Текст книги "Арбайт. Широкое полотно"

Глава XXXVII
СЮЖЕТ, КАК ГОВОРИТСЯ, ТОВАРИЩИ…

ВОПРОСЫ, НЕОБХОДИМЫЕ ДЛЯ УГЛУБЛЕННОГО ВОСПРИЯТИЯ ЭТОЙ ГЛАВЫ

1. Любите ли вы, любите, еще раз, последний раз спрашиваю, слова «креативный», «креатив»? Правильно ли вы их понимаете? Означают ли они что-нибудь вообще или являются типичным собачьим сленгом новой эпохи? Какие еще сленговые слова подобного толка вы знаете?

2. Что было в СССР с теми, кого записали в тунеядцы?

3. Были ли в СССР ночные продовольственные магазины? Где в СССР можно было купить ночью еду и выпивку? Возможно ли это технически – сплясать на провинциальном ресторанном столе цыганочку с выходом?

4. Чем агитация отличается от пропаганды, а социализм от капитализма?

5. И если всерьез, то кем, вы думаете, реально мог стать пьяный коммунистический заведующий в новом российском социуме?

– Очень люблю слово креатив. В нем чувствуется безграничный кретинический позитив.

– Как на картине «Встреча с кретином в Альпах», которая так нравилась Ивану Бунину.

– Пусть всё будет креативненько!

– Надо бы креативу подбавить, робяты…

– Мне на шею бросается век-креатив…

– Да вы, батенька, совсем отупели! Примите креативу, любезный!

– О, боги! Дайте мне креативу!

 
Один человек креативный
Настолько был очень противный…
 

Дальше не знаю, как закончить этот лимерик.

– Оно бы, конечно, к «креативному» неплохо бы еще словцо «человечек» прибавить, тоже из разряда «мерзотненьких». «Ты скажи, дорогой человечек». Или: «Тут к тебе один наш человечек подскочит».

 
Один мужичок креативный
Был с детства ужасно противный —
Невинных овечек
Съедал человечек
И был чрезвычайно активный.
 

– Креативненькие человечки рекультивируют страну через инновационные проектики и нанотехнологийку. Еще будет стыдно тем, кто глумится сейчас над великими наноизобретателями Грызловым и Петриком.

– Слова «креатив» и «гламур» вызывают у меня одинаково рвотную реакцию. А вчера я получил подтверждение этой ассоциации – одна гламурная грузинка, состоящая на службе у наших государственных агитаторов и пропагондонов, выдала замечательный креатив о том, что вдова Грибоедова Нина Чавчавадзе (1812–1857) была дочерью великого грузинского поэта и общественного деятеля Илии Чавчавадзе (1837–1907), то есть родилась от него за 25 лет до его рождения. Над ее эрудицией теперь смеется вся Грузия, где даже малые дети знают, кто такой Илья Чавчавадзе, который был канонизирован Грузинской православной церковью как святой Илья Праведный. Мне все это напомнило случай в Израиле, когда один пожилой еврей из новых, услыхав про улицу имени лидера сионизма Жаботинского, радостно воскликнул: «Та то ж наш хлопец, с Запорожья, аж самого Власова победил!»

– Жаботинский – это не слабо. Власов, впрочем, тоже однофамилец. В Москве была и есть улица под названием «улица АРХИТЕКТОРА Власова». Чтоб простой человек ненароком не перепутал.

– Не знаю, кто в начале шестидесятых придумал кампанию против тунеядства, которая, как и любая кампанейщина, обернулась пшиком и вскоре заглохла. Наверное, кто-то «креативный» из подчиненных идеолога Суслова. Тунеядцев высылали на Север, в Сибирь. Под эту раздачу попал Бродский – если ты творишь вне творческого союза, то ты презренный тунеядец и антиобщественная личность.

 
– Креатив и гламур за Республику.
Наш девиз боевой – трахать публику.
 

– Не люблю этих слов, креатив и гламур, не понимаю. Мне кажется, они ничего вообще не означают. Из всего современного сленга мне нравится только словечко илитарный.

– «Треды, повествующие о способах получения инвайта в разные псевдоилитарные сообщества, начинают напрягать». Нравится?

– «Илитарная элита»: Канделаки, Собчак, Галкин, Малахов, Дибров, Федя Бондарчук с лысой башкой.

– В 1965 году я был на практике под Ачинском Красноярского края, там полно было сосланных питерских, московских «тунеядцев» и фарцовщиков. Прямо нужно сказать, не все они писали стихи.

– Жены сажали постылых мужей «за тунеядство», а потом с ними разводились и оттяпывали их квартиры. Такова была изначальная биография множества бичей. Ну и, конечно же, закон о тунеядстве – мощный рычаг для управления интеллигенцией вшивой, которая что-то там вякает.

– Водку ночью в СССР всегда можно было купить у таксистов, а закусить у них же в таксопарке, в круглосуточных шоферских буфетах. В 5-м парке, под Краснохолмским мостом г. Москвы – иногда даже и сардельками.

– Вот еще одна изумительная единица новояза – мониторинг. Говорят и пишут даже – мы мониторим, наша организация мониторит.

– А чем словосочетание «регламент, товарищи» было лучше?

– Я дипломированный журналист и PR-специалист, поэтому мне очень смешно слышать «креатив», «пиар», «пиарятся» и т. д. от всех кому не лень. Это слова-паразиты, если они не касаются узкой прослойки специалистов.

– Я в СССР был маленький, ночью спал после сказки «Спокойной ночи, малыши», поэтому не знаю, где тогда можно было достать выпивку.

– Агитация от пропаганды и социализм от капитализма не отличаются ничем. Все одно – наверху людоеды. Да здравствуют анархия, сапатизм и маленькие самоорганизующиеся общины. Сапатизм – это то, что в Мексике в ряде районов. Живут люди без центрального правительства и не парятся.

– Мне в этом смысле интересно было сейчас в Италии. Там в маленьком тосканском городке Лукка 13 самоуправляющихся коммун, и все они ревностно относятся друг другу, соревнуются, чтобы ухватить как можно больше денег из городского бюджета. Вот почему там на выборах ДЕЙСТВИТЕЛЬНО 99-процентная явка. Выберешь идиота, потерпишь убыток.

– Как раз те, что были «на идеологии», заправляли пропагандой и агитацией и оказались самыми шустрыми. Стали крупными чиновниками, бизнесменами. Это те, кому повезло, кого не убили в «переходный период» или не посадили, как комсомольца Ходорковского.

– Мог пьяный коммунист и в оппозицию податься с горя, что к настоящим деньгам не подпускают.

– Ненавижу слово «креатив», хотя по смыслу нет в нем ничего дурного. Насчет же других слов – до сих пор не могу уловить толком, кто же такой продюсер. И уж совсем сложно отличить линейного продюсера от креативного, креативного – от локейшн-продюсера, ну и так далее. А еще меня раздражает новомодное словечко «фрик».

– Если барышни были субтильные, то, вполне возможно, могли сплясать на столе. Но меня терзают смутные сомнения насчет наличия субтильных барышень в штате советского общепита.

– Крепкие, мощные, массивные столы были в старых, традиционных ресторанах при советской власти. А не на паучьих ножках. Но сомневаюсь, что цыганочка была станцована именно «с выходом». Для этого требуется большая плоскость, чем кабацкий стол. Здесь Гдов неточен.

– Популярностью пользовался александровский 101-й км, в некотором роде подмосковная Ницца для московских тунеядцев.

– Что-то у вас и спецпсихушка Столбовая – курорт, и Александров – Ницца?

– Как все-таки времена изменились. Вот бы дачку сейчас прикупить недорого на 101-м километре.

– Сожгут ее бомжи, если сама не сгорит.

– Тунеядца ссылали, если тип не устраивался на работу после многочисленных предупреждений. Многие не хотели работать за копейки. Кинорежиссер Сергей Параджанов подарил участковому отрез на костюм, только чтобы тот не приставал к нему с трудоустройством.

– В аэропортах можно было купить дорогое спиртное всегда, не говоря уже о еде. На железнодорожных вокзалах спиртное не продавали, но закуску можно было приобрести. Туда ночные пьяницы шли выпивать со своим спиртным припасом, их там ловили «за распивание в общественном месте» менты, которые тогда носили гордое имя «мусора».

– Забавный случай произошел в ресторане Ярославского вокзала с одним северянином-отпускником во время пересадки. В аккредитивы он не верил и довольно солидные свои отпускные затолкал в матерчатый пояс-патронташ, сшитый ему женой и спрятанный под рубаху. За соседним столиком гуляла веселая компания, которая, как ему показалось, бросала в его адрес пренебрежительные реплики. Недоразумение прояснилось, и они даже дружески сдвинули столы. Проснулся он в темноте. Пригляделся – что такое, никак опять на профиле нахожусь (он был топографом): вперед уходил ровный ряд вешек, оказавшихся, впрочем, ножками от стульев, придвинутых к ресторанной стене. Туда его и положили отдохнуть. Схватился за живот – пояса нет! Отдохнул! Прислушавшись, он услышал грохот кухонных котлов. Часы на руке оставались и показывали пять утра. Кое-как выбравшись «с профиля», он поплелся на кухню.

– А, живой, – приветствовал его повар. – Благодари Мартьяныча, он твои деньги, которыми ты вчера размахивал, забрал, а то куковал бы сейчас. Отпускник наш взял у повара телефон Мартьяныча, оказавшегося метрдотелем и жившего неподалеку, поехал к нему домой, где они «крепко посидели», и вечером продолжил свой маршрут.

– Какие добрые водились Мартьянычи при социализме! Но были и нечестные люди, таксисты, которые возили провинциалов с Ярославского на Казанский вокзал через площадь за безумную тогда сумму пять рублей.

– Да он и сам, отпускник, не промах был мужик. Заболел у него маленький сын. В те еще времена. Очередь в Филатовскую больницу, где только и могли оказать необходимую помощь, была на пять лет вперед. Не будь дураком, отбивает он туда телеграмму: «Пробираюсь Арктики больным сыном». Из Ухты! Жемчужины Севера! Через неделю прикатывает в мягком вагоне. Слабые в географии эскулапы, для них что европейская Ухта, что чукотский Певек, один черт – Арктика, приняли их без всяких разговоров.

– Уже тогда там сильно брали на лапу и причем не бутылками, а деньгами, как рассказывала мне знакомая, лечившая в Филатовской сына и тоже «без разговоров». Думаю, и ваш мужик денег дал, а то бы ему показали Арктику!

– Но исключения всё же бывали… Мне удалось поместить в 76-м году в инфекционное отделение Морозовской больницы свою трехмесячную дочь. К врачу, которая занималась только грудничками. По блату, конечно, путем многоходовой комбинации «знакомые знакомых». Это была настоящая подвижница, которая дневала и ночевала со своими детками. Вылечила мою Райку и не взяла ни копейки, хотя деньги мы ей буквально навязывали.

– Бывали, бывали… Да и сейчас, как ни странно, есть. Знаю двух-трех врачей. Одна из них, подмосковная Нина Федоровна, мне в прошлом году определила инфаркт и всё сделала, чтоб я не сдох на ходу. Звонила моим друзьям, инструктировала их.

– Может быть, Мартьяныч, которого знала вся Каланчёвка, был не такой уж добрый, а умный, потому и просидел на своем хлебном месте лет тридцать.

– Несомненно, умен был. Рассчитал свои силы и возможность того, что ухтинский мужик его может зарезать. – Ухтинские мужики, в общем-то, особой крутизной никогда не отличались. Это же бывший город-лагерь, половина сидела там, половина надзирала, остальные стучали, но дисциплину понимали все, даже неразумные «молодые специалисты».

– Для добычи спиртного существовали дежурные магазины. Я пользовался гастрономом № 2 на Смоленской. Ну, а если поздней ночью, то – в ресторан аэровокзала, или к таксистам, или к ж/д проводникам (пока поезд еще на вокзале).

– Да, ресторан на аэровокзале работал в начале семидесятых годов до трех часов ночи, но довольно короткое время, потом приходилось ездить в Шереметьево и во Внуково.

– В новом российском социуме пьяный коммунистический заведующий мог стать кем угодно, в диапазоне от бомжа до депутата Госдумы или одним из видных единороссов.

– «Единороссы», «заединщики». Еще хуже звучит, чем «креатив» и «гламур».

– Ничего, привыкнете!

– «Заединроссийщики».

– Слово «заединроссийщики» хорошее, явно симпатичнее, чем «единороссы». Нужно доложить об этом кому следует.

– Я придумал новое имя для ребенка мужского пола – Заедрос.

– Хорошее имя. Почти как у Бедроса, отца Филиппа Киркорова.

– Заедренцы! Вариант: заедрАнцы.

– Тоже красиво!

– Короче: зайцы.

– Тогда эта партия в качестве бесплатного бренда может использовать журнал «Плейбой».

– А главный их начальник будет называться дед Мазай…

– …которого привлекут за зоофилию…

– …в промышленных масштабах.

– Но если он окажется партайгеноссе «заедроссов», то, может, и не привлекут.

– Еще можно «заединороссЫ» с ударением на Ы.

– ЗаединороссА – божья роса.

– ПЛАКАТ (для Селигера): «Не ссы! Вступай в единороссы». Даже и без ЗАЕ получается красиво.

– Агитация – убеждение с целью получить немедленный конкретный результат, а пропаганда – стрельба из пушки по воробьям, только пушек должно быть гораздо больше, чем воробьев. А социализм от капитализма отличается вкусом и цветом лапши на ушах.

– К ВОПРОСУ О ТОМ, были ли в СССР ночные продовольственные магазины:

Милиция. Дежурный. Одиннадцать часов вечера. Звонок.

– Здравствуйте! Скажите, пожалуйста, когда открывается Центральный гастроном?

– В восемь часов утра.

– Спасибо.

Гудок.

Милиция. Дежурный. Один час ночи. Звонок.

Слегка заплетающийся голос:

– Здравствуйте! Скажжите, пожжалуйста, когда открывается Центральный гастроном?

– В восемь часов утра.

– Спассибо.

Гудок.

Милиция. Дежурный. Четыре часа утра. Звонок.

Не вяжущий лыка голос:

– Здравствуйте… ик… Скажите… ик, пожжалуйста, когда… ик… открывается Центральный… ик… гастроном?

– В восемь часов утра.

– Спасибо… Иик.

– А вам что – выпить нечего?

– Спасибо… ик, есть чего… ик.

– Может закусить нечем?

– Спасибо, есть… ик… чем..

– Так а в чем же дело?

– Ммы ждем, когда нас… ик… отссюда вввыпустят!

– Эх, вогнали вы меня в ностальгию напоминанием о ночных магазинах. Даже вспомнилось стихотворение Льва Лосева:

 
Живу в Америке от скуки
и притворяюсь не собой,
произношу дурные звуки:
то носовой, то горловой,
то языком их приминаю,
то их зубами затворю.
И сам того не понимаю,
чего студентам говорю.
 
 
А мог бы выглядеть достойно,
и разговорчив, и толков.
Со мной коньяк по кличке «Дойна»
Глазков бы пил или Целков.
И, рюмочку приподнимая
и щурясь уголками глаз,
мы б думали, припоминая,
как это было в прошлый раз.
 
 
Как в час веселой нашей встречи
за водкой мчались на вокзал.
Иных уж нет, а я далече,
как сзади кто-то там сказал…
 

– Очень хорошее и душевное стихотворение. С Целковым не имею чести быть лично знакомым, а Глазкова знавал в юные годы (свои). Даже бывал у него на Арбате («Живу в своей квартире тем, что пилю дрова. Арбат, 44, квартира 22») с целью выпивания году эдак в 19641965-м. Очень рад был увидеть его в фильме Тарковского в роли летучего мужика. Смешной и безвинный был человек. Гениально придумал:

 
Я на мир взираю из-под столика,
Век двадцатый – век необычайный.
Чем столетье интересней для историка,
Тем для современника печальней!
 

Глава XXXVIII
ЧТО С НАМИ ПРОИСХОДИТ?

ВОПРОСЫ, ПОЯСНЯЮЩИЕ И НАПРАВЛЯЮЩИЕ ТЕНДЕНЦИИ ЭТОЙ ГЛАВЫ

1. Что это такое, на ваш взгляд, писательская «новая искренность, деликатность»? Направление ли это? Если да, то кого из современных представителей этого направления вы знаете? Можно ли считать писателя Кабакова представителем «новой искренности», если он некогда сочинил антиутопию «Невозвращенец»? Можно ли считать таковым живущего в Красноярске Эдуарда Русакова? Или живущего во Владимире Анатолия Гаврилова?

2. Почему власть, взяв за хобот телевидение и журналистику, пока что не лезет, к счастью, в собственно художественную литературу? Долго ли продлится такая писательско-читательская идиллия? Идиллия ли это?

3. Прав ли писатель Кабаков в том, что многие современные россияне воспринимают место своего жительства как временную юрту, а окружающее их пространство считают древней степью? Влияет ли национальность на это их восприятие?

4. Вообще мещане как-то цивилизовались в новые времена или остались прежними дикарями, описанными Михаилом Зощенко в его гениальных «коммунальных» рассказах? Не шокирует ли здесь вас понятно какая натуралистическая сценка, а также использование слов «жопа» и «хер»? С какого боку припёка здесь фраза «Иртыш, впадающий в Иппокрену»? Что вообще означает эта фраза?

5. Что с нами происходит?

– «Новая искренность» – идиотский термин. Так в свое время советские официозные критики шестидесятых годов придумали «исповедальную» и «деревенскую» прозу. Видел я список этих «новых реалистов» и «новых искренних», составленный одним критиком. Совершенно разные там писатели. В списке – бездарные конъюнктурщики и несколько талантливых. И пишут в разной манере. И ничего их особо не объединяет, кроме, может быть, приятельских отношений. Я бы из них выделил Прилепина, Сенчина, Шаргунова как наиболее талантливых. Появились интересные писатели, не относящиеся к так называемому российскому постмодернизму. Но не обязательно они все реалисты. Куда отнести Дмитрия Данилова или Евгения Чижова, интересных прозаиков, которых не записали в «новые реалисты»? Понятно, что постмодернизм выродился и не может описать новую действительность. Она фантастичнее была за эти двадцать лет, чем многие постмодернистские фантазии. И ведь действительно, есть сейчас тяга к реализму. Но это более сложный процесс, чем выдуманный термин «новая искренность».

– Из почти не печатающихся я выделяю: Евгения Беверса, Ирину Богатыреву, Викторию Лебедеву, Петра Ореховского, Вячеслава Харченко. Из хорошо печатающихся – Татьяну Замировскую, Марту Кетро, Улью Нову, Александра Снегирева. Из якобы «постмодернистов» – Александра Силаева, живущего в Красноярске, Марию Ботеву (Киров). Есть и совсем новое имя – Наталья Скакун (Красноярский край).

– А вообще-то этим «новым искренним» неплохо бы перечитать своих предшественников из шестидесятых годов – ранних Гладилина с Аксеновым, Бориса Балтера, Михаила Анчарова. Даже какого-нибудь Рекемчука.

– Чем они интересны, «новые искренние», что, пожалуй, и читали этих авторов. По крайней мере «с парохода современности» никого из предшественников не сбрасывают, как постмодернисты.

– Они как раз постмодернистов хотят сбросить с «парохода современности».

– «Новые реалисты», мне кажется, иногда плохо знают литературу шестидесятых годов. Исключение – Шаргунов и Прилепин, который очень эрудирован, и это видно по его книге о Леонове. Филологическое образование. Я себя тоже считаю эрудитом и имею филологическое образование, но я знаю имена многих русских писателей ХХ века, их биографии, а тексты их читал далеко не все. Прилепин не только знает имена, но и все эти тексты читал. За это ему респект.

– Писатель должен других писателей читать, даже плохих, из любопытства. Я вчера изучал антологию поэзии второй половины двадцатого века. Огромное количество неизвестных имен, удивительных судеб. Узнал, к примеру, что поэт-футурист Павел Радимов в конце жизни жил в собственном доме в Хотькове недалеко от моей дачи и умер в начале семидесятых годов. А легендарный Василиск Гнедов дожил до 78-го года и умер в Херсоне.

– Это всегда удивительно было, когда вдруг обнаруживались живые люди оттуда.

– А вот антологий прозаических что-то нет. Последнюю, помню, Юрий Нагибин составил в конце восьмидесятых годов. Антология русского рассказа ХХ века. Она печаталась в «Книжном обозрении».

– Многие деятели андеграунда часто оказывались при ближайшем знакомстве еще более «хомо советикусами», чем писатели, печатавшиеся в советское время и настроенные на карьеру в официальной литературе. Но были и исключения, тот же Пригов, например. Он четко следовал принципу человека из андеграунда, то есть строго выдерживал стиль. Потому что некоторые адепты андеграунда, когда заявляли, что они ничего не хотят общего иметь с официальной культурой, в том числе и с либеральной ее частью, – часто врали, что они кого-то не читали и никогда не будут читать. Выяснилось, когда я с ними близко познакомился, что все читали, только притворялись. И никогда не забывали про официальную культуру. А Пригов как стал андеграундным человеком – так и действительно никого из официалов не читал, не знал принципиально.

– Он не читал «официалов» даже скорее не принципиально, а органично. Ему не пришло бы в голову принести свои тексты в советский «Новый мир», например. Равно как и послать их в антисоветский «Вестник РХД». Вместе с тем он сознательно работал на собственный имидж. Это слово он знал, как и всё, что делает, например, Энди Уорхол. Меня все его штудии последних лет оставляли равнодушным. Я всерьез это не воспринимал, и мне иногда казалось, что он заигрался в иронию, сам поверил в то, что абсурдные наукообразные мысли и есть суть вещей. А ведь когда-то на моих глазах сочинял шедевры:

 
Урожай повысится, больше станет хлеба,
Больше станет времени рассуждать про небо.
Больше станет времени рассуждать про небо,
Урожай понизится, меньше станет хлеба.
 

– Бог с ним! Царство небесное!

– Мне почему-то кажется, что образ белой женской жопы, который смутил Гдова, как-то «корреспондирует» к обсуждаемой теме, поскольку многие (и не только писатели) решили именно так быть искренними и деликатными. Не верите, мол, что я деликатен? Да я вот вам сейчас жопу покажу. Слова «жопа» и «хер» не смущают, ибо давно уже стали привычными, которыми мы пользуемся направо и налево для того, чтобы обозначить собственное состояние и дать оценку политической, социальной и духовной жизни страны.

– Интересно, почему так сурово расправились в свое время с Синявским и Даниэлем, тоже «новоискренними» писателями?

– Таинственная гэбэшная история. Одна из версий: досада ГБ на хитрого Синявского, который так их наколол, отчего они имели убытки по службе. А уж Даниэль – до кучи.

– Чую, что не всё там было так просто.

– А советские писатели, значит, целиком поддержали позицию органов безопасности?

– Нет не все. Именно тогда возникли «подписанты» из официалов, протестовавшие против людоедского приговора. Среди них были Анатолий Гладилин, Василий Аксенов.

После суда об освобождении Синявского и Даниэля ходатайствовали и другие. Вот примерный список: А.Н.Анастасьев, А.А.Аникст, Л.А.Аннинский, П.Г.Антокольский, Б.А.Ахмадулина, С.Э.Бабенышева, В.Д.Берестов, К.П.Богатырев, З.Б.Богуславская, Ю.Б.Борев, В.Н.Войнович, Ю.О.Домбровский, Е.Я.Дорош, А.В.Жигулин, А.Г.Зак, Л.А.Зонина, Л.Г.Зорин, Н.М.Зоркая, Т.В.Иванова, Л.Р.Кабо, В.А.Каверин, Ц.И.Кин, Л.З.Копелев, В.К.Корнилов, И.Н.Крупник, И.К.Кузнецов, Ю.Д.Левитанский, Л.А.Левицкий, С.Л.Лунгин, Л.З.Лунгина, С.П.Маркиш, В.З.Масс, О.Н.Михайлов, Ю.П.Мориц, Ю.М.Нагибин, И.И.Нусинов, В.Ф.Огнев, Б.Ш.Окуджава, Р.Д.Орлова, Л.С.Осповат, Н.В.Панченко, М.А.Поповский, Л.Е.Пинский, С.Б.Рассадин, Н.В.Реформатская, В.М.Россельс, Д.С.Самойлов, Б.М.Сарнов, Ф.Г.Светов, А.Я.Сергеев, Р.С.Сеф, Л.И.Славин, И.Н.Соловьева, А.А.Тарковский, А.М.Турков, И.Ю.Тынянова, Г.С.Фиш, К.И.Чуковский, Л.К.Чуковская, М.Ф.Шатров, В.Б.Шкловский, И.Г.Эренбург.

Кстати, одним из двух общественных обвинителей от Союза писателей был Аркадий Васильев, отец Дарьи Донцовой, секретарь парторганизации писателей, человек, которого Корней Чуковский внес в список тех, кому было категорически запрещено приходить на его похороны. Другим – некая критикесса Зоя Кедрина.

– Сейчас практически нет жесткой социальной прозы, как, скажем, это было в советское время. Нет сейчас таких авторов, как Войнович, Солженицын, Максимов, Владимов. И во власти сейчас нет относительно компетентных идеологических советников, какие были в советские времена. Нет таких фигур, как даже Феликс Кузнецов или Юрий Суровцев, которые при своем холуйстве и охранительстве были людьми образованными. Символ нынешнего времени – некомпетентность и непрофессионализм. Тот же Вл. Сурков – человек плохо образованный. Не сравнить с каким-нибудь Шепиловым. Не говоря уже о Сталине, который хорошо разбирался в литературе. Путин и его «чекисты», кроме Пикуля и Юлиана Семенова, вряд ли что-нибудь читали. А более молодые и циничные охранители, кстати, вышли из графоманского сообщества «падонков», эпигонов Сорокина и «фекалистов». Так что у нас постмодернизм отчасти является официальной идеологией.

– Вообще-то, может быть, и неплохо было бы, если власти обратили внимание на серьезную литературу и принялись ее прессовать. Когда есть пресс – и литература лучше. А так серьезная литература существует в гетто и особо никому не нужна.

– Уже не первый раз высказывается мысль, что неплохо бы, чтоб власть снова занялась литературой. Заклинаю: только не это! В гетто лучше, чем в Освенциме.

– Ну, между гетто и Освенцимом есть обширное поле разных взаимоотношений между властями и писателями. Вон Кортасар вынужден был покинуть Аргентину и жить в Европе. Или Маркес Колумбию. Но при этом сейчас писатель, чтобы его власть заметила и стала прессовать, должен не только писать критическую социальную прозу, но и активно заниматься либо политической деятельностью, либо выступать с критической оценкой властей и претендовать на роль морального авторитета. Как Солженицын. Или Генрих Белль, скажем. У нас на этой ниве Лимонов подвизается. Но, во-первых, давно ничего качественного не пишет, а во-вторых, не воспринимается как моральный авторитет. Получается пародия на Солженицына. Прилепин тоже, как многие считают, претендует на роль «авторитета», но тоже не тянет. Да и не прессуют его особо.

Так что «как при Кузнецове» у нас уже не будет, книги запрещать уже не будут. А вот грохнуть какого-нибудь писателя за смелые слова или побить запросто могут. Вон нобелевский лауреат Орхан Памук был вынужден покинуть Турцию – его за общественную позицию пригрозили убить исламисты, такое и у нас вполне может быть.

– Увы, нет у нас пока ни новых кандидатов в нобелевские лауреаты, ни писателей с ясной и четкой гражданской позицией.

– Потому власть и не лезет в художественную литературу, что убеждена в ее смерти. В нынешнем потоке словес редкий читатель доберется до собственно литературы, если ему никто не поможет. Так что это и не идиллия, поскольку даже из разговоров в комментариях видно, как мало знают сейчас современных писателей, которые того достойны.

– Многие смеются по поводу темы борьбы с мещанством в либеральной советской литературе шестидесятых годов. А советское мещанство нынче и рулит у нас. Путин – типичный советский мещанин. Или Жириновский. Или Зюганов. Как и большинство олигархов, силовиков, среднего класса, деятелей шоу-бизнеса. И вкусы у них мещанские, и мировоззрение.

– Можно ли назвать нынешних «отдыхающих» безобидным словом «мещане»? Цивилизацию они продолжают весьма успешно игнорировать (это, видимо, принципиальный протест), посему с грустью отметим, что остаются дикарями.

– Нет, они к цивилизации все же тянутся: приветствуют дешевые иномарки, золотые цепочки, Анталию и жарить шашлыки.

– Все лучше шашлыки жарить, чем в коммуналках друг друга по башке стиральными досками колотить. Нет у меня претензий к современным мещанам. Сидят себе тихо, никого не трогают, чинят примус, читают Донцову-Улицкую.

– Теперь цивилизация шагнула далеко вперед, и вместо досок нашими современниками широко используется травматическое оружие, которое всё хотят запретить, да почему-то никак не могут.

– «Иртыш, превращающийся в Иппокрену» (так правильно!) – тобольский журнал, который мы изучали в университете. У меня ассоциируется с разного рода бредом, который выдают за норму. Хоть бы раз наш преподаватель позволил себе отозваться об этом журнале иронически – разве можно иронизировать над тем, на чем кандидатскую защищал! А этот журнал был практически единственным фактом, подтверждающим, что в XVIII веке на Урале и в Западной Сибири была журналистика.

– С нами происходит вот что: раньше тоталитаризм был по всей стране, а сейчас переместился в отдельные фирмы и институции, и есть зоны, полностью свободные от тоталитаризма. Но если тоталитаризм уже не всеобъемлющ, то какой это тоталитаризм?

– Изменения в мире в целом совпали по времени с изменениями в нашей стране. Но это разные изменения. Мало кто может понять всерьез, что конкретно меняется и к чему это приведет. Вот в зависимости от степени понимания мы и действуем, видимо.

– Тем более что Россия все-таки многонациональная страна, в отличие от той же страны «философов и поэтов» Германии, в одночасье сошедшей с ума в свое время. Но так же быстро, правда, и очухавшейся. Но вот интересно, что бы там было, если бы, разоружив ее, ни мы, ни американцы с их планом Маршалла туда бы не лезли, а оставили немцев самих разбираться, что они натворили? Экономику они бы и сами восстановили, но что за режим у них был бы?

– Боюсь, что суверенный коммуно-фашизм с человеческим лицом. То есть правили бы этой Германией, как и полагается, бандиты.

– Противно, когда крысы по тебе ходят. Но все-таки спасибо Господу, что не кусают, не рвут на части.

– С нами всеми происходит то, что мы все хотим хоть что-нибудь понять из того, что с нами происходит.