Текст книги "История куртизанок"

Жанна Эбютерн²⁶

Жанна Эбютерн была загадочной любовницей, покончившей с жизнью ради любовника, которого считала великим художником. Жанна родилась 6 апреля 1898 г., она была одаренной единственной дочерью в добропорядочной и консервативной французской католической семье. Евдокия, ее мать, во всем полагалась на отца девочки – Ахилла, благонамеренного главу семейства, придерживавшегося традиционных взглядов и привыкшего все держать под контролем. Ему нравилось читать вслух произведения классиков, пока Евдокия готовила еду. Старший брат Жанны, Андре, был успешным художником-пейзажистом.

Жанна познакомилась с необычайно талантливым итальянским художником Амедео Модильяни, когда ей уже исполнилось девятнадцать лет. В то время она изучала искусство в Париже. Модильяни – он был на четырнадцать лет старше Жанны и, как все знали, любил приударить за женщинами – незадолго до этого оправился от бурного романа с английской поэтессой Беатрис Гастингс. Признаки болезненных отношений Модильяни с женщинами уже были очевидны: он однажды толкнул Беатрис к закрытому окну.

Жанна, напротив, была сдержанной и романтичной натурой, она отличалась от многих других неземной красотой и артистическими способностями. Любивший щегольнуть Модильяни был настолько ею очарован, что двадцать пять раз рисовал ее, обессмертив в присущей ему стилизованной манере мечтательное лицо Жанны, которое, кажется, связано с невидимым художником неразрывными узами. Портреты Жанны кисти Модильяни по форме напоминают сердце, лицо ее вытянуто, прекрасные губы сжаты, она не улыбается и выглядит хрупкой и мечтательной женщиной. Фотография того времени подтверждает описание, данное друзьями Жанны: у нее были длинные каштановые волосы, голубые глаза, в которых постоянно отражалась усталость, чувственный рот и молочно-белое лицо (у нее было прозвище Кокос), от чего она казалась еще более хрупкой.

Моди (прозвище Модильяни, которое было созвучно с французским словом maudit – «проклятый») благосклонно относился к обожанию Жанны, ее занятиям искусством, которые он всячески поддерживал, и, как и она, увлекался литературой. Модильяни восхищали музыкальные способности Жанны. Она прекрасно играла на скрипке, они оба любили музыку Баха. Их влечение было взаимным, хоть друзья Моди, считавшие Жанну очаровательной, но скучной, понять их не могли.

Однако сдержанное отношение друзей к их роману никак не отразилось на поведении любовников. Модильяни был так же скрытен, как Жанна, а их отношения были полны страсти. Через три месяца они стали жить вместе.

Такой шаг Жанны оказался подлинным вызовом устоям ее семьи. Жанна потеряла девственность. Она жила в грехе с беспутным наркоманом и к тому же алкоголиком, предыдущие любовницы которого предъявляли ему иски об установлении факта происхождения от него их детей. Кроме того, Моди был в прямом смысле слова голодающим художником, да и со здоровьем дела у него обстояли не лучшим образом – после перенесенного плеврита и тифа он даже оказался непригодным к военной службе во время Первой мировой войны. И как будто всего этого было недостаточно, он, будучи евреем, как предупреждал дочь Ахилл Эбютерн, не собирался делать из христианской девушки, с которой уже спал, порядочную женщину.

Многие месяцы Жанна и Модильяни вели богемный образ жизни. Они снимали комнату в захудалой гостинице, питались в артистических кафе, ходили на художественные выставки. Кроме того, они рисовали, но Жанна так трепетно относилась к художественному дару Моди и так отчаянно стремилась сохранить его привязанность, что по собственной инициативе откладывала в сторону свою работу, чтобы помогать ему и быть его музой. Он часто просил ее быть ему моделью, и Жанна позировала – и одетая, и обнаженная. Иногда она играла на скрипке, а он тем временем создавал свои творения. Жанна рисующая становилась Жанной рисуемой.

Жертвы, на которые она шла, и полная лишений незамысловатая жизнь любовников никак не улучшали положения Жанны. Моди продолжал встречаться с друзьями, они пьянствовали и употребляли наркотики, а потом он ждал Жанну, которая приходила за ним и помогала ему добраться до дома. Им катастрофически не хватало денег, а надежды разбогатеть рушились: Модильяни выставлял свои работы на вернисажах, рассчитывая на похвалы публики, однако большинство зрителей оставались равнодушными к его полотнам, а некоторых они приводили в ярость. Более того, полиция требовала убирать его картины из экспозиции, потому что считалось неприличным изображение Модильяни нагих фигур с лобковыми волосами, в то время как другие художники, отдавая дань восприятию зрителей, изображали обнаженные фигуры без волос на лобке. Один коллекционер, потенциальный покупатель, ворчливо заметил, что не знает, где можно выставить «эти треугольники».

В последнюю зиму Первой мировой войны температура опускалась очень низко, продукты, электричество и уголь распределялись в соответствии с установленными нормами, германцы постоянно обстреливали Париж из артиллерийских орудий. Все, кто мог себе позволить, бежали в безопасные сельские районы на юг Франции. Когда Жанна поняла, что беременна, они с Модильяни тоже решили уехать на юг.

Вместе с ними отправилась и мать Жанны, которая пришла в ужас, узнав, что Жанна была готова от нее отказаться. (Фанатично религиозный Ахилл умыл руки, отказавшись от заблудшей дочери.) Но Евдокия превратилась в настоящую ведьму, требовавшую от Жанны оставить Модильяни и осуждавшую как художника, так и его искусство. В конце концов, Модильяни поселился в гостинице в отдельном номере, а Жанна пыталась сделать все возможное, чтобы он и ее мать постоянно не ссорились. А когда у нее появлялось немного свободного времени, она делала наброски и рисовала.

Беременность Жанны сильно подействовала на Моди, и в это время на лучших своих рисунках он изображал детей. Одним из толкований этих рисунков является соображение о том, что всех людей, включая себя и Жанну, он считал брошенными детьми. Модильяни внимательно и с любовью следил за развитием беременности Жанны, обращая особое внимание на ее увеличивавшийся торс и раздувавшийся живот. По словам одного историка искусств, он «придавал своей любовнице черты существа, похожего на Пресвятую Деву, и вместе с тем представлял ее в образе Венеры»²⁷. Но это не изменило его отношений с матерью Жанны.

К концу беременности ее отношения с матерью ухудшились настолько, что Евдокия в гневе выехала от нее, после чего Модильяни к ней вернулся. Вскоре, в ноябре 1918 г., в роддоме в Ницце Жанна родила девочку, которую тоже назвали Жанной Эбютерн. Модильяни был в восторге от Джованны, как он называл дочку, а Жанне он несколько раз говорил, что собирается на ней жениться. Но матери своей художник писал только о том, что с ребенком и с ним все в порядке. При этом он даже не упоминал о матери своей дочки, которая после родов ослабла настолько, что не могла кормить грудью малютку Жанну, и ставшее вялым дитя пришлось отослать к кормил и це-итальянке. Тем временем его собственное здоровье ухудшалось, он переживал глубокую депрессию. На фотографии, сделанной в повседневной обстановке в 1919 г., Модильяни выглядит неопрятным, одежда его потрепана, башмаки изношены. Он сам признался другу, что был «как негр». И заключил: «Я просто плыву по течению»²⁸. Но, по крайней мере, малышка Жанна стала наконец развиваться нормально.

В этот период Моди, несмотря на плохое самочувствие, с головой ушел в работу, рисовал и, рисуя, кривлялся. Но произведения этих гротескных трудов в его собственном «высоком стиле» представляли собой изящные и достоверные, грациозные и умиротворенные фигуры, выполненные в неожиданных, но гармоничных цветах. Создание одного образа, матери и ребенка, потребовало сорок сеансов. Часто ему позировала Жанна, он запечатлел ее стройное тело, пополневшее после родов, ее удлиненное и печальное лицо.

У Жанны были причины печалиться. В апреле 1919 г. она снова забеременела, продолжая оставаться незамужней, и это постоянно ее терзало. Свою дочь они с Моди поручили заботам кормилицы отчасти потому, что он чувствовал себя все хуже и хуже. Жанна тяжело переживала враждебное отношение к нему Евдокии, ее угнетало то, что она не могла кормить дочь грудью, утратила призвание, но больше всего ее беспокоил любовник – его пьянство, его блуждания, его заигрывания с другими женщинами. В конце мая Модильяни вернулся в Париж, сказав Жанне, что пошлет за ней и ребенком, как только найдет там кормилицу.

Пока Жанна ждала в Ницце, Модильяни работал, ходил по своим любимым местам и поддерживал сердечные (но, по-видимому, не интимные) отношения с Луней Чековской – миниатюрной привлекательной полькой. Он не был счастлив, думая о приближавшемся рождении его второго ребенка, и однажды признался другу, что считает беременную женщину безобразной. Через несколько недель Жанна послала ему телеграмму, требуя денег на возвращение в Париж. Модильяни выполнил ее просьбу, хоть и с тяжелым сердцем, а после приезда матери с ребенком искал утешение в пьянстве, пытаясь хоть немного унять беспокойство о растущих обязательствах перед Жанной и дочерью. Тогда же он начал работу над портретом четырнадцатилетней школьницы Полетты Жорден. Жанну, уже тревожившуюся по поводу его флирта с Луней, мучила ревность при мысли о легкости его дружеских отношений с Полеттой.

Через две недели после приезда Жанны в Париж Модильяни составил необычный документ. В нем он называл ее Джейн и давал торжественное обещание жениться на ней. Тем не менее все вечера он проводил с друзьями, оправдывая то, что оставляет Жанну наедине с ее проблемами, «итальянскими привычками». При этом никаких конкретных планов, связанных с женитьбой, у него не было. Тем временем малютку Жанну отослали к кормилице в Версаль. Жанна ездила туда каждую неделю, а Модильяни навещал дочь так часто, как ему позволяло здоровье.

Поскольку состояние его все ухудшалось, а срок беременности Жанны увеличивался, друзья Модильяни сняли для них маленькую квартиру в ветхом доме с убогой мебелью. Модильяни радовался этому как ребенок. Но здоровье его ухудшалось буквально на глазах, он потерял аппетит и постоянно покашливал. Модильяни не хотел идти к врачу, возможно опасаясь диагноза. Луня и другие друзья уговаривали его вернуться на теплый юг, где он лучше себя чувствовал. Но Жанна, которая провела там далеко не лучший период жизни, отказывалась туда ехать с Моди, а о том, что он поедет на юг один, даже слышать не хотела. Вместо этого в Париже она постоянно ждала его возвращения домой из грязных кафе, где он коротал вечера с другими представителями богемы, пил и флиртовал с женщинами. Его новая шведская знакомая Тора впоследствии вспоминала: «Достаточно было взглянуть на него, как становилось ясно, что он опасен». Когда Тора приходила к Модильяни позировать, она встречалась с Жанной, о которой позже написала так: «Изящное и учтивое миниатюрное создание, она бросала на меня полные ужаса взгляды и всегда относилось ко мне с величайшей подозрительностью»²⁹.

Положение продолжало ухудшаться. К ним в квартиру приходили бывшие любовницы Модильяни, они хотели увидеться с ним, вспомнить прошлое, предъявить ему свои претензии. Канадка Симона Тиру заявила, что он отец ее ребенка. Сам Модильяни в то время чувствовал себя все хуже и хуже, он уже харкал кровью. Как-то раз он на людях устроил пьяную истерику и оттаскал Жанну за волосы. Жанна старалась больше времени проводить в квартире, она рисовала там автопортреты, представляя себя с ножом в груди, причем грудь изображала набухшей от избытка прибывавшего молока для не родившегося еще ребенка.

К середине января кожа у Модильяни приобрела пепельный оттенок, настроен художник был крайне воинственно. Его положили в больницу. Перед тем как потерять сознание, он произнес свои последние слова, обращенные к Жанне: «Я поцеловал жену, и мы договорились о вечном счастье»³⁰. Два дня спустя он скончался от туберкулезного менингита.

Жанна, которая со дня на день должна была родить, выглядела поразительно спокойной. Она пристально вглядывалась в лицо умершего любовника, стремясь его лучше запомнить. Потом, продолжая смотреть на мертвое тело любимого, вышла из палаты. Ахилл Эбютерн помог дочери добраться от больницы до их с Евдокией квартиры. В четыре часа утра на следующий день Жанна распахнула окно и выпрыгнула с пятого этажа навстречу смерти. Ей был двадцать один год.

Жанну и Модильяни похоронили в разных местах – Жанну на кладбище на окраине Парижа, а Модильяни в Париже, где его оплакивала и прославляла вся художественная общественность. Спустя два года друзья убедили семью Жанны перезахоронить ее останки рядом с могилой Модильяни на еврейском участке кладбища Пер-Лашез. Надпись на ее надгробном камне гласит: «Жанна Эбютерн. Родилась в Париже 6 апреля 1898 г. Умерла в Париже 25 января 1920 г., спутница Амедео Модильяни. Devota fina all’estremo sacrifizio»[46]46
  Беспредельно преданная до последней жертвы (итал.).


[Закрыть]. Жанна Модильяни, которая стала историком искусств, жила в семье отца. Девочку удочерила Маргарита, сестра Амедео, которая всегда его недолюбливала.

Жанна Эбютерн была трогательной и самоотверженной женщиной, похожей на любую вымышленную героиню, вставшую на путь саморазрушения, завершающегося в последнем жесте отчаяния. Она была достаточно умна и хорошо разбиралась в искусстве, чтобы увидеть в Модильяни гениального художника, но, сравнив собственное художественное дарование с его талантом, Жанна пришла к выводу о том, что его искусство, а потому и его жизнь, неизмеримо ценнее, чем ее жизнь и ее творчество. И тем не менее в начале их отношений Моди признавал ее талант, а другие учившиеся с ней студенты считали его исключительным. Самоотверженная любовь Жанны к Моди и ее потребность постоянно присутствовать в его жизни значили для нее больше, чем собственные художественные цели. Поэтому она посвятила ему жизнь и стала его музой, претерпевшей жестокие муки.

Джордж Элиот³¹

Джордж Элиот – имя одной из ярких писательниц в английской литературе: ее романы «Адам Вид», «Мельница на Флоссе» и замечательный «Миддлмарч» признаны выдающимися произведениями. Джордж Элиот также создала и себя, превратив умную, любящую, домашнюю Мэри Энн Эванс в получившую международное признание создательницу романов, которая использовала имя любовника в качестве своего nom de plum[47]47
  Литературный псевдоним (фр.).


[Закрыть].

Мэри Энн Эванс, родившаяся 22 ноября 1819 г., была одаренной дочерью сельского агента по торговле земельными участками. После смерти отца она осталась практически бездомной и перебралась в Лондон, где получила должность редактора и литературного критика в «Вестминстерском обозрении» – ведущем английском журнале для интеллектуалов. Оплатой за ее труд служили проживание и питание в доме издателя Джона Чепмена. Однако ее талант и эрудиция вскоре привлекли к ней внимание представителей творческой интеллигенции, которые тепло принимали в литературных салонах эту необычную молодую женщину.

Помимо безденежья Мэри Энн (она сократила имя и стала называть себя Мэриан) беспокоила еще одна насущная проблема: у нее не было жилья. С нескольких дошедших до нас ее фотографий (она терпеть не могла фотографироваться) на нас смотрит сухопарая женщина с проницательным взглядом, удлиненным лицом, на котором выделяется большой, слегка изогнутый нос. Ей на лицо падает тень от нелепо отделанной рюшечками модной шляпки в парижском стиле: такие головные уборы она носила в надежде смягчить мужеподобные черты. С неприглядной внешностью, да еще и без денег, у Мэри Энн было немного шансов выйти замуж. Тем не менее она жаждала любви и влюблялась легко и часто.

Однажды она воспылала страстью к коллеге, а тот в резкой форме дал ей от ворот поворот, заявив, что она слишком уродлива для любви. Еще не оправившись от оскорбления, Мэри Энн влюбилась в философа-позитивиста Герберта Спенсера. Спенсер лестно о ней отзывался – он называл ее «самой замечательной в умственном плане женщиной» из тех, с которыми ему доводилось встречаться, – и при случае с радостью сопровождал ее в оперу, театр или на концерты. Тем не менее он говорил ей, что не влюблен в нее, хотя опасался, что по отношению к нему она могла испытывать нежные чувства. Мэриан проигнорировала его предупреждение и написала ему письмо, содержание которого должно было его испугать. «Если я когда-нибудь влюблюсь, потеряв голову, то вся моя жизнь должна подчиниться этому чувству, – писала она. – Вы проклинаете судьбу, которая сосредоточила это чувство на вас, но если вы проявите со мной достаточно терпения, то недолго будете ее проклинать. Вы поймете, что я в состоянии довольствоваться малым, если мне не придется испытывать жуткий страх при мысли о том, что могу это потерять»³².

К счастью для их дружбы, вскоре Мэриан нашла другой объект для всеохватывающей преданности. Ее новым избранником стал Джордж Льюис, автор заурядных романов и нескольких популярных работ по философии, сочинений об испанской драме и об Огюсте Конте, основоположнике социологии. Кроме того, Льюис был разносторонним журналистом, литературным и театральным критиком, опубликовавшим много достаточно серьезных работ, освещавших широкий спектр проблем. Такая разносторонняя деятельность вызывала скептическое отношение у многих его современников, поскольку они больше уважали узких специалистов. В качестве редактора Мэриан уже отказалась от его авторских услуг и старалась публиковать «страдающие изъянами статьи» Льюиса настолько редко, насколько это было возможно.

Но Джордж – остроумный и всегда забавный имитатор – никогда не проявлял жестокости, а его внешность была еще менее привлекательной, чем у Мэриан. В 1851 г. Спенсер описал его так: «Ему 34 года или 35 лет, он среднего роста, у него [редкие растрепанные] светло-каштановые волосы, много отметин от оспы, и выглядит он изрядно потрепанным»³³. Еще у него были влажные красные губы, и иногда его звали «волосатый Льюис».

У Льюиса была очень симпатичная жена Агнес, мать их троих детей, которая весной 1850 г. родила первого из двух детей от Торнтона Ханта – ее любовника и близкого друга Льюиса. Льюисы сочетались браком по любви, но после того, как домашняя рутина привела в расстройство их семейный союз, Льюис позволил Агнес осуществить ее желание и сблизиться с Хантом. Однако он поставил при этом условие: у них не должно быть детей. Но когда Агнес произвела на свет одного за другим двух маленьких Хантов, Льюис ее простил и, чтобы избавить ее от обвинения в прелюбодеянии, а детей – от позора незаконного рождения, он зарегистрировал их как собственных отпрысков. Непредвиденные последствия этого великодушного жеста свелись к тому, что, признав своими детей Агнес и Ханта, Льюис тем самым уничтожил основания для развода. Позже, решив жениться на Мэриан, он выяснил, что по закону навсегда связан с Агнес.

Когда Льюис впервые встретился с Мэри Энн Эванс, вряд ли он думал о разводе и вступлении в новый брак. У него и раньше бывали увлечения, и поговаривали даже, что у него есть незаконнорожденный ребенок. Что касается Мэриан, она мечтала выйти замуж. Но главным для нее изначально была их любовь, зародившаяся, развивавшаяся и, возможно, доведенная до логического завершения в октябре 1853 г., после того как она переехала в собственную квартиру на улицу Кембридж в Гайд-парке.

Взаимное притяжение и привязанность объединяли двух Джорджей до самой смерти Льюиса. Их союз основывался на интеллекте и подкреплялся обоюдной приверженностью духовным ценностям и литературному творчеству. Их двоих отличал незаурядный ум, они либерально мыслили, имели общие интересы. Мэриан коренным образом пересмотрела свое отношение к эрудиции Льюиса и стала его хвалить за те усилия, которые он прилагал для популяризации сложных вопросов. И поскольку он был обаятельным светским повесой, благодаря его связям она смогла приобщиться к миру театра и литературных сплетен, который раньше был для нее закрыт.

Привязанность Льюиса к Мэриан объяснялась трепетным признанием ее гениальности и благородством духа, которое побуждало его поддерживать ее как подругу и как писателя и заботиться о ней. Повседневное внимание к хрупкому эго Мэриан, стремление освободить ее от ощущения постоянной подавленности и поддержка ее блестящего таланта требовали бесконечного терпения. Независимо от того, как глубоко и как часто она впадала в беспросветное уныние безнадежности, Льюис ее неизменно поддерживал. Невзирая на усталость, он не жаловался и не терял присутствия духа, «знать ее значило ее любить», писал он в дневнике³⁴.

Преданность Льюиса Мэриан питалась радостью интеллектуального общения и профессиональным сотрудничеством с ней. Во многом, как и у Вольтера, расцвет творчества которого приходился на годы сожительства с неизменно дисциплинированной, блистательной Эмили дю Шатле, работа Льюиса значительно улучшалась благодаря влиянию Мэриан; динамика развития взаимно обогащающего союза делала каждого из них источником вдохновения друг друга. Каждый черпал энергию в силе партнера, и их взаимодополняемость определила ту тесную связь, которая сохранялась между ними на протяжении всей жизни.

Поначалу знакомые Льюиса нередко подвергали сомнению его веру в Мэриан, но его доверие к ней было сильнее их сомнений, и Мэриан относилась к нему точно так же. Когда позже она говорила о том, что обязана своим успехом Льюису, Мэриан прежде всего имела в виду его эмоциональную поддержку, без которой ей не удалось бы создать свои произведения, потому что она не смогла бы преодолеть комплексы, сковывавшие ее творческий гений.

В июле 1854 г., когда их жизни уже были тесно переплетены, они совершили поступок, невообразимый с точки зрения общепринятых норм поведения – отправились в путешествие по Европе, во время которого не таясь жили вместе. Немецкие интеллектуалы и аристократы принимали их у себя дома как семейную пару. Ференц Лист, который сожительствовал с замужней любовницей, княгиней Каролиной фон Зайн-Витгенштейн, с радостью оказывал им гостеприимство. Но дома в Англии их возмущенные знакомые и немногочисленные друзья резко против них ополчились. Этот «мерзавец Льюис спутался с… и живет с ней в Германии», – писал один из них. «Льюис отверг свою жену», – писал другой, как будто Агнес, которая уже была близка с другим мужчиной, стала несчастной жертвой распутства Льюиса³⁵.

Мэриан порицали более злобно, ее осуждали как «другую женщину», повинную в том, что она расстроила брак своего любовника. Известный френолог Джордж Комб пересмотрел сложившееся у него раньше мнение о том, что мозг Мэриан превосходен, и заявил: ее поведение настолько отклоняется от нормы, что это указывает на наследственную патологию. «Полагаю, что мистер Льюис вполне оправданно оставил жену, но ему не следовало делать мисс Эванс своей любовницей», – добавил Комб³⁶.

Несмотря ни на что, восьмимесячное пребывание в Европе содействовало их творческой деятельности, однако возвращение в Англию, где каждый вернулся в свой дом, оказалось весьма болезненным из-за злопыхательства соотечественников. Злые языки предсказывали, что теперь Льюис бросит Мэриан, но он этого не сделал. Льюис выполнил свое обещание и все объяснил Агнес, включая потребность Мэриан в подтверждении того, что их брак к тому времени действительно распался. Агнес восприняла это спокойно и с пониманием. Она с энтузиазмом отнеслась к перспективе женитьбы мужа на Мэриан. К сожалению, строгое английское бракоразводное законодательство воспрепятствовало такому счастливому разрешению сложившейся ситуации. Льюису удалось лишь официально оформить финансовые отношения с женой, с которой он теперь мог жить раздельно на законных основаниях. Эти отношения были достаточно обременительными, поскольку Агнес потребовала, чтобы он поддерживал ее и всех ее детей. Льюис согласился, потому что ничего другого ему не оставалось. Позже Мэриан присоединилась к нему в Лондоне, и они стали жить как муж и жена – если не де-юре, то де-факто.

Такое их сожительство позволило Мэриан, которая стремилась стать миссис Льюис и чувствовала себя как миссис Льюис, называть себя миссис Льюис. В качестве «миссис Льюис» она могла вводить в заблуждение домовладельцев, которые иначе не сдали бы ей квартиру как грешнице. Однако литературное общество Лондона обвести вокруг пальца было невозможно. Его представители осуждали ее, как и Льюиса, хотя к нему были гораздо более снисходительны. «Мисс Эванс, эта безбожная свободомыслящая личность… теперь сожительствует с Дж. Г. Льюисом», – злорадствовал писатель и проповедник Чарльз Кингсли. Френолог Комб предостерегал старого друга Мэриан, Чарльза Брея, история сексуальных связей которого была достаточно темной, от приглашения таких заблудших женщин, как она, к себе домой. «Прошу вас подумать о том, справедливо ли будет по отношению к живущим в вашем доме женщинам… [если вы не будете] проводить различий между теми, кто ведет себя подобным образом, и теми, кто хранит свою честь незапятнанной?»³⁷

Другие злопыхатели пытались строить козни против женщин, стремившихся сохранить или завязать дружеские отношения с Мэриан. Отец феминистки Бесси Паркер, отдавая должное Льюису как «человеку глубокого ума, обладающему большими способностями к анализу и определенным обобщениям», предупреждал дочь, что общение с ним чревато пагубными последствиями. «Он всегда был и остается человеком, лишенным твердых моральных устоев, – вразумлял Бесси отец. – О его семейных отношениях я знаю гораздо больше, чем ты можешь себе представить как женщина»³⁸. Друзья-мужчины часто ходили в гости к Льюису и Мэриан, однако они никогда не брали с собой жен и никогда не приглашали Мэриан к себе с ответным визитом. Льюис, тем не менее, приглашения принимал, и Мэриан ужинала в одиночестве, пока он пленял гостеприимных хозяек, которые за его спиной осуждали ее за то, что она как любовница живет с ним в грехе.

Когда они с Льюисом оставались вдвоем, Мэриан не сдерживала чувств, и становилось понятно, как она страдает от постоянных безжалостных нападок на ее репутацию и от социального остракизма. Но в присутствии друзей она делала вид, что это ее нисколько не волнует. «Я просчитала цену сделанного мною шага и без досады и горечи готова сносить отречение от меня всех моих друзей. Я не ошиблась в человеке, с которым связала свою жизнь. Он достоин тех жертв, на которые я пошла», – писала она³⁹. Она также писала о том, что общество благосклонно относится к женщинам, которые не отказывают себе в тайных эротических приключениях. «Женщины, которых удовлетворяют такие связи, поступают не так, как поступила я: они получают то, к чему страстно стремятся, но их, тем не менее, приглашают на ужин», – с горечью заключала Мэриан⁴⁰.

Такого рода признание свидетельствует о том, что она сильно переживала, оставаясь дома в одиночестве и ожидая возвращения Льюиса с одной из тех встреч, на которую ее не пригласили. Чтобы хоть как-то себя оградить от таких ситуаций, она тратила долгие часы на опровержение самых нелепых выдвигавшихся против нее обвинений и дрожала мелкой дрожью всякий раз, когда приносили почту или когда в ходе беседы с кем-нибудь звучал недвусмысленный намек на очередной злорадный выпад.

В 1855 г. вышла в свет написанная Льюисом биография Гёте, вызвавшая всеобщее одобрение. Мэриан оказала любовнику неоценимую помощь при написании книги, и Льюис с гордостью заявил об этом, назвав ее в предисловии «дорогим другом, чьи замечания всегда заслуживали внимания»⁴¹. Он все еще продолжал ходить на ужин к тем, кто позволял себе злословить по поводу Мэриан, но при этом отдавал должное ее выдающимся способностям и полностью осознавал, что она играла неоценимую роль в его жизни.

Почти с самого начала их совместной жизни, еще в Германии, у них сложился определенный распорядок, который практически не менялся на протяжении двадцати четырех лет. Они без перерывов работали до обеда, потом вместе ели, читая и обсуждая работу над текущими проектами, беседуя о витавших в воздухе идеях и многом другом, что входило в широкий круг их интересов. Днем гуляли, встречались с друзьями, а иногда ходили на концерты. После ужина они иногда посещали театр или оперу, но обычно оставались дома и читали, причем часто вслух. В результате они постоянно накапливали знания, и этот процесс усиливал существовавшую между ними интеллектуальную связь. Однако вплоть до того времени, когда Мэриан стала пользоваться огромным успехом как писательница, пара никак не могла выбраться из долгов, которые возникали главным образом из-за обязательств Льюиса перед женой и детьми. Мэриан относилась к финансовым обязательствам любовника как к своим собственным, может быть, потому, что видела в этом дополнительную возможность привязать его к себе.

В 1860 г., когда престарелая мать Льюиса наконец пожелала встретиться с его одаренной подругой, Мэриан потребовала соблюдения жестких условий. Пожилая дама должна была прекратить принимать у себя Агнес и ее детей, где они часто встречались за ужином с Льюисом или приходили туда проведать бабушку. Мэриан добилась своего, но миссис Виллим, как говорят, жалела о данном ею обещании до конца своих дней.

Несмотря на то что Мэриан сделала все, чтобы Агнес не приходила к свекрови, дети очень привязались к «подруге» их отца. По мере того как мальчики взрослели, им больше нравилось проводить каникулы с отцом и «мисс Эванс», чем с матерью. Очевидно, младшие дети понятия не имели о том, что Льюис не был их отцом. Он каждую неделю навещал Агнес и ее детей и ко всем относился с одинаковой симпатией. Льюис и эти дети стали семьей Мэриан, потому что ее брат и сестры отвергли ее как падшую женщину. Поэтому нет ничего удивительного в том, что общению она предпочитала одиночество, решаясь выходить из дома только с близкими друзьями, да и то лишь при благоприятных обстоятельствах.

Именно в такой обстановке уютного тепличного уединения Мэриан впервые решила испробовать силы в создании художественных произведений, которые впоследствии обогатили всемирную литературу. Мысли о литературном творчестве посещали ее уже на протяжении нескольких лет, но она сомневалась, что обладает «писательским дарованием». В конце концов при поддержке Льюиса она поверила в себя и решила написать роман. Как-то утром, когда она еще лежала в кровати, ей в голову пришло название: «Амос Бартон»⁴². Так зародилась идея, которая привела к созданию романа «Адам Вид».

«Адам Вид» покорил литературную общественность в 1859 г. В дарственной надписи на рукописи, которую она преподнесла Льюису, Мариан так написала о том, чем ему обязана: «Моему дорогому мужу Джорджу Генри Льюису я передаю эту рукопись романа, который никогда не был бы создан, если бы не счастье его любви, озарившей мою жизнь». Еще точнее она выразилась в письме швейцарскому другу: «Под влиянием большого счастья, которое дарит мне супружеская жизнь, благодаря глубокой моральной и интеллектуальной симпатии, я, наконец, нашла свое истинное призвание»⁴³.