Текст книги "История куртизанок"
Автор книги: Элизабет Эбботт
Жанр: Зарубежная образовательная литература, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 31 (всего у книги 55 страниц)
Но как-то Ева допустила тактическую ошибку. Она получила приглашение на бал и попросила у Гитлера разрешения туда пойти. Он согласился, но после того, как она покинула его и отправилась танцевать, наказал ее: в течение нескольких недель Гитлер попросту игнорировал любовницу. Он не звонил ей даже тогда, когда бывал в Мюнхене. Как-то раз несчастная Ева несколько часов простояла около ресторана, наблюдая, как Гитлер пытался очаровать другую женщину. Может быть, она сделала унизительный для себя вывод о том, что его интерес к ней определялся исключительно сексуальными мотивами. Но она знала также, что у Гитлера была своя точка зрения на отношения с ней, с друзьями, коллегами и даже с руководителями других стран. Если кто-то пытался ему противоречить или хотя бы прерывал его пространные речи, он становился мрачным, угрюмым, раздражительным или разражался бранью. Ева невольно вызвала у него такую же реакцию, когда ушла на танцы вместо того, чтобы выкинуть пригласительный билет и остаться с Гитлером.
В мае 1935 г. Ева обнаружила, что у нее есть серьезная конкурентка – Юнити Валькирия Митфорд, пышногрудая, толстоногая дочь лорда Редесдейла, английского аристократа, и сестра Дианы Мосли, жены основателя и бессменного руководителя Британского союза фашистов. Юнити просто бросалась навстречу Гитлеру, а он с восторгом принимал ее в свои объятия. Ева не находила себе места от ревности. 28 мая, решив действовать, она написала Гитлеру записку, в которой указала крайний срок, когда он может с ней связаться. Он этого не сделал, и Ева проглотила двадцать четыре таблетки снотворного «фанодорон». И снова Ильза нашла ее лежавшей без сознания. Старшая сестра Евы вызвала доктора Маркса, который тогда еще не уехал в Соединенные Штаты; он привел любовницу Гитлера в чувство и спас ей жизнь.
Расчет Евы оказался правильным. Попытки самоубийства любовницы привлекли внимание Гитлера и убедили его в том, что надо что-то предпринять. В августе он предоставил в распоряжение Евы небольшую отдельную квартиру, куда она переселилась вместе с Гретль в качестве компаньонки; прислуживала сестрам Браун девушка венгерка. Гитлер украсил новое любовное гнездышко прекрасными картинами, из числа тех, что нацисты «одалживали» в немецких музеях или отбирали у евреев, владевших коллекциями произведений искусства. Но больше всего Ева дорожила нарисованной самим Адольфом Гитлером картиной «Церковь Ассам». Вырвавшись из родительского дома и находясь на полном содержании демонстрировавшего ей преданность любовника, Ева была на седьмом небе от счастья. Наконец-то она смогла бросить работу.
Но у Гитлера это вызывало определенные опасения. Особенно его тревожило то обстоятельство, что, когда он приезжал к Еве, его мог узнать сосед. Вскоре Гитлер перевез сестер в расположенный на окраине Мюнхена особняк с прекрасно оборудованным подземным бункером. Он распорядился, чтобы в новый дом Евы провели телефон, закрепили за ней персональный «мерседес-бенц» с шофером, который находился в ее распоряжении полный рабочий день, но самым лучшим его подарком оказались два шотландских терьера – Стаей и Негус.
Ева Браун стала maîtresses en titre Гитлера – его официальной фавориткой, или, как сам он ее называл, chère amie[42]42
Дорогая подруга (фр.).
[Закрыть]. Наконец-то она почувствовала себя в безопасности. Ева целыми днями занималась собой, загорала и играла со своими шотландскими терьерами (а позже и с немецкой овчаркой, которую тоже подарил ей Гитлер). Она секретничала и сплетничала с Гретль, встречавшейся с несколькими эсэсовцами до того, как в итоге вышла замуж за группенфюрера СС Германа Фегелейна, офицера связи между Гиммлером и Гитлером. Кроме того, сестры вместе ездили за покупками, Ева составила себе гардероб из дорогих и элегантных нарядов и обуви, собрала коллекцию ювелирных украшений. Каждый день в полдень к ней приезжал парикмахер и укладывал ей волосы. Единственным проявлением демонстративного неповиновения Евы было то, что она старалась соблюдать диету и постоянно занималась физкультурой, чтобы фигура ее оставалась стройной и подтянутой и не становилась рыхлой и упитанной, как нравилось Гитлеру. До того как они первый раз стали близки и он увидел ее обнаженное тело, Ева подкладывала в бюстгальтер носовые платки, чтобы ее бюст казался Гитлеру больше, чем был на самом деле. Так что он не случайно жаловался, что она слишком худая, и винил ее в том, что она – жертва моды. Но Ева до смерти боялась даже немного прибавить в весе.
Гертруда Вейскер, двоюродная сестра Евы, которую та пригласила в 1944 г. побыть с ней, пока Гитлер был в отъезде, вспоминала, что Ева меняла наряды не меньше пяти раз в день, плавала и делала упражнения, чтобы заполнить «огорчавшую ее опустошенность»27. Ева предлагала Гертруде слушать по радио передачи Би-би-си, хоть это считалось преступлением, каравшимся смертной казнью. Гертруда слушала, делала пометки, а потом рассказывала Еве о том, что узнавала о ходе войны.
Организуя свое деловитое, но праздное существование, Ева не обходила вниманием контакты с другими людьми. Ей в конце концов удалось наладить отношения с родителями, которые смирились с тем, что их дочь живет в грехе с мужчиной, который на двадцать три года старше ее. Сложнее было отделаться от близких Гитлеру людей, которые все еще осмеливались относиться к ней с презрением. Первой, от кого ей удалось избавиться, была Ангела, мать Гели Раубаль и единокровная сестра Гитлера, которая называла Еву уличной девкой. Когда Гитлер услышал об этом, он в гневе выгнал Ангелу из дома.
Вскоре дом Евы стал для Гитлера тихой гаванью, где он мог расслабиться и отдохнуть. Фюрер каждый день приезжал туда ближе к полуночи, часто в подавленном и раздраженном состоянии, а на следующее утро уезжал полный сил и бодрости, умиротворенный нежными ласками старательной любовницы. Ева внимательно выслушивала его монологи, в том числе раздраженные обвинения евреев во всех смертных грехах, ставшие у него традиционной темой за ужином. Несмотря на либеральное воспитание, Ева хранила молчание, готовая принести принципы своей семьи в жертву маниакальной гитлеровской одержимости. Ему не нравились женщины, занимавшиеся политикой, и потому, общаясь с ним, Ева не вдавалась в обсуждение политических – и моральных – проблем.
Однако у ее сестры Ильзы было на этот счет другое мнение. Как-то Ильза попыталась вступиться за Артура Эрнста Рутру[43]43
Артур Эрнст Рутра (1892 – после 5 октября 1942) – австрийский драматург, писатель, журналист, переводчик. В 1938 г. арестован и отправлен в Дахау, откуда был переведен в Бухенвальд, а 5 октября 1942 г. отправлен в Минск. Его дальнейшая судьба и дата смерти неизвестны.
[Закрыть] – писателя-еврея, которым она восхищалась. Но добилась обратного – Рутру расстреляли «при попытке к бегству». С тех пор Ильза воздерживалась от «заступничества». «Я поняла, – вспоминала она после войны, – что любое дальнейшее вмешательство с моей стороны… ничем евреям не поможет, а только ускорит их уничтожение»28.
Еву, видимо, совесть не мучила даже тогда, когда во время войны она узнала о том, что происходило в концентрационных лагерях. Генрих Гофман часто развлекал ее и Гитлера шутками о расположенном неподалеку от Мюнхена лагере Дахау, а в 1944 г. после воздушного налета, в ходе которого был поврежден дом Евы, из Дахау ей прислали заключенного, строительного рабочего, которого обязали сделать ремонт. После того как Гретль вышла замуж за Германа Фегелейна, Ева заезжала к сестре в ее новый дом и, возможно, видела работавших там узников концентрационного лагеря. К концу войны голодные русские заключенные в лохмотьях стали там обычным зрелищем. Ева на них не обращала внимания – это ее не интересовало.
Но если ее что-то волновало, Ева вполне могла повлиять на ход событий. После того как Генрих Гиммлер приказал закрыть женские парикмахерские, Ева настояла на том, чтобы его распоряжение было отменено. Немецкие женщины, говорила она, должны отлично выглядеть, чтобы нравиться солдатам – своим мужьям или любовникам. Ей также удалось способствовать отмене запрета на покупку еды на черном рынке – а как еще добропорядочная немецкая женщина могла накормить своего сражающегося мужа и детей? Она убедила Гитлера издать указ о том, чтобы немецкие солдаты стояли в общественном транспорте, а женщины могли там сидеть. Ближе к концу войны Ева узнала, что один генерал намеревался воспрепятствовать уничтожению тридцати пяти тысяч военнопленных, если Гитлер не сможет договориться с союзниками об удовлетворительных условиях перемирия. Каким-то образом ей удалось убедить Гитлера доверить этому генералу надзор и контроль над военнопленными, что, несомненно, спасло человеческие жизни. Кроме того, она смогла уговорить Гитлера отсрочить приказ о затоплении туннелей, чтобы осложнить продвижение русских войск. Там скрывались многие немецкие солдаты и гражданское население, и ей хотелось дать им время, чтобы они смогли оттуда уйти. Но за евреев Ева не вступалась никогда.
Еще она молчаливо слушала изложение Гитлером его косных и шаблонных взглядов на женщин. Он говорил о том, как ревность может превратить самую кроткую женщину в тигрицу, и о том, что замужние женщины чрезвычайно требовательны. Когда Фриц Заукель, грубый и жестокий генерал, ведавший использованием рабочей силы, доложил Гитлеру, что 25 процентов порабощенных зарубежных женщин были девственницами (Заукель получал огромное удовольствие, лично подвергая их всех гинекологическому осмотру), на того это не произвело впечатления. Значение девственности, заявил он, слишком переоценивается, и девственницы не обладают никакими особыми достоинствами, которые позволили бы выделять их среди других представительниц женского пола. Вот так он благодарил Еву за дар непорочности.
Гитлер разделял с Евой лишь убеждение в том, что он особенный человек, не такой как все остальные, и любовь к собакам. Но не ко всем – к некоторым породам собак он относился так же, как к неарийским расам, – высокомерно и презрительно. Он отказывался фотографироваться с шотландскими терьерами Евы и не подарил ей таксу, о которой она так мечтала. Однако ему нравились немецкие овчарки, в которых он ценил смелость, понятливость и преданность. Особенно он был привязан к своей сучке по кличке Блонди.
Искренняя преданность Евы и ее верная любовь стали приносить плоды. С годами она завоевала особое положение среди нацистской элиты и стала официальной хозяйкой в доме Гитлера. Когда фашистские войска начали терпеть поражения, Гитлер все больше нуждался в утешении, которое она ему давала. При этом он был непреклонен, говоря о том, что никогда на ней не женится. «Самое плохое в браке то, что он дает определенные права, – говорил он. – Гораздо разумнее иметь любовницу. В этом случае отсутствует то бремя, которое накладывает брак, и все превращается в простой и прекрасный дар». При этом он поспешно добавлял, что отрицательное отношение к браку допустимо лишь тогда, «когда это касается исключительных людей»29.
К 1945 г. стало ясно, что поражение Германии – лишь вопрос времени. Гитлер все чаще погружался в тягостные раздумья и в одиночестве прогуливался в сопровождении Блонди. Он боялся, что враги хотят его отравить, и перед тем, как что-то съесть, заставлял кого-нибудь пробовать приготовленную для него пищу. Физическое и психическое здоровье фюрера ухудшалось. У него постоянно болели уши и голова, его мучили проблемы пищеварения, у него начали дрожать руки. Ева делала для него все, что могла – заботилась о нем и по-матерински утешала, потакая его капризам, вызванным как болезнью, так и подавленным состоянием духа. «Ты единственная, кто обо мне заботится», – плакался Гитлер30. Так и было на самом деле: нацистские чиновники и немецкие солдаты стали в массовом порядке дезертировать, предавая фюрера, который обрек Германию на гибель.
К апрелю 1945 г. крах обозначился вполне отчетливо. Гитлер переехал в роскошный двухэтажный бункер, устроенный под берлинской рейхсканцелярией, и Ева перебралась туда вместе с ним. Она продолжала регулярно делать маникюр и укладывать волосы, несколько раз в день меняла наряды. Все остальные были подавлены и угрюмы, а она болтала с напускным оживлением. Даже в бункере Ева находила поводы для небольших праздников, одним из которых оказалась, например, смерть Франклина Рузвельта. 20 апреля Ева организовала прием по поводу пятидесятишестилетия Гитлера. Собрались почти все представители нацистской верхушки, но праздник не удался из-за их тревоги по поводу плохого физического состояния Гитлера, который рано ушел с приема.
Вскоре после неудавшегося праздника в честь дня рождения Гитлера Третий рейх пал. Гитлер распорядился, чтобы с последним самолетом из Берлина в безопасное место улетели Ева, его секретари и повар. Ева отказалась, взяла его за руки и с нежностью произнесла: «Ты же знаешь, что я остаюсь с тобой. Я не позволю, чтобы меня отослали прочь»31. Впервые Гитлер при свидетелях поцеловал любовницу в губы.
Вечером за ужином он вручил Еве и другим женщинам, которые тоже решили остаться с ним, флакончики с цианистым калием. Ева из последних сил пыталась сохранять спокойствие. Она написала сентиментальное письмо Гретль, в котором выражала удовлетворение от того, что умрет вместе с Гитлером, прожив с ним прекрасную жизнь. «С фюрером у меня было все. И смерть моя теперь рядом с ним сделает мое счастье полным… Это достойный конец для немецкой женщины»32. Кроме того, она оставила Ильзе указание насчет того, как уничтожить ее документы. Ева опасалась, что счета от ее портнихи позволят недоброжелателям обвинить ее в расточительности.
Гитлер тоже отдавал последние распоряжения, приказав сжечь свои бумаги и личные вещи. Он собирался застрелиться или отравиться цианистым калием. И на самом краю пропасти решил жениться на Еве. Она пришла в восторг от его намерения. Вместо подготовки к неизбежной смерти она прихорашивалась и планировала свадебную церемонию. Ева надела любимое платье Гитлера – из черного шелка с длинными узкими рукавами и розовыми розами на плече. Волосы ее, как всегда, были тщательно уложены. После полуночи 29 апреля, когда реактивные самолеты союзников ревели в небе над Берлином, а русские танки грохотали в нескольких кварталах от рейхсканцелярии, Ева Браун и Адольф Гитлер, встав рядом в бункере, поклялись любить и уважать другу друга, пока смерть не разлучит их. Наутро последовал завтрак в честь бракосочетания, во время которого гости и виновники торжества пили шампанское, вино и закусывали конфетами, неслаженно аплодируя тем, кто произносил речи и тосты.
Еву расстроило лишь одно обстоятельство: ее зять, муж Гретль Герман Фегелейн, который к тому времени уже дослужился до генерала, не присутствовал на церемонии. Она узнала о причине его отсутствия, когда охранник вручил ей записку с пометкой «Срочно!». Фегелейна заключили в тюрьму, приговорили к смертной казни, и он просил ее о помощи. Ева подошла к своему только что обретенному супругу, который деловито диктовал завещание. Она напомнила ему о том, что Гретль беременна, и спросила, насколько необходимо расстреливать Фегелейна.
«Мы не должны допускать, чтобы семейные связи препятствовали дисциплинарным акциям, – ответил Гитлер. – Фегелейн предатель»33. После этого он отвернулся и продолжил свой анализ истории Третьего рейха, возлагая всю вину за его катастрофический финал на евреев: «Пройдут века, но на руинах наших городов и культурных памятников вечно будет обновляться ненависть к тем, кто, в конечном итоге, несет за все ответственность, кому мы за все это должны быть обязаны – международному еврейству и его подручным»34.
Ева, обычно такая спокойная, рыдала, когда он вошел к ней в комнату. Вскоре по приказу ее мужа был казнен ее зять. Гитлер тем временем выплескивал для вечности на бумагу всю скопившуюся в нем злобу на евреев и обосновывал свое решение после многих лет «истинной дружбы» жениться на молодой женщине, которая по собственному желанию приехала в Берлин, чтобы умереть рядом с ним. «Мы оба, и она, и я, – сказал он, – предпочитаем смерть позору поражения или капитуляции».
Когда они с Евой в первый и последний раз в жизни позавтракали как муж и жена, адъютант вручил Гитлеру пакет агентства Рейтер с сообщением о том, как были взяты в плен и убиты Муссолини и его любовница Клара Петаччи, как потом их тела волоком протащили по улицам Милана и подвесили вниз головой на площади на всеобщее обозрение. Гитлер пришел в ужас. Он распорядился принести в бункер бензин, чтобы их с Евой тела сожгли и никто не смог подвергнуть их осквернению. Он также передал флакон с цианистым калием адъютанту, приказав ему убить Блонди. Через несколько минут овчарка и пятеро ее щенков были мертвы.
От входа в бункер доносился сильный запах бензина. Русские войска находились уже в квартале от рейхсканцелярии. Ева зашла к себе, помылась, поправила прическу и макияж. За чаем они с Гитлером со всеми попрощались и одни вернулись к себе в комнату. Спустя несколько минут там раздался выстрел. Гитлер, приняв цианистый калий, успел еще и выстрелить в себя. Ева умерла мгновенно.
Их тела вынесли в сад рейхсканцелярии, облили бензином и сожгли. Тем временем Магда Геббельс убила всех своих шестерых детей, а потом отравилась сама. Ее муж, Йозеф Геббельс, застрелился. Когда русские ворвались в рейхсканцелярию, там ощущалось зловоние от сгоревших тел Евы Браун и Гитлера – вонь, которая вполне могла бы символизировать падение Третьего рейха.
История Евы Браун в качестве любовницы Гитлера пугает своей обыденностью. Несмотря на то что она получила строгое католическое воспитание, Ева Браун руководствовалась в жизни принципами ее любимых романов, в которых истинная любовь одолевает все преграды, если верная женщина идет по жизни рядом со своим мужчиной. Разговоры с ней, не о политике, а о слухах и сплетнях, забавляли и успокаивали фюрера, а в дни решающих сражений прибавляли ему сил. Порой они вселяли в него уверенность – если он нуждался в такой уверенности – в том, что он и в самом деле гений и что его представления о Германии сложились благодаря мощным усилиям его выдающегося интеллекта. Ежедневные привычки, ласковые прозвища, пренебрежение нормами общепринятой морали – все это было не более чем пошлостью их романа, развивавшегося в условиях невообразимого зла.
ЕВРЕЙКА И НЕМЕЦ, НЕ ЗНАВШИЕ ЛАГЕРЕЙ
Ханна Арендт35Поздней осенью 1924 г. не по годам развитая девушка вошла в аудиторию, где читал лекцию один из самых именитых немецких философов. Очень скоро у них сложились тесные и неоднозначные отношения, кардинально изменившие их жизнь и продолжавшиеся вплоть до смерти философа. Эти отношения никак нельзя было назвать прекрасной и образцовой историей любви, поскольку Ханна Арендт, восемнадцатилетняя студентка, была еврейкой, а профессор Мартин Хайдеггер, ее тридцатипятилетний преподаватель, был немецким националистом, который в 1933 г. стал членом нацистской партии и выступал против своих коллег и студентов еврейского происхождения.
Ханна Арендт была необычайно одаренной дочерью ассимилировавшихся евреев, полагавших, что они ничем не отличаются от немцев, и никогда не употреблявших слово «еврей». Правда, они говорили дочери, что если кто-то из ее одноклассников будет выступать с антисемитскими заявлениями, оставлять это безнаказанным нельзя. «В детстве мне было невдомек, что я еврейка», – вспоминала Ханна, повзрослев. Позже ей стало ясно, что она «выглядела как еврейка… выглядела по-другому», отличалась от других детей. Иногда дедушка брал ее с собой в синагогу. Вот, собственно, и все, что связывало ее с еврейством.
Ханна была привлекательной и обаятельной, стройной и элегантной девушкой с тонкими чертами лица, короткой стрижкой и задумчивыми темными глазами, в которых, как вспоминал ее бывший близкий друг, «легко можно было утонуть и никогда не выплыть»36. Среди сверстников она «сразу же выделялась как “необычная” и “исключительная”». Во время собеседования при зачислении на курс истории Ханна выдвинула собственное требование. «Там не должно быть никаких высказываний антисемитского характера», – сказала она37. Как и другие лучшие учащиеся, Ханна поступила в университет Марбурга, потому что слышала, что в аудитории, где преподавал Хайдеггер, «мышление возродилось; культурные сокровища прошлого, которые было принято считать мертвыми, вновь обрели дар речи»38.
Профессор, который, как полагали, способствовал возрождению мышления, был застенчивым человеком небольшого роста, с черными как вороново крыло волосами, смуглым лицом, коренастой фигурой и небольшими глазами, взгляд которых обычно был обращен вниз и редко на ком-то долго задерживался. Он был великолепным преподавателем, чьи лекции завораживали студентов, и они его прозвали «маленьким волшебником», а когда Хайдеггер создавал свое учение о Бытии, он одновременно вызывал восхищение и сбивал с толку39. Мартин Хайдеггер обычно носил широкие брюки, собранные под коленом, такие же, какие носят жители горных районов Шварцвальда, и крестьянскую тужурку. Но перед студентами он представал в лишенном каких бы то ни было фольклорных черт образе непререкаемого европейского авторитета, хозяина аудитории, державшегося особняком на недосягаемой высоте и внушавшего присутствовавшим чувство глубокого почтения. После его лекций студенты часто собирались, сравнивали свои конспекты и спрашивали друг друга, удалось ли кому-то хоть что-то понять из того, о чем он говорил.
Когда Хайдеггер впервые обратил внимание на Ханну, он был удачно женат на Эльфриде Петри, дипломированной специалистке в области экономики и одержимой ненавистью к евреям лютеранке, чье вполне благополучное семейство с неохотой приняло ее мужа-католика с мизерной преподавательской зарплатой, который стремился подняться к вершинам университетской иерархии. Эльфрида была прекрасной хозяйкой и матерью их двух сыновей. Она брала на себя все домашние заботы, чтобы Хайдеггер мог целиком сосредоточиться на умственной деятельности. Она ревниво относилась ко всем его студенткам, которые постоянно с обожанием вились вокруг своего харизматичного профессора.
Хайдеггер заметил Ханну во время занятий и попросил ее зайти к нему в кабинет. Когда она пришла, на ней были плащ и шляпка, и Ханна испытывала такой благоговейный страх, что могла выговаривать только односложные слова. В течение нескольких недель они прошли путь от вежливых ухаживаний до физической близости, причем почти наверняка Хайдеггер стал первым мужчиной Ханны. У него уже был опыт такого рода связей, он знал, как организовывать тайные свидания, которые часто проходили в мансарде, где жила Ханна, или на скамейке в парке, которую они называли своей.
Вскоре Хайдеггер понял, что отношения с Ханной перевернули всю его размеренную жизнь с ног на голову, и не потому, что она была еврейкой, а потому, что он был женатым мужчиной и ее профессором. Если бы об их романе стало известно, и на карьере своей, и на браке ему пришлось бы поставить крест. Хайдеггер не собирался разводиться с женой, которой нередко изменял, однако отношения с Ханной для него приобрели особое значение. Она стала, как он вспоминал позднее, страстью его жизни, которой он не мог противостоять.
Спустя год Ханна перевелась в Гейдельбергский университет исключительно потому, что хотела облегчить положение Хайдеггера, у которого могли возникнуть крупные неприятности, если бы она продолжала учиться в Марбурге. Он не просил ее уехать, скорее он давал ей понять, что, даже будучи одной из лучших студенток Марбургского университета, она не вполне вписывалась в сложившуюся там обстановку, и ей было бы лучше учиться в другом университете. Ханна не спорила и не протестовала. Но после переезда она не оставила Хайдеггеру свой новый адрес. Что бы после этого ни последовало, теперь инициатива должна была исходить от него.
Хайдеггер инициативу проявил, хоть сделать это ему было нелегко. Он не рискнул обратиться за помощью к профессору философии Карлу Ясперсу – научному руководителю, которому он рекомендовал Ханну. Со временем ему удалось найти ее с помощью студента-еврея Гюнтера Штерна. Хайдеггер связался с ней, и их роман возобновился с новой силой – с тайными знаками, сигналами карманного фонарика, страстными посланиями и стихами. Но Хайдеггер старался тщательно контролировать развитие их отношений, требуя от Ханны отвечать на его письма только тогда, когда он ее просил об этом, иногда вынуждая ее месяцами ждать от него ответа. Он узнал от Ясперса, что Ханна встречалась с одним студентом, в отношениях с которым она была столь же скрытна, как и в отношениях с ним самим.
Примерно в это же время, заботясь о карьерном росте, Хайдеггер на время прервал отношения с Ханной. Тогда же, в 1927 г., вышел в свет его трактат «Бытие и время», ставшая классической работа, которую, по собственному признанию, он не смог бы написать без Ханны, понимавшей его философскую позицию так же глубоко, как личную. Его повысили: вернувшись во Фрайбург, в местном университете Хайдеггер принял кафедру профессора Эдмунда Гуссерля, ушедшего в отставку. Тогда он также флиртовал с Элизабет Блохман, женой своего коллеги, которая была наполовину еврейкой. Ханна пребывала в безысходном отчаянии, находившем отражение в стихах, которые иногда она посвящала Хайдеггеру. «Я потеряла бы право на жизнь, если бы угасла моя любовь к тебе, – писала она Хайдеггеру в отчаянии страсти. – Я люблю тебя так, как любила с самого первого дня – ты это знаешь, а я знала это всегда»40.
В сентябре 1929 г. Ханна вышла замуж за Гюнтера Штерна. Хоть они всю жизнь оставались друзьями, их брак вскоре распался, они расстались, а в 1937 г. развелись. Всецело преданная Хайдеггеру, Ханна ничего не говорила Гюнтеру об их романе. Она также опровергала тревожные сообщения Гюнтера о симпатиях Хайдеггера к реакционной политике и его яром национализме, а также об откровенном антисемитизме его жены. Ханна уверяла Хайдеггера: «Наша любовь стала благословением моей жизни», – а однажды она тайком наблюдала за тем, как он садился на поезд. Позже она написала, что при этом чувствовала себя «одинокой и совершенно беззащитной». И заключила: «Как всегда, мне ничего не оставалось делать, только… ждать, ждать и ждать»41.
А пока она ждала, продолжая состоять в браке с Гюнтером, ее очень беспокоило усиление нацистских и антисемитских настроений в Германии. Ханна занималась тогда исследованием и подготовкой к печати литературной биографии Рахель Варнхаген – ассимилированной немецкой еврейки XVIII в., чей философско-литературный салон пользовался широкой известностью. Долгие годы Варнхаген пыталась освободиться от еврейской индивидуальности, но в итоге примирилась с ней. В 1933 г. Ханна, наконец, признала, что Хайдеггер, назначенный ректором Фрайбургского университета, не допускал евреев на свои семинары, унижал коллег еврейского происхождения и ущемлял интересы студентов-евреев. Она писала ему о том, что возмущена таким его поведением.
Хайдеггер категорически все отрицал и яростно бранил клеветников. На самом деле он пытался помочь двум коллегам еврейской национальности, которых называл «выдающимися евреями, людьми с образцовым характером», а также договорился о предоставлении исследовательского гранта в Кембридже, в Англии, своему ассистенту – еврею Вернеру Броку. Кроме того, он запретил студентам размещать на стене в университете антисемитский плакат – «Против антигерманского духа». Но Ханна точно знала, что он вступил в национал-социалистскую партию и после утверждения в должности ректора выступал с хвалебной речью в честь Гитлера. Кроме того, в 1933 г. Хайдеггер дал жуткий ответ на вопрос Ясперса о том, почему такой невежественный человек, как Гитлер, мог править Германией. «Культура здесь ни при чем. Вы только посмотрите на его замечательные руки»42. Тем временем Гюнтеру Штерну пришлось бежать из Германии из-за своих левых взглядов, а Ханну на восемь страшных дней заключили в камеру полицейского управления, где ее допрашивали о немецких сионистах, с которыми она работала. (Кроме того, она укрывала подвергавшихся преследованиям коммунистов, но об этом никто не узнал.)
Вместе с матерью Ханна сумела обмануть нацистских чиновников и незаконно покинуть Германию, воспользовавшись для этого конспиративным домом, парадный вход в который располагался на территории Германии, а черный ход выводил в Чехословакию. Оттуда она приехала в Париж, где целиком посвятила себя «еврейской работе». «Когда на кого-то нападают как на еврея, он должен защищаться как еврей», – говорила она. Спустя годы она как-то заметила, что в то мрачное время главной ее заботой было то, чем занимались ее друзья, а не то, что делали враги.
На протяжении семнадцати лет после бегства из Германии Ханна никак не общалась с Хайдеггером. В январе 1940 г. она вторично вышла замуж, за Генриха Блюхера, немецкого революционера. Они искренне любили друг друга, прекрасно подходили друг другу в интеллектуальном плане и придерживались сходных политических взглядов. В мае 1940 г. Ханну ненадолго подвергли заключению сначала на стадионе в Париже, потом во французском концентрационном лагере Гурс. Генриха тоже арестовали, но вскоре выпустили. С помощью Гюнтера Штерна Ханна и Генрих получили разрешение на въезд в Соединенные Штаты, куда прибыли в апреле 1941 г. Сначала, пока они учили английский язык, им приходилось нелегко, но вскоре Ханна вернулась к академической и писательской деятельности.
В 1943 г. Ханна с Генрихом узнали об Освенциме. Сначала они отказывались этому верить, в частности потому, что с военной точки зрения это было лишено всякого смысла. (Член Верховного суда США Феликс Франкфуртер отказался рассматривать подробный доклад об Освенциме по той же причине.) Спустя шесть месяцев появились новые неопровержимые доказательства, и «это вызвало такое ощущение, как будто разверзлась бездна», вспоминала Ханна, потому что массовое истребление евреев и те средства, которые для этого использовали нацисты, нельзя было назвать иначе как смертным грехом, которому не могло быть ни прощения, ни оправдания, и никакое наказание не могло его искупить. Потрясение Ханны подвело ее к исследованию «Истоки тоталитаризма» (написанному в 1945 г. и опубликованному в 1951 г.), в котором она указывала на то, что «расовое мышление» имманентно присуще тоталитаризму и империализму.
В 1946 г. в очерке, опубликованном в «Партизанском обозрении», Ханна сурово осудила Хайдеггера за то, что он вступил в национал-социалистскую партию, и за то, что он уволил своего учителя и друга Гуссерля из университета. (На самом деле Гуссерля уволили до того, как Хайдеггер стал ректором.) Потом, в 1949 г., во время поездки в Германию она навестила Карла и Гертруду Ясперс, которые пережили нацистский режим в Гейдельберге. Их объединяла сила чувств, которые они испытывали к Хайдеггеру – Ясперса как коллеги-философа, Ханны как его бывшей студентки и любовницы. Несмотря на ее критический очерк, несмотря на невыразимый ужас, вызванный известиями о шоа́, несмотря на все, что она знала о Хайдеггере и в чем она его подозревала, Ханна так никогда и не смогла полностью освободиться от завораживающего очарования своего бывшего любовника.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.