Текст книги "История куртизанок"

СОЖИТЕЛЬНИЦЫ В ПОКОРЕННОЙ АЗИИ¹⁰

В Японии на рубеже XX в. мадам Баттерфляй – любимая, но доверчивая японка, героиня одноименной оперы Джакомо Пуччини, со слезами на глазах поняла, что Пинкертон, ее красивый американский приятель-моряк, никогда к ней больше не вернется. Прошло несколько десятилетий, и во время и после войны во Вьетнаме тысячи настоящих мадам Баттерфляй ждали и надеялись, что их приятели, иностранные солдаты, выполнят свои обещания взять их в жены, дать им денег, оформить визы. А спустя пятнадцать лет после окончания войны во Вьетнаме по мотивам знаменитой оперы Пуччини была создана новая музыкальная трагедия, повествующая об историях вьетнамских девушек, и «мадам Баттерфляй» превратилась в «мисс Сайгон».

Печальным следствием военного захвата чужой территории всегда были домогательства похотливыми молодыми оккупантами женщин покоренной страны. Страх, чувство вины и тоска по дому извращали их ценности, и они оправдывали свои сексуальные преступления доводом о том, что женщины покоренного противника составляли их справедливую добычу. Но на территориях, где велись военные действия, добровольные интимные отношения женщин с солдатами, возможно, были распространены так же, как изнасилования. Женщины предлагали себя за деньги, выгоду, по любви или из-за сочетания всех этих причин.

Война во Вьетнаме привела к появлению тысяч «мисс Сайгон». Некоторые девушки любили своих приятелей-американцев. Другие отчаянно стремились к новой жизни в Соединенных Штатах. В книге «Когда небо и земля поменялись местами: путешествие вьетнамской женщины от войны к миру» Ле Ли Хэйслип описала свои злоключения в качестве любовницы американских военнослужащих перед тем, как встретила Эда – солдата, который отвез ее в Соединенные Штаты.

После того как в ходе войны была разрушена деревня Ле Ли – от нее остались лишь «разрушенные дамбы, погибший урожай и пустые загоны для скота»¹¹, – девушка пошла работать прислугой. Ее вьетнамский работодатель, «старый похотливый козел в доме, полном потаскух», совратил ее, а потом, когда она забеременела, вышвырнул за дверь¹². Первым американским любовником Ле Ли был Большой Майк, который как сутенер сдавал ее напрокат другим солдатам, получая толстые пачки денег, в которых было не больше четырехсот долларов. Позже она пожалела о том, что опустилась до занятия проституцией, хоть оно и приносило хорошие заработки, и нашла работу в больнице. Она не была непорочной девственницей, заявила Ле Ли, но и шлюхой ее нельзя было назвать.

В больнице Ле Ли встретила Реда – веснушчатого американского медицинского техника с выступавшими вперед верхними зубами, которые делали его похожим на полевую мышь, опустошившую запасы риса. Вскоре Ле Ли перестала обращать внимание на дефекты внешности Реда, потому что он был добрым и относился к ней с уважением, так, по крайней мере, ей казалось.

Они решили жить вместе. По настоянию Реда Ле Ли ушла из больницы и стала стриптизершей в клубе, который посещали в основном американцы. Когда она сказала, что не хочет заниматься стриптизом, Ред проявил свою истинную сущность. «Ты не единственная дешевая шлюха в мире», – заявил он. Ле Ли прекратила с ним отношения, но осталась зависимой от американских военных¹³.

Следующим любовником Ле Ли был Джим – американский механик по вертолетам китайско-ирландского происхождения. Первые несколько месяцев их совместной жизни прошли как в сказке, но потом запои Джима стали приводить к приступам ярости как дома, так и в других местах. Однажды его арестовала американская военная полиция. Ле Ли вернулась к матери, которая растила ее сына.

На смену Джиму пришел Пол Роджерс – офицер военно-воздушных сил родом из Техаса. Они жили вместе, но Пол был сдержан и ничего Ле Ли не обещал. Этот надолго не задержится, предупреждали ее подруги, скоро его отправят домой. Пол это отрицал, он сказал ей, что недавно подал рапорт с просьбой продлить ему срок службы на шесть месяцев. Потом как-то утром он надел синюю парадно-выходную форму, поцеловал Ле Ли и убыл как из Вьетнама, так и из ее жизни. Если бы после этого шестидесятилетний Эд не полюбил ее и не женился на ней, Ле Ли стала бы еще одной «мисс Сайгон».

Дао Ти Муй повезло значительно меньше. Когда она была маленькой девочкой, жизнь, казалось ей, обещала много чудесных свершений. Она считалась самой красивой девушкой в деревне. По традиции родители Муй договорились о ее браке с полицейским. Потом последовал великий исход с севера, когда каждый, кто был как-то связан с французским режимом, спасался бегством. Родственников мужа Муй, работавших в Министерстве военно-морского флота, послали в Сайгон. Там ее муж пошел служить в авиацию, и со временем у них родились трое детей.

В 1964 г. муж и один ребенок Муй погибли в автомобильной катастрофе, и она осталась единственной опорой семьи. Она купила тележку и стала продавать фруктовый сок перед входом в бар, который постоянно посещали в основном американцы. Одним из завсегдатаев был сорокаоднолетний Генри Дж. Хиггинс, служивший врачом в частях армейской связи. Ухаживая за Муй, Генри скупал весь ее сок и раздавал его своим приятелям. Через пять месяцев он предложил ей жить вместе с ним. Они сожительствовали в течение трех лет, и за это время родились два мальчика – Мин и Тао Патрик Генри.

Тао был очень похож на Генри, а белокурый Мин, с мягкими чертами лица, совсем на него не походил. Генри относился к мальчикам одинаково, но Мина отказался признать своим сыном. Ненадолго уехав из Вьетнама, Генри вернулся на какое-то время в Сайгон, где преподавал в военном госпитале, а потом навсегда покинул страну. До 1978 г. он писал Муй и посылал ей деньги на содержание Мина и Тао. К тому времени части Вьетконга заняли Сайгон, и в городе воцарился хаос. Письма Генри перестали доходить до Муй – она полагала, что виной тому были беспорядки.

Тем временем Муй удалось послать Мина в Соединенные Штаты по программе приемных родителей, и больше она о нем никогда ничего не слышала. Новый режим мобилизовал ее как бесплатную рабочую силу на строительство каналов. Муй вставала в 4 часа утра, и ее на автобусе отвозили до Хок Мона, расположенного в тридцати километрах от Сайгона. До 7 вечера она была занята на земляных работах, где порой ей приходилось стоять по грудь в воде, а в обед она получала лишь плошку риса с тухлым мясом. В выходные, стремясь дополнительно заработать, она подрабатывала на бензоколонке. Через несколько месяцев изнурительного труда на строительстве канала она заразилась малярией. Ей удалось подкупить чиновника, дав ему взятку золотом, отложенным на черный день, и только после этого ее освободили от тяжкой повинности.

История Муй – это сплошная череда невзгод, связанных с выживанием в условиях нечеловечески тяжелой работы, с необходимостью хитрить, изворачиваться и давать взятки, расходуя скудный запас золота, которое она использовала только для организации четырех попыток бегства ее сына Тао. В 1982 г. она подала заявку на программу упорядоченного выезда в Соединенные Штаты, но ее рассмотрели только через десять лет. Через два года она получила письмо, датированное 16 августа 1984 г., из Майами Шорз, штат Флорида, в котором сообщалось, что скончавшийся Генри Хиггинс оставил Тао около 40 000 долларов, а Муй – 2000 долларов. К сожалению, деньги можно было получить только в Соединенных Штатах, и притом лично. Потом, в течение нескольких лет, несмотря на значительное наследство, Тао и Муй жили весьма скромно, думая лишь о том дне, когда они, в конце концов, попадут в Соединенные Штаты.

Перед смертью Генри Хиггинс самым серьезным образом собирался продолжать заботиться о ребенке, которого считал своим, но бывшей своей сожительнице он оставил лишь символическую сумму. Принимая во внимание его подозрения относительно Мина, которые могли быть как оправданными, так и беспочвенными, можно сказать, что по отношению к Муй и ее мальчикам в Сайгоне Хиггинс вел себя тактично и честно. Он сообщал им новости о себе и посылал небольшие суммы денег, столько, сколько мог, а потом включил Муй и Тао в завещание. Фактически он посылал им денежные переводы до самой смерти. Вполне возможно, что коррумпированные коммунистическим режимом почтовые служащие присваивали эти средства как капиталистические трофеи.

Генри никогда не обещал Муй, что женится на ней. Вскоре после знакомства он ей сообщил, что состоит в браке, но они с женой живут раздельно. Однако Муй всегда говорила о нем как о своем муже. Может быть, она так делала, чтобы ускорить свой путь к свободе или избежать записи о незаконном рождении в документах своих детей. Во вьетнамском обществе, где большое значение придается расовой чистоте, жизнь детей, рожденных от союзов американцев и азиаток, и без того весьма непроста, а у ребенка, родившегося вне законного брака от вражеского солдата, жизнь складывается вдвойне сложнее. Что касается Муй, ее никто не мог бы упрекнуть в том, что она шлюха, если бы Генри был ее мужем.

Тысячи американских военнослужащих относились к своим вьетнамским сожительницам так же, как Генри Хиггинс: они любили их, вьетнамки от них беременели, американцы их бросали, а позже регулярно или от случая к случаю высылали им деньги либо вообще ничего не присылали. Хиггинс оказался одним из наиболее ответственных американцев, хоть он не женился на Муй и не взял ее с собой в Соединенные Штаты. (Из источников также неясно, удалось ли Муй попасть в Америку и получить там деньги, завещанные ей Хиггинсом.)

Сожительницы военного времени в период любого завоевания сталкиваются с ужасными проблемами. Самая очевидная из них связана с тем, что женщин осуждают за общение с захватчиками или, как в случае с Южным Вьетнамом, с иноземными союзниками. Но в условиях, когда война разрушает экономику и общественные институты, представители гражданского населения совершают отчаянные, порой не поддающиеся осмыслению шаги.

Выдуманная «мисс Сайгон» – новая ипостась «мадам Баттерфляй» – мало чем отличалась от Ле Ли и Муй. Это невинная сельская девушка по имени Ким, которая была обручена, и вскоре ее ждало замужество. В 1975 г. она приехала в Сайгон, где ей встретился современный вариант лейтенанта Пинкертона. Им оказался Крис – рядовой, разочарованный исступленной и циничной похотливостью города. Они с Ким занимались любовью, и оба пережили мощный эмоциональный подъем. Перед вьетнамской церемонией их бракосочетания объявился озлобленный бывший жених Ким: он стал их преследовать. Вскоре после того, как Сайгон пал, Ким и Крис расстались и больше никогда вновь не встретились друг с другом.

К 1978 г. Крис вернулся в Соединенные Штаты. Он женился на Эллен, но его постоянно преследовали воспоминания о Ким. Тем временем она родила от него сына, Тама. Ей приходилось зарабатывать на содержание ребенка проституцией в клубах, где царили пьянство и разврат, – в злачных местах, которые ненавидел Крис, когда жил в Сайгоне. Она мечтала о встрече с Крисом, надеясь, что однажды он вернется и освободит ее.

Друг Криса Джон начал кампанию по воссоединению родившихся в Азии от американцев детей с их отцами. Крис и Эллен приехали к нему в Сайгон, где Эллен узнала о Ким, а Ким узнала об Эллен. Встреча обрекла на муки их всех, потому что Крис понял, что любит обеих женщин. Ким оценила ситуацию и решила, что Там будет по-настоящему счастлив в Соединенных Штатах со своим отцом. Как и мадам Баттерфляй, она кончает жизнь самоубийством.

Жизненный путь «мисс Сайгон» оказывается не таким изменчивым, как судьба Ле Ли или Муй, но только потому, что создатель мюзикла избегал запутанных сюжетных линий и скучных деталей, стремясь к достижению драматической кульминации и развязки. В действительности она тоже могла бы влачить жалкое существование и закончить жизнь измученной, поседевшей и состарившейся, как Ле Ли, Муй и несметное число других женщин, образы которых не столь обаятельны, как образ мисс Сайгон, но гораздо более правдоподобны.

Примечания автора

¹ Основными источниками этого раздела являются: Jerome R. Adams, Liberators and Patriots of Latin America: Biographies of 23 Leaders from Dona Marina (1505–1530) to Bishop Romero (1917–1980) (Jefferson: McFarland & Company, Inc., 1991); Abel A. Alves, Brutality and Benevolence: Human Ethnology, Culture, and the Birth of Mexico (Wesport: Greenwood Press, 1996); Joanne D. Chaison, “Mysterious Malinche: A Case of Mistaken Identity”, Americas, 32, no. 4 (1976), 514–523; Sandra Cypress Messenger, La Malinche in Mexican Literature: From History to Myth (Austin: University of Texas Press, 1991); James D. Henderson and Linda Henderson, Ten Notable Women of Latin America (Chicago: Nelson-Hall, 1978); Clara S. Kidwell, “Indian Women as Cultural Mediators”, Ethno History, 39, no. 2 (1992), 97-104; Salvador de Madariaga, Hernan Cortes, Conqueror of Mexico (New York: The Macmillan Company, 1941); Historical Dictionary of the Spanish Empire, 1402–1975, ред. James Olson (New York: Greenwood Press, 1992); Rachel Philips, “Marina/Malinche: Masks and Shadows”, в Women in Hispanic Literature: Icons and Fallen Idols, под ред. Beth Miller (Berkeley: University of California Press, 1983); и Carl Waldman and Alan Wexler, Who’s Who in World Exploration (New York: Facts on File Inc., 1992).

² Adams, 8, цит. no: Bernal Diaz.

³ Основными источниками этого раздела являются: Somer Brodribb, “The Traditional Roles of Native Women in Canada and the Impact of Colonization”, The Canadian Journal of Native Studies, 41, 85-103; Jennifer S. H. Brown, “Changing Views of Fur Trade Marriage and Domesticity: James Hargreave, His Colleagues, and ‘the Sex”, The Western Canadian Journal of Anthropology, 6, no. 3 (1976), 92-105; James Thomas Flexner, Lord of the Mohawks: A Biography of Sir William Johnson (Toronto: Little, Brown and Co., 1979); Barbara Graymont, “Konwatsi’tsiaienni (Mary Brant)”, в Myra Rutherdale, “Revisiting Colonization Through Gender: Anglican Missionary Women in the Pacific Northwest and the Arctic, 1860–1945”, BC Studies, no. 104 (Winter 1994), 416–419; Valerie Shirer, “A New Look at the Role of Women in Indian Society”, American Indian Quarterly, 2, no. 2 (1978), 131–139; Coll-Peter Thrush and Robert J. Keller, Jr. “«I See What I Have Done»: The Life and Murder Trial of Xwelas, A S’K-lallam Woman”, Western Historical Quarterly, 16 (1995), 169–188; Sylvia Van Kirk, “Many Tender Ties”: Women in Fur-Trade Society in Western Canada, 1670–1870 (Winnipeg: Watson & Dwyer Publishing Ltd., 1980); Sylvia Van Kirk, “Women and the Fur Trade”, The Beaver (Winter 1972), 4-22; Christine Welch, “Voices of the Grandmothers: Reclaiming a Metis Heritage”, Canadian Literature, no. 131 (1991), 15–24.

⁴ В разных племенах роль женщин существенно различалась.

⁵ Van Kirk, 40.

⁶ Там же, 161–163.

⁷ Там же, 163.

⁸ Welch, 22.

⁹ Van Kirk, 205.

¹⁰ Основными источниками этого раздела являются: Thomas A. Bass, Vietnamerica: The War Comes Home (New York: Soho Press Inc., 1996); Le Ly Hayslip with Jay Wurts, When Heaven and Earth Changed Places: A Vietnamese Woman’s Journey from War to Peace (New York: Doubleday, 1989); Steven DeBonis, Children of the Enemy: Oral Histories of Vietnamese Amerasians and Their Mothers (Jefferson, North Carolina: McFarland, 1995); Gwen Kirk, “Speaking Out About Militarized Prostitution in South Korea”, Peace and Freedom, no. 55 (Sept. 1995), 12–14.

¹¹ Hayslip, 199.

¹² Там же, 135.

¹³ Там же, 284.

ГЛАВА 7
Межрасовые сексуальные союзы в рамках «особого института»

Фибба

Джулия Чинн

Салли Хемингс

Джулия Фрэнсис Люис Диксон

Харриет Джейкобс

Рабство черных африканцев в Америке было настолько «особым» институтом, что оно и по сей день отбрасывает мрачную тень на историю страны¹. С самого начала XVI в. вплоть до его отмены в XIX в. рабство негров определялось традицией и местными обычаями, политическими и экономическими реалиями и обстоятельными законами штатов, известными под названием «Черные кодексы». «Черные кодексы» регулировали положение рабов (а также свободных и освобожденных негров), эти законодательные акты постоянно пересматривали и совершенствовали каждый раз, когда возникали новые ситуации и новые проблемы. Так, например, «Черные кодексы» объявляли вне закона сексуальные отношения между представителями разных рас и «жуткий» побочный продукт таких связей – детей смешанного происхождения. Когда стало ясно, что законодательство не в состоянии решить эту проблему, «Черные кодексы» были изменены с тем, чтобы наказывать нарушителей, а также – что было особенно печально – их потомство. В конечном счете «Черные кодексы» определили последствия, которые ожидали нарушителей запрета на межрасовые сексуальные отношения.

Рабство в Новом Свете основывалось на псевдонаучных и псевдорелигиозных взглядах на расовую принадлежность, суровость системы рабовладения оправдывалась тем, что Господь предоставил белой расе право господствовать над расой негроидной. Считалось, что негры подобны детям, в плане продолжения рода их уподобляли животным, их поведение было принято считать аморальным. Даже в Библии сказано о том, что чернокожие африканцы, сыны Хама, должны находиться в услужении.

В связи с этим рабам систематически отказывали в правах, даже в праве на жизнь. Так происходило не только потому, что разъяренные хозяева или надсмотрщики могли их замучить или запороть хлыстами до смерти. В XVIII и XIX вв. многие плантаторы во Французской и Британской Вест-Индии, и в меньшей степени в Соединенных Штатах, придерживались того мнения, что наиболее продуктивно рабы работают тогда, когда им дают минимальное количество пищи, самую дешевую одежду и крышу над головой, безжалостно заставляя их с раннего утра до позднего вечера обрабатывать плантации сахарного тростника, риса или хлопка. Эти истощенные и доведенные до состояния животных мужчины и женщины умирали в среднем через семь лет после прибытия из Африки, потому что было дешевле заменять их новыми рабами, чем заботиться о продлении их жизни за счет обеспечения им лучших условий жизни и труда. В романе «Хижина дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу отразила такой подход в образе порочного отрицательного героя Саймона Легри, систематически издевавшегося над рабами, которые тяжело работали под палящими лучами солнца на его хлопковой плантации в Луизиане.

Чаще применялись менее жестокие системы отношений с рабами. Однако не существовало никаких гарантий того, что добрый господин, столкнувшись с финансовыми трудностями, не продаст своих рабов более жестокому хозяину. Даже самые прилежные рабы могли внезапно оказаться «на аукционе, где их продавали тому, кто предлагал лучшую цену, а потом навсегда далеко увозили от тех, кто был им дороже жизни, – любимой жены и нежных, но беспомощных детей», горько жаловался один бывший раб².

Такая незащищенность лежала в основе рабства определенной расы. Положения «Черных кодексов», ограничивавших права и свободы чернокожих, распространялись даже на свободных или освобожденных негров, а также на людей смешанного происхождения.

В этих условиях межрасовые сексуальные связи были чреваты потенциальной угрозой существовавшему порядку вещей. Наиболее типичная ситуация предполагала, что белого мужчину привлекала симпатичная рабыня, хотя некоторые белые женщины также склоняли рабов-мужчин к эпизодическим связям. Единственным опасным фактором таких союзов становилась любовь. Она могла внушить рабу крамольные мысли (и подтолкнуть к соответствующим действиям) относительно подчиненной роли негров. Это случалось тогда, когда белые мужчины влюблялись в своих темнокожих любовниц и начинали к ним относиться как к равным себе человеческим существам или когда они признавали своими детей со смешанной кровью. Когда отдельные влюбленные мужчины пытались узаконить положение, считавшееся обществом незаконным, они тем самым подрывали устои рабовладельческих порядков.

И тем не менее, насколько нам известно из разных источников, включая многие рассказы очевидцев, такие незаконные близкие отношения были распространены повсеместно. Часто цитируемая Мэри Бойкин Честнат, жена плантатора из Чарльстона, штат Южная Каролина, с горечью писала в дневнике:

[14 марта 1861 г.] Господи, прости нас, но система наша чудовищна, неправильна и несправедлива! Как патриархи былых времен, наши мужчины живут в одном доме с женами и сожительницами; и в каждой семье видишь мулатов, слегка походящих на белых детей. Любая дама готова сказать вам, кто отец всех детей-мулатов в каждом доме, кроме ее собственного. Там, как ей кажется, они падают с облаков. Отвращению моему нет предела³.

В словах Честнат содержится явный намек на стремительное развитие такой блудливой разнузданности: на рабынь, которых принуждали к сексуальным связям с белыми мужчинами; на жену мужчины, предавшего ее с чернокожей женщиной, которая должна была ей служить и уважать ее; на детей смешанного расового происхождения, родившихся от этих союзов; на белых членов семьи, наблюдавших за поведением отца семейства и понимавших, что происходит. При этом нельзя забывать о воздействии такого рода отношений на мужей, братьев и отцов, томящихся в рабстве, не способных воспрепятствовать насилию над их женами, сестрами или дочерьми, бессильных предотвратить их совращение, вызванное страхом, честолюбием и даже гордостью от того, что именно этих женщин выбирает себе хозяин. Никаким другим способом рабыня не могла получить такие привилегии, как укороченный рабочий день, либо подарки деньгами, украшениями или одеждой. А что сказать о тех рабынях, которые вдруг поняли, что любят тех, с кем вступили в недозволенные отношения? И о хозяине, безнадежно влюбленном в женщину, которой он владеет, или надсмотрщике, приставленном следить за рабыней, которую он полюбил?

Чтобы понять мир любовниц-рабынь, следует иметь представление об отношении к эротическому влечению в эпоху рабовладения. С одной стороны, белые женщины были вознесены на пресловутый пьедестал как непорочные и чистые существа, не подвластные чувственным страстям. С другой – белые мужчины, как считалось, были похотливы по своей природе; их стремление к сексуальному удовлетворению с другими женщинами, помимо добродетельных возлюбленных и жен, молчаливо воспринималось как должное. Это неизбежно вело к сексуальной эксплуатации такими мужчинами чернокожих женщин, за которыми закрепилась репутация сладострастных и не стесненных условностями существ, обладавших исключительной сексуальной силой, причем юридически, социально, физически и экономически они были легко доступны.