоть ночью… Я был нужен Ольге и Вадиму, но после-то ведь освободился… У меня же столько всего с собой, и для Ольги нашлось, и для нее бы хватило… Она умерла от голода, нет, не от голода! Она умерла оттого, что я на несколько часов опоздал! Я все равно что ее убил!»

Девочка, прилегшая на оттоманку, отчего-то походила на фарфоровую куклу, вероятно, из-за неживой бледности. Златокудрая кукла в синем костюмчике и детских стоптанных ботинках. Отчего-то это наводило на непонятные мысли о кукольном театре, нет, их можно было понять, если бы он вспомнил что-то, вертевшееся в голове, но слишком неуловимое.

Он знал – вид этой беспомощно раскинувшей руки девочки-куклы будет с ним всю жизнь – короткую ли, или паче чаяния долгую. Петька, хоть ты будешь и ксёнз, но как тебе меня простить? Не знаю, когда ты об этом узнаешь и узнаешь ли. Но ты доверил ее мне, а я не успел. Не успел на несколько часов.

«Прекратите! На фронте там у вас своя жизнь, но в нашей вы ничегошеньки не смыслите. А нам впору писать энциклопедию голода. Он убивает всех по-разному. Ее голод убивал исподволь и долго. Ничем бы никакая еда тут уже не помогла. Изменения были необратимы. Два-три месяца назад спасти девушку еще было возможно, если бы подкармливать регулярно, не об один раз хорошо покормить. Поручусь, что голода она уже давно не ощущала. Ей не менее двадцати лет, но вы видите, она выглядит двенадцатилетним ребенком. При том ведь, что телосложение совершенно пропорциональное. Никак бы вы ее не спасли, так что возьмите себя в руки – нето я вылью эту воду вам на голову. Вы же военный, мало навидались, что ли?»

«Вы сказали, смерть наступила между тремя и четырьмя часами пополуночи… Отчего она одета, странно, куда она могла выходить в такое время? И дверь, почему была открыта входная дверь?»

Эта приотворенная дверь, которую Иван увидел, явившись в Эртелев ранним утром, чтобы застать на дому – ее ли самое, или семью, он не знал, тоже томила душу.

«Пустое. Никаких злоумышленников тут и быть не могло. Преступники отбирают или крадут карточки близ пекарен, а не лезут в квартиры. Не для чего. Половина квартир в городе пустует. Она просто забыла запереть дверь».

При осмотре на теле девушки обнаружилась маленькая вышитая сумочка, вроде ладанки, но слишком крупная для последней. Или просто казалась слишком большой – на ее тоненькой шейке. Сумочка шуршала под вышивкой бумагой, но и какой-то тяжелый маленький предмет прощупывался через ткань.

Иван положил ладанку во внутренний карман. Как знать, вдруг доведется еще в жизни как-нибудь передать это Петьке.

…Доктор и подсказал, где раздобыть гроб. Многих хоронили просто в саване, какой удалось сообразить, особенно зимой, Иван об этом и раньше слышал. Ценой гроба вышла трофейная упаковка порционного кофе и пачка декстроэнергена. Рост, по словам Ивана Петровича, он назвал немногим менее метра шестидесяти сантиметров. «Должна бы быть выше. В вашем поколении своего настоящего роста мало кто добрал. Голодных первых лет жизни после не поправить».

Гроб оказался даже крашеным, девичьим, голубым, как положено.

Хоть это ему удалось сделать для дочери русского поэта. Иван бросил еще горсть земли, прежде, чем вновь взяться за лопату. От услуг кладбищенских мужиков, явно рассчитывавших на еще одну дополнительную дачу, он отказался, не выбирая выражений. Отстали, поняв.

Птицы пели как далеко загородом. Громче всех заливались башенные стрижи.

Под лопату всё лезли темные листья ландышей. Весна после свирепой зимы наступила поздно – ландыши еще цвели, цвели вовсю, источая свой прозрачный звонкий аромат. Новой весной они покроют всю могилу. Лучший цветок для девушки, самый нежный.

Какой была Лена Гумилева, что переживала в жемчужную ночь своей смерти? Не узнать, теперь никогда не узнать.

Если останется жив, он вернется сюда, чтобы поставить деревянный крест.

Земля падала, постепенно закрывая голубые доски.